...Одно – и знакомое и незнакомое – имя: Зоя Александровна Межирова. Безупречная точность самовыражения, полная слитность внутреннего лиризма с пластическим его осуществлением, душевного жеста с жестом стихотворным обеспечивают ей право на безоглядную самостоятельность.
Георгий МАРГВЕЛАШВИЛИ

ЗИМА АРБАТА

По темным улицам – огни, метель и дым...
Сжимаясь, ежиться под холодом седым.
Едва выглядывать из-за воротника,
Из глубины себя, почти издалека.

Весь мир иной, когда здесь летний свет и зной.
Мои владения – раскинулись зимой.
Мои снега заволокли земной простор.
Моя звезда алмазом льда глядит в упор.

И вот желтеют в снегопадах фонари.
Метут метели от зари и до зари.
Опять зимы глухой медлительный затвор.
Блаженство белое. Молчанья разговор.

Оно слепит и никого в себя не ждет.
Собою полнится. Само в себе поет.
Его безмолвие сияет тишиной.
Метель стеной. Особняков бесшумный строй.

По темным улицам – на стынущий Арбат!..
Он рухнул в сны и никому ни сват ни брат.
Отгородился ото всех. Беззвучно тих.
Нам хватит с ним зимы затвора на двоих.

Лишь фары выхватят летучий снежный прах.
Остывшей платиной беспамятство в словах.
По темным улицам – огни, метель и дым...
Одни огни, метель и дым... метель и дым...

***
Мир за стеной где-то там, в отдаленье.
Тускло свечение лиц.
Вот мы с тобой и в одном измеренье,
В белом смиренье больниц.

Отключены от всегдашнего шума
И никуда не спешим.
Может, впервые так смотришь угрюмо...
Хмуришься. Поговорим?..

Некуда в эти часы торопиться,
Вот и всплывают, как сны,
Давние неотвратимые лица,
Временем притемнены.

В спешке забытые, тихо витают,
Зрение застят слезой.
Знаю – мое над твоим проплывает.
Снова твое – предо мной!

Вот мы и встретились, будто очнулись
Там, где законы земли,
Ангелы, тайным мечтам повинуясь,
Крыльями прочь отвели.

Заговори сквозь глухие пространства!
Преодолеют слова
Времени плотность, судьбы постоянство,
И уцелеют едва.

Только молчанием долгим отвечу,
Не поднимая ресниц,
Праздную эту незрячую встречу
В белом свеченье больниц.


***
Не жалуйся
И ни о чем не вздыхай...
Сегодня Господь
Нам показывал Рай.

В блаженстве
Зеленых лугов тишина.
И с солнцем
На небе
Чуть в дымке луна.

И Эмили Дикинсон,
Платьем шурша,
По медленным травам
Прошла не спеша.

Блаженство! –
Безмолвно шептала земля.
И пели беззвучно
Псалмы тополя.

Вот здесь, –
А не только в обители грез,
Все так и должно быть –
Ни горя,
Ни слез,

И чтобы –
Ни гула войны сквозь часы, –
Лишь бомбардировщик
Настырной осы,

Чтоб медлила
С мглою игра в поддавки,
Лишь – взмах волейбольный
Прицельной руки,

Не след
Баллистических мертвых ракет, –
А млечных ромашек
Трепещущий свет.


В ТЕСНЫХ УЛОЧКАХ ТИФЛИСА...                                 
Лали Шиукашвили-Конлан

Утоли мои печали,
Мой прекрасный ангел Лали.
Позвони мне в выходной,
Бережный куратор мой.

Ты по зову прилетаешь
И легко отодвигаешь
Все сомненья этих дней
Силой властною своей.

Колхидянка, танцовщица,
Мечется горох по ситцу,
И беспечность бытия –
Мудрость вечная твоя.

Ты сошла на землю прямо
С фресок мреющего храма,
И повадок танец твой
Легкокрыло-неземной.

Здесь, в американских штатах,
Сердце трепетное в латах, –
Нежную газелью прыть
Надо чем-то заслонить.

Посади в свою машину,
Выпрями стальною спину.
И в слепящем зное дней
Нас опять умчит хайвей.

Мы прикатим в быт укромный,
В приозерный дом огромный,
Где высоких окон ряд,
И за ним холма накат.

Разложи свои модели,
Что мечту твою пропели,
Уведи на вернисаж
В их немыслимый мираж.

За бокалом «Цинандали»
Приоткрой свои печали.
Сигарет глотая дым,
На балконе посидим.

Чтоб в себе не заблудиться,
Надо с кем-то поделиться.
Вспомни все, в одно свяжи,
Жизнь свою мне расскажи.

Вечно до всего мне дело,
Слушать я всегда умела.
А волненья прошлых лет –
Просто приозерный свет.

В Кении убитый мужем
Тигр распластанный и ужин
Между делом, между слов
На плите почти готов.

Сумеречный свет непрочен.
Грез и снов театр окончен.
И пора уже домой,
Истекает выходной.

В тесных улочках Тифлиса
Мгла такая же повисла...
Может в городе родном
Ты под старость купишь дом.

Там зимы сырая слякоть...
Улыбнись, чтоб не заплакать.
Но об этом – не сейчас.
Поздний час торопит нас.

Мчится темная дорога.
Тем у нас еще так много.
Их порожиста река.
До свиданья. До звонка.


***
Протяжное, как ветер, – сикварули*…
Постичь твою галактику смогу ли?..

Опять дожди Мтацминду обогнули,
Чтоб виден был с земли твой звездный улей.



Зоя Александровна Межирова окончила отделение Истории и Теории Изобразительного искусства Исторического факультета МГУ, поэт, эссеист. Дочь поэта Александра Межирова. Писать стихи начала в 19 лет. Автор трех поэтических сборников и многих публикаций в центральных российских и американских литературных журналах и газетах – «Новый мир», «Знамя», «Арион», «Дружба народов», «Дети Ра», «Зинзивер», «Зарубежные записки», «Зарубежные задворки», «Юность», «Литературная газета», «Московский комсомолец», «Независимая газета», «Алтай», «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Новое русское слово» (Нью-Йорк), «Стороны Света» (Нью-Йорк). Член Союза писателей с1985 г. Лауреат премии журнала «Дети Ра» (2014), лауреат премии журнала «Зарубежные записки» (2016). Живет в Москве и в штате Невада (США). Две первые книги стихов и ряд публикаций вышли под литературным псевдонимом Зоя Велихова.


Зоя МЕЖИРОВА

Рука не поднимается уложить чудесные крохотные произведения Ирины Парошиной в жесткое прокрустово ложе жанра. Заметки, зарисовки, миниатюры? Пост в социальной сети? А может, вы подсели к Ирине за маленький столик в кафе попить горького кофе без сахара, или на скамейку в парке – перекурить, или шагаете рядом (если получится – в ногу), когда она выгуливает своих собак, и она – запросто, как доброму приятелю – рассказывает вам, что заметила, о чем подумала, что вспомнила? И делает это так ярко (фотохудожник), без лишних слов (математический склад ума), тонко (поэт), иронично (доминирующая черта характера) и стильно (женщина со вкусом), что ее рассказы становятся литературой. Читать их – одно удовольствие. А еще – они оставляют живое, светлое послевкусие. Так бывает всегда, если повезло пообщаться с талантливым человеком или прочесть отличный текст. Убедитесь сами.
Нина Шадури

О себе: руковожу отделом аналитики, пишу тексты и песни, дрессирую японских собак.

АНГЛИЙСКОЕ
Дождь прямо с утра и по сейчас. Зябко, мерзко. Как женщина может исправить погоду? Ну, понятно же, надо сделать вид, что так оно и ожидалось, а мы во всеоружии.
Надела зеленую поношенную куртку Barbour (в королевской семье Англии очень ценят именно такие поношенные, вощеные барбуры, еще их уважают английские бомжи). Утиные башмаки, внизу – резина, сверху – кожа, внутри – войлок, хоть действительно по болотам иди за утками. Где-то дома лежит шерстяное клетчатое кепи от того же Barbour с чудесным залихватским пером. Искать было лень, но в моих мыслях оно все равно довершает образ. Да, именно так должна выглядеть настоящая английская леди, отправляясь на охоту по туманным болотам с верными охотничьими собаками.
Две охотничьи собаки на бодрое «гулять!» не отреагировали вообще. Дома – плед, коврик, моя чистая кровать, в конце концов. А на улице – лужи. А у сиб – лапки. Какие еще утки, вы что, мамо? Нет, физиологические потребности можно завтра. В смысле, дождь еще две недели?
Английская леди задумчиво тащила по улице двух маленьких ишаков на шлейках. Ишаки упирались, брезгливо отряхивались и глядели с выразительным упреком. Оживились, только когда свернули к дому, а в квартиру вошли уже гоголем – хорошо, мол, потрудились. Сразу ушли сушить ноги в чистую кровать.
Хорошо хоть шляпу с пером не надела.


ЛИТЕРАТУРА
Почему-то считается, что детские стишки должны быть добрые и дебильноватые – так, чтобы взрослые в процессе чтения глядели свысока и с умилением. Строчки надо коротенькие, чтобы бодро читать по слогам. Иначе дети ничего не поймут и устанут, они же примитивы.
Не знаю. Мой сын на собеседовании перед школой рассказывал «Ананасы в шампанском». Не то чтобы он тонкий ценитель поэзии, просто стишок такой прикольный.
А у меня в дошкольном возрасте был Лермонтов в свободном доступе на нижней полке, я и читала. Серая такая, замызганная книга. Что я там понимала? Да все что читала, то и понимала. «Из каждой радости, бояся пресыщенья, Мы лучший сок навеки извлекли». В четыре года мне суть написанного была вполне очевидна: я, например, в яичнице-глазунье всегда сразу съедаю вкусный желток, а белок уже после и не хочется вовсе. Радость от яичницы сокращается до радости от желтка! Вот об этом и писал великий поэт.
И с высоты своего взрослого восприятия я этой детской интерпретации даже не улыбаюсь. Нормально все. Какая, собственно, разница какой там личный опыт у вас в башке животрепещет в ответ на великое стихотворение? Оно тем и великое, что успешно ляжет на любую картину мира.
И в четыре года тоже.


МУДРОСТЬ
«А вот зуб мудрости придется удалить», – сказал стоматолог, глядя на панорамный снимок моей челюсти.
Нормальная фраза, если бы я еще пару лет назад не удалила зубы мудрости – все четыре оптом. О чем и заявила победоносно.
Врач пересчитал внимательно и сказал, что вот же он, восьмой по счету. Я сказала, что с памятью у меня все в порядке.
Врач на секундочку усомнился в себе и позвал коллегу. Коллега тоже умел считать до восьми и сказал, что оставшийся зуб – истинная мудрость, хоть и с кариесом. Я снова не поддалась групповому врачебному авторитету.
Сомнения разрешил третий эксперт. Покопавшись у меня во рту, она пришла к заключению, что зуб мудрости у меня действительно существовал и был удален – девятый по счету. И еще один зуб мудрости, восьмой, ждет своей очереди. А всего их было, значит, как минимум тридцать три.
Все не как у людей.
Зато мудрая.


СТАМБУЛ
Чайки за окном то озлобленно гавкают друг на друга, то скулят опять же совсем по-собачьи, то плачут, как дети, то стонут, как девы легкого поведения. Весь этот курятник замолкает далеко за полночь. Из окна нашей предыдущей гостиницы можно было наблюдать, как они кружат в столпе прожектора над Голубой мечетью. Из нынешнего окна нет романтического вида, остается довольствоваться звуковой составляющей.
В целом они не наглые, как в Риме. Там они кидались за каждой брошенной сигаретой, чипсы в руках заранее считали законной добычей и позировали на камеру, надеясь, что не задаром. Чайки в Стамбуле иногда сопровождают прогулочные корабли, но редкая долетит до середины Босфора. В целом они гораздо больше заняты разбирательствами друг с другом, нежели охотой за туристами.
По утрам в турецких кофейнях аврал. Огромный поток людей проходит сквозь них и рассыпается по офисам, мастерским и куда-то еще, сметая по дороге ароматную горячую выпечку. Утро мы встречаем в Мармара кафе. Оно расположено в подворотне на улице, дождь капает с навесов мимо мягких скамеек. Публика настолько разная, что ее объединяет только Великий Город.
Впереди нас сидят офисные «воротнички», все трое в белых рубашках и галстуках, все трое смотрят в айфоны. Позади пьет чай полиция в черной непробиваемой экипировке, с крупнокалиберными пистолетами и в роскошных черных шлемах. Если бы Дарт Вейдер пользовался мотоциклом, у него был бы такой же. Рядом стоят их дорогие черные мотоциклы, очень большие. Хозяин кафе с 2015 года помнит, что мы пьем кофе без сахара.
Раньше турок просыпаются только турки, которые готовят еду для турок. Для туриста же главное – проснуться раньше других туристов. Тогда есть шанс попасть на распродажу истинной еды, а не выставочной.
Например, мясной бурек. Не знаю, как описать... Вот вы представляете, например, бакинскую пахлаву – тающую во рту, нежную, жирную и сочную? Теперь отвлекитесь от мысли о сладком, оно вредно, и представьте, что пахлава начинена мясом. Это и есть бурек.
Бурек в Hafiz Mustafa 1864 готовят часов до 8 утра, и разбирают его на лету. В половине девятого еще можно встретить пирожки, тоже очень вкусные, но бурек уже не найти. В 9 утра прилавки заставлены лишь разноцветными сладостями, столь милыми оку фотографа. Турки вежливо улыбаются, когда мы их покупаем, но в глазах у них читается презрение рабочего человека к праздному.
Под окном отеля живет попугай в клетке. Серый, умный и изрядно линялый. Я не понимаю, почему он еще не кричит по-чаячьи, с учетом того, что чайки затыкаются максимум на три часа перед рассветом, и то в это время орут кошки. Зато с утра попугай сказал мне «хеллиоу!» очень чистым и внятным турецким голосом. Мне даже показалось, что сейчас он продаст мне сувенирчик.


ТРЕВОЖНОСТЬ
Как исключительно тревожное существо, я терпеть не могу покупать красивую посуду. То есть посуда еще стоит на полке в магазине, а я уже переживаю, что она разобьется. Если я ее все-таки беру, первая радость покупки испорчена этими переживаниями на несколько дней. Вот как взгляну – так огорчусь и представлю красивые осколочки на полу. Потом восхитительная  вещица успевает примелькаться, эмоция тревоги переходит в «разобьется – ну и черт бы с нею», и посудина живет долго и счастливо (не так уж часто мы на самом деле бьем чашки). Но радости-то все равно уже нет!
Но вот случилось действительно редкое приобретение. Представляете, радовалась с первой минуты. Купила на днях новый заварочный чайник.
Чугунный.


СОБАКИ
Первый визит в Бакуриани. Январь.
Патрик часами стоит у окна и созерцает падающий снег.
Урсула выкопала из-под сугроба один замерзший хинкали.
Это все, что надо знать о характере моих собак.


КУРЦХААР
Мы чуточку задержались по дороге домой, и на поле вылетел юный курцхаар без поводка. С хозяином мы всегда приветливо здоровались (как минимум до сегодняшнего дня).
– Ура, собачка! – обрадовался Патрику курцхаар, в веселую голову которого вообще не приходило, что с собаками можно делать что-то кроме как играть, и стал самозабвенно нарезать красивые широкие круги по полю. Первые три круга он пребывал в убеждении, что сибе игра понравилась, потому что тот гнался по пятам, выкладываясь по полной. Было очень весело. Потом курцхаар решил притормозить, и зря. Выяснилось, что имело место некоторое непонимание. Пока курцхаар играл в «а ну, догони», сиба играл в «задуши оленя».
Роль оленя курцхаару не глянулась, поэтому началась буча. В подобных случаях мы с хозяевами больших псов синхронно пугаемся за моего, потому что он втрое легче по весу, а потом, я извиняюсь, за чужие порванные уши – Патрик тот еще д’Артаньяна кусок. Но сегодня обошлось, вовремя наступила на десятиметровый поводок.
– Нельзя так, зараза, – объясняла я Патрику.
– Он же первый начал! – объяснял хозяину курцхаар.
– Стара я за оленями гоняться, – заискивающе сказала Рыжа откуда-то у меня из-под руки.


БУБУ
Овчарка Бубу – собака громоздкая и страшная. Но у него есть понятия справедливости, простые как три копейки:
1. Патриарх собачьей площадки – Бубу.
2. Подходить надо с учтивостью.
3. Нельзя забирать палку, если она во рту Бубу.
4. Нельзя забирать палку, если она рядом с Бубу.
5. И вообще палку брать никому нельзя.
6. Знакомых Бубу обижать нельзя (Патрик однажды попытался при нем поиграть как умел со спаниелем, получил обидную трепку и на всю жизнь разлюбил овчарок).
7. Маленьких сук обижать нельзя, даже если они нарушают все предыдущие пункты
Маленькая сука Урса все поняла и попала под покровительство. Тем более что бегать за таким тараканом, как она, Бубу откровенно лень.
А вот длинноногому курцхаару побегать – синоним слова «счастье». Мелкая шустренькая Урса вызвала в его памяти охоту на зайца в бескрайних грузинских полях. Пойманный заяц верещал, обижался, все записывал в японскую записную книжечку.
Через две недели, отожравшись на килограмм и изрядно осмелев, Урса решила попробовать сама напасть на курцхаара. Удивившись заячьей атаке, тот даже побегал от нее пару кругов, а потом спохватился, опрокинул и схватил за шею.
И через пару секунд сам оказался прижат к земле за горло тяжелой овчаркой. Потому что – пункты 6 и 7.
Маленькая Урса радостно скакала вокруг.


Ирина ПАРОШИНА

Кора Церетели – киновед, критик, сценарист. Доктор искусствоведения.
Окончила английское отделение Тбилисского института иностранных языков. Работала заведующей отделом литературы и искусства в газете «Заря Востока» (Тбилиси), собственным корреспондентом газеты «Советская культура». Была старшим редактором Комитета кинематографии при Совете Министров Грузинской ССР. Преподавала на кафедре киноведения Тбилисского театрального института им. Руставели. Автор книг и монографий о театре и кино, сценариев документальных и научно-популярных фильмов.
Член жюри XVI Московского международного кинофестиваля.
Автор многочисленных изданий. В том числе книги «Мне Тифлис горбатый снится» (2018 г.). Предлагаем читателям журнала «Русский клуб» подборку стихотворений Коры Церетели.


стихотворения


ВДВОЕМ!

Мы норовисты и уперты
и острые углы не стерты,
Хоть и в осенней карусели
мы уцелели еле-еле.
Пусть нас и предал прошлый век
Забыв, что смертен человек.
Что ж мы так вздорны, неуемны,
Ведь наши дни давно заемны?
Мы для сегодняшней шпаны
Невидимая часть Луны.
За нами вирусы в охоте
– уж больно долго вы живете!
Познали важную из истин
дрожащие по ветру листья:
– Ты делай вид, что все путем!
– Ты делай вид – все нипочем!
Держись, еще мы поживем!
Ведь мы вдвоем, ведь мы вдвоем!


ТБИЛИСИ

О, город мой родной,
мой отчий дом, мое гнездовье!
Как сладостно,
как горестно с тобой единокровье!
Мой теплый город, бог и отец – Тбилиси...
Балкон и лестница, кран во дворе и кипарисы...
Акации в цвету, соседей переклички.
Многоголосье языков, обычаи, привычки...
Ночная ворожба – абрис горы Давида...
Приколы, шалости и детские обиды.
За счастье быть с тобой
И быть к тебе причастной
Я прилечу к тебе из стороны ненастной
Склонить колени на твоем пороге,
Пусть хоть меня застрелят по дороге.


ИРАКЛИЮ...

Мой мальчик, ты был от меня унесен
Внезапно распавшейся связью времен.
Безбожный, по волчьи безжалостный век.
Как слаб, как безволен пред ним человек!
Расторгнув объятия, очей моих свет,
Отправился жить на другой континент.
Рассеяло нас, словно пыль в сквозняке.
Скажи, на каком говоришь языке?
Как я пробиваюсь сквозь космос бескрайний,
Чтоб слышать тебя и увидеть в онлайне!
Как жадно ловлю я свое отражение –
Во взгляде, в улыбке, в походке, в движении...
Хоть в чем-то, хоть как-то...
Так хочется мне,
Чтоб смог ты продлить жизнь мою на Земле.


МОИ СТИШКИ

Мои плебеи без амбиций,
Простушки средь цветов-патриций...
Стишки мои – вы как ромашки,
Как кляксы на листе бумажки
Из-под пера у неумехи
Рождаетесь при каждом вдохе.
С чего вы вдруг в конце пути
Меня решили растрясти?
Нарушить мой покой сонливый,
Диктуя строфы торопливо?
Поэзия: хореи, ямбы,
эллегии и дифирамбы...
А я пишу по мере сил,
Как Бог на душу положил.
Мои стишки, мои ромашки,
Вы кляксы на листе бумажки...
Пусть неуклюжи и неловки,
Но искренни и без уловки.


НОСТАЛЬГИЯ

Не пульсируй в висках, ностальгия,
Не буди, пощади мой покой!
Отпусти ты меня, Россия,
Не томи ты меня Москвой!
Мне б во двор, где растут кипарисы,
Чтоб прижаться к стволу щекой...
Не зови ты меня, Тбилиси,
Не кори ты меня Москвой!
Кипарисы давно распилили
И асфальтом залили дворы.
Не стреляй мне в висок, ностальгия –
Много весен прошло с той поры.
Перестань заводить, ностальгия
Перекличкой родных голосов...
Не уймется моя аритмия,
Не найти мне знакомых следов.
Трепыхнулось усталое сердце,
За окном расплескалась тоска.
Отпусти ты меня, Тбилиси!
Не держи ты меня, Москва!


ВИСОКОСНЫЙ ГОД

Гонит ветер по дороге
Первый жухлый лепесток.
Високосный год, убогий –
Все тебе не вышел срок?!
Неизведанных болезней,
Смуты, горя и вражды
Сиротливый, бесполезный
Год потерь, год нелюбви.
Год несбывных обещаний.
Год загубленных идей...
В отрешении, в печали
От родных и от друзей.
Декабрь 2020

НЕПОГОДА

Осень, огненная жрица
Показала норов свой:
Закручинилась вдовицей,
Разрыдалась над Москвой.
По газонам, по дорогам
Потекли потоки слез.
Братец-ветер ждал предлога
И разгневался всерьез.
Распушил и сдернул с веток их поблекшую красу.
Зябко вздрогнули березки, прикрывая наготу.
Им, невестам непорочным,
Ждать придется много дней –
сиротливым, худосочным,
Ласки солнечных лучей.
Не-по-го-да, непогода!
Барабанит дождь в окно.
В непогоде, в несвободе
Сколько жить нам суждено?
17.10.2020


ДОЛГАЯ ЗИМА 2021 ГОДА

Мы все же вырвемся из лап твоих, зима,
Когда апрельская уймется кутерьма!
Ты к нам пришла, как маленькая смерть.
И все же мы сумели уцелеть.
Не злись, уйди – давно истек твой срок!
В саду проклюнулся отчаянный росток.
Запахло в воздухе целительным дождем
Глядишь, до лета доживем вдвоем.
Гоняет ветер в небе облака...
И запоздалая весна не далека.
Растает, уплывет, как  талый снег
Все зло, чем одарил нас новый век.
...
Вдруг жизнь предложит нам такой расклад
И завершит зловещий маскарад...
5.04.2021


ДЕТИ ВОЙНЫ

Мы еще живы, хоть крылья в заплатах...
Жить без полета – кому это надо?
Весна на дворе искрится жемчужно...
Только скажи – тебе это нужно?
Брови насуплены.
Мы так недолюблены...
Кровоточащий оставили след
Пять окаянных
анафемских лет.
Жизнь пробежала за дверью, как мышь...
Все суетишься, куда-то спешишь...
Без толку, тщетно вдогонку, невмочь...
А время, как коршун уносит нас прочь.
Память не спишешь, никто не забыт:
пепел погибших нам в сердце стучит...
Выросли в годы тяжелые, клятые...
Мы, дети войны, без вины виноватые.
30.06.2021


МОЕМУ ОБИЖЕННОМУ ДРУГУ

Стал день бесполезен, уныл и несносен,
Как слякоть, как морось в московскую осень.
Постыло, устало живем
по привычке,
Дочитано все до последней странички.
А жизнь так несмело прошелестела,
Лишь что-то неловко пролепетала,
Не скайфовала, не прокатила.
Не приласкала, не подфартила...
Вспорхнула и села
совсем невысоко.
И... кончился бал
В мановение ока.
А сколько же в нас
нерастраченной нежности
По дури, по скупости и по небрежности.
Как тупо, исправно мы ходим по кругу.
Как мало, как скупо мы любим друг друга.
Все маета,
бестолковость, мираж,
Бессмысленность споров,
нелепый кураж...
И хочется мне так незримо, легонько
Обнять тебя, друг, как слепого котенка,
Чтоб не обидеть
попутно, невольно,
Ведь быть Человеком до ужаса больно.
Октябрь 2021


ЗАВЕТ ЦАРЯ СОЛОМОНА

Соломон наказал: убегай от мирской суеты,
уходи в созерцанье,
И с глупцами не спорь
– так стряхнешь с себя бремя тоски.
Так было, так есть и так будет
– на том и стоит мироздание:
Возвращается ветер колючий
на вечные круги свои.
Возвращается ветер...
Так написано в Ветхом завете:
– Вой в ушах, злоключения,
кровавое пламя войны!
Как напрасно мы будем искать
утешенья в ответе
– все пройдет, все проходит – вернется
на круги свои!
21.11.2020


КТО МЫ?

Как пробегают дни –
бессмысленно и мимо...
Грозится вирус мировым концом.
А мне по-прежнему до мук необъяснимо:
«Кто мы, откуда мы пришли? Куда идем?»
Какая горечь в возрасте дожития
– с усмешкой на устах, с оскоминой во рту...
Нет... не смогу представить я Таити
Ни в чудных снах, ни в сказке, ни в бреду.
Жить в окаянной тьме и тошно, и тлетворно...
Он это знал, чудной старик Гоген
И расцветил палитру
рукотворно,
Как Демиург, и мастер перемен.
Мы ж плотью изошли и духом обнищали.
И в пустыре души резвится воронье.
Второе тысячелетье разменяли,
А снова мрак и кровь, болезни и вранье.
Бредем по кругу слепо и пути не знаем –
Разрушены мосты,
нет выхода из тьмы.
И вновь с тоской гнетущей вопрошаем:
Кто мы? Куда идем? Откуда мы?
1.12.2020


ТРИДЦАТЬ РОЗ

Цветы у порога... Давно это было...
А я, недотрога, их так невзлюбила!
Тридцать роз – каждый год были снова и снова...
Это было всерьез, как поет Пугачева...
Поспешен наш век и обидно недолог –
Сколько было невстреч, суеты, недомолвок...
Мы в мутном потоке, как в облаке пыли:
Не слышим, не видим, устали, забыли...
Вот тут не врубились, а там поспешили...
И не долюбили, и не додружили...
И носятся где-то средь туч и ненастья
Флюиды, микроны напрасного счастья –
То шепот глухой недосказанных слов,
То отзвук забытых родных голосов...

Цветы у порога, неспешные встречи...
Как многих уж нет, а иные далече.
4.01.2021


***
Не замути мне, Господь, сознание,
Дай мне сил раздышать дыхание!
Путь мне заказан к родным могилам,
Ноша  мне не пришлась  по силам...
Сумрачно, душно в болотном мороке...
Все мы погрязли в  сваре и в  склоке.
Как добр и как тепл был наш дом,
где  были  и  друг, и сват...
А нынче тут правит Содом,
Умножая  наш грех во сто крат...

– Ответь  мне, Каин,
где Авель, твой брат?

Река и Лодка
Лодка уже плавала в Реке. В Реке горной, бурной, леденящей и еле выбравшись оттуда, войти во второй раз не решалась; но интерес к получению удовольствия и преодолению страха тянул ее обратно.
– В одну и ту же реку дважды не входят!
А Лодка рискнула и вошла. Она лежала на маленьких, но сильных волнах, бьющихся об острые большие камни, лежащие посреди Реки. Она кайфовала, думая, что счастье вечно и как от него ни отказываться и ни убегать, оно всегда будет с тобой.
Куда могла деться Река? Никуда?!
– Захочу выйду на берег. Захочу буду плавать. Что захочу, то и буду делать. Я Лодка!
Река всегда принимала ее молча и тихо, иногда подкидывая на волнах для легкого, но приятного страха. Лодке нравились эти острые ощущения. Но она боялась привыкнуть к этому и стать зависимой от Реки.
– Я свободна! Когда захочу, тогда и войду в Реку! Я Лодка! Я и решаю, что делать!
Река молчала, но молчание ее было бурным и шумным. Она несла камни и бревна. Она устраивала водовороты и водопады и постепенно их становилось все больше и больше.
– Когда захочу, тогда и войду!
Река ждала. Река ждала и звала.
После долгого отдыха Лодка решила опять зайти в Реку. Но Река была уже очень уставшей. Она устала ждать. Она устала звать. Она уже не следила ни за камнями, ни за бревнами.
А Лодка, гордая и эгоистично-довольная, опять вошла в Реку.
...И запутавшись в хаотично плавающих бревнах, налетела на большой острый камень. Налетела так сильно, что продырявила себе дно.
Было больно, невыносимо больно. Эта боль заполняла ее, как и постепенно заполняющая ее вода. Изнеможденная Лодка стала тонуть.
– Река! Река, что ты делаешь?! За что?! Я так о тебе заботилась и любила. За что?
Река молчала. Ее уже давно никто не слушал и не слышал. Она молчала, тихо думая про себя: «Ты же Лодка! Ты решаешь, что делать! Ты наткнулась на этот острый камень. Раньше ты их обходила, а теперь...»
Лодка боролась за жизнь, с трудом поплыла к берегу и, приблизившись к нему, рыдая навзрыд, упала на землю! Лодка долго лежала в грязи. Она не могла успокоиться.
– За что?!
Ответ на этот вопрос пришел неожиданно. Лодка встрепенулась и, не думая о последствиях, снова вошла в Реку...
– Я хочу быть с тобой!
Река была спокойна, она показала Лодке свой характер, та ее поняла и приняла. Такое случается и это надо ценить.
Река начала собирать листья и мелкие веточки и затыкать ими трещины Лодки. Из смеси грязи, в которой испачкалась Лодка, и листьев с ветками получились прекрасные заплаты. Теперь Лодка могла свободно плавать. И плавала она уже не только тогда, когда хотелось ей...

P.S.
Хочешь, чтобы о тебе заботились – заботься и ты.
Хочешь, чтобы тебя слышали – слушай и ты.
Хочешь, чтобы тебя любили – люби и ты.
А главное, умей понимать и прощать!


время не лечит
– Извините. Здравствуйте... Извините еще раз... Извините, что беспокою... Можно с вами познакомиться... Не надо удивляться. Я сама удивлена... Вы так похожи... Давайте этот день проведем вместе... Нет, нет... Ничего такого! Просто посидим где-нибудь в кафе, например, и я буду смотреть на вас. Просто смотреть... Пожалуйста... Мне это очень надо...
Он стоял молча, не проронив ни слова.
– Я буду молчать. Пожалуйста...
Он молча облокотился на бордюр. Куда-либо идти у него не было сил.
А она не могла замолчать. Эмоции переполняли ее.
– У Вас есть брат близнец? Нет? Господи, Вы так похожи. Так похожи...
Она опустила голову и, немного передохнув, снова заговорила, только уже медленно и тихо.
– Когда мы познакомились, он очень скоро стал для меня Божеством, ... на которого я молилась, ради которого я могла пойти на все. Он был для меня всем и даже больше. Я помню и год, и число, и время. Я помню каждое слово и каждый взгляд, и каждое дыхание. Я помню все чувства, переполнявшие меня. В тот день началась моя новая жизнь. Нет. Точнее в тот день я родилась. Родилась я – такая, какая есть на самом деле, а не та, чью роль я играла всю жизнь. Это были счастливейшие годы моей жизни. Я была на пике счастья. И на этот пик поднял меня он. Он поднимал меня медленно и осторожно, чтобы я не испугалась, не убежала; чтобы мне не было бы трудно и больно; чтобы я не уставала, и чтобы от этого подъема я получила бы только удовольствие. И мы (точнее я) поднялись на пик уставшие и счастливые...
И вдруг мое Божество... Мое Божество, которое я...  оно превратилось в черта... В ЧЕРТА!!! Который дал мне неожиданно пинок и безжалостно сбросил вниз...
Падала я так же медленно, как поднималась. Но теперь ощущение блаженства сменилось на невыносимую боль. Я натыкалась на каждый выступ, на каждую ветку. В меня впивались все колючки, царапали камни. Испачканная в грязи и полностью разбитая я оказалась внизу! Только один вопрос мучал меня (он словно молот беспощадно бил меня по голове): «За что?»
Прошло время, он извинился, и я сделала вид, что верю, что это произошло случайно. Все как будто бы стало на свои места, но молот все бил меня по голове. Бил и бил. Бил не переставая. Да и у Божества появилась тень в форме черта, которая его никогда не покидала.
Я делала все, чтобы вернуть утраченное. Я вертелась как белка. И, наконец, как будто бы все пошло на лад... Но вдруг из-за необдуманных действий, из-за недоговоренности и непонятности все кончилось...
А знаете, что самое страшное, я не проронила ни одной слезинки. Ни одной! «Мне же было хорошо, почему я не плачу?» И первое, что передо мной вставало был черт, сбрасывающий меня вниз... Я ощущала только пустоту...
С тех пор мы не виделись. Прошло очень много лет. И вот я увидела Вас...
Теперь она опустила только глаза.
– Спасибо. Спасибо за воспоминания.
Не поднимая глаз она повернулась и пошла. Потом вдруг резко обернулась и посмотрев ему в глаза, улыбнулась.
–  Прости... – сказал он шепотом, не пытаясь скрыть текущих по лицу слез.


ПЧЕЛКА
Всю жизнь Пчелка делала, что хотели, просили и требовали другие: ее родственники, друзья, члены семьи. Делала то, что ДОЛЖНА была делать, по общепринятому мнению, общества. Она считала, что такова жизнь и это правильно.
Но впоследствии оказалось, что у всех все есть и что все счастливы и лишь одна пчелка несчастна. И никого это не интересовало. Да и почему должно было интересовать? Ведь у них все хорошо, а другие нужны лишь для того, чтобы помогать и прислуживать. Вот, например, Пчелка. А что у нее на душе – какая разница; душа же чужая – пусть болит.
У всех есть дом, работа, много друзей. Есть так или иначе спокойная жизнь, и все могут уже помогать своим детям. А Пчелка...
Что Пчелка?
Пчелка только сейчас начинает новую жизнь. Только сейчас находит свое место в обществе, для которого она уже стара и ей уже трудно его понять. Да и по натуре Пчелка (хотя она и любила детские развлечения и глупости) была создана для семьи: немного работы, уход за членами семьи, воспитание детей и потом внуков – любовь и спокойствие.
Пчелка всю жизнь мечтала жить одна, но это ей не удалось.
– Без тебя умрет!
– Ты должен ухаживать за Пчеломаткой!
– Ты должна работать с рабочими пчелами!
– Ты должна следить за всеми детьми большого семейства!
– Ты должна!..
– Ты должна!..
– Ты должна!..
Кому должна?!
Зачем должна?!
Почему должна?!
НИКОМУ НИЧЕГО НЕ ДОЛЖНА!!!
Но когда Пчелка это поняла, было поздно. Хотя... Может и нет, но меняться было очень трудно. «Должна» впиталось в ее кровь и освободиться от этого было очень сложно, но она старалась. Очень старалась. По крайней мере, ей так казалось.
– На кого ты стала похожа?
– Злая!
– Никому ничего не делаешь!
А Пчелке кто-нибудь что-нибудь сделал?
Ничего, привыкли. Уже никто и не помнил, что говорили: «Какая ты плохая стала!» Теперь Пчелка стала хоть немного походить на других. Теперь уже она не бегала ко всем подряд и не предлагала свою помощь. Она спокойно воспринимала обыденные проблемы других и за них не решала их. Она перестала ходить к тем, кого она не хотела видеть, и она хоть немного, но начала обращать на себя внимание и заботиться о себе.
Но совсем измениться не удалось. Чтобы совсем измениться, надо все и всех бросить, от всех и всего отказаться.
Пчелка так не могла, да, наверное, и не хотела.
Время шло. Жизнь проходила. Пчелка как всегда была одна...
Не имеет значения – ты живешь для себя или для других. Все равно ты одинок. Пчелка это хорошо понимала и по этому поводу уже не переживала. Она возобновила отношения со старыми и приобрела новых друзей, с которыми чувствовала себя легко. Она старалась не создавать себе неудобства. Старалась жить спокойно – в свое удовольствие. И очень старалась не обращать внимания на чужое мнение.
– Я буду делать... Нет! Я делаю, что хочу, что считаю нужным! Я счастлива и это самое главное! Каждый день Пчелка говорила себе эти слова, смотрясь в свое отражение в утренней росе. И улыбалась.

P.S.
Не бойтесь! Пусть пройдут годы, даже полвека, а может и целый век. Все равно не бойтесь начать все с начала. Не бойтесь быть счастливыми. Жизнь прекрасна! И вы достойны... Вы просто обязаны быть счастливыми!

ВСЕЛЕННАЯ
И неожиданно для самого себя, по зову внутреннего голоса, входишь в мир иной... Медленно, миллиметр за миллиметром, чтобы не пропустить ни единого ощущения. Входишь в мир неизвестный, темный, теплый, влажный. Мир, готовящий чудо. Мир, выполняющий все желания. Входишь в него осторожно, со страхом не нарушить каноническую хаотичность; боясь пропустить что-нибудь важное, даже самое незначительное. Входишь нежно, вслепую прикасаясь ко всему вокруг. А параллельно по всему твоему телу пробегает пьянящая дрожь. А ты продолжаешь двигаться, как будто невидимая сила тянет тебя к небу. А дорога к нему вся устлана не лепестками дорогих черных роз, а лепестками многочисленных разноцветных полевых цветов. Пробираясь вперед, иногда чуточку возвращаясь назад (а вдруг что-то пропустил?!).  Понимая, что цель уже близка, увеличиваешь скорость, но понимая, что можешь все потерять, останавливаешься, но не выдержав летишь вперед...
И каждый раз в конце тебя встречает необыкновенной красоты фейеверк, возвышающийся до небес. Неожиданно большой и пестрый, а главное – обволакивающий все тело и душу одновременно. Освобождающий и дающий возможность ощутить себя частью Великой Вселенной.

P.S.
Кстати, «Вселенная» женского рода.
Женщина ослепляющая, отнимающая реальность, но в то же время дарящая радость, счастье, жизнь.
Женщина – начало и конец.
Женщина – это исполнение всех желаний.

ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА
Моя радость, моя маленькая девочка. Все будет хорошо. Не бойся. Я люблю тебя и всегда буду любить.
Я никуда не ушла. Я всегда буду с тобой. Просто сейчас ты будешь видеть меня только в снах или вдруг неожиданно услышишь мой голос.
Еще раз говорю: не бойся. Ты сильная девочка, умная и друзей у тебя много. Ты не одна.
Наверное, ты сейчас плачешь. Ничего, поплачь. Плакать хорошо. Плач успокаивает. Перед сном выпей валерьянку или что-нибудь другое (у бабушки спроси).
Я же со своей стороны всячески постараюсь, чтобы ты чаще чувствовала меня рядом; но ты же понимаешь, что это зависит не от меня. Это воля Бога.
Я очень люблю тебя. И непослушную, и растрепанную, и грязную, и упрямую – я люблю тебя всякую. Безумно люблю.
Доченька, милая, я хочу, чтобы ты всегда была счастлива. Не упрямься и не считай, что сейчас ты не должна смеяться, не должна радоваться, петь, танцевать. Все это глупости! Смейся, пой, танцуй, радуйся, шути. Я же отсюда все вижу и буду радоваться за тебя. А если ты будешь плакать, плакать буду и я.
Не волнуйся, мне хорошо. У меня уже ничего не болит. Единственное, что здесь плохо, это то, что я не могу прикоснуться к тебе, но зато я могу тебя всегда видеть.
Я люблю тебя, и я знаю, что ты обязательно будешь сильной и счастливой.  Главное – бесстрашной и уверенной в себе.
Жизнь сложна. Я думаю, ты это уже поняла. Сколько времени тебе понадобилось, чтобы завоевать достойное место в классе. Так будет и в последующей жизни. Нужно будет постоянно бороться за место «под солнцем». Постоянно надо будет доказывать всем, что ты умная и что ты достойна уважения.
Трудно быть девочкой.
Трудно быть девушкой.
Трудно быть женщиной.
Трудно быть мамой.
Трудно стареть.
Для всего этого надо быть готовой и, если ты твердо будешь стоять на ногах и смотреть на жизнь реально, со всем справишься и все тебе покажется легким. Дай Бог, и приятным.
Живи, моя принцесса. Живи и радуйся. Ты должна быть счастливой! Ты будешь счастливой!!! Только будь внимательна и не пропусти момент.
И главное – ни на кого не надейся. Все делай сама.
Будь счастлива. Я верю в тебя. Люблю безумно. Люблю только тебя.
Твоя Мама.


С ДОБРЫМ УТРОМ!
С добрым утром, Волшебники!
Я точно знаю, что вы существуете. Что вы живете в каждом из нас. У кого-то этот волшебник талантлив, креативен и, главное, активен; а у кого-то лентяй и соня.
Вы, Волшебники, появляетесь в нас с нашим рождением и помогаете жить счастливо.
У жизни, как у медали, две стороны: хочешь смотришь с лицевой стороны, хочешь с обратной.
С обратной стороны моей жизни мне уже за полвека. Седые волосы и много болячек. Я в разводе. Внуков нет. Работы нет. Заначка заканчивается. Никакой перспективы.
А если посмотреть с лицевой стороны:
Я женщина (воспользуюсь словами Карлсона) в расцвете сил.
Я женщина, уже имеющая право и на ошибки, и на глупости.
Я женщина, которая научилась радоваться ничему.
Я женщина, у которой все впереди...
Пусть надо мной будут смеяться, тыкать пальцем, называть стервой; зато я буду творцом своей судьбы. Буду лепить ее только по своему вкусу.
И смотреть на свою жизнь я буду только с лицевой стороны.
К сожалению, мой волшебник проснулся только в 44 года. Но зато хорошо выспался и теперь у него много сил и энергии.
Милые Волшебники, не ленитесь, не спите. Помогите нам быть оптимистами и находить что-то хорошее. Находить надежду на лучшую жизнь.
Еще раз с добрым утром!
С большим уважением,
Женщина, застрявшая в детстве.


МЫСЛИ
Мысли живут в голове. Маленькие они или большие не имеет значения, они все равно там помещаются, да и количество их тоже не имеет значения.
Самое интересное то, что голова твоя, всегда твоя, а вот мысли...
Мысли бывают и твои и чужие; а еще они бывают свободными. Такие мысли витают в голове сами по себе, никого не слушая, никому не подчиняясь. А иногда бывает так, что они путаются в голове и не дают возможности хотя бы на одной сосредоточиться. Эти мысли, точнее обрывки мыслей, перемещаются в голове и ни на секунду не останавливаются. Не останавливаются, так как знают бессмыслицу остановки. Так как знают, что существуют две главные мысли и решения принимать только им двоим.
Одна мысль решила, что все кончено, а другая все хочет. Кто победит в этой холодной войне, разницы нет. Обе победы это проигрыш. Победителя в этой войне нет. Потому и страшно. Очень страшно.

P.S.
Не думай и будешь счастливым.


ЗЕРКАЛО
– Кто это? Как интересно! Ой! Она тоже улыбается мне! Привет! – малышка помахала своему отражению в зеркале.
– Мама! Мама! Она тоже мне помахала! Ой, мама, у нее такое же платьице, как у меня!
– Отойди! – старшая сестра покрутилась перед зеркалом, она готовилась к свиданию.
– Мама, – уже тихо позвала малышка мать. – Мама, у меня две сестры.
Женщина, улыбаясь, подняла дочурку на руки и подошла вместе с ней к зеркалу.
– Ой, две мамы!
Малышка захохотала.
– Бабуля, у меня две мамы!
В комнату вошла пожилая женщина.
– Ой, Бабуля, и тебя тоже две! – Малышка растерялась.
– Ну что с вами, отойдите! Вы же мешаете мне! – проворчала старшая девочка.
Малышка вдруг расплакалась.
– Что с тобой, милая?
– Что случилось?
– Вы все по две, а я одна! Папа будет меня меньше любить, – малышка не могла успокоиться...
Когда молодой мужчина вошел в комнату, его никто не заметил; так как его маленькая дочурка захлебывалась от плача, а мать, жена и старшая дочь хохотали до упаду.
– Что с вами? Успокойтесь! – воскликнул возмущенный мужчина.
Все вздрогнули.
–  Папа! Их две, а я одна! – Еле успокоившаяся малышка вновь заплакала.
Когда отцу семейства, наконец, объяснили в чем проблема, он обнял младшую дочь, посадил старшую рядом, а жену и мать напротив и очень, очень серьезно сказал:
– У меня одна мать, одна жена, одна старшая дочь и одна младшая дочь. И с сегодняшнего дня ваше зеркало я! И я, как ваше зеркало, говорю вам, что вы мои единственные самые прекрасные женщины в мире. Только сейчас бегом все в ванную комнату умываться. Мы идем в ресторан отмечать день моих любимых женщин.
Старшие женщины вышли из комнаты, а отец подвел малышку к зеркалу и шепнул ей на ушко:
– Посмотри. Это я, а это ты. Нас с тобой тоже двое. Только пусть это будет нашим секретом.

P.S. Настоящий секрет заключается в том, что не важно сколько нас отражается и какие мы отражаемся в зеркале; важно, что мы любимы.


ТЕТЯ ДРУГ
Дорогая редакция журнала!
Я долго думала, к кому обратиться и, наконец, выбор пал на вас. Чтобы было понятно, начну с самого начала.
Моя жизнь неожиданно изменилась, появились финансовые проблемы, и я решила подрабатывать уборкой квартир. Как-то мне позвонил молодой парень и попросил убрать квартиру его троюродной тети, скончавшейся полгода тому назад. Все это время квартира была заперта, парень ни разу туда не заходил.
Уборка была нестандартной. Надо было разобрать вещи бывшей хозяйки и оставить только необходимое – для сдачи квартиры. Копаться в вещах совершенно постороннего человека весьма неприятная процедура. Но что поделаешь – «назвался груздем, полезай в кузов».
Квартира оказалась небольшой. Комната метров тридцать, маленькая кухонька и санузел. Убрала я быстро; да и одежду, книги, посуду и прочее разобрать и ненужное отнести в церковь тоже не составило сложности. А вот бумаги... Бумаг, то есть каких-то рукописей оказалось очень много.
– Выкиньте! Явно какая-нибудь дребедень будет. Женские дневники. Сдайте в макулатуру, – сказал племянник.
А я не смогла. Собрав все бумаги в два больших старых чемодана, я забрала их к себе домой. «Человек писал, мучился; хоть прочту, потом выкину», – думала я.
Обычные каждодневные дела не дали возможность сразу сесть за любимое дело, чтение. А потом я и вовсе забыла про эти бумаги.
Но вот наступил Новый Год. Точнее наступал. Начались предновогодние приготовления. И я, наконец-то, решила убрать и свою квартиру. Тут-то я и вспомнила о бумагах тети. Решив, что на их чтение времени уйдет мало, уборку квартиры я начала с их разборки.
Скажу сразу: Новый год я встретила с сигаретой и чашкой кофе в руках, сидящей в халате в кресле, которое стояло в центре разбросанных бумаг и рыдала...
Это были не просто бумаги, не просто дневники и записи одинокой женщины. Это был крик души: души сильной и борющейся с несправедливостью, души защищающей и помогающей слабым.
Бумаги делились на три типа писем:
I тип: письма нуждающихся и страдающих людей, молящих о помощи.
II тип: письма-заявления, требования. Это были копии писем, которые тетя посылала в разные вышестоящие инстанции с просьбой помочь людям.
III тип: письма благодарности. Третий тип писем тетя хранила в особой коробке. Коробка была картонкой из-под туфель, обклеенная розовой бумагой. А чтобы она не открылась и письма случайно не высыпались, тетя коробку перевязала голубой шелковой лентой так, как обычно завязывают подарки. Да, это и был для нее подарок. Она жила этим.
Теперь я поняла, почему у этой женщины не было ничего ценного. Только самое необходимое. Остальное она все раздала.

Дорогая редакция!
Хочу также прислать Вам несколько отрывков из писем тети.
«Почему потушили свет? Мы так играем? Как темно и тихо. А почему все молчат? Все заснули? А со мной кто будет играть? Мне скучно! Кто-нибудь, поиграйте со мной. Где вы? Куда спрятались? Я ничего не вижу. Мама! Мама, здесь очень темно, мне страшно. Мне очень страшно! Мама! Я сплю? Мама! Мама!
Разбуди меня, мама!!!»
– Держись, милая! – Мужчина в белом халате слегка прикоснулся к плечу не по годам постаревшей женщины, которая уже полтора года не отходя сидела у кровати без сознания лежащей трехлетней девочки.
– Держись!
P.S.
Что может врач, даже очень хороший врач, без лекарств...»

«– Не плачь! Не плачь! Дочка слышит тебя! Только тебя и слышит! Ты ее надежда. Ты ее сила. Ты ее солнце. Ты ее – МАМА! – тихо шептал Ангел-хранитель женщине, которая сидела в ногах больного ребенка. – Не плачь! Расскажи ей лучше сказку про добрых людей. А я полечу их искать...
Старый Ангел-хранитель точно знал: добрые люди есть. Просто они об этом еще не знают...»

«В дряхлом старом доме, полном нищеты и проблем, было одно светлое «пятнышко»: смех маленького шаловливого мальчика.
В тот злополучный день не стало и этого.
Приступ эпилепсии мальчика отнял у семьи единственную радость. Уже два года ребенок без сознания. В доме наступила жуткая тишина...
P.S.
Если ребенок шалит – он здоров».

А теперь последнее письмо, адресованное наследнику:
«Милый друг.
Я не знаю, кто будет разбирать мои бумаги и читать это письмо, но я очень надеюсь, что ты по сути своей – ДРУГ.
Я не имею никакого права просить тебя и тем более требовать, чтобы ты продолжил мое дело. Но если это случится, знай, ты самый счастливый человек, так как твоей миссией стало ДОБРО.
Тетя Друг».

Дорогая редакция.
Помогите продолжить дело этого великого человека – тети Друга. Да, я решила стать наследником ее дела. Я, наконец, нашла свое место. Я нашла смысл жизни.
Я – тетя Друг.



Екатерина ХИНЧИГАШВИЛИ

Городок был вроде полустанка. Задние окна райкома смотрели на огороды. Дальше за ними – река, через которую был протянут веревочный мостик. Мальчишки раскачивали его, как качели, и прыгали в воду. На том берегу были только села. А еще дальше – горы. Типичный имеретинский пейзаж.
Напротив райкома находились здание вокзала, железная дорога. Вдоль нее тянулись шоссе и городок.
Территория маленького вокзала прорастала вездесущим сорняком, известным здесь под названием «уджангари». В пору цветения его грязно-фиолетовые колючие цветы издавали ядовито-сладкий запах, а мохнатые черно-зеленые ветки опутывались желтыми нитями.
Однажды у вокзала притормозил литерный поезд «Москва-Тбилиси», который обычно во весь опор проносился мимо. С возгласами: «Какая прелесть!» высыпали на перрон русские пассажиры и в мгновение ока оборвали кусты этого отнюдь не декоративного растения. Начальник станции был доволен. Ему вменялась обязанность выпалывать сорняк. А тут такой сюрприз – остановился московский поезд – и «уджангари» как будто не бывало!
Так вот, в этом городке было популярно фехтование на шпагах.
Подобное стало возможным после того, как сюда в начале 50-х годов приехал С. Он прибыл из Парижа, транзитом через Гулаговский лагерь. Вернулся в края, где до революции его семейство владело имением. Поселился у сестры, белой, как лунь, незамужней женщины. На чудом оставшимся нереквизированным участке имения они обитали в старом барском доме, окруженном фруктовым садом. Жили на пенсию сестры – бывшей учительницы.
С. был настоящим князем, существом по тем временам музейным. Статный мужчина лет пятидесяти, с нафабренными усами, в щегольском кителе, в синих галифе, заправленных в яловые сапоги, разгуливал по улочкам городка. Этот реликт смущал население своей респектабельностью. Он был еще и любезен, а не просто вежлив, что пуще настораживало затюканных войной и режимом горожан. Дети шарахались, когда на улице С. протягивал им какое-нибудь лакомство. Как будто не было доверия пожилому мужчине с ясными голубыми глазами. Такие они у сумасшедших, маньяков или святых.
Однако хорошие манеры не располагают к тому, чтобы третировать их обладателя. К князю привыкли, более того – в несметном количестве объявились родственники. Сказалась давняя страсть имеретинцев к реликвийным фамилиям. В тени векового орехового дерева, во дворе С. и его сестры по поводу нескончаемых визитов накрывались столы. Брату и сестре помогал один зажиточный крестьянин, который жил в окрестной деревне. Он присылал провиант, а его дочка крутилась на кухне. Делал это «по старой памяти» – некогда предок князя облагодетельствовал его родителей.
Не обходилось без скандалов – до обвинений в самозванстве. Со двора, обнесенного обветшалым забором, доносились реплики типа: «Как же, как же! Уж мне ли не помнить, что вы из крестьян и ходили в холопах у моего отца-барина!» Меньше всего сословную спесь выказывал сам хозяин.
Специально привезли из дальней деревни очень пожилую даму, которая приходилась тетушкой князю и его сестре. В наряде княгини старая женщина приехала на арбе, запряженной волами. Княгиня всплакнула, увидев князя, вспомнила его, совсем юного... Эта дама рассудила всех. Но количество родственников и соответственно гостей не перестало увеличиваться.
О прошлом князя знали мало. То, что С. – бывший кавалерист царской армии, вычислил Г. Он – тоже кавалерист, ветеран двух мировых и гражданской войн, скукоженный от многочисленных ран, угрюмый мужчина. У него был холодный жесткий взгляд. Говорили, что на фронте Г. «порубал» немало народу. Князь поприветствовал его, и не без торжественности. В ответ Г. только пробурчал про себя: «Знавал я таких артистов». В гости к С. он не набивался.
Говорили еще, что в молодости С. служил в Петербурге, что вдов и бездетен. О лагере он не рассказывал, так как имел обыкновение говорить только приятное. Но и о парижской жизни тоже не распространялся. Однажды во время застолья С. вспомнил было, что водил дружбу с художниками с Монмартра, но понимания не встретил. В ответ с двусмысленным хихиканьем один из «родственников» спросил, правда, что француженки красивые и доступные. Другой осведомился про Эйфелеву башню, мол, очень высокая? На этом парижская тема себя исчерпала.
Однако моментами, особенно после некоторого количества бокалов, хозяин вдруг переходил на «высокий штиль», говорил слегка «в нос» – с французским акцентом. Появление подобных «дефектов» в речи тревожили его сестру, и она тут же одергивала брата, тянула его за полу кителя. Она знала – почему.
Но хозяин все-таки «выговорился». Случилось такое, когда бдительная сестра удалилась на кухню, и будто бы симптоматичных изменений в речи не наблюдалось. Шел разговор провинциалов о политике. Несколько раз прозвучал непонятный для князя термин «фриц, фрицы». Он осведомился, что это такое, и узнав о ком был разговор, пожал плечами и спокойно, как бы для себя, сказал:
– В Париже я дружил с немецким офицером. Он хорошо играл на рояле, писал стихи, и звали его Фриц.
...Как по команде под разными предлогами один за другим торопливо стали удаляться гости. Когда из кухни вернулась сестра, то застала у стола пребывающего в одиночестве брата. Он сидел сконфуженный. Она ничего не сказала, только посмотрела на «легкомысленного» князя сурово, осуждающе, в духе тех нелегких времен. Потом спросила: «Надеюсь, ты не рассказал свою байку о том, как оказался в Париже?»
«Опала» продолжалась недолго. В одном из местных начальнических кабинетов прогремела фраза: «Оставьте в покое блаженного!» Исходила она от высокого начальника, который, что не могло быть секретом в городке, тоже подвизался в родственники князю.
Но нет худа без добра. С. обособился у себя во дворе. Он вдруг начал проявлять интерес к кустам кизила – обрезал их, тщательно проверял, насколько упруги и идеально прямы ветки. Для этого он приставлял ветку к правому глазу, а левый прищуривал. Потом следовал взмах: вжик-вжик... Иногда С. зычно произносил непонятные слова: «репост», «контр-репост», «пассе», «туше», принимал чудаковатые позы и с кизиловой палкой на перевес делал выпады.
Однажды, взобравшись на яблоню княжеского сада, все это наблюдал мальчик по имени Юза. Озадаченный происходящим, он невольно выдал свое присутствие. С. посмотрел на него снизу-вверх. В руках он держал палку. Мальчик, известный в округе шалун, облазивший не один чужой сад, по своему опыту понял, что взбучки не будет. Но в какой-то момент, спускаясь вниз, замешкался, чуть было не передумал «сдаваться», ибо последовал неожиданный вопрос:
– Молодой человек, вы читали «Трех мушкетеров»?
Юза вообще не читал, и не потому, что был неграмотным. Возникло подозрение, что именно за это его намеревались поколотить кизиловой палкой. Но куда было деваться. Неожиданно необычный хозяин протянул ему вторую палку и крикнул: «Защищайтесь, Рошфор!». Легким прикосновением своей «шпаги» он выбил из руки Юзы его оружие. Мальчик разинул рот от удивления. Князь показал ему глазами на кизиловую палку, мол, подними. Легкое прикосновение – и опять «шпага» выбита из рук. Юза был петушиного нрава. Снова и снова хватался он за «оружие», весь раскраснелся. Потом князь позвал сестру, чтобы та угостила «молодого человека» фруктами.
Через некоторое время среди молодежи городка появились парни по-особенному осанистые и «культурные», как выражались взрослые. В местной библиотечке вырос спрос на тома Александра Дюма. Выяснилось, что, будучи в Париже, князь работал тренером по фехтованию в частной школе. А фехтование освоил в Петербурге, когда учился в военном училище. В определенное время молодые люди собирались у ворот Юзы и степенно шествовали к дому С. тренироваться. Для этого хозяин расчистил площадку под айвовыми деревьями в глубине сада. С. выходил к питомцам всегда тщательно выбритый, в шальварах, которые привез из Парижа.
Приобщая молодежь к искусству фехтования (на кизиловых палках), С. вел с ней «мужские разговоры», поднимал боевой дух местных мушкетеров. Из Тбилиси князь выписал атлас с изображением амуниции фехтовальщиков. Парни приуныли после его просмотра. Зато в беседах возобладала тема: «Жизнь – это борьба!» Говорил подобные фразы С. так, как они произносились в романах Дюма, а не в городке, где-то в Имеретии. В таком стиле велись все разговоры. Мальчишки не все понимали. Одному из них, замеченному в некоем поступке, князь с мягкой укоризной заметил: «Ты ведешь себя как Саванаролла!» Паренек раскраснелся, теряясь в догадках, похвалили его или наоборот. «Надо готовить себя к триумфу, в жизни он всегда один!» – говаривал князь. После этого взор его голубых глаз останавливался, становился отрешенным. Он начинал напоминать человека, уже пережившего свой звездный час. Потом он вздрагивал, ему казалось, что кто-то дергает его за рукав.
С. решительно взялся за дело, за хождение по инстанциям. Они умещались в единственном административном здании городка, и повсюду он обнаруживал родственников. Видимо, поэтому фехтование на шпагах безболезненно было признано официально культивируемым видом спорта в городке. Из Тбилиси приехала «комиссия» – чиновник из спортивного ведомства. Его позабавили кизиловые палки, но удивили выправка и подготовка местных фехтовальщиков. «Парижская школа!» – заметил С.
Гость из столицы посмеялся шутке и с готовностью принял приглашение отобедать у князя. Во время этого визита с лица С. не сходило сосредоточенно-лукавое выражение, с каким, как ему казалось, устраиваются дела. Через некоторое время из Тбилиси прислали два костюма и пару спортивных настоящих шпаг. Чести первым облачиться в наряд фехтовальщика был удостоен Юза – лучший ученик князя.
Скоро команду вызвали на соревнования в Тбилиси.
В тот знойный июльский день в кабинете секретаря райкома телефонный звонок междугородной связи прозвучал по-особенному громко. Он вызвал из полудремотного состояния первое лицо района. «Полная и убедительная победа! – докладывал через трубку С. – Мы произвели сенсацию! Кубок – наш!» Секретарь поздравил команду и лично С. «Мы встретим вас достойно, как победителей!» – заключил он, уже совершенно бодрый. Затем вызвал сонную секретаршу и распорядился «насчет мероприятия».
К вечеру весь городок высыпал на перрон. Из служебного помещения вокзала позаимствовали стол, накрытый красной скатертью, на который поставили громкоговоритель. Нетерпение росло. Оно достигло апогея, когда по вокзалу сообщили, что состав вышел с соседней станции. Это – пять минут ходу. Вот появился и паровоз. Подкатил состав. Вдруг выяснилось, что никто не знает, в каком вагоне находятся «герои». Наиболее рьяные горожане бросились в конец поезда. Потом раздались голоса, что ребята – в первых вагонах. Толпа энтузиастов повернула и ринулась в противоположном направлении. Непосвященные пассажиры насмешливо и опасливо наблюдали из окон вагонов хаотические перемещения возбужденной толпы на обычно малолюдной платформе. Посвященные же (из вагона, которым прибыла команда) предвкушали экзотическое зрелище. По настоянию С. вся команда нарядилась в подаренные федерацией фехтования костюмы. В левой руке у каждого маска, а в правой – шпага. Впереди должен был идти С. с трофеем – посеребренным кубком. Народ в вагоне был простой, и такие действа для него были в диковинку. Пассажиры потирали руки, ухмылялись, но вслух не высказывались. Ведь «ряженые» были «вооружены»...
Но парадного шествия не получилось. Появление на перроне людей в белых обтягивающих костюмах с «боевой» амуницией, идущих строем (один за другим), обескуражило граждан. После заминки на победителей обрушились со всей мощью почитания. Спортсменов зацеловывали, а князя подняли на руки и понесли. Он сиял от восторга и смущенно приговаривал: «Право, не стоит!» Когда подошли к «президиуму», к столу, накрытому красной скатертью, была попытка качать князя. Но ее не поддержали. В городке если и знали о существовании такого ритуала, то к нему не прибегали. Не было поводов. Князь передал кубок секретарю. Тот поднял его над головой и после оглушительного ажиотажного гула и аплодисментов поставил его на стол рядом с громкоговорителем.
Не дожидаясь отхода состава, начали митинг. Поезд не трогался с места, видимо, из-за любопытства машиниста, которое разделяли и пассажиры, глазеющие на происходящее из окон вагонов.
Секретарь заговорил о достижениях виноградарей района, о героях войны, о новых героях и т.д.
Пришла очередь говорить князю. Он взял в руки громкоговоритель, сделал паузу, обвел глазами толпу и начал:
– Нет человека, не испробовавшего триумфа. Он бывает большой и малый, замеченный, оцененный обществом или незамеченный. Но он всегда в единственном числе! После победы наших мушкетеров я начинаю думать, что мой звездный час, может быть, еще впереди...
Первым оценил юмор секретарь, потом уже остальные. Князь продолжил:
– Помню такой же знойный день под Красным Селом, 10 июля, 1914 года. Проходил смотр...
Сестра князя, которая все это время находилась поодаль от «президиума», вдруг пришла в движение, начала энергично проталкиваться к столу. В это время как раз начал спускать пары паровоз отходящего поезда. Сквозь грохот и дым не было слышно, что говорил князь. Глаза его блестели, и он как будто спешил высказать что-то сокровенное. Сестра подоспела и стала рядом. Тут С. сник, замолчал, как если бы пережидал отход состава. Затем что-то промямлил и уступил громкоговоритель другому оратору...
Я был совсем маленьким, когда произошло это событие – сидел на шее своего отца и смотрел на происходящее. К концу 60-х городок вырос до средней величины промышленного центра, с монструозным заводом, который, казалось, пытался затмить своим коричнево-красным дымом небо, а река, протекавшая через город, была иссиня-черная из-за его выбросов. Через нее был перекинут бетонный мост. На другом берегу теснились хрущобы. Для промышленных целей вырубили сад семейства С., разрушили дом, взамен им выделили квартиру в новостройках на первом этаже.
Ко времени моего повзросления С. давно вышел на пенсию. В городе футбол быстро вытеснил по популярности фехтование. Я сам занимался борьбой. Об успехах местных фехтовальщиков только вспоминали.
С. было уже чуть за 80. У него появились проблемы с ногами, и он перестал появляться на улице. Помню, как, проходя мимо его балкона, я старался не смотреть в ту сторону. Там неизменно находился старик. По-прежнему чистый взор его голубых глаз настораживал прохожих, как и пыл, с каким он зазывал людей в гости. Иногда из комнаты появлялась сестра и заводила С. в комнату. Мой приятель, приходящийся внуком тому самому облагодетельствованному крестьянину, помогал старикам с их нехитрым хозяйством. Он рассказывал, что «старичина» совсем плох, бредит, рассказывает всем подряд что-то о царе, даже президента Франции приплетает, а потом переходит на французский.
Князь умер, его хоронили так, как причитается персональному пенсионеру, заслуженному работнику физической культуры и спорта, видному горожанину, родственнику, соседу... Одна, умеющая голосить, родственница, ненавязчиво вплела в плач факт благородного происхождения С.
Народу пришло много. Впереди процессии с портретом усопшего шел Юза. Он заметно обрюзг, ссутулился...
…Лето 1914 года, как обычно, 1-я гвардейская кирасирская дивизия проводила на лагерных сборах под Красным Селом. 10 июля состоялся смотр русской гвардии, на котором присутствовали император Николай II и президент Французской Республики Р. Пуанкаре. Гвардейцы произвели прекрасное впечатление отличной выучкой, слаженностью всех частей и подобранностью состава. Тогда по традиции в кавалергарды зачисляли высоких сероглазых и голубоглазых блондинов.
Молодой офицер князь С. был при полном параде. Его золоченые кираса и каска, серебряные фигурка орла и Андреевская звезда на каске сверкали на июльском солнце. В войсках ощущалось воодушевление.
Далее – или быль или небылица – проезжая вдоль строя кавалергардов, французский гость остановил свой взгляд на юном блистательном красавце в первых рядах. Он что-то шепнул царю. Царь переспросил у сопровождающего их генерала. Тот доложил: «Князь С., Ваше Императорское Величество». Некоторое время спустя князя определили в охрану российского посольства в Париже.



Гурам СВАНИДЗЕ

Наш сегодняшний гость – писатель, социолог, журналист Гурам Сванидзе.

Окончил Тбилисский государственный университет (отделение журналистики), аспирантуру Института социологических исследований АН СССР в Москве.  Доктор социологии. Долгое время работал в правозащитных организациях, в Комитете по гражданской интеграции Парламента Грузии. Автор ряда научных статей по проблемам глобализации, гражданской интеграции, эмиграции и др. Автор сборников рассказов, изданных в Москве, Киеве, Тбилиси. Печатался в США, Китае, Израиле. Публиковался в журналах «Нева», «Дружба народов», «Волга», «Сибирские огни», «Новая Юность», «Урал», «Крещатик» и др.

– Недавно одно информагентство провело небольшой опрос: есть ли в Грузии русскоязычная литература, есть ли русскоязычный читатель, что его интересует. Вы в опросе участия не принимали, поэтому эти вопросы задам вам я.
– Трудно судить. Есть отдельные авторы. Но ни школы, ни направлений, ни одной общей основы нет. Русскоязычие в Грузии – это уже даже не край ойкумены русского языка, а отдельные робинзонады. Русский язык утратил свои позиции. Причины – объективные. Хотя бы то, что в 1990-ых годах произошла обвальная эмиграция – уехали не только русские, но и многие русскоязычные. Ну, и политика местных властей наложилась – в стране мало заботились о сохранении русскоязычных кадров.

– Откуда у вас тяга к русскому языку?
– Я вырос в Имеретии, в Зестафони. Один из моих лекторов однажды пошутил, откуда, мол, у тебя такое знание языка, если в Зестафони по-русски говорит разве что почтмейстер. Но это не так. У нас стояла воинская часть, действовал с 1933 г. огромный завод ферросплавов. Инженеры, рабочие, военные – все говорили по-русски. Даже было поселение, где жили русские. И дома мы общались на русском, и учился я в русской школе. Я горжусь фактом, что в нашем районе родился крупный русский писатель Борис Акунин (Григол Чхартишвили). И Маяковский родом из мест поблизости, и драматург Георгий Мдивани. Может, не случайно я вдруг начал писать на русском?

– Какой была школа тех лет?
– Моя школа была самой обыкновенной. Но я благодарен учителям – они таки заставили меня вызубрить на всю жизнь самые необходимые знания. Что касается профессии, то выбирать не приходилось – гуманитарный русский сектор был только на филологическом факультете университета. Туда и поступил, хотя хотелось на юридический. Со второго курса перешел на отделение журналистики. Во многом это было вызвано фильмом, который тогда гремел, – «Профессия – репортер» с участием Джека Николсона. Романтика, риск! А на деле журналистика оказалась болотным существованием. В совковое время никаких интересных тем не было. И когда надо было сдавать план на месяц, я не мог предъявить тем – не находил вокруг себя ничего привлекательного. Это были 1970-е годы – очень глубокий застой.

– Но во время пресловутого застоя шли крупные стройки, появлялись великие книги, спектакли, фильмы…
– Тот, кто писал великие книги, прошел соответствующий опыт. Моя бытность была иной – сплошная мимикрия к фальшивой действительности совдепии. Умение казаться считалось более необходимым, чем умение быть. Серость почиталась как достоинство. Один мой старший коллега по редакции как-то обронил: «Опять из пальца высосанные мероприятия! Как скучно об этом писать!» Хотя, конечно, и тогда было место подвигу, как писали в школьных сочинениях. Но подвига не ищут, тебя настигает момент, когда его можно совершить. Меня он не настиг.

– Вы не просто перешли в социологию, но и диссертацию защитили. На какую тему?
– «Свободное время молодежи». По большому счету свободное время молодежи – временная локация ее культуры, которая в той или иной степени автономна. Наивысшее и крайнее ее проявление – студенческие революции 60-х годов в Европе. У молодых отпал стимул взрослеть. Они не торопились входить во взрослую жизнь, где их ждала жесточайшая дисциплина, работа на результат. Взрослые терпели благоглупости молодых, потому что возник огромный рынок молодежных товаров. В разных обществах, у разных групп молодежи все это происходит по-разному, с той или иной степенью драматизма. У меня тема вовсе была прозаическая – досуг учащихся ПТУ. Но полезная – надо было помочь ребятам из этой трудной категории молодых людей.

– А что происходит сейчас с молодежной культурой и свободным временем?
– Молодые люди остались один на один с гаджетами. Молодежь атомизировалась, из социально значимой общности она превратилась в группу статистически фиксирумых отдельных индивидов определенного возраста. Коллективность, если и наблюдается, то вокруг какого-то блогера, например. Этакое виртуальное единство.

– У нас тоже?
– Ну, более-менее. Мы идем туда, куда труба позовет. Хотя кое-что остается из традиционного уклада. Застолья, например, чуть ли ни единственная форма времяпрепровождения.

– Когда вы написали свой первый рассказ?
– Я учился в московской аспирантуре Института социологических исследований АН СССР. Это была большая школа. Но там тоже были свои совковые заморочки. Куда без них! В институте существовал отдел с катастрофическим названием: «Отдел становления народности, социальной структуры советского общества на базе рабочего класса». А как пришла перестройка, буквально за неделю название поменяли – «Отдел социальной структуры». Я жил в общежитии и чувствовал себя, как рыба в воде. У меня был интерес к людям – всегда, с детства. Прямое общение с представителями самых разных культур, наблюдения за жизнью землячеств обогатило меня. Для социолога общага представлялась полным раздольем. Все дни рождения в институте мы обязательно справляли – пили хороший чай, ели торт. Великолепные были посиделки. Кто стихи читал, кто пел... А чем я хуже, думаю? И написал – дело было накануне Нового года – миниатюру. Она имела успех. Пусть местного значения. А потом пошли публикации рассказов в толстых журналах – «Дружба народов», «Сибирские огни», «Новая юность», «Нева»...

– Импульс к писательству вы получили от социологии?
– Да. Но желание писать было давним. В школе я даже завел тетрадь, в которой фиксировал мимолетные впечатления, те, которые «хорошо бы описать». Тетрадку я потерял. Но ее содержание помню по сей день.  Находки, которые у меня случались еще в детстве, использую. Кстати, есть такое понятие – социологическое воображение. Все крупные писатели обладают таким воображением. Они в этом смысле – лучшие социологи, их прогнозы по своей точности конкурируют с предсказаниями ученых. Наделенные интуицией, писатели зрят в корень. Вообще, между социологией и писательством очень много общего. Про себя скажу без ложной скромности, что у меня есть и социологическое, и художественное воображение. Не знаю, какого больше. Судить читателю, о художественном воображении хотя бы.

– Вы выбрали малую форму…
– Да. Я считаю, тот, кто пишет длинно, просто не может писать коротко. Это особый навык и другая дисциплина письма. Это как огранить камень – в обработанном камне есть своя глубина, она пульсирует, теплится истина. Текст надо вдыхать как эфир, а не подолгу жевать и переваривать, на что уходит много времени и сил. Это расточительство в нынешних условиях, когда бег времени становится все более стремительным. Хорошее воображение позволяет автору идти в глубь, а не отвлекаться.   

– Есть ли у вас учителя в литературе?
– Нет. Я мало читаю, в основном, на английском и то больше с целью усовершенствоваться в языке. Впрочем, увлекаюсь американскими short stories. У них богатая традиция в этой сфере. Ею подпитываюсь.

– Ну, школьную-то программу читали?
– Это не в счет. В школе напрочь отбивали охоту к чтению. Позже, конечно, возвращаешься к текстам великих. Восхищаешься их мастерством, но... Другая жизнь – другие страсти. У меня был период юношеского умопомутнения – читал Пруста. Я работал тогда в газете, и мне сказали – из тебя журналист не выйдет, ты читаешь совсем не то, что нужно журналисту. Тебе бы реакцию на действительность, а не коснеть в рефлексии. Бывшие коллеги были правы.  

– Но ваши рассказы социологическими очерками никак не назовешь.
– Действительно, они – не отчеты социсследований. Я исхожу из того, что художественная правда оперирует «чистыми формами», социологическими конструктами. Они не абстрактны. Они освобождены от случайных связей эмпирической реальности. Для полноты я что-то добавляю из прошлого, кое-что из легко вычисляемого будущего, заимствую из чужого опыта – и получается живой типаж.

– Как пишется сегодня?
– Все меньше тем, сюжетов... Новейшая история страны мало вдохновляет. Вот хожу, ищу днем с огнем оригинальных типов. У моего персонажа Симона есть хобби – коллекционировать характеры. И он собрал коллекцию: мальчиков, которые в детстве изображали из себя милиционеров. Был такой паренек, который все время играл в милиционера, ходил с детским пистолетом, обращался ко всем на «вы», указывал кому и когда переходить улицу... Вырос и стал вором в законе. Или мальчуган, который приходил к могиле Камо на Пушкинской, становился стражем и никого к могиле не подпускал. С третьим Симон столкнулся в Москве – больным, несчастным ребенком. Тот тоже был вооружен пистолетом и следил за порядком во дворе. Свою немощь он компенсировал жуткими угрозами в адрес прохожих. Четвертый напугал шофера нашего агитационного «рафика», когда перед выборами мы заехали вечерком в один из городков. «Страж порядка» был вооружен детским автоматом и требовал документы. Есть у Симона и другие коллекции: букинистов, филателистов, инвалидов, музыкантов и др. Вот такие диковинные собрания. «Дурью маесся!» – скажет кто-то. Но это жизнь такая. Поделитесь с Симоном, если что припомните...

– Какие же ценности сегодня имеют значение в нашем обществе?
– Ценности рынка у нас так и не утвердились. В стране не появились герои, которые олицетворяли бы новые ценности. Зато охота за компроматом стала главным занятием нашего общества. Она – следствие по-нашему понятой соревновательности, проявление тотальной дегероизации. Собственно, уместнее говорить об отношениях интереса, а не о наличии ценностей. Об узколобом прагматизме, например. Эти самые прагматики не подозревают, что существует философия прагматизма, интеллектуальная надстройка, которая не сводится к бытовому эгоизму. Наметившаяся тенденция притупляет способность к сложным видам взаимодействия. Социальность деградирует. В химии есть такое состояние – ионный расплав. Миллионы превращений и взаимодействий в секунду и ни одной устоявшейся молекулы. Может, мы и можем строить какие-то молекулы, но они недолговечны и не имеют внутреннего ресурса к развитию.

– Я говорю с писателем, и в разговоре ни разу не прозвучали ни слово «свобода», ни слово «любовь».
– Человек свободен сам по себе – внутри себя. А любовь... Скажу вам как социолог: любовь – это способ самоидентификации. Человек ищет себе опору. Фактически ищет самого себя и самоутверждается. Любовь помогает человеку строить свою жизнь. Это процесс созидания, который должен быть всегда. Он обыденный, в нем нет романтики. Любовь как страсть – куда более яркая, но она часто связана с разрушением. О такой ее ипостаси можно только сожалеть.   

– Вам знакомо вдохновение?
– Вроде, да. Знаю, что ждать его – дело бессмысленное. Была бы потребность писать. Вдохновение посещает тебя уже во время работы. Срабатывает интуиция, рождаются ассоциации. Как аппетит во время еды. Вот так – буднично. Может быть, у кого-то оно является в форме озарений, прорывов в потустороннюю реальность... Главное, должно писаться так, чтобы рука не поспевала за мыслями. Какие у кого мысли – это индивидуально. Этаким образом пишут и «Божественную комедию», и всякую графомань.

– Как вы думаете, что нас ждет?
– По большому счету? Де-интеллектуализация уже произошла. Включившись в систему международного разделения труда, мы оказались в нише, в которой развитие науки не предусмотрено. Например, как работают местные социологические фирмы, которые существуют за счет заказов из-за рубежа? Получают инструментарий – вопросы. Проводят опрос. Полученный материал увозится заказчиком. Подрядчика не посвящают ни в концепцию, ни в цели, ни в задачи опросов. И получается, что дипломированные социологи работают просто анкетерами. В лучшем случае удается склонить заказчика отказаться от некоторых вопросов.

– Что бы вы пожелали своим внукам – в каком обществе им жить?
– В первую очередь желаю, чтобы они состоялись, реализовали себя в обществе, открытом для креатива. Хочу, чтобы они были востребованы и оценены умными и порядочными людьми в условиях настоящей соревновательности.  



Нина ШАДУРИ

Самых искренних слов глубокой благодарности будет недостаточно для того, чтобы воздать Михаилу Ляшенко по достоинству за то, что он сделал и продолжает делать во славу и на пользу культуры Грузии, за его огромную поддержку в развитии литературных процессов Грузии, за ту помощь (как практическую, так и творческую), которую он оказал и продолжает оказывать как различным объединениям, действующим в области культуры, так и множеству русскоязычных литераторов Грузии.
Благодаря его вдохновенной инициативе (в содружестве с верной соратницей – литературоведом Анной Шахназаровой) в Тбилиси появились молодежное литобъединение «Молот ОК!», Ассоциация литераторов «АБГ», поэтический журнал «АБГ», издание «Лист ОК АБГ». Без всякого преувеличения, почти все заметные современные литераторы Грузии, пишущие на русском языке, занимающиеся переводом грузинской поэзии на русский, прошли через школу Ляшенко и осенены его добрым и умным благословением.
«Мы наблюдаем, – рассказывал сам Михаил Александрович, – как в течение последних десятилетий появляются молодые люди, пытающиеся писать по-русски, что, казалось бы, противоречит всем законам логики. Есть и такой феномен: пишущие на русском совершенно грузиноязычные люди с грузинским образованием и менталитетом, что особо интересно».
И ни один из них, начиная с 1990-х, не выпал из поля зрения Ляшенко, каждому он протянул руку – как старший друг, собеседник, советчик, учитель.
А сколько Михаилом Ляшенко написано о тбилисской русскоязычной литературе, о русском футуризме в Грузии, о поэтах Серебряного века, которые в какой-то момент оказались в Тифлисе! Как бережно, тщательно и дотошно он отыскивает, изучает и доносит до нас эту культуру! «Материал любопытный, – уточняет Анна Шахназарова, – тут и крестьянские поэты, и символисты, и акмеисты тифлисского Цеха поэтов, который организовал Сергей Городецкий, и эксцентрики – как левые, так и правые. И просто не замеченные или забытые авторы. Можно говорить об отдельной, вырванной из исторического контекста странице Серебряного века». Не каждому институту литературы под силу сделать столько, сколько сделано Михаилом Ляшенко – выдающимся исследователем и популяризатором русской культуры Грузии!
Художник по образованию, с 1995 года он начал публиковаться в местных и зарубежных изданиях – в журналах «Знамя», «Эмигрантская лира», «День и ночь», «Дети Ра», «ФутурумART», «Зинзивер», «Русский клуб», «Альтернатива», «АБГ», «Русское поле», в альманахах «Мтацминда», «Мансарда», «Ямская слобода», «Под небом единым», в коллективных сборниках. Любая публикация вызывала и продолжает вызывать огромный интерес – стихи Ляшенко пишет так, как их не пишет никто другой, а в своих статьях и исследованиях рассказывает о том, о чем мало кто знает. Поэтому его произведения читают, перечитывают и цитируют.  
В это трудно поверить, но 16 июля Михаилу Ляшенко исполняется 75 лет.
«Русский клуб» сердечно поздравляет Михаила Александровича с юбилеем и желает ему здоровья, благоденствия, вдохновения и новых творческих достижений – на радость всем нам, его верным друзьям и почитателям!

Михаил ЛЯШЕНКО

СТИХОТВОРЕНИЯ

***   
Город к полуночи выстудит лужи,
вывернет время изнанкой наружу.
На привокзальном ночном пятачке
темный толчок размыкает колечком
шпили бутылок с подсветкой из свечек.
С жиденькой денежкой в твердой руке
вот он и я, выбираю бутылку,
взгляд уношу напряженным затылком
и за спиной оставляю вокзал,
перемахнув кружева огражденья,
предвосхищаю ночное раденье
с калейдоскопом в прозревших глазах.
Чтобы простроить весь город по метру
шагом дотошным и мартовским ветром,
как догонять свой упущенный хвост,
табор цыганский услышать за стенкой,
высмотреть в омуте черном оттенки
и насчитать на стене сотню звезд,
и над рекою пройтись парапетом...
Тут-то и вспомнить, что тут меня нету.
Нет меня тут. Я за тридевять верст,
за перевалом, за долгой равниной,
в тщетном усердии выбить клин клином   
или прошедшее довоплотить,
прозасидевши согбенную спину,
дую до боли в свою парусину,
чтобы взлететь и по небу поплыть.

Вот он и я – разливаю по полной
на привокзальном участке за полночь
и отмечаю густую луну –
кадмий лимонный по ультрамарину, –
и отбываю в свою половину,
и прислоняюсь к чужому окну.

«Братья мы все! Но тбилисские гены!..»
Пасынок окросубанской богемы
в позе, при жесте, при слове, при мне
ниткой банальные мудрости нижет,
в рамках уклада, но несколько книжно,
и отражается в темном окне:
«Вспомним родителей – это наш корень!»
...Все же не я отучился в той школе,
азы и буки не принявши в толк,
но убаюкивал мир на ладони
азбучным рыцарем в латах картонных...  
«Вспомним друзей наших – это наш долг!»
«Выпьем теперь за любимейших женщин!»
«Ну, а сейчас за всех наших ушедших –
всех нас Всевышний к себе призовет...»
Рядом последний приют Пиросмани.
«...Жизнь даст надежду, а время обманет.
Жизнь обещает, а время возьмет».

Пеплом присыпаны серые кроны,
город уснул, как уставший фантом.
Век подытожил сплошные уроны
и ничего не ссудил на потом.
Воля вселенская, с биоценоза     
лоб отрезвивши российским морозом,
ось развернула на Северо-Юг.
Тут и запело нам, и загудело,
и засквозило со знанием дела
чутким дыханьем всех мыслимых вьюг.

Грею стакан об озябшие пальцы.
Время как время. И беды как беды.
«…Жизнь постоянна. А мы постояльцы
зоны курортной на взмории Леты…»

Непредсказуемый мартовский ветер
песен обрывки несет, междометья,
горечь реального, искус искусства
или седьмое, восьмое ли чувство.

Были наследством решетки витые,
будут в наследство резные балконы,
память навеет нам сны золотые,     
я изогнусь в манекенном поклоне,
я разрыдаюсь казенной латынью
и изваяньем из гипса застыну.

Будет, что будет, а с веком мы квиты.
Время с собой расквитаться, а там...
Анна и Анна. И Анна, от «А»
будем до «Я» продолжать алфавитом.
Век состоялся. Ничто не забыто.
Плыть будем дальше.
Суши якоря.


НА ТРАССЕ
Лике и Вахтангу Буачидзе

…Ветер слезит иль парприз запотел?..
Чайки иль блики? Вон там на воде…

В воздухе для разворота муара
тесно пространству. А по тротуарам
листья свет палый пастозно кладет –
жаркая охра и сизый налет.
Стынут мосты, по краям упираясь
в навзничь упавшие в воду мазки.

Город раздаст составные тиски,
и приподнимет.
Вода слюдяная
слева по борту течет и мерцает  –
светом разбавленный стойкий раствор.

Будет участок – как будто простор
выпустит сжатый квадратами воздух.
Что мы?
О чем мы?
Про новую прозу?
Или с дилеммою: Запад – Восток?

Буквы мелькают, как загнанный заяц.
Этот бетон геометрию знает.
– Видела? Там ведь выглядывал гном.
– Видела, да. Но ведь мы о другом…

Дальше: верстаем, сшиваем, листаем.
Дальше: устанем, отстанем, отставим,
в тесной октаве поплачем без нот.
Скоро, глядишь, новый век, новый год.
Словом, – ну, вот.


ХРАМ КРЕСТА

Парит обитель Мцыри – Джвари.
Борис Пастернак

Грубый камень на глазах
невесомость обретает
и парит, и в твердь врастает,
мир окрест крестом связав.  

Бьется мутная вода,
негодует и картавит,
и ворочает базальт –
где-то снег осенний тает.
Встала первая звезда
на небесной сизой стали.

Вечереет. Файв-о-клок.
Облака наивный клок
задержался в чаще веток,
схоронив себя от ветра.
Тянет сумраком восток.
Ждет в саду накрытый стол.
Ждет история ответа.
Ждет наследников престол,
мы – вина, а осень – лета.

Где-то здесь сидел на троне
царь, что Грузию крестил.
Камень розовый остыл                        
и застыл, как на ладони.
Камень знает. Камень помнит.
Ждет Крестовый монастырь
в расстоянии руки
по ту сторону реки,
по ту сторону свободы,
жизни, смерти и природы.

Гараж моего дедушки находился напротив дома Валерика. Даже не помню, когда началась их дружба – наверняка задолго до моего появления на свет. Каждый день дед проводил много времени в гараже – обычно в яме под желтым «Запорожцем», обильно перепачканный мазутом, и обязательно виделся с Валериком. Дед любил его за веселый нрав и авантюрный характер. Неудивительно, что и мы к нему относились с большой симпатией.
Даже мой серый кролик Кола не мог усидеть на балконе, если Валерик приходил к нам в гости. Дождавшись, пока он заведет свою любимую песню «Хндзори цари такин» («Под яблоневым деревом», арм.), он срывался с балкона в гостиную, и к концу четвертой строчки успевал распластаться во всю длину на спинке дивана. «Ес им ярин сиреци!»  («Я полюбил свою любимую»). Морща нос от сигаретного дыма, но стойко оставаясь на своем лежбище, потому что зрелище того стоило.
Серьезная должность – начальник цеха одного завода – не мешала Валерику дурачиться. Он мог станцевать на подоконнике, держась одной рукой за раму. Вовлекал деда во всякие приключения, тащил в гущу событий. Начиналось все со звонка:
– Что делает Жора?
– На диване валяется, – прямодушно отвечает бабушка.
– Флорик-джан, вот прямо так и валяется?! Цавт танем* (заберу твою боль – пер. с арм.)! Скажи ему, чтоб собирался, кое-куда поедем.
Желтый «Запорожец» скрывается в конце улицы. Через два часа появляется дед с большим пакетом непонятно чего.
– Что там? – не терпится бабушке.
– Подпузники! – счастливо сообщает дед. – Нигде не достаются.
Официальное название товара звучало, конечно же, по-другому. «Подгузники женские».
Недолго думая, дед определил Валерика в крестные мне и брату. Что тут думать? Крестный должен быть человеком светлым, жизнерадостным, удачливым, чтобы у крестников судьба счастливо складывалась. Крестили нас незадолго до Пасхи.
Накануне светлого праздника дед решил приобрести барашка для «матаха» («жертвоприношение» – арм.). Мясо пасхального агнца по древней традиции, заимствованной у иудеев, нужно раздать нуждающимся и неимущим.
Купить – купил. Но где поселить барашка, если живешь в многоквартирном доме, на втором этаже?
Тут я должна произнести оду тбилисскому балкону. Он всегда жил многообразной, нетривиальной жизнью. На балконе тбилисцы не только сушат белье, но и…  Пьют летними вечерами кофе, сплетничают с подругами о личной жизни (только на два тона потише!), играют в нарды и домино, делают уроки, пишут статьи (личный опыт), красят волосы (так делала мама одной народной артистки), готовят еду (в 90-е на балконах дымили мангалы). Ставят финальные точки в семейных ссорах («пусть все видят, как ты мою кровь пьешь!»). Это оттого, что наш темперамент не умещается в тесном пространстве квартир и рвется наружу.
На нашем балконе был зверинец. В разное время там жили: утки, волнистые попугаи, хомяк, про кролика Колу вы уже слышали. Утки, проданные на птичьем рынке, как декоративные, выросли до банальных размеров и стали гадить кляксами. Пришлось отдать их соседке, державшей птичий двор, и взять с нее обещание, что доживут они до глубокой старости и не будут использованы для чахохбили. Хомяк оказался из цирковых – несколько раз прыгал парашютиком со второго этажа, любил свисать с балкона на одной лапке. И однажды пропал окончательно – наверно, ушел с бродячим цирком. Попугаи додумались, как открыть клетку, и два дня летали по району, несмотря на мои горючие слезы и призывы одуматься.
Так почему же на нашем балконе не могло найтись место для барашка? Дед протащил его через кухню и определил на ночлег. Бросил большую охапку травы. Бабушка внимательно осмотрела барашка и не удержалась:
– Жора, тебя никуда нельзя послать одного. Ты заметил, что барашек прихрамывает на одну ногу? Что за палочка привязана к его задней ноге?
– Я как раз потому его и выбрал. Он мне больше других понравился!
Причина дедовой симпатии объяснялась просто. Он был инвалидом войны, потерявшим пальцы на обеих ногах, и всю жизнь носил специальные ботинки, которые шились по заказу. Ходил вперевалку.
Бабушка тут же прикусила язык.
Мы с братом кормили барашка, гладили его по мордочке, старались скрасить ему этот день. Он смотрел на кухонную суету из-за стеклянной двери, и чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Какое ему было дело до свежего тархуна, цицмати (кресс-салат) и зеленого лука, сложенных в тазике. До тщательно вымытых светло-розовых редисок, помидоров и огурцов; до гандзили (черемши), заправленной кахетинским подсолнечным маслом и уксусом; до имеретинского сыра, разрезанного на пробу и нахваливаемого после дегустации. До куличей на жаровнях, хорошо подошедших, которые осталось лишь припудрить.
Траву из наших рук барашек ел без особого воодушевления. Оживлялся, лишь когда к нему подходил дедушка. Будто чувствовал в нем родственную душу. Мой дед был добрым человеком, окажись барашек поменьше размером и из числа декоративных животных, я бы уговорила его отказаться от «матаха». Но баранов дома не держат, потому все шло своим чередом.
Пришло время ложиться спать. В доме выключили свет. В темноте вдруг раздалось тревожное блеяние. Мы решили переждать – успокоится и уляжется спать. Но блеяние – испуганное, обиженное – становилось громче, настойчивее, к нему еще прибавился топот копыт.
– Так он всех соседей разбудит, – сказала мама, и, включив на кухне свет, пошла увещевать барашка. – Ну, что ты глупенький. Не бойся, спи.
Бе-е-бе-е-бееее, – продолжал барашек. Потом по очереди ходили мы с братом. Бе-е-бе-е-бееееее. Беееее!!!
Бабушка смекнула:
– Он Жору зовет.
Действительно, когда поднялся с постели дед в майке, и пошел на балкон, блеяние прекратилось. Барашек уселся на траву и умолк. Дед приласкал его, немного посидел рядом и отправился спать.
Полчаса спустя ночной зов повторился. Теперь уже никто не трогался с места, потому что звали конкретного человека. Моего деда.
– Жора, иди, – подтолкнула к неизбежности бабушка.
Дед, кряхтя нацепив чусты, отправился на балкон – проводить терапию. Но она имела непродолжительный эффект – полчаса. И тогда он пошел на отчаянный шаг.
– Мне придется ночевать рядом с ним – заявил он. – Тогда в доме станет тихо.
– Ты хочешь уложить барана в гостиной? – ахнула бабушка.
– Постелите мне на полу, – распорядился дед. – Он ляжет в коридоре, а я в дверях гостиной. Видно, мне на роду написано мучиться. (В минуты огорчений в нем просыпался фаталист).
– Иди, – указал он место своему протеже, бросив на пол охапку травы. – Ты такой же, как я страдалец.
Барашек послушно опустился на правый бок. Дед примостился на полу, и положил на него руку. Конечно же, нам совсем расхотелось спать, так нас развеселила затея.
– Но если он ударит тебя копытом во сне? – допытывались мы с братом. – Не боишься?
– Чего мне бояться? Я единственный, к кому он потянулся в этом доме. Спите все!
В семь утра дед принял душ и куда-то засобирался. Как оказалось – к Валерику. Тот, как верный друг, должен был принять у него эстафету мучений.
– Я с этим бараном ночевал, не смогу смотреть, как его зарежут.
Валерик спал, его разбудила жена. Увидев на пороге деда с бараном на веревочке, он не смог удержаться от смеха:
– Жора-джан, что за круги у тебя под глазами? Баран дал тебе жару? Этот Затик (Пасха – пер. с арм.) ты надолго запомнишь.
Как бы я не хотела уберечь барашка, его в тот день зарезали, и раздали «матах». Дед не притронулся к его мясу, мы с братом тоже. Одно дело – есть мясо неизвестного барашка, и другое – того, кому ты смотрел в глаза и выражал любовь.


Медея АМИРХАНОВА

Дима Амбросов родился в Тбилиси в 1989 году в актерской семье Михаила Амбросова и Светланы Конюшенко. После окончания школы поступил в Тбилисский университет на юридический факультет и Афинский на филологический факультет. Уехал учиться в Афины. Там же работал  в грузинском посольстве помощником   военного атташе Николоза Джанджгава. После окончания филологического факультета поступил на юридический, параллельно создавал персонажи для компьютерных игр, которые до сих пор «гуляют в интернете». В данный момент с семьей живет на Кипре, воспитывает сына.

Здравствуй, читатель. Как ты? Надеюсь, хорошо, раз ты нашел время на чтение. А если ты читаешь – значит, готов к внутреннему разговору со мной и с самим собой. Отлично! За мной, мой друг, я, как всегда, поведу тебя и покажу кое-что весьма и весьма интересное. Сегодня это не кое-что, а, скорее даже кое-кто. Нет, мы не будем его тревожить и требовать знакомства, этому созданию сейчас совершенно не до нас, он занят. Нет, это не совсем человек. Он был им когда-то, не одно десятилетие назад. Сейчас же в нем от человека осталось лишь самое главное – стремление жить. Я боюсь даже представить, в каком состоянии находится его тело, не подпитываемое абсолютно ничем, кроме его внутренней мощи, на протяжении десятилетий, если не сотен лет. Путь нам предстоит неблизкий, но книга тем и хороша, она в мгновение ока может погрузить тебя на дно океана и через минуту со скоростью нескольких строк вознести к звездному одеялу. Сегодня, конечно, мы не отправимся к небесным широтам. Мы опустимся на дно океана. Нет, конечно, я не шучу. Именно на дно океана. При помощи одной только книги. Чудеса, ничего не скажешь. Нет, акваланг ни мне, ни тебе не понадобится, прочие дыхательные приспособления тоже. Совсем здорово. Вперед, мой друг, точнее – вниз! Вниз! К землям, живущим по своим законам, к холодным владениям, никогда не ощущавшим живительного тепла солнечного света!
Описывать окружающую обстановку нет абсолютно никакого смысла, мы находимся в кромешной темноте. Лишь чувствуем под ногами песок, спрессованный чудовищной силой толщи воды, да и ладно. Да еще эта чудовищная, гнетущая душу и тело тяжесть. И голова кружится. Источников света мы с собой тоже брать не будем, чтобы не тревожить понапрасну того, к кому собираемся наведаться в гости, мы здесь не для этого. Тот, кто здесь обитает – слишком привык к немыслимому холоду, к отсутствию свежего воздуха, которым мы дышим и в то же время так глупо забываем, как же это великолепно – дышать. Мы слишком привыкли к свежим глоткам жизни, нам его не понять. А мы с тобой, читатель, – лишь наблюдаем, но ни в коем случае не вмешиваемся в его жизнь, запомни… Гул в ушах? Еще бы, здесь, на такой глубине – дом океана. И он разговаривает со своими обитателями открыто, никого не таясь. Даже там, наверху, он зачастую показывает, кто в доме хозяин, круша и переворачивая утлые суденышки тех, кто называет себя хозяевами планеты. Но мы же не опустились сюда, чтобы разглагольствовать о силе и бессилии, не так ведь? Мы хотим лишь посмотреть… Да где же он?.. Вон, смотри, ты увидел, как вдалеке что-то блеснуло? Это его фонарь! Пойдем! Я понимаю, что эта задача не из самых легких, идти практически невозможно на такой глубине, но мы должны. Он ведь может, а на нас нет ни окованных свинцом ботинок, как у него, ни насквозь проржавевшего шара старинного акваланга, нет даже безвольно свисающего обрывка кислородной трубки. Но мы все же пойдем к этой мерцающей, далекой, но все же режущей глаза искре. Она то гаснет, то вновь вспыхивает таинственным огоньком. Ближе. Еще ближе. Обогнув мрачную базальтовую глыбу, испещренную морщинами, оставленными острейшим резцом времени, давай укроемся в этой расселине, нас видно не будет, в то время как мы – увидим все-все! Видишь фонарь, стоящий прямо на песке, раскидывающий причудливые сполохи света вокруг? А за ним видишь абрис повернутого к нам спиной человека? Нет, я не имею никакого понятия, по какой причине его еще не размазало по дну титаническое давление воды. Не знаю. Подойдя, вернее сказать – переместившись еще чуть ближе и укрывшись для надежности за огромным валуном, мы увидим еще кое-что. Пристальнее. Еще. Даже не так. Шире. Смотри шире. Видишь неясный силуэт вдали чего-то поистине астрономических размеров? Да, именно это размытое темное пятно. Мы ознакомимся с ним поближе, лишь только наш новый знакомый отойдет подальше, как я уже говорил, понапрасну его тревожить не стоит. Он сейчас подойдет поближе к фонарю, и мы сможем без труда его разглядеть. Действительно, подходит. Посмотри на него. Настоящий морской титан. Именно таким должен быть морской титан – в глубоководном скафандре, с тяжеленными свинцовыми ботинками и круглым шлемом, покрытом космами водорослей, мерно колышущихся даже тут, под таким огромным слоем воды. Матово поблескивают иллюминаторы. Лица за ними не видно, но это не страшно. Не хотел бы я, знаешь ли, заглянуть в один из этих иллюминаторов. А вдруг за ними никого нет, кроме зияющей пустоты? Или жуткого оскала черепа? А может быть, шлем скрывает волевое лицо мужчины? Не знаю, и пусть это останется загадкой. Тайна должна оставаться тайной, в противном случае она уже называется совершенно по-другому. Мы совершенно по-человечески переключимся на личность, а этого произойти не должно. Тот, кого мы сейчас видим, должен нам запомниться именно таким, морским титаном в глубоководном костюме, выдержавшем испытание временем, солью и жутким, пронизывающим холодом. Почему он не снимет этот костюм, раз в нем нет никакой надобности? Не знаю. Может быть, по той же причине, что мы не заглядываем в его иллюминатор, может быть, по совершенно другой. А может быть, он теперь считает тяжелый, сковывающий движения костюм своим телом? Сколько лет прошло с последнего момента, как он не без посторонней помощи стаскивал с себя жуткую тяжесть металлического шлема и не откидывал рукой мокрую от пота прядь волос? Мой друг, я не знаю ответа на эти вопросы, такие крохотные, но такие важные… Что у него за спиной? Огромный якорь. Когда-то этот якорь врезался в плоть дна какого-нибудь моря и удерживал своей силой целый корабль. Он вправе собой гордиться, посмотри, какой он внушительный, осознающий свою важность и цену инструмент. Теперь же у него другое предназначение. Он вновь служит инструментом, но теперь уже совершенно иным способом. Им раскалываются огромные куски базальта, рассекаются заросли кораллов, он – крюк-кошка, позволяющий своему хозяину карабкаться на отвесные скалы. Даже от акул и других морских обитателей поможет защититься при некоей сноровке. Сразу скажу, что использовать таким образом этот якорь Титану ни разу не пришлось. Океан признал его за своего, а значит – и все морские жители. Да и кисловатый металлический вкус мало кому нравится, разве что маленьким детям, так и норовящим попробовать все подряд. Я помню, как, будучи совсем малышом, любил жевать бумагу… Видишь, какая ирония… Однако, я отвлекаюсь. Не для того мы опустились на самое дно океана, под такую толщу воды, чтобы вспоминать о своих детских привычках. Давай лучше понаблюдаем за ним, за Ним. Он двигается очень медленно, неторопливо. Может быть, сказывается чудовищный гнет воды, при обычных обстоятельствах расплющивший бы его в медную монетку, а может быть ему некуда торопиться. Вот он аккуратно, бережно кладет свой гигантский якорь на песок, взметнув целую пустынную бурю, а сам взваливает на плечо невесть откуда взявшуюся гигантских размеров… сумку? Короб? Резервуар? Нечто, скорее похожее на искусно разрисованный многочисленными заклепками и заплатками, весь покрытый конгломератом морских уточек мешок. Неторопливо поправляет лямки своего самодельного рюкзака. Затем так же медленно нагибается, так же бережно касается пальцами в огромных защитных перчатках своего бессменного спутника-якоря, который знает великое множество всяческих подводных историй, без особого труда взваливает его на плечо и, наконец, вновь опускается, берет фонарь и так же медленно, неторопливо, начинает шагать. Пройдя пару шагов, он вдруг разворачивается. Рука с фонарем медленно-медленно поднимается. Матовый иллюминатор становится ярко-светящимся круглым куском золота, подобно старинной монете, на которой старый мастер дрожащими руками долотом набил надчеканы в виде черных полос решеток…  Нет, не заметил. Фонарь вновь опускается, безропотно следующий его руке. Вновь Титан медленно разворачивается, перекидывает поудобнее свой якорь и… уходит, подмигивая нам кругом света, отбрасывающем причудливые, ни на что не похожие тени. Смотри, как далеко он уже ушел, превратившись в крохотную, мерцающую точку! Погасла… Вновь появилась… И вновь погасла, оставив нас наедине с чернильной темнотой… У нас не так много времени на осмотр этого поистине удивительного места, пока его хозяин отсутствует! Он уже успел уйти далеко-далеко, и сейчас, наверное, уже идет по так знакомому ему коридору, некогда бывшему коралловой чащей, довольно близко познакомившейся с его якорем. Подойди поближе! Стой! Стой! Неужели твой живот не сжался от тревожного ощущения чего-то бездонного рядом? Дай мне минуту, я первый спущусь туда, в мрачное глубинное чрево. Где-то здесь должны быть ступени… Но я не хочу, чтобы ты опускался, по совершенно другой причине. Постой тут… И я бы посоветовал зажмуриться, шкипер.
Беззвучно скрипит проворачиваемый рычаг. И бездна, такая мрачная, такая страшная, таящая в себе нечто, наполняется светом. Столб света, вырвавшийся с ее дна, разорвал вовсе не чернильную, а тонкую, эфемерную темноту. Как пройдет резь в глазах, подойди к самому ее краю и загляни вниз.
Да. Десятки, сотни затонувших кораблей, покрытых ржавчиной, испещренных многочисленными пробоинами, сотни морских исполинов, выложенных в форме невообразимых размеров кольца. Даже сейчас, находясь в столь жалком состоянии, они, кажется, еще не потеряли надежд вновь почувствовать на себе тепло солнечного света и дуновение морских ветров. Посмотри, как стойко, гордо держатся накренившиеся вкривь и вкось мачты. Разбитые носы, так похожие на человеческие, кажется, шепчут: «Ничего, мы еще заживем»… А, может быть, не в этом заключается предмет их гордости? Совсем не в этом? Как думаешь, читатель? Посмотри, как много огней! Как много света! Ты представляешь себе, какие невообразимые, удивительные, головокружительные тени отбрасывают эти корабли по изрезанным тем же резцом времени стенам Бездны? Тысячи, тысячи тысяч светящихся разноцветных точек освещают этот мертвый круг. Зеленые и красные бортовые огни, медленно вращающиеся тревожные рубиновые огни, топовые, круговые, кормовые… Настоящий огненный рой! А представь, сколько сил и времени потратил тот, кто сейчас далеко-далеко неподвижно стоит и разглядывает одну из базальтовых скал, чтобы запустить генераторы, провести провода, чтобы починить, чтобы залатать, чтобы вдохнуть остатки жизни в эти суда? И ты даже не представляешь, что тебя ожидает впереди. Прыгай, просто прыгай сюда вниз, не разобьешься!  Медленно опускайся и постарайся запечатлеть в своей памяти все, что увидишь, каждую сломанную мачту, каждый изорванный парус, каждую разбитую радарную сеть этого поистине удивительного обиталища, сложенного, подобно дому из кирпичей - из галер и авианосцев, подводных лодок и легких фрегатов, из некогда грозных кораблей корсаров и маленьких рыбацких суденышек. Какие мы все-таки мизерные, маленькие, и в то же время большие… Посмотри, во что превратили руки человека затонувшие, погибшие суда… Да не падай ты. Голова кружится? Присядь, потому что сейчас мы войдем внутрь… Давай помогу встать. Ну что, войдем в эту морскую обитель и посмотрим, какие в ней хранятся сокровища, что же здесь собирает наш знакомец? Может быть, подобно капитану Немо, он собирает знания? Или золото и самоцветы, непосильными силами добытые из недр земли и подаренные океану людьми?..
Вновь беззвучно поворачивается рычаг. С глубинным скрежетом, более напоминающим рык какого-нибудь подводного монстра, раздвигаются широкие ржавые створки, очевидно, некогда представлявшие собой левый и правый борт какого-то суда. Представь, как много времени и поистине нечеловеческих сил нужно было, чтобы выстроить все это? Но что такое время, когда у тебя в запасе вечность, да? И что такое силы, когда ты живешь чем-то совершенно иным… Взгляни на этих осыпающихся колоссов… Высящиеся остовы нагроможденных друг на друга морских судов, кажется, смотрят на нас, таких маленьких, зияющими пробоинами и иллюминаторами… Они, конечно, знают нам цену.
Мы входим в эту подводную крепость, полностью сложенную из суден, перетянутых шкотами, безвольно повисшими и натянутыми до предела, из кусков мачт, из остатков рыболовецких сетей, из водорослей, радарных рубок, цепей, искореженных кусков металла, некогда бывших чем-то рукотворным, но вскоре подаренным человеком на перековку океану… Огромный, широчайший круг, вверенный истлевшей, но все еще грозной охране… Посреди круга, смахивающего на бойцовскую арену Колизея, стоит наполовину вкопанный в грунт потрепанный временем и людьми парусный бриг, к которому ведет узенькая, извилистая, выложенная из камней дорожка. По обе ее стороны из земли проступают какие-то странные темные наросты, при ближайшем рассмотрении подтверждающие, что являются кое-как ограненными кусками базальта. На каждом камне стоит по какому-то маленькому то ли цилиндру, то ли конусу… Это что… кладбище? Кто? Кто все эти люди?! И люди ли?! Свет, источаемый тысячами тысяч разноцветных ламп, поможет нам в нелегком деле – читать выцарапанные якорем строки на ограненных тем же якорем глыбах.
«Хосе Мария де Фернандес, «Калькутта», обрел покой 24 июля».
«Димитрий Алквиадис, «Каламари» обрел покой 21 сентября».
«Ольга Третьякова и сын Николай, «Святой Георгий», обрели покой 17 мая».
Люди… Сотни имен. Сотни тех, кто ушел в море, но не вернулся на землю.
«Корсар, «Морской Черт», обрел покой 8 февраля».
Подле этой могилы неизвестного пирата лежит рваная-рваная косынка, на ней, как на бархатной подушке – украшенный царапинами кремневый пистоль. Рядом примостилось два брата – два свинцовых шарика.
«Джереми Фишер, «Калькутта», обрел покой 3 марта»
На надгробии лежит маленький, покрытый маленькими блестящими кристалликами соли медальон. Ну, конечно же внутри будет ее фотография, без сомнений.
«Яннис Петрис, рыбацкое судно, обрел покой 3 ноября».
Выцветший поплавок и маленькая бутылочка со стертой этикеткой.
«Мальчик, берег Маркелы, обрел покой 8 апреля».
Рядом еще одна крохотная могилка и потрепанный собачий ошейник.
Понял, мой друг, что стало со всеми этими людьми? Океан приютил их, накрыл одеялом, а тот, кто уже возвращается (даже не спрашивай, что помогает ему ходить так быстро, будучи медленным и неповоротливым, я не знаю), то и дело поправляя заметно потяжелевший мешок, позаботился о том, чтобы ни один, ни один не остался без покоя. Никто не исчез, они все здесь, на этом кладбище кораблей и людей. Они вверены надежным рукам, которые могут якорем раскалывать огромные куски базальта, могут превратить тот же якорь в крюк-кошку, позволяя своему хозяину карабкаться на отвесные скалы, могут рассекать заросли кораллов, тащить за собой по океанскому дну корабли и подводные лодки, некогда проглоченные морской пучиной… Пойдем по дороге, друг, пойдем заберемся на этот бриг, словно памятник стоящий в центре этой цитадели жизни и смерти. Взгляни-ка поближе на эти два куска базальта, уютно устроившиеся совсем рядом. Два камня, один побольше, другой поменьше. Не стоит читать, что там написано, не наклоняйся к ним, я очень тебя прошу. Ты ведь  только тем фактом, что увидел их и все понял, отдал дань живой легенде. Я тоже, когда побывал здесь впервые, заметил, что на двух этих могилах нет никаких памятных предметов. Я думаю, я даже знаю, почему…  Давай лучше, пошли, пошли вперед! Поднимайся по лестнице… Вот так… А теперь давай зайдем в капитанскую рубку. Вниз, в трюмы мы с тобой не спустимся, там лежат аккуратные ряды документов, засоленные океаном и перевязанные бечевками, лежат еще кое-какие вещи, но нам туда не надо, мы сюда пришли не за этим. Входи сюда. И не ударь голову, здесь дверной косяк очень низкий. Здесь, с капитанской рубки, мы с тобой отлично все увидим, она, увитая водорослями, но все еще потрясающе сохранившаяся, сейчас даст тебе ответ, почему это место – цитадель не только смерти, но и жизни. Видишь эти три рычага? Для начала опусти вот этот, левый. Чем больше он опускается, тем темнее становится, медленно гаснет, словно остывая, хор мириадов огней. Давай, жми до упора. Уф, даже глаза болят от этих световых перепадов… Теперь, когда мы погрузились в кромешную темноту, нашарь второй рычаг как-нибудь, и начни поднимать его вверх. Ну как?..
Каждый цилиндр, установленный на каждой могиле и являющийся ничем иным, как корабельной лампой, начинает неясно светиться. Вновь мерцающий рой, но уже не хаотический, а ровными рядами тянущийся во все стороны, начинает ясно блестеть под чернильным одеялом… Выйди на мостик. Посмотри на картину, открывшуюся тебе… Настоящее поле светлячков. В то время как живые ставят наверху свечи и просят свет о своих близких, то же самое происходит и здесь, внизу, в кромешной, но уже переставшей казаться враждебной, неясной тьме...
А теперь пора уходить. Выключаем свет полностью и пора собираться, пора возвращаться, мой друг, в мир суши и солнца. Что? Это же штурвал, как можно не знать, с его помощью управляют кораблем! А это рупор – отдавать приказы команде… Эти рычаги вмонтировал уже сам Титан, они включают свет на могилах, в самой цитадели, а этот, третий – на самом бриге… Наверное, когда-то, еще будучи человеком, Титан ходил под его парусами. Я не знаю, как он называется, я же все-таки не колдун – все-все знать… Позволь-ка… Ладно, ничего… Ну что ж, нам все-таки пора уходить, наше время истекает. Попрощайся с этим местом и с его создателем, безымянном герое с огромным якорем. Мы уходим, унося частичку этого чудесного, поистине чудесного места в себе, там, где сейчас у нас с тобой все сжимается, освобождая немного пространства для этой самой частички…

P.S.
Впервые за много-много лет Титан очень удивился, медленно, грузно опускаясь по ступеням в Бездну. Не часто он включал огни своего корабля, и уж точно никогда не забывал их погасить перед уходом. И еще дольше он задумчиво стоял, держа в широкой ладони защитной перчатки маленькую конфету в радужной обертке. Знаете, такие конфеты каким-то таинственным образом часто оказываются у нас, читателей, в карманах, чтобы быть безнаказанно съеденными чуть позже. Постоял, положил ее обратно туда, где нашел, и, бережно опустив свой заплечный мешок, раскрыл его.

Всем, не вернувшимся из моря, посвящается.

Выдающийся казахский поэт Абай Кунанбаев впервые «заговорил» на грузинском языке. А. Кунанбаев (1845-1904) – поэт, музыкант, просветитель, мыслитель и общественный деятель. Он основоположник казахской письменной литературы и ее первый классик. К 175-летнему юбилею Абая в Грузии выпустили его двуязычный сборник стихов на казахском и грузинском языках.
Над переводом несколько месяцев работала поэтесса, председатель Союза писателей Грузии Маквала Гонашвили. Работа была нелегкой и кропотливой.
Книгу уже можно найти в библиотеках образовательных учреждений Грузии. Тираж пока небольшой: всего пятьсот экземпляров, но стиль, философию и многогранность мыслей уже по достоинству оценили любители поэзии.  
Маквала Гонашвили:
– Сложно переводить любого автора, особенно если он первый поэт своей страны и духовный отец нации, как Абай, внесший большой вклад в духовные сокровища казахского народа, ставший символом мудрости нации. Примечательно также, что Грузия – страна поэзии, страна Руставели. Я была обязана быть верной оригиналу и перевести его на таком уровне, чтобы не утратить первоначальный вид, аромат, мудрость прекрасных строк поэта и в то же время сделать текст близким грузинскому читателю. Думаю, я сделала это, книга заслужила одобрение внимательного грузинского читателя.
Кто знает цену истинной поэзии, кто знает, что поэт – посредник земли и неба, вождь своего народа, кто знает, что духовный строй нации лучше всего отражен в письменной форме, тот должен прочитать бессмертное творение казахского классика и просветителя Абая Кунанбаева. Гениальный поэт Грузии Шота Руставели писал, что «Поэзия – это прежде всего область мудрости». Именно эти слова вспомнились мне, когда я познакомилась с мудрым творчеством казахского классика и основоположника национальной литературы Абая Кунанбаева. Эта прекрасная поэзия оставила неизгладимый след в казахском народе. Стихи Абая настолько поучительны и всеобъемлющи, настолько национальны и в то же время универсальны, что могут вместить как реальную возможность познания мира, так и важнейшие вопросы его философского осмысления. Поэтому имя Абая Кунанбаева навсегда осталось в душе народа. Вот почему его творение стало символом доброты и мудрости для всего человечества. Каждый великий писатель и просветитель – это символ своей страны, свое лицо. Это корень силы нации и ключ к ее бессмертию. Греция и Гомер, Грузия и Руставели, Англия и Шекспир, Россия и Пушкин, Казахстан и Абай – неразделимые понятия. Все упомянутые бессмертные имена вместе – это человечество, полное мудростей. Абай напомнил мне классика, духовного отца нации Илью Чавчавадзе. Творчество обоих преследует одну цель: развитие Родины, прогресс и счастливое будущее.

Манана Горгишвили, редактор книги:
– Мы раньше не были знакомы с Абаем. Абай для казахского народа оставил такое же наследие, как Илья Чавчавадзе для грузин. Грузия – страна поэзии. Грузинский поэт – дважды поэт. И потому мы хотели, чтобы грузинский читатель познакомился с великим казахским поэтом. У нас с казахами есть различия в традициях, но как хорошо звучат стихи Абая на грузинском, как они вызывают отклик в наших душах! Мы уже получили очень много восторженных откликов читателей.
Инициатор выпуска книги – посольство Казахстана в Грузии, оно и предложило взять за основу двуязычный казахско-русский источник.  А консультировала переводчика советник посольства Гульмира Султанали и помогла грузинской поэтессе глубже понять нюансы оригинала, детали и традиции казахского народа.

Гульмира Султанали:
– В целях увековечивания имени и ознакомления общественности с наследием великого казахского поэта и мыслителя Абая Кунанбаева в дружественной Грузии посольством осуществлен ряд мероприятий. В свой юбилейный год Абай впервые заговорил на грузинском языке. Его лирические и полные философии прекрасные произведения переведены на грузинский язык. Книга издана в издательстве «Мерани» в Тбилиси небольшим тиражом. В настоящее время посольство преподносит книги в дар библиотекам и высшим учебным заведениям Грузии. Из-за пандемии мы не смогли провести полномасштабную презентацию книги, но в этом году обязательно широко представим издание литературным кругам Грузии.

Маквала Гонашвили:
– Нас, казахов и грузин, многое связывает. Можно сказать, что в поэзии у нас много общего. Это поклонение слову, звуку, мудрости, философское созерцание вселенной. Всего несколько лет назад я перевела и опубликовала сборник стихов казахского поэта Бахита Гафу. Его выступление в Доме писателей Грузии стало настоящим праздником поэзии. Скоро выйдет в свет сборник стихов талантливейшего казахского поэта Галима Джайлибая. Эта книга станет драгоценным подарком для грузинских читателей. Под руководством господина Галима мой сборник стихов был издан в 2020 году в Казахстане. Была презентация книги, в которой я участвовала онлайн из-за бушующей в мире пандемии.  Когда твои стихи переводятся на другой язык, ты чувствуешь себя частичкой этой нации. Это то, что заставляет меня и мою организацию делать больше для казахского литературного процесса. Мы запланировали антологию двуязычной грузино-казахской поэзии и возлагаем большие надежды на поддержку посольства Казахстана. Что касается Абая Кунанбаева, поэзии казахского гения, я счастлива, что мои переводы пополнили сокровищницу грузинской поэзии. Книга Абая уже стала мостом между культурами двух стран – Казахстана и Грузии.


Юлия ТУЖИЛКИНА

.

Из книги «Весна отчаяния»

Лиана Шахвердян – уроженка Тбилиси, ныне проживает в Армении, в Ереване. Окончила механико-математический факультет Тбилисского государственного университета, преподавала в Москве и Тбилиси.
Автор многочисленных публикаций в журналах «Литературная Армения» (N1, 2019, Ереван), «Гантиади» (NN7, 8, 2019, Тбилиси), «Веси» (N7, 2019, Екатеринбург), «Дружба народов» (N9, 2017,  Москва), «Знаци» (N2, 2017, Варна), «На холмах Грузии» (N22, 2015, Тбилиси), в Антологии современной славянской поэзии (Варна) «Словоприношение» (2017) и «Хлеб наш насущный» (2019), в литературном проекте «Вещество» («Человек», 2018) и других изданиях. Соавтор многих литературных сборников прозы и поэзии, изданных как в Армении, так и в России. Участница, финалистка международных литературных конкурсов и фестивалей, в том числе, XI Международного фестиваля поэзии «Славянска Прегръдка» («Славянское объятие», 2017) в Болгарии. (Шорт-лист конкурса «Дорога к Храму», шорт-лист конкурса им. А.С. Грибоедова, лонг-лист премии им. И. Бабеля, лонг-лист конкурса «Славянский Витязь»).
Почетный член Пушкинского общества русскоязычных литераторов Грузии «Арион».
Автор книг «Многоточие» (Ереван, 2015), «Весна jтчаяния» (Ереван, 2018). Готовится третий сборник.


Раннее утро ноябрьского неба не подавало надежд на рассвет. Третьи сутки беспросветно лил дождь: отбивал верный ритм о крышу дома и подоконник. Казалось, нет ничего за окном в эту глубокую осень. И потому тем труднее было безучастному моему телу и туманному сознанию выйти из многослойной размеренности снов: предательский глаз ревностно зазывал рассвет, ум – неспокойно сторожил звонок будильника...
В тот день я благополучно проспала. Опоздав на рейсовую маршрутку, оказалась на пустом автовокзале. Сокрушалась на себя, непогоду, уехавшую машину, но, немного успокоившись, решила не возвращаться домой, а дождаться частного рейса. Зайдя наугад в ближайший офис, занимающийся перевозками пассажиров из Тбилиси в Ереван, я поинтересовалась у мужчины лет пятидесяти, водителя машины. Его звали Армен…
– Сколько времени нужно, чтобы набрать клиентов?
– Бывает и за полчаса набираем, а иногда – приходится подождать, – ответил он.
– Значит, сегодня у нас второй случай, – нервно заерзала я.
– Вы не переживайте. Если вам сегодня нужно быть в Ереване, вы – будете, – неспешно заверил сидящий за компьютерным столом рослый худощавый юноша, лет двадцати пяти. Это был диспетчер офиса.
Я, конечно же, не успокоилась. В сумбурной голове мрачно прокручивались варианты опоздания на работу, выговоров, нотаций со стороны начальства, когда дверь офиса отворилась, и в помещение вошел пожилой низкорослый мужчина, в руках – небольшая коробка. Он поприветствовал всех на грузинском языке, потом перешел на непонятный язык. На первый взгляд мужчина производил впечатление тбилисского азербайджанца. Но оказалось, что он приветствовал диспетчера на езидском языке. Мужчина положил коробку на пол рядом с диваном, потом развернул сверток и стал демонстрировать мужской свитер светло-кремового цвета.
– Девушка, скажите, пожалуйста, – вдруг обратился ко мне Мелик (так звали мужчину), – вам нравится цвет этого свитера? Вот, Арлен (диспетчер) говорит, что этот свитер мне не к лицу и очень старит.
Меня, конечно же, удивила непосредственность незнакомца, но, немного приглядевшись, я ответила.
– Вы знаете, мне кажется, что вам, действительно, не идет этот цвет.
– Хорошо, я все понял, – перебил он меня. – Извините, уважаемая, у меня к вам просьба. Не сочтите за наглость, не могли бы вы подобрать мне свитер на свой вкус? Ларек прямо за этим офисом. Вы посмотрите, что вам понравится, а я уж сам все обменяю. Понимаете, я еду в гости в Ереван, на свадьбу. Хочу немного обновиться. Все-таки, такое дело…
Поначалу просьбу незнакомца я приняла за бесцеремонность, но... он производил впечатление порядочного человека, располагал к себе приветливостью и был немногим моложе моего отца… Я согласилась ему помочь. Выбора большого в ларьке не оказалось. В основном – одежда спортивно-молодежного стиля.
– Я посмотрела. Вам может подойти темно-голубой свитер с белыми оленями на груди, – посоветовала ему я.
– С белыми оленями. Темно-голубой. Спасибо, дорогая! – сказал он, собравшись идти на обмен.
– Пожалуйста, отец! – ответила ему я.
И тут выражение лица Мелика изменилось.
– Неужели я так старо выгляжу, что вы назвали меня отцом? – сказал он как-то «в сердцах» и поспешил выйти из помещения.
Я, конечно же, не хотела обижать незнакомца и потому обратилась к диспетчеру.
– Знаете, Арлен, у меня недавно скончался отец. Я прямо с сорока дней… Вы уж как-нибудь объясните ему, что мужчины старше шестидесяти для меня – отцы.
– Передам, – сказал Арлен, утвердительно покачав головой.
Мелик вернулся в новом свитере. Он широко улыбнулся и сказал, что будет помнить, что этот свитер выбирала ему я, потом – сел на место диспетчера, который к этому моменту вышел, и стал набирать телефонный номер.
– Здравствуйте, Тамара Николаевна! Как вы, дорогая! – начал он учтиво на русском. – Да, калбатоно, Тамара. Мэ каргад вар (– Да, дорогая Тамара. У меня все хорошо.). Вы же знаете, что я о вас всегда помню, вашу семью, родителей. Царствие им Небесное!.. Как ваше здоровье? Немного пошаливает сердце? О, да, сейчас у всех давление и сердце. Любви нам не хватает, дорогая, оттого и проблемы с сердцем.
Поначалу я подумала, что Тамара Николаевна – русская, потом, когда он перешел на грузинский – грузинка, но когда, в самом конце разговора, он перешел на армянский, я поняла, что на том конце провода – армянка. «Настоящий тбилисец! Не человек, а полиглот!» – подумала я про себя.
– Собственно, инчи амар ем зангел, аргелис (– Собственно, зачем я позвонил, дорогая  (арм.), – продолжал он, – чтобы спросить, сдается ли комната Рубена на Леселидзе? Да?! И за сколько вы будете сдавать? О, да! Отлично! Я вам перезвоню через десять минут.
Через полчаса Мелик опять набирал номер Тамары Николаевны, а рядом стояла высокая и невзрачная девица.
– Да, Тамарочка, это снова я! Тут рядом со мной Нуну, официантка из того самого кафе, где хозяин ищет для повара жилье. Предупреждаю, дорогая, его зовут Ахмед. Да. Он – турок, но очень порядочный и доброжелательный человек. Я головой за него ручаюсь. Вы же знаете меня, дорогая, я плохого человека вам рекомендовать не буду! Нет, не националист. Да, женщин приводить не будет, он женат, у него жена и дети в Стамбуле. Ему нужно место для ночевки, потому как все время он проводит на работе. Отлично, дорогая! Я сейчас передам телефон Нуну. И, да! Тамарочка, умоляю погадайте, пожалуйста, Нуну на кофейной гуще – когда у нее откроется судьба?! Она уже давно ходит в девках! Красивая, молодая, а не замужем. Да, все! Передаю.
Трубку взяла Нуну и стала говорить каким-то вялым, безучастным голосом. Речь ее была сбивчива и бестолкова. Безвкусный микс по сравнению с выразительной и смачной лексикой Мелика произвел на меня удручающее впечатление. Я даже подумала, что не случайно она ходит в девках.
И тут я опять сникла. Потому как, развлекаясь каламбуром Мелика, индифферентностью Нуну, я убила каких-то полчаса, а новых пассажиров все не было.
– Вы приуныли! – заметил Мелик. – Как вы можете предаваться печалям, когда рядом ангел?
– Какой ангел? – спросила я. – Что вы имеете в виду?
– Во-первых, вокруг нас много невидимых ангелов, дорогая! И если вам нужно быть в Ереване сегодня вечером – обязательно будете! А, во-вторых, – действительно, среди нас есть живой ангел! Гляньте-ка в ту коробку, под диваном. Там вас ждет большой сюрприз!
Я открыла коробку, которую принес Мелик. Там, действительно, сидел белый голубь.
– Как?! Живой, настоящий! – воскликнула я в изумлении.
– Не живой, а живая! И настоящая! Это – голубка. Это – она.
– Вы ее везете в Ереван?
– Да. В прошлом году я по ошибке двух мамалов (мамали – петух (груз.)) подарил своим друзьям. Не дело! Вот сейчас везу на обмен. Одного мамала верну, а ее оставлю там. Пусть плодятся, размножаются нам на радость! А то нехорошо – два жениха и без невесты!
– Значит, Вы правы! Я – с ангелом!
– Да, дорогая. Но спешите жить, а то упустите счастье...
Слова Мелика и голубка меня успокоили. Шел третий час моего ожидания на автовокзале, и я смирилась с тем, что еще не в пути. И тут почему-то мысленно обратилась к своему отцу, впервые после сорок дней его ухода..., просила подать знак, что делать, когда... неожиданно к дверям подошла молодая пара: укутанная в платок красивая девушка, в джинсах, в кожаной куртке и не менее интересный юноша, одетый также в куртку, джинсы, в руках – две большие спортивные сумки. Они прошли в помещение, и посколькуАрлен вышел, обратились ко мне:
– Do you speak English?
– Yes, I do.
Выяснилось, что пара из Тегерана путешествовала в свадебном вояже по Грузии, направлялась в Армению, а оттуда – домой, в Иран. Они не владели ни грузинским, ни русским. Потому, когда вернулись диспетчер, водитель Армен и Мелик, единственным мостиком общения стала я. У девушки был необыкновенно теплый и мягкий взгляд, золотистый цвет кожи, длинные волосы спрятаны в синий платок. Юноша тоже оказался на редкость симпатичным. Высокий, подтянутый, спортивного телосложения. Пара смотрелась весьма гармонично, да и имена у них были созвучны: Ширин и Амир.
Амир в основном молчал, а Ширин – наоборот, рассказала, что она по профессии модельер и что в Тегеране имеет салон женской одежды и ее интересует налаживание бизнеса в Грузии. Потом поделилась впечатлениями о Тбилиси, Мцхета, Сигнахи. Тут неожиданно позвонил телефон, и Мелик радостно объявил, что у нас, наконец, есть еще два новых пассажира!
Первым из подобранных по дороге пассажиров оказался маленький, круглолицый, темнокожий юноша – Амар из Индии. Второго попутчика (его друга) мы подобрали на Исани (район в Тбилиси), у гостиничного комплекса. Он тоже оказался индусом, более рослым, крепкого телосложения. Его звали Аша. Он довольно сносно изъяснялся на грузинском языке.
Амар и Аша проживали некоторое время в Тбилиси, находясь здесь на заработках. Аша сказал, что работает барменом в ночном заведении на Песках (район в Тбилиси, расположенный в самом центре старого города), а Амар – поваром в восточном ресторане. У Амара была большая семья: двенадцать человек братьев и сестер, и он, как старший, отсылал часть заработка в Дели. Аша в Тбилиси, помимо прочего, учился на врача. Разговорившись, он сказал, что его имя в переводе на грузинский означает «надежда», а Амара – «бессмертный». И Мелик, как-то кстати, радостно заметил, что с «бессмертной надеждой» состав пассажиров стал совсем интернациональным (два индуса, два перса, езид, два армянина), и что сам Бог нам – в помощь! А Бог нам, действительно, был в помощь, потому как не было у нас общего языка для общения, а пассажиры оказались на редкость открытыми и словоохотливыми. И если Амар владел английским, то Аша не знал никакого, кроме своего родного. Если Ширин немного говорила на английском, то Амир его не понимал. А Армен и Мелик и вовсе не знали английского. Понятны им были грузинский, русский и армянский. В общем, мне сразу на ум пришла легенда о Вавилонской башне…
Поначалу, с охотой приняв на себя роль переводчицы, я с радостью перескакивала с одного языка на другой, но через два часа пути, изрядно утомленная непростым днем, незаметно для себя заснула… с голубкой на коленях… И мне приснилось: Мелик рассказывал про свадьбу, на которую собирался ехать, приглашал всю компанию принять в ней участие... Амар и Аша, Ширин и Амир с радостью приняли предложение, благодарили, а Армен, как гостеприимный хозяин, собирался организовать экскурсию по Еревану и Эчмиадзину. Потом – они выпускали голубку-невесту вместе с тем «мамалом», которого по ошибке Мелик привез в прошлую поездку... Высоко, в голубом небе с клубящимися облаками, стояло солнце и напутственно освещало их обряд... И все вокруг было движением!.. Откуда-то доносился звон колоколов, оттачивающий ритм, в котором они (два христианина, два мусульманина, два индуиста и один «почитатель» Солнца) усердно, с распростертыми руками, со взорами в небеса, а кто – просто опустив голову, закрыв глаза, на общем языке сердца и открытой души обращали молитвы к Богу...
«Оооооооом! Амииинь!» – в конце произнесли они.
Создатель был ими доволен!..
Вавилонская башня рухнула!..
Сердце мое открылось, испуская по всем направлениям, словно вьющиеся лианы, невидимые нити...
Глаз голубки... увеличился до человеческих размеров, как будто кто-то приблизил лицо, отогревая теплым дыханием мой уставший за день мозг, а я – благодарила отца, явившегося ко мне сиянием солнечного блика, за сегодняшний день, за дорогу, за добросердечных попутчиков...
Прибытия в город я не заметила, как и не запомнила самого прощания с попутчиками.
Прошло несколько месяцев. Я, пребывая в рабочем режиме преподавателя математики, напрочь забыла об интернациональном рейсе, голубке и не думала, что когда-нибудь эта история, как это нередко бывает, отдаленным эхом того ноябрьского дня вернется. В один из теплых майских вечеров неожиданно в дверь позвонил немолодой симпатичный мужчина лет пятидесяти. Среднего роста. В спортивной одежде. Несколько запыхавшийся и пытающийся совладать с волнением и учащенным дыханием...
– Девушка, я прошу вас, не удивляйтесь! Извините за беспокойство. Но... мой голубь у вас на балконе, – начал он с порога.
– Что случилось? – несколько встревожившись, спросила его я.
– Мой голубь! Он у вас на балконе. Понимаете... – глотая слова, ответил он.
– Какой голубь, уважаемый?! – резко перебила я, приняв его за мошенника и проходимца. – Тут полно диких голубей, я их просто подкармливаю, если один из них ваш...
– Нет, девушка, мой не дикий, а домашний и белый. Он у вас на балконе сидит. А если точнее, это – она.
После последних его слов меня переклинило, словно я где-то их слышала...
– Только не ходите сами на балкон. Спугнете – улетит. Я за ней уже целый час бегаю. Если можно, позвольте мне пройти в квартиру, на балкон, – закончил он.
Внимательно посмотрев в глаза незнакомцу (взгляд у него был глубокий и спокойный), я решилась его впустить в квартиру. Изумлению моему и восторгу не было предела: белая голубка, действительно, тихо сидела там.
Мужчина аккуратненько подобрал птицу. Затем, нежно поглаживая ее по головке, поблагодарил меня за помощь. Выходя из дому, уже за порогом, слегка поколебавшись, неожиданно повернулся, представился Арменом... и добавил: «Вы знаете, голуби просто так не прилетают. Это весточка». Широко улыбнулся, поклонился и ушел.
А я еще долго стояла, смотрела ему вслед, вспоминала тот самый дождливый ноябрьский день, дорогу, попутчиков, голубку на коленях, вавилонскую башню, солнечный блик во сне и во всем, как и сейчас, ощущала доброе присутствие моего отца...


Лиана Шахвердян

Далекой зимой 1980 года я жил и работал под Севастополем около села Штурмовое. Вместе с замечательным археологом Колей Тарасенковым раскапывал некрополь так называемых «катакомбников», чей язык неведом, а время существования совпадает с легендарной эпохой создания гомеровского эпоса.
Всем, кто занимается раскопками, известно это острое чувство родства с теми, кто давно погребен в нашей земле. «Его зарыли в шар земной» – эта поэтическая строка Сергея Орлова напоминает не только о солдатах Великой Отечественной, но говорит и обо всех живших и умерших, а также и тех, кому предстоит умереть.
Никакой человеческий прах не может быть чужим, вот о чем говорили мы с Колей вечером после работы в бревенчатом вагончике, сотрясаемом штормовым ветром с моря, со стороны Карантинной бухты.
По воскресеньям к нам приезжали друзья, к сожалению, ныне покойные – Гена Шнайдер и Коля Ковалевский. Однажды за обедом, который заканчивался крепким чаем с водкой, Гена как-то обмолвился о странной связи сонетов Петрарки с землей Крыма, хотя в Крыму великий итальянец никогда не бывал. Дрогнуло у меня сердце, когда я услышал от Гены, что великая чума 1648 года попала в Италию из Кафы (Феодосии).
И все же этот, можно сказать, геополитический этюд лишь через 20 лет осветила молния замысла под зимним крымским небом 1999 года.


Стихотворение «Музыка зимнего моря» предшествовало прозе и являлось, пожалуй, скрипичным ключом сочинения под названием «Азиатский сонет».

Музыка зимнего моря
с грохотом пыли и пены,
соленой и гулкой.
С чистым и свежим
дыханием первого снега
в сиреневом небе.
С разрывами ультрамарина,
когда раскрываются
новые венецианские
окна
промытой и звонкой лазури.
Музыка зимнего моря.
Мой день уходящий
и свет предвечерний
на скалах прибрежных…
Там, на скалах прибрежных
Золотая медуза декабрьского солнца
Близоруко прищурилась в алом тумане…
Там, на ткани
темно-лиловой
в свечении зеленоватом
появляется юный полумесяц
и растет с убывающим закатом.
Там ликуют и скачут, и резвятся
серебристые кузнечики – Плеяды
…Но владычица – Венера
бросает ревнивые взгляды
на мерцающие Волосы Вероники.
И вечерняя заря заходит
и быстро меркнет.
И на этом свете
все тихнет.
Лишь богиня случайности
Тюхе
взирает на Землю
пустыми глазницами
белой
античной
маски.
17.12.99

АЗИАТСКИЙ СОНЕТ

Б. Фельдману

И раскрывается цветок
В глубинах нежной Евроазии,
И не страдая косоглазием,
Глядит на Запад и Восток.

Это стихотворение является вступлением или увертюрой к давно задуманной композиции о людских страстях, бушевавших в середине нашего тысячелетия, означенного среди прочих грозных событий мировой истории пандемией чумы 1348 года. Эта чума, как ни странно, сблизила между собою весьма далекие и различные миры. На Западе и на Востоке в ненасытимое жерло ее оказались втянутыми люди, незнакомые друг с другом, но далеко во все стороны света извергнутые взрывом этой всемирной беды.

1

Существует обширная категория явлений, которую мы называем действием спускового механизма, когда незначительная причина вызывает громадный эффект.
Джордж Томсон, физик,
лауреат Нобелевской премии.

В замечательном исследовании Эдуарда Кульпина «Золотая Орда» я прочитал о том, что распространителем чумы в степи является полуденная песчанка из отряда грызунов. Живо представил себе этого маленького юркого зверька, его могучую страсть к размножению, которая так значительно уменьшила людские ресурсы огромной степной империи от Каракорума до Сарая, и более того,  повлияла на судьбу всей восточной и западной Европы.
…В 1326 году синьор Франческо Петрарка возвратился в город Авиньон из Болоньи проводить в последний путь своего отца, флорентийца Петракколо ди Паренцо. Это была, пожалуй, первая в его жизни смерть близкого человека, но, несмотря на вполне понятные скорбь и тоску по покойному отцу, он был молод, полон неясных надежд и предчувствий, какими нас всегда прельщает юность, и его сердце «молодым горело желаньем», как писал в своей Эклоге горячо любимый им Вергилий.
И случится так: через год в 1327 году, шестого апреля, опять же в Авиньоне он увидит в портале церкви Святой Клары прекрасную женщину, имя которой будет навеки прославлено его божественными сонетами.
Через двадцать один год в 1348 году шестого апреля утром эта женщина умрет от чумы, занесенной в Европу из Крыма генуэзскими негоциантами.
…Полуденная песчанка шевелит усиками на рассвете, глядя на багровеющую пустыню Великой Степи…

2

После распада Советского Союза, так внезапно рухнувшего на наших глазах, многие историки пытаются обнаружить генетический код этой детонации, неизбежно уничтожающей все великие империи мира, одной из которых была когда-то Золотая Орда. …Ведь это было огромное государство, как писал уже упомянутый Кульпин, «…в границах, много превосходящих античный римский мир – Pax Romana. Это объединение означало не просто одномоментно резкое (в сотни раз) увеличение обмена информацией, знаниями, генетическим фондом, накопленным дальневосточной, ближневосточной и европейской цивилизациями, но почти на столетие стабилизацию интенсивного, предельно возможного при тогдашних средствах сообщения обмена. Люди Европы получили возможность безопасно путешествовать по огромным пространствам Евразии и использовали эту возможность в политических и коммерческих целях. Факт остается фактом: Золотая Орда была мостом между Западом и Востоком, географическим центром информационного, генетического и других видов обмена…».
Но все рожденное временем, уничтожается им же. Гибели Золотой Орды предшествовала «великая замятня» – жестокая гражданская война всех против всех в опустошенной чумой степи.
Далее, анализируя это Смутное время в Золотой Орде, Кульпин пишет о криминализации общества, ослаблении центральной власти, эмиграции ученых и образованных людей в Египет, об общем падении уровня хозяйственной и политической жизни из-за того, что татары утратили возможность контролировать международную торговлю на значительном протяжении Великого Шелкового Пути.
И мы, свидетели иного Смутного века, хотя бы отчасти можем понять и проникнуться сочувствием к судьбам самых разных  известных и неизвестных людей  того времени, которые очутились «в книге рока на одной строке».

3

В 1917, роковом для Российской империи году, симферопольский  ученый Колли перевел на русский язык некоторые главы из сочинения Вильгельма Гейда «История торговли Востока в средние века». Речь в этом сочинении шла об итальянских колониях на северном побережье Черного моря, о глубокой и долгой вражде генуэзских и венецианских купцов, домогавшихся абсолютной власти на этой территории, о связях этих купцов с татарскими ханами, которые тогда облюбовали и освоили для жизни эту благодатную землю. И все это происходило в XIV веке. Золотая Орда к этому времени уже начинала распадаться, повторяя, увы, судьбу завоеванной ею Киевской Руси. Остались в прошлом времена централизованного мощного государства, созданного железной волей Чингисхана. Именно в это время китайскими учеными был сделан дословный перевод и записано иероглифами «Сокровенное сказание» – степная «Илиада» тюркских народов. Неизвестный автор этого произведения из глубины своего века предупреждал потомков обо всех ужасах братоубийства и кровавой розни: «небесный свод и звезды свершали свой круговорот, все племена друг с другом враждовали, не зная отдыха, все грабили друг друга, земля и почва страшно сотрясались, войну вел весь народ…».
Но порядок, установленный Чингисханом  в своей стране и армии, порядок, привнесенный им на все завоеванные земли, не мог быть долговечным. Слишком были растянуты коммуникации степной империи, да и полиэтничное население Золотой Орды, в конечном счете, проявило определенные сепаратистские тенденции, стремясь стать хозяином на своей земле. Поэтому, видимо, и образовалось Крымское ханство как особая административно-хозяйственная структура в Золотой Орде и, конечно же, сразу попало в сферу влияний и интересов сначала дряхлеющей Византии,  затем начинающей мужать Великой Порты, а также русских князей и западноевропейских кондотьеров. На этой земле (имеются в виду северные берега Черного моря), сошлись в борьбе за власть и возможность выхода в Боспорский  пролив два приморских хищника – Венеция и Генуя, чьи богатство и блеск, а также экономические преступления и неразборчивость в средствах для достижения своей цели стали притчей во языцех  в ренессансной Европе. За этим противоборством угрюмо следил Константинополь, чьи симпатии были в основном на стороне Генуи, еще со времен восшествия на престол Михаила Палеолога.

4

…Небольшой городок Тана на берегу Азовского моря – маленькая точка в мишени далеко расходящихся, можно сказать, всемирных событий.
Татарские ханы не стремились владеть прилегающими к морю территориями (да и к чему степнякам море!), но старались извлечь свою коммерческую выгоду от пребывания там итальянских купцов. Даже вражду генуэзцев и венецианцев они использовали в своих целях, что вполне понятно любому человеку, знакомому с политической историей средневековья или, скажем, нашего времени. Цитирую Гейда: «В тот момент, когда венецианцы бросали якорь в порту Тана, осмотр татарских таможенных агентов давал им осязательно почувствовать, что они пристали к чужой территории, и когда свойства их товаров требовали весовой проверки, то контрольная операция производилась в присутствии делегата от консула и одного чиновника татарской таможни. Во время своего пребывания в Тане, какова бы ни была его продолжительность, венецианцы часто сталкивались с татарами, составлявшими большую часть городского населения и исповедовавшими магометанскую религию».
И все же отношения итальянцев и татар в Крыму долгое время, пользуясь термином из физики, были вполне комплиментарны, то есть дополняли друг друга во вражде и дружбе. Но любой порядок, в том числе и государственный, несет в себе начало хаоса и анархии, и гены, а возможно и вирусы распада и смерти ждут своего часа. Так одиночная раковая клетка, постоянно множась, стремится выжить и стать бессмертной за счет разрушения всей биосистемы человеческого организма.
…1340 год отмечен в истории смертью хана Узбека, как известно, принявшему мусульманство в качестве официальной государственной религии Золотой Орды, и с неуемной энергией молодого неофита искренне и горячо поверившему в Аллаха. Его честолюбивый и талантливый сын хан Джанибек начинает перестройку на подвластной  ему земле. Он энергично борется с коррупцией проворовавшихся провинциальных чиновников, а также преследует венецианских купцов, что в ущерб ханской казне наживались на акцизном сборе за провоз товаров.
А в 1343 году погром итальянских купцов в Тане явится причиной уже настоящей полномасштабной войны Запада и Востока на земле Крыма, причем с первым применением бактериологического оружия, как это будет ясно читателю из дальнейшего изложения нашей истории.
…В одной из стычек венецианец Андреолло Чиврано убивает татарина Ходжу Омара. Это убийство провоцирует резню татарами всех генуэзцев, флорентийцев и венецианцев, разгром их домов и товарных лавок. Возмущен убийством своего подданного хан Джанибек. Он начинает войну с западной цивилизацией на Северном Причерноморье, войну, косвенно переметнувшуюся и на «сапожок» Аппенинского полуострова.

5

По представлению современников Франческо Петрарки мир известной им цивилизации заканчивался у Геркулесовых столбов. Несмотря на открытие знаменитыми путешественниками Рубруком и Марко Поло совсем иных, отличных от европейских миров и народов, итальянцы слабо себе представляли жизнь монголов или славян. Все они были для них варварами, скифами на одно лицо. Вот как писал о них Петрарка архиепископу Генуэзскому Гвидо Сетте: «Давнишни несчастья греков, но бедствия скифов новы. Откуда недавно морем годовые запасы хлеба везли в Венецию, оттуда идут корабли, груженные рабами, коих продают несчастные родители, голодом понуждаемые. Диковинного вида толпа мужчин и женщин наводнила скифскими мордами прекрасный город, подобно тому, как прозрачную реку мутит неистовый поток. И коли не нравилась бы толпа сия покупателям более, чем мне, коли не услаждала их взоры более, чем мои, не наполнял бы мерзкий народ узкие улицы, не поражал бы привыкших к красивым лицам приезжих, а в своей Скифии, вместе с Голодом, тощим и бледным, в покрытом каменьями поле, где помещает его Назон, по сей день рвал бы ногтями и зубами скудные травы…».
…Простим великому гуманисту его эстетическую ксенофобию. «Проходит лик мира сего»,  как писал Достоевский, но не проходят вражда и ненависть, неприязнь к чужому: его привычкам, образу жизни, внешнему облику, и даже религии и культуры ведут войну на этом нашем ненадежном свете…
Надо сказать, ренессансная Европа в то время была потрясена междоусобицами не менее чем Золотая Орда. Война еще средневековых городов-государств была затяжной и кровавой, а власть Папы в Риме – переменчивой и продажной. Петрарка, судя по всему, жил в эпоху перемен, проклятую по понятиям китайцев. Вот что он пишет в уже упомянутом письме Гвидо Сетте «о том, как меняются времена»: «уже много лет, как мир сменила война, свободу – рабство, радость – уныние… Не могу, предавшись воспоминаниям, обойти стороной мою Родину. Разве не являет она собою очевиднейшее свидетельство злосчастных перемен? Столь недавно на зависть всем христианским городам процветавшая, а ныне войнами, пожарами и болезнями обращенная в ничтожество...».
…Утратив столь ценимое им душевное равновесие, будучи уже совсем немолодым человеком, Франческо Петрарка в 1343 году переживает тяжкий душевный кризис. Он мечется по всей Италии и уже готов внять призыву брата Джерардо уйти в монастырь.
И в это же время в поволжских степях и в Крыму рыщут стаи полуденных песчанок, безмерно увеличиваясь в своем количественном составе, с огромной скоростью пожирая зеленые побеги. Начинается падеж скота, и скоро, через какие-нибудь три года, на степных дорогах и горных тропах появятся сотни трупов, обезображенных предсмертными судорогами,  людей и домашних животных…
Но разве не един в жизни и смерти наш мир, наш Земной шар, наша Ойкумена, наша Вселенная? И монгольский нойон, и славянский пахарь, и еврейский купец, и татарский мулла – все подвержены смерти и предсмертной тоске, все открыты голоду, болезням, нищете, угрозе потери рассудка, отчаянию!..
«…Слушай, слушай внимательно: нет такого безумца – разве это уже совсем сумасшедший, – который бы не сознавал подчас бренности своего существования и который, будучи спрошен, не отвечал бы, что он смертен и обитает бренное тело, потому, что об этом свидетельствуют и телесные боли, и лихорадочные припадки, а прожить совершенно свободным от них дано ли кому-нибудь по милости Господа? К тому же и похороны друзей, беспрестанно проходящие пред вашими глазами, вселяют страх в душу созерцающих, ибо, провожая к могиле кого-нибудь из своих сверстников, человек неизбежно содрогается при мысли о бездне, куда смертью внезапно свергнут другой, и начинает тревожиться за себя самого, подобно тому, как увидев жилища своих соседей в огне, ты не можешь оставаться спокойным за собственное жилище, ибо, как говорит Флакк: «Скоро, гляди, к тебе подберется опасность…» (Франческо Петрарка. «Моя тайна или книга бесед о презрении к миру»).

6

Верона – родина античного поэта Катулла. Его стихи, по-видимому, знал Петрарка. Его стихи знал, вероятно, и английский бард, чья сценическая поэма о юной любви и неумолимой смерти избирает местом действия Верону.
Здесь настигает Франческо Петрарку весть о смерти Лауры от чумы в 1348 году.

7

1346 год озвучен в одной русской летописи тяжким ритмом наступающего бедствия: «бысть от Бога на люди под восточной страною, на город Орначь, и на Хозторакань и на Сарай, и на Бездеж и на прочие грады в странах их, бысть мор силен на Бессермены, на Татарове, и на Ормены и на Обезы, и на Жиды и на фрязы и на черкасы и на всех томо живущих, яко не бе кому их погребати…».
«Яко не бе кому их погребати…».
В 1346 году Франческо Петрарка пишет трактат об уединенной жизни (De vite solitaria) в «заальпийском своем уединении» под неумолчный шум источника Сорги. Но нет мира в его душе, хотя он все чаще обращается к Святому Писанию, читает священные тексты и богословские трактаты. Через два года он получит известие о смерти Лауры от чумы, наполовину опустошившей сначала Великую Степь и затем переметнувшуюся в Италию через Черное море.
И это горе вначале заставит его думать о собственной грядущей кончине, трепетать, подобно нашему Гоголю, в предчувствии ужаса собственного исчезновения. Мысль о смерти настойчиво преследует его каждую минуту. Более всего он боится умереть случайной смертью на Большой дороге и об этом часто пишет друзьям. И потом, кто знает, (правда, не надо нам об этом знать) не терзает ли его в это время мысль об уже полной невозможности земной, желанной телесной близости с этой уже навек ушедшею женщиной? И всю тяжесть своих земных страстей и переживаний он преобразит в небесную, легкую, промытую горем и слезами, высочайшую альпийскую лазурь своего искусства… И мы никогда не узнаем (да и не надо нам об этом знать) всей глубины его горькой тоски по той, кого он так долго любил и славил. Правда, в старости боль его понемногу утихает, и вот что он пишет в «письме к потомкам»: «В юности страдал я жгучей, но единой и пристойной любовью и еще дольше страдал бы ею, если бы жестокая, но полезная смерть не погасила уже гаснущее пламя…».
И для того, чтобы жестокая и полезная смерть погасила пламя любви великого поэта, для того, чтобы появились на свет его благородные сонеты «на смерть мадонны Лауры», хан Джанибек дважды пойдет на штурм города Кафы, где генуэзские наемные войска окажут ему умелое и решительное сопротивление.
И будет это в 1346 году.

8

…Весьма болезненной оказалась для Европы утрата крепости и порта Тана. Вся Греция и Италия очутились в экономическом кризисе из-за недостатка зерна и соленой рыбы, доставляемых итальянскими купцами по Черному морю. Вдвое подскочила цена шелка и таких особых экзотических товаров, как имбирь, перец, мускатный орех и гвоздика, поступающих в Европу из Индокитая через Тану. Именно Тана связывала торговыми путями далекие Рим, Тегеран, Константинополь и даже Пекин. Но никакие дипломатические усилия Венеции по урегулированию этого, можно сказать, международного скандала, не давали результата. Не помогло и посредничество Папы.
И ненависть хана Джанибека к генуэзским купцам достигла апогея, когда он со своим войском, вооруженным китайскими камнеметательными машинами, пришел под Кафу.
Только чума, уже вовсю гуляющая по Золотой Орде и Руси, проникла в ряды осаждающих Кафу лучников хана Джанибека и разбила свой лагерь смерти в его военном лагере.
И, как пишет Гейд: «…чума напала на ханские войска, собранные под Кафой, и уносила тысячи жертв.
В надежде вызвать эпидемию среди осажденных, и таким образом принудить их сдаться, татары с помощью своих осадных машин бросали трупы через стены. Осажденные же подбирали эти трупы и бросали их в море. Однако зараза не замедлила проникнуть в город.
Но, несмотря на все это, защитники не пошли на капитуляцию. Между тем вернувшиеся в Италию из Кафы суда распространили чуму в Сицилии, Тоскане, Генуе, Рагузе, Спалато, Венеции. Таково было начало «великой смертности» или «черной чумы», опустошившей половину Европы, злосчастное последствие торговых сношений Запада с Востоком».

9

…В старости понемногу утихает его боль и тоска по той, кого он любил такой светлой и бескорыстной любовью, и он понимает, что высшим благом для его искусства были не только ее отказ от земной близости с ним, но и сама ее смерть.
Теперь в лице мадонны Лауры он славит и благодарит Богоматерь, Матерь всего сущего, Заступницу за все живое, Спасительницу, оттуда, с высоты горней простившую наш человеческий род за все его грехи тяжкие, за все его преступления зверские в прошлом, настоящем и будущем…
И вместе с тем он славит и благодарит земную прекрасную женщину, одарившую его самым ценным, что есть на нашей Земле – божественным и святым вдохновеньем, и любовью великою!
…У художника Симоне Мартини, его друга, есть предполагаемый портрет Лауры, по преданию, заказанный ему самим поэтом. Быть может, глядя на него, он думал и писал: «Лаура, известная своими добродетелями и долго прославляемая моими песнями, впервые предстала моим глазам на заре  юности в лето Господне  1327, утром шестого апреля в соборе Святой Клары, в Авиньоне.
И в том же городе, так же в апреле и так же шестого дня того же месяца, в те же утренние часы в году 1348 покинул мир этот луч света, когда я случайно был в Вероне, увы, о судьбе своей не ведая. Горестная весть через письмо моего Людовика настигла меня в Парме того же года утром 19 мая. Это непорочное и прекрасное тело было погребено в монастыре францисканцев в тот же день, вечером. Душа ее возвратилась, в чем я уверен, на небо, откуда она и пришла. В память о скорбном событии, с каким-то горьким предчувствием, что не должно быть уже ничего радующего меня в этой жизни, и что после того, как порваны эти крепчайшие сети, пора бежать из Вавилона, пишу об этом именно в том месте, которое часто стоит у меня перед глазами. И когда я взгляну на эти слова и вспомню быстро мчащиеся годы, мне будет легче, с Божьей помощью, смелой и мужественной думою покончить с тщетными заботами минувшего, с призрачными надеждами и с их неожиданным исходом».
О ней он писал не только такой чистой и мужественной прозой. Есть «Канцоньере» – книга песен, над которой, среди прочих трудов, он работал до конца своих дней. Вот один из сонетов этой книги в моем переложении на русский язык:
Когда тебя увидел я впервые,
Когда на свет лучистых глаз твоих
Я устремился в искреннем порыве, –
Как сердце, время сжалось в краткий миг.

Когда вошла ты в жизнь мою и стих,
Я ощутил, как стонет сердце вживе,
Как ткань его слабеет на разрыве –
Всей глубиною боли я постиг.

Мадонна, страшен мир непробужденный!
Опять лазурь очнулась, умирая,
И вновь колеблет чувственное пламя

И облик твой, годами удаленный,
И край, где звал тебя и пел тебя я
Земными безутешными словами.

10

«…Итак, хвала тебе, Чума!»
…Зимний пустой Судак, где эти строки Пушкина звучат особенно гулко и пустынно. А слова «и в аравийском урагане» комкаются и глохнут, поглощаемые шумом моря.
Генуэзская крепость, вписанная в прибрежные скалы, где близоруко прищурилась алая холодная медуза декабрьского солнца. И пророческим гимном звучат здесь слова Осипа Мандельштама:

«Аравийское месиво, крошево,
Свет размолотых в луч скоростей.
И своими косыми подошвами
Луч стоит на сетчатке моей.
Миллионы убитых задешево
Притоптали траву в пустоте.
Доброй ночи! Всего им хорошего
От лица земляных крепостей».

…Знал ли, предполагал ли давно умерший Франческо Петрарка, что пройдет время и в далекой и непонятной для него Скифии о нем будут думать и читать его сонеты о его любви к Лауре украинцы, русские, поляки, евреи, Сковорода, Мицкевич, Батюшков, Пушкин, Мандельштам.
Еще не одна чума опустошит планету после смерти Франческо Петрарки и здесь, на земле Крыма, как и в его родной Европе, произойдет множество в основном кровавых событий.
Сюда, в Кафу, с уцелевшими союзниками-генуэзцами бежит с поля Куликовской битвы хан Мамай и будет зарезан на базаре наемным убийцей…
Вновь отстроится крепость, и порт Тана будет стерт с лица Земли войсками хромого Тимура. Его не страшили западные колонисты, но настораживал все возрастающий «рейтинг» хана Тохтамыша как одного из самых достойных и сильных вождей Золотой Орды.
Хан Тохтамыш погибнет в Тобольске(!), а его жена, нежная Джанике-ханум, вернется из Константинополя в Крым, здесь умрет и будет похоронена в Чуфут-кале.
Ее небольшой мусульманский мавзолей, похожий на девичью опочивальню, пощадит время, а гробницу Лауры вместе с церковью, где она находилась, разрушат в XVIII веке…
…Сильный ветер приносит внезапный снег, и он летит над Генуэзской крепостью, над маленькой бухтою, над морем. Он летит над Крымом, над Италией, над Монголией, над Китаем… Он будет лететь над Землей и тогда, когда нас не будет, когда время сотрет и уничтожит наши деянья, наши дома и наши могилы…
Немного дней осталось до конца и моего зачумленного двадцатого века…
Хочу поклониться праху всех людей, о которых здесь рассказал.

Кода

Неуемны людские любовь и ненависть, и страсть к победе. Даже землетрясения и моры не могут остановить стремления человека к истреблению ближнего своего. Но после того, как вздымаются и опадают волны людской вражды и злобы, на земной нашей отмели остаются иногда произведения искусства – редкие и одинокие свидетельства иного, высшего, быть может, предназначения человека, приговоренного к смерти судьбой и природой.
И все-таки бессмертного.


Семен Заславский

закон сохранения добра
– Если кого-то обидел, сказал человеку злое слово – он обидит уже двух. И те двое – так же. Так и пойдет лавина. Но ведь и с добрым словом происходит подобная цепная реакция. И все плохое и все хорошее, сделанное тобой, вернется, только в других пропорциях. И каждому воздастся по заслугам.
Так считает педагог, поэт и писатель, обладатель множества званий и лауреат конкурсов, а главное, человек широкой и доброй души Валерий Клементьев.
Увы, приходится сказать – считал. Валерий Викторович ушел из жизни в конце весны 2020. Все его ученики, многие из которых уже сами стали педагогами (хотя бы для своих детей), сочли утрату как личную.
Валерий Клементьев родился и вырос в Тбилиси, там же получил педагогическое образование. Признавался, что и думать не мог покинуть родные места. Жизнь распорядилась иначе. Ради будущего детей (которых к тому моменту в семье Клементьевых было уже двое) в 1993 году он поменял место жительства. И переехал, на наше счастье, в Зеленоград.
Здесь, в городе электроники, без всяких «конфликтов между физиками и лириками» он сумел… не открыть один отдельный клуб, не реализовать один конкретный проект – он создал целую гуманитарную систему, через которую прошли сотни зеленоградских детей и подростков.
Руководитель зеленоградского молодежного объединения «Светоч», создатель и координатор движения «Что? Где? Когда?» в Зеленограде, организатор проведения чемпионатов Зеленограда по интеллектуальным играм, победитель двух игр и член Золотой дюжины «Своей игры», тренер зеленоградских команд по КВН (которые неоднократно становились победителями окружного чемпионата), бессменный руководитель экспертной комиссии акции «Тотальный диктант», один из организаторов инклюзивной среды для детей в Зеленограде (лагеря для глухих и слабослышащих), учредитель летних лагерных кампаний и лагерей «Шахматово», «Михайловское», «Карелия», президент международной ассоциации доброхотских объединений... Остается удивляться – как он все успевал? И не останавливался, мечтал о новом. Создание дворца интеллектуальных игр, детского издательского центра, клуба любителей кино…
– Я страшный трудоголик, – говорил Валерий Викторович в одном интервью. – Могу не спать ночами, работать.
Не все планы удалось осуществить. Умер скоропостижно. Еще успел сам вызвать «скорую», а она уже не успела…
Тлеть можно долго. Кто горит – сгорает быстро. Так ушел и Валерий Викторович. Но количество добрых дел, которые он успел выпустить в жизнь, еще вернется. И каждому воздастся по заслугам…
Иван Лазаревич




ИЗМЕРЕНИЕ
Стучат трамвайные колодки.
их заунывный перестук,
И ненавязчивый, и четкий,
Мой убаюкивает слух.

И, пересчитывая шпалы
Снопами брызгающих искр,
Не остановками, пожалуй,
Я измеряю жизни смысл.

А тем, как в змейках-поворотах
Куда-то уносящих рельс,
Колес неторопливый шепот
Мою подхватывает песнь.

БЕЗЗВУЧИЕ
На полноте бумаги снег.
Он как живой – лежит и дышит.
Зачем поэту этот грех –
Бесстишье.

И вроде бы творить не лень,
Погоду хаять несподручно.
Но не идет стихотворень –
Беззвучье.

Вновь появляются слова.
А рядом с ними – многотовья...
И смысл их незамысловат –
Бесстрочье.

И догорает слов запас,
И затухает костровище.
Глаголом жечь не хватит фраз –
Беспищье.

И время пятится, как рак,
И рифм не поддаются глыбы,
Что белому стиху так рад –
Безрыбье.

...А ночью, в книжках записных,
Ворочаясь благополучно,
Выстраивался в строчках стих.
Беззвучно.

ВРЕМЯ РАЗБРАСЫВАТЬ ЛИСТЬЯ
То ли ветер в объятьях дерева,
То ли дождь по-осеннему пьян...
Листопад превращается в сеево
Разноцветных бесплодных семян.

Скоро высыпят белые крошки,
А пока они где-то в пути.
Аплодируют клена ладошки
Листопадовому конфетти.

Это – время разбрасывать листья,
Избавляться от лишних оков.
Есть и было, и будет так присно,
И, возможно, во веки веков...

УРОЖАЙНЫЙ ГОД
Эти яблони на костылях
Не от старости, бедные, гнутся.
И не помнят они революций,
Разговоров о закромах.

Просто выдался яблочным год,
Урожайным аж до неприличья.
И хозяйка кричит истерично,
Что опять урожай пропадет.

И царит во дворе аромат –
До чего же душистая осень!
Глубоко ей плевать на опросы:
Что же делать и кто виноват?

И кому же у нас на Руси
Непривычно неплохо живется?
Если яблоко с хрустом жуется –
Холода пережить хватит сил…

И подпорки свои приобняв,
Не считая себя инвалидом,
Все гордятся здоровьем завидным
Эти яблони на костылях.

РЕИНКАРНАЦИЯ
Проточная канава времени
Прошедшее уносит вдаль.
И в прошлое уже не верим мы –
Лишь отдаем, как прежде, дань.

И, позабыв мечты про лучшее,
В плену ненужных укоризн,
Мы в нищенском благополучии
Отыскиваем жизни смысл.

Как все знакомо мне и сродственно.
К чему же сотни долгих лет
Не ради славы или ордена
Отечества родного клеть.

Мы от рожденья до успения
Не уставая восхвалять,
В неистовом своем корпении
Реинкарнируем опять.

Неужто это есть и Родина?
И нам поверить недосуг,
Что столько было в жизни пройдено,
Нажито ран и оплеух, –

Есть смысл жизни.
И напрасны все
Стремленья наши до поры.
И что и белые, и красные –
Заложники чужой игры.

И что пока одни горели и
Сжигали за собой мосты,
Другие в тихом озлоблении
Для них готовили костры.

При помощи таких коптителей
И втайне от широких глаз
Благонадежные правители
Жгли неблагонадежных нас.

И пепел, над водой просеянный,
Чуть вызывающий печаль,
Проточная канава времени
Тихонько уносила вдаль.


КУКУШКА
«Сколько мне осталось на веку?» –
Детская наивная игра...
С леса донесется не «ку-ку»,
А немногословное «По-ра!»

Ой, кукушка, лучше б не просил!
Ой, кукушка, лучше бы не знал!
А ходил – пока хватало сил
И покуда воздуха – дышал.

И ни с кем проститься не успел,
И вернуть последние долги.
И ушел бы я не на совсем...
Милая, пожалуйста, солги!

Я тогда бы вновь за рюкзаки:
Лучше не в кровати ждать, а так –
Потеряться где-нибудь в пути,
На вокзалах, в аэропортах.

Будто вышел я на пять минут.
И приду – скажите лишь «вернись».
Пусть на свете с мыслию живут
Той,
что впереди еще вся жизнь.

И не надо спрашивать о том,
Сколько же осталось на веку.
Дышим, любим, чувствуем –
живем:
Ку-ку...


Валерий КЛЕМЕНТЬЕВ

МУДРОСТЬ
Розу эту вырастили из семени. Из многих сотен семян выжила лишь она. Ее оберегали, лелеяли, за ней особо ухаживали. Роза думала, что ее любят, а на любовь надо отвечать любовью. И Роза всячески старалась быстрее вырасти и расцвести. Она очень сильно старалась и у нее это получилось. Выросла Роза и из нее получился большой пестрый розовый куст. Такого цвета роз до нее не существовало, поэтому на выставке цветов с ее помощью можно было получить много денег.
А деньги – это очень важно для людей. Роза тогда не понимала этого. Она прикладывала все больше и больше усилий, чтобы быть еще красивее и приносить людям радость и пользу. Но через несколько лет оказалось, что бутончики Розы не могут размножаться, а сама Роза старела и не могла давать хозяевам много новых цветов.
Случилось то, что часто случается в жизни людей. Хозяева потеряли к Розе интерес. Она уже, как раньше, не приносила им большой прибыли. На Розу не обращали внимания. Сначала ее просто выставили на балкон, а когда понадобился цветочный горшок для нового дорогостоящего цветка, вовсе пересадили во двор у забора. Через несколько лет Розу совсем забыли.
Роза не умерла, но сил для жизни у нее осталось очень мало. Она ослабла, так как сорняки мешали дышать ее корням. Листья поблекли, головка опустилась. Бутоны не появлялись...
– Наконец, у нас есть дача!
– Да дорогая, а через некоторое время наша дача превратится в царский дворец с прекрасным садом. Ведь я Король и у меня самая красивая Королева, и самая прекрасная принцесса!
Роза вздрогнула и слегка приподняла головку. Она уже давно не слышала людских голосов, да ей не очень-то и хотелось их слышать. Ведь ничего хорошего они ей не напоминали.
– Ай! Папа! Мама! Я укололась! Выкиньте этот ужасный куст! – плакала маленькая девочка.
– Покажи пальчик. Ну что с тобой? Ничего нет. Все в порядке. Будь просто осторожней, – улыбнулась мама и поцеловала свою принцессу в пальчик.
– Выкинь этот ужасный колючий куст! – не переставая ныла девочка.
– Почему? – удивленно спросил папа. – Это же Роза. Посмотри, как ей плохо здесь, она наверняка просто защищалась. Мы о ней позаботимся: освободим от сорняков, польем водичкой с витаминами, и ты увидишь, какой прекрасной и ласковой она станет. Это были слова мудрого человека.
Слово Короля – закон!
Через несколько дней Роза и вправду оказалась очищенной от сорняков и сухих листьев, ее даже подвязали и полили водой с витаминами. От такой заботы Роза расплакалась, на ее листиках появились маленькие капельки росы. Приподняв слегка головку, она, осторожно оглянувшись и не увидев опасности, глубоко вздохнула и посмотрела на солнце, будто спрашивала его: «Неужели это происходит со мной?»
Каждый день маленькая принцесса приходила к ней, здоровалась, рассказывала о своих девичьих делах и поливала из своей маленькой лейки. Девочка не боялась уколоться, она уже знала, как нужно обращаться с Розой и даже иногда ласкала ее своей маленькой ручкой.
От такой детской заботы и любви у Розы стали появляться бутоны, а в одно утро они расцвели.
Утром, после завтрака, принцесса, как обычно, вышла на балкон и посмотрела в сторону Розы.
– Чудо! Чудо! У нас в саду случилось чудо! – Девочка не бежала, она словно летела к Розе, а приблизившись, замерла. Она боялась не только пошевелиться, но и дышать, чтобы не напугать Розу.
На восторженный крик дочери прибежали родители, и бабушка с дедушкой, даже соседи. Около Розы все остановились, затаив дыхание. Такого красивого цветка еще никто никогда не видел.
– Когда любишь по-настоящему, тебе тоже отвечают любовью, – сказал Король, нежно обняв свою самую красивую Королеву.

ЛЮБОВЬ
В этом доме всегда имелся лед и кипяток. Они были неотъемлемой частью этого дома. Кто-то вечно падал и накладывал на ушиб лед, кто-то простужался, закутывался в плед и постоянно пил горячий чай.    
Лед и кипяток так привыкли друг к другу, что могли говорить не стесняясь на любые темы, и уже не представляли жизни порознь. Их общение незаметно переросло в дружбу, а дружба в любовь. ...Это произошло настолько неожиданно, что никто из них не понял сначала, что с ними происходит. Просто, когда наступала ночь, и лед прятали в морозилку, а кипяток оставался в чайнике, они уже не могли спокойно спать. Постоянно думая друг о друге, они считали минуты, когда же вновь встретятся на столе. Встречи их были обычно короткими, но они довольствовались и этим. Ведь для настоящей любви время не имеет значения. Мысли друг о друге и надежда быть вместе давали им силы жить в одиночестве и терпеливо ждать коротких встреч.        
Так проходили дни, месяцы, годы. Но однажды, во время их очередной встречи, кипяток случайно пролили на лед…
Лед и кипяток воссоединились.
И возникло блаженство ощущения друг друга, контраст двух миров, жары и мороза. Боль объединения перерождалась в блаженство ощущения целостности. Они полностью отдались друг другу, не думая о последствиях. Они были вместе! И больше их ничего не интересовало, больше им ничего не было нужно.
Это был пик любви. Любви, родившей чистую прозрачную жидкость. Воду! Эликсир жизни!

ЦВЕТ ЖИЗНИ
Все краски жили в разных мирах. Они понятия не имели о существовании друг друга. Каждый жил и видел мир своим цветом: зеленый – зеленым, красный – красным, розовый – розовым, черный – черным и т.д. Жизнь их была спокойна. Когда не видишь разнообразия (добра, зла, эгоизма, зависти, сочувствия) жить легко, дышишь равномерно, так как и не плачешь, и не смеешься, и не страдаешь, и не радуешься. Ни несчастья, ни счастья. Ничего не происходит, просто живешь и все. А главное, не понимаешь, что ничего не происходит, ведь ты ничего не видел, не чествовал, не переживал. Вот так и жили краски, каждая в своем цветном мире...
На чердаке было грязно, но очень интересно. Много странных и непонятных вещей было разбросано и покрыто большим слоем пыли. Сюда давно никто не поднимался. А маленькому любопытному мальчику все было интересно. И вот, наконец, ему удалось пробраться на чердак, на который его не пускали.
– Ну что тебе там надо? Там одно старье. Да и запачкаешься.
Но мальчика все больше и больше тянуло туда. ... На чердаке действительно было очень грязно, но мальчикам в таком возрасте даже паутина кажется чудом. А на чердаке было столько интересного: кресло-качалка, на которой можно было качаться, большое зеркало, которое искажало отображение, как в комнате смеха, огромные сундуки, запертые на старинные висячие замки и много других интересных вещей.
Рассматривая эти загадочные вещи, мальчик не переставая что-то искал. Он сам не знал, что именно ищет, но это что-то ему было очень нужно. А не знал он потому, что мир, в котором он жил, для него не имел цвета.
У всех людей мир, как мир красок, окрашен одним определенным цветом. Вот, например, его бабушка жила в сиреневом мире воспоминаний, мама в сером мире однообразия, папа – в деловом коричневом, старшая сестра – в красном, младшая – в розовом, а брат – в черном мире рока. У мальчика же цвета не было. Ему нравилось много разных цветов, и он никак не мог выбрать один конкретный цвет, чтобы им окрасить свой мир. Вот он и искал. Искал везде и постоянно. Так он и попал на этот заброшенный чердак, полный пыли и грязи, а также загадок.
Осмотрев все закоулки чердака и предметы, находившиеся в нем, мальчик уже решил спуститься вниз, когда вдруг заметил что-то вроде старинного чемодана. Это был небольшой, плоский деревянный ящик, закрывающийся на два маленьких металлических крючка. Мальчик стряхнул с него пыль и открыл. Ящик был переполнен тюбиками масляных красок, кисточками, в нем даже лежал уже готовый загрунтованный холст для рисования.
Мальчик вспомнил, что дедушка его бабушки был художником. Бабушка много рассказывала об этом странном человеке, каждая история из его жизни была похожа или на сказку, или на фантастический рассказ. А в один, совершенно обычный день, этот человек исчез. Просто исчез. Никто не знал как, куда и вообще, что с ним произошло. Мальчик считал, что художник жив. Просто ему очень хотелось с ним увидеться и посмотреть его картины, так как с исчезновением художника исчезли и все его картины.
Мальчик нежно провел рукой по содержимому ящика и снова закрыл его. Сердечко ребенка билось, как молоточек: «Это подарок мне! Он сделал мне подарок! Я знал, я знал: он жив!» Ему хотелось скорее сообщить об этом всем, но он хорошо понимал, что его засмеют и поэтому, оставив ящик на чердаке (но хорошо его спрятав), мальчик спустился вниз, переоделся, помыл руки и как будто ничего не произошло сел ужинать. А позже, уже в постели, он думал: «Быстрее бы наступило утро. Все уйдут по делам, а бабушка не заметит, как я поднимусь на чердак и спущу ящик. А где в моей комнате его спрятать?!» Так он и заснул, не переставая думать о загадочном ящике прапрадедушки.
Утром, когда все, кроме бабушки, разошлись по делам, мальчик после стандартных утренних процедур заперся у себя в комнате. Бабушка, обрадовавшись, что внук не шалит, включила телевизор и, удобно устроившись в кресле, стала вязать. Через некоторое время, как бывало всегда, когда она вязала у телевизора, она заснула. Мальчик помнил об этой привычке старушки и точно знал, когда можно выйти из комнаты незамеченным. Поднявшись на чердак, он схватил деревянный ящик и быстро отнес к себе в комнату, хорошенько почистил его и открыл!
Затаив дыхание, мальчик своими маленькими ручонками осторожно вытаскивал тюбики красок и каждый досконально, по несколько минут, рассматривал. Также внимательно он рассмотрел и кисти, и натянутый холст, и деревянную пластинку с дыркой сбоку (палитру), и бутылочки с растворителем и разбавителем, и металлические лопаточки разных размеров (мастихины), и даже тряпочку, испачканную красками. На все это ушло так много времени, что, когда все вернулись домой и его позвали обедать, эти «волшебные» предметы были разбросаны у него на кровати. Мальчик, еле очнувшись, все быстро уложил обратно в ящик и положил его на дно большой матерчатой коробки для игрушек. Это было единственное место, где мама не убирала, а значит и не нашла бы ящик. Потом он с совершенно спокойным видом вышел из своей комнаты и сел за стол. Все было как обычно: все разговаривали друг с другом, и никто никого не слушал.
А мальчик, у которого сердечко билось, как птичка в окно, думал о тюбиках и красках; он и не знал, что на свете существует так много цветов и у каждого есть свое название. Он еле сдерживался, чтобы не побежать в свою комнату, ему так хотелось открыть каждый тюбик и своими глазами увидеть каждый цвет краски, узнать, что значит окись хрома, охра золотистая, белила титановые, сиена жженная. … Но вечером это сделать не удалось, а ночью он, как только лег в постель, сразу заснул.
Наступило утро. Родители ушли на работу, сестры и брат – на учебу, бабушка заснула с вязкой у телевизора.
Свобода!
На всякий случай заперев дверь комнаты на ключ, мальчик вытащил ящик, положил его на пол и открыл. Он никогда не рисовал и понятия не имел, как это делается. Но любопытство и желание были настолько сильны, что все его последующие действия были профессиональны.
Мальчик выдавил по очереди краски из всех тюбиков на деревянную пластину. Облокотив холст на спинку стула и, отойдя на несколько шагов, он две минуты молча смотрел на него, ни о чем не думая. А потом, будто сорвавшийся с цепи пес, начал рисовать. Если бы в тот момент, мальчика спросили, что он рисует, он не смог бы ответить, но его подсознание, его руки сами знали, что делать. Он не мог остановиться, его охватила какая-то жажда рисования. Какая-то волшебная сила руководила им и давала направление. Его руки сами знали, какого цвета краску надо брать и какой кистью, какие мазки и где наносить. В какие-то моменты он даже отбрасывал кисти и, обмакивая пальцы в краски, рисовал прямо ими. Появлялись какие-то непонятные линии и пятна и какие-то новые цвета.
Мальчик не понимал, что с ним происходит, но этот процесс был так ему приятен, что он не хотел окончания. Наслаждение, получаемое от создания чего-то нового и непонятного, было необъяснимым. Он был готов не переставая рисовать всю жизнь.
В доме началась паника. На обед мальчик не вышел, не вышел он и на ужин, а главное, не отвечал, когда его звали и громко стучали в дверь. Наконец, отец, не выдержав слез матери, взломал дверь.
То, что они увидели, было необычно: в середине комнаты, на полу, свернувшись калачиком, лежал мальчик и крепко спал. Он весь был вымазан красками, красками же была вымазана вся его комната: и постель, и пол, и шкаф, и... А на стуле стояла картина. Нет, это была не просто картина, это был шедевр! Конкретно на ней ничего не было нарисовано, но сочетание красок и количество их цветов завораживали. На этой картине был внутренний мир каждого человека. Каждый мог увидеть в ней себя (и плохого, и хорошего). Каждый мог найти в ней ответы на все вопросы.
Мир пестр!
Да, в жизни бывают и ужасные черные пятна, и спокойные зеленые, и наивные розовые, и слишком веселые красные. Но, главное, ты начинаешь понимать, что все в твоих руках и свой мир ты сам можешь окрасить, а если вдруг нет того цвета, какой тебе нужен, есть друг, который даст тебе немного краски нужного цвета. И картина твоей души станет пестрой.

Р.S. Делитесь цветами, умейте их смешивать и получать новые.
Учитесь рисовать у детей!

ТОРТ
Старушка впервые попробовала торт... Конечно, она и раньше знала о существовании такого сладкого изобретения и, конечно, видела его, но никогда в жизни не пробовала. Когда-то, в далеком детстве, пальчик слегка обмакнула в крем, но это разве считается. Разве можно почувствовать все блаженство от вкуса торта, облизывая слегка обмазанный в креме маленький пальчик.
И вот теперь, когда старушке осталось жить (да что осталось, ничего и не осталось) совсем немного, она впервые попробовала торт. Большой шоколадный торт с орехами, пропитанный ромом и украшенный белыми розами из крема и множеством крупных сладких безе. Каждый кусочек таял в беззубом рту старушки. Она не могла остановиться. Получаемое блаженство невозможно было ни с чем сравнить. Она вся дрожала, а из глаз по морщинистому лицу текли слезы.
«Где я была раньше, почему я не пробовала торт. Ведь у меня была такая возможность. Господи, сколько времени я потеряла!»
Старушка закрыла глаза и стала представлять, что она бы чувствовала, если бы впервые попробовала торт в детстве.
– Я, наверно, стала бы совершенно другим человеком. Все надо делать и пробовать в свое время.
Старушка продолжала есть торт. Торт ей принес правнук, когда узнал, что бабушка никогда его не пробовала.
– Какое время торт! Нельзя! У бабушки диабет!
Но «маленький принц» (в глазах старушки он стал принцем на белом коне) никого не послушал: купил самый лучший торт и тихонько пронес его в комнату бабушки.
Старушка смаковала, нет «кайфовала». Впервые в жизни кайфовала. А ее «маленький принц» сидел напротив и с любовью смотрел на счастливую бабушку.
«Ну и что, что нельзя. Ну и что, что мало осталось. Но она такая счастливая!»

КОТ
Настасья Павловна болела. Ее болезнь началась неожиданно несколько лет тому назад и захватила ее всю. Измученная и обессиленная она целыми днями сидела в кресле-качалке и ничего не делала.
Однажды весной, когда Настасья Павловна проветривала комнату, в окно влез Кот.
Большой рыжий Кот прыгнул на подоконник и с наглой рожей осмотрел всю комнату, а потом медленной мягкой походкой подошел к Настасье Павловне и осторожно, цепляясь за ее платье, залез к ней на колени, посмотрел лукаво в глаза, скрутился в комочек и заснул.
Настасья Павловна, ничего не говоря, стала ласкать животное. Кот не переставая мурлыкал.
Кот остался жить у женщины. Они вместе ели, спали, смотрели телевизор, отдыхали и мечтали, не расставаясь ни на минуту!
Через некоторое время Настасья Павловна почувствовала улучшение. Ей легче дышалось и ходить уже было не так трудно. Дела делались быстрее, а главное Настасья Павловна начала улыбаться – появилась надежда.
В доме запахло счастьем. Жизнь стала такой же пушистой, как Кот...
Но видно Кота это не устраивало и однажды, в конце марта, он выпрыгнул из окна. Настасья Павловна ждала его, но Кот не возвращался. Он не пришел и на другой день, и на третий, и на четвертый.
Настасья Павловна ждала. Ждала и скучала. Ждала, скучала и плакала. Плакала. Злилась и плакала. И скучала. Болезнь постепенно возвращалась. У Настасьи Павловны опять начались боли, и она опять целыми днями сидела в своем кресле-качалке, прикрыв ноги пледом. Жизнь вернулась в свое русло.
Как-то летом, ночью, Настасью Павловну разбудил знакомый очень приятный звук. Она открыла глаза и увидела Кота. Он спал у ее ног и громко храпел. По улыбающемуся лицу женщины потекли слезы, она боялась шелохнуться.
– Только не уходи! Только не оставляй одну! – думала она и чувствовала, как к ней опять возвращаются силы.
Через несколько дней Настасья Павловна опять чувствовала себя хорошо. Кот не отходил от нее. Они опять вместе ели, спали, смотрели телевизор, отдыхали и мечтали.
От хорошего ухода Кот стал еще красивее. Его шерсть блестела и светилась, как солнце, а усы стояли торчком. Но Коту этого опять оказалось мало. На улице стояла жара и он, когда женщина спала, опять выпрыгнул в окно, только на этот раз ночью, как вор.
Утром Настасья Павловна проснулась в хорошем настроении, она улыбалась, наслаждаясь теплом заглядывающего в окна солнца. Только чего-то не хватало. Не было слышно храпа. Женщина встала, но к своему большому удивлению она не стала искать Кота. Да, в доме было тихо и пусто, но не скучно. Почему-то душа не болела, плакать не хотелось.
– Надо закрыть окно.    
Прошло лето. Прошла и осень. Пришла зима...
Как-то вечером Настасья Павловна услышала мяуканье за окном. Она встала из-за стола и увидела Кота. Замерзший, худой, изможденный он тихонько скребся по стеклу и смотрел на женщину большими несчастными глазами, прося прощение и помощь. Остолбеневшая Настасья Павловна, не отрывая взгляда от Кота, долго стояла у окна. Но когда у Кота появилась надежда и в глазах опять засияла лукавость, женщина резко задернула толстую штору. Ей уже никто не был нужен, она уже ни от кого не зависела. Она выздоровела.
Завтра она шла на новую работу.
Завтра начиналась новая жизнь.
Счастливая жизнь временно одинокой женщины.

ВИРУСЫ
Белое здание, белые комнаты, белые стены, белые потолки, белые полы, белые столы, белые бумаги, белые ручки. Даже прозрачные колбы и пробирки тоже белые. Белые бахилы, белые халаты, белые маски. Люди в белом делают черные дела.
Вы знаете, что такое Белое и Черное? Говорят, это контраст цветов. Белый символ дружбы, мира, доброты. Черный – цвет сатаны.
А на самом деле это одно и то же: как добро и зло, как красота и уродство, как женщина и мужчина. Далее черно-белая зебра одно животное (глупо, но мне смешно).
Так вот белый и черный цвета – это смесь всех остальных цветов. Учите искусство, учите физику. Или просто поверьте на слово.
Люди в белом делают черные дела. А черные дела «прекрасны». Как «прекрасен» гриб атомного взрыва, как «прекрасно» пламя пылающего дома, как «прекрасен» гроб, украшенный цветами.
На этот раз черное дело – это маленькие шарики, похожие на яичные желтки, только намного мельче и более яркого и насыщенного желтого оттенка. И у каждого этого шарика есть N-ое количество синих пузырьков. Великолепное зрелище, но страшное.
Почему он красив? Шар – форма обтекаемая. Взгляд плавно движется по гладкой линии поверхности, а цвет солнца и тепла располагают к себе, как синие пузырьки цвета воды.
Шар – цвета жизни.
Этот шар всегда существовал. Жил себе спокойно, никого не трогал, на глаза не попадался. Так нет. Люди в белом все равно нашли его, а нашли – так и не отстали. Крутили, вертели – изучали, так сказать.
– Хочешь жить, – говорят, – слушай нас!
Измучили.
А шарик хоть маленький, но удаленький. Взял и рассердился.
Слышали поговорку: «Не тронь г..., вонять не будет»?
Завоняло.
Да еще как завоняло!
Раскрыл желтый шарик свои синие пузырьки, похожие на воронки и выпустил из них еще более мелкие красные шарики. Эти красные крошки разлетелись по всему миру так быстро, что даже Люди в белом оказались бессильны перед этими «крошками», как стали называть мелкие красные шарики, вылетающие из желто-синих шариков.
Люди на планете Земля стали умирать. Умирать медленно, тихо, постепенно переставая дышать.
Через 19 часов Люди в белом вычислили, что карантин длится 19 дней.
Через 19 часов Люди в белом вычислили, что 19 крошек хватает, чтобы убить человека.
Через 19 месяцев Люди в белом вычислили, что на планете погибнет каждый 19-й человек.
А главное, Люди в белом поняли, что эти желто-синие шарики не берут взяток, как берут взятки другие шарики. К ним нужен другой подход «человеческий».
Человеческий?!
Вы уверены? А может звериный, животный или вирусный? Кажется, так правильно. Они не мучают ни за что. Они не убивают просто так, как делают это люди.
Люди в белом в ужасе: их ШЕФ в панике. Он или убивает миллионы, или убивает на месте.
– Лекарство!!!
– Лекарство!!!
День и ночь (я же говорила; белое и черное – одно и тоже). Люди в белом ищут лекарство. День и ночь они думают и экспериментируют.
Люди в белом бессильны!
SOS!!!
Через 19 месяцев, 19 дней, 19 часов, 19 минут, 19 секунд в белую дверь таинственного белого здания тихонько постучали. Дверь приоткрылась: «Помогите...», – послышался писклявый голосок.
Мальчик был таким маленьким и худеньким, что его не заметила не только охрана, но и не зафиксировали ни сигнализация, ни видеокамера.
– Помогите.
– Дезинфекция!!! Белый халат! Бахилы! – Началась паника.
– Кто ты?
– Кто тебя прислал?!
И так маленький мальчик стал еще меньше.
– Маме плохо, а папа умер... Я хочу кушать..., – малыш заплакал.
Его накормили, но сначала, конечно, помыли и продезинфицировали. Даже обняли, но не поцеловали. Да, забыла, конечно же, его проверили.
ЗДОРОВ!
Мальчика оставили в белом здании, так он стал «сыном» белого общества. Малыш из благодарности все время крутился около Людей в белом, следя, слушая и по мелочам помогая им. И они были рады, ведь это было единственной возможностью проявления добра с их стороны.
И вот однажды, когда уже и Люди в белом потеряли всякую надежду на победу над желто-синим шариком, послышался душераздирающий крик.
– Я знаю!!! Я знаю, как победить! Я точно знаю! – орал малыш, лежа на полу и бился в истерике от радости!
– Ну и как? – все собрались вокруг ребенка и, опустив головы, напряженно смотрели на него.
– Надо перед шариком извиниться.
Люди в белом были настолько уставшими и изнеможденными, что уже не отвечали за свой поступок. Даже та маленькая искра доброты, вспыхнувшая при виде слез малыша, сразу же погасла.
Белое здание, белые комнаты, белые стены, белые потолки, белые полы, белые столы, белые бумаги, белые ручки. Даже прозрачные колбы и пробирки тоже белые. Белые бахилы, белые халаты, белые маски. Люди в белом стоят над красным пятном...
Чем Черт не шутит?!
В полной тишине Люди в белом ровно через 19 часов разошлись каждый к своему боевому белому месту. Встали на колени и положив правую руку на место, где по всем правилам должно было быть сердце, опустили головы и тихо, очень тихо, извинились перед желто-синим шариком...
И шарик отпустил их. Он как все нечеловеки – оказался незлопамятным.


Екатерина Хинчагашвили-Капанадзе

ВЕНИК

У меня сломался веник, без которого дом - не дом, несмотря на наличие пылесоса. У веника своя функция, он удобнее, поэтому больше работает. Особенно в моем семействе со всеми животными, повзрослевшими детьми с их многочисленными гостями, мужем с тарелкой у телевизора, моими гостями... В общем, с веником я не расстаюсь, разве что не летаю на нем.
Приобрести такое чудо нынче не проблема – выбирай на любой вкус, форму, цвет и цену. Короткие, длинные, с совками и без – все красивые. Но эти новые метелки мне как-то не очень нравятся в нашем общем деле. Вроде красивая метла, новенькая – а не метет. Поэтому предпочитаю традиционный веник из перевязанных сухих и гибких палочек, которые огромными охапками носят по дворам и громко взывают: «Веник, веник, цоцхи, цоцхи!» Что называется, с доставкой на дом. Я стала прислушиваться, чтобы не упустить продавца, но они люди пунктуальные и работящие – не подведут. С утра во дворе уже кричали: «Картошка, картошка!», «Зелень,зелень!», «Мацони, мацони!» Это жители из соседних деревень приезжают «на работу», в основном – азербайджанцы. Я обычно перекидываюсь с ними несколькими заученными фразами на азербайджанском – они радуются, стараются и в нашем дворе кричат особенно громко, посматривая на мои окна.
Вдруг зазвучало долгожданное «Веник, веник, цоцхи, цоцхи», и я побежала вниз. Чернявый продавец снял с плеча тяжелую связку, развязал и стал выбирать вместе со мной. Наконец, выбрали «самый крепкий», как он сказал. Я расплатилась, поблагодарила и спросила:
– Значит, говоришь, хорошо будет мести?
– Конечно, – серьезно ответил он, – еще спасибо скажешь Абдулу. А свекровь у тебя есть? – вдруг сообразил он и подхватил мой шутливый тон.
– Зачем спрашиваешь?
– Ну, можно моим веником..., – он помахал им над головой и рассмеялся.
– Нет, – ответила я, – к сожалению, нет свекрови.
– Да, жаль, – засмеялся он.
– Ничего, – продолжила я, – муж есть! Мужа можно?
– Можно, можно, – захохотал он.
– А, видно, по себе знаешь!
Абдул от души посмеялся, связал свою ношу и ушел. А я пошла с улыбкой и новым веником домой, думая: «Вот это – мой Тбилиси...»


ГОРЯЧИЙ ХЛЕБ

Не знаю, как у вас, а мой день начинается с аромата хлеба – вкусного, греющего душу, родного. Аромат постепенно усиливается, становится как-то спокойно, и мы с моим верным псом идем на этот самый вкусный в мире запах. Ведь распространяется он не из кухни, а из расположившегося неподалеку тонэ. Этот наш каждодневный путь почему-то уводит в детство. Кадр за кадром бегут воспоминания: магазин под домом с надписью «Булочная», в руке сжимаю рубль, боясь потерять и повторяю в уме: «Полтора хлеба». Это моя первая в жизни самостоятельная покупка. Магазин просторный: стоят контейнеры с хлебом, накрытые целлофаном, подвешены специальные вилочки, чтобы можно было «пощупать» хлеб и определить его свежесть. Кассирша разрезает буханки пополам - неровно, но никто не возмущается. Мне неудобно взять большую половинку, поэтому беру маленькую. Возле кассы – полки с булками и рожками, большими и маленькими, французские булочки. Беру себе слойку, – сестре с повидлом. Еще мне нравился кирпичик кисловатого ржаного хлеба. А вот тонэ поблизости не помню, просто не было такого бизнеса. Но хлеб в магазине был и назывался «грузинским». Бабушка нарезала его на кусочки и складывала в специальную «хлебную кастрюлю». Такого вкусного грузинского хлеба, как у бабушки, нигде не было. Горячий хлеб, в котором плавилось нежное масло, и ароматный чай из старинных стаканов в подстаканниках – самое вкусное воспоминание из детства, не сравнимое ни с какими деликатесами. Как и запах той «Булочной» из детства. Кто тогда мог подумать, что в кошмарные 90-е здесь развернутся настоящие баталии, хлеб станет роскошью и будет выдаваться по талонам, а в очередях будут гибнуть пожилые и больные люди? Весь этот кошмар запечатлелся в одной картине: мама, вырвавшаяся из магазина и толпы озверевших людей с огрызком хлеба и без пуговиц на пальто...
В нашем тонэ я всегда первая покупательница. Добродушные пекари здороваются издали, приглашают зайти и посидеть. За дверью сидит мой пес, принюхивается и ждет. Я слежу, как в печь подкладывают дрова, пахнет древесиной и дымом, ловко разделывают тесто на кусочки, придают им удлиненную форму, перекладывают на специальную твердую подушку и лепят к стенкам тонэ. Это «шотис пури», в глубокой древности его приносили идолу Армази взамен человеческих жертв. Наконец, хлеб готов, и мне вручают самый румяный «шоти» с хрустящими кончиками. Хлеб дымится, обжигает руку и просто невозможно не отломить от него кусочек.
Иногда в тонэ отправляется Сандрик. Вот и сегодня мы ждем гостей, и сын идет за хлебом. «Принеси самый румяный, непропеченный не бери и не обрывай хвостики», – предупреждаю я. Он отрывается от компьютера, ворчит, но идет. Возвращается нескоро.
– Ждал румяную партию для тебя, – смеется он. – Я передал пекарям твои пожелания: чтоб румяный, пропеченный, с хрустящими кончиками, а они завели меня, чтобы я сам выбирал. Вот выбрал. Пекарь смотрел, смеялся и сказал: «Ты только жену так не выбирай, а то всех красавиц разберут».
Мы долго смеемся, в доме пахнет хлебом и на душе становится тепло. Ведь это – мой Тбилиси.


ПЕЛАМУШИ

Обожаю традиционное густое и очень калорийное грузинское лакомство – пеламуши, которое готовится из натурального виноградного сока и муки. Все это варится, размешивается, чтобы не осталось ни одного комочка и получается сладкая виноградная каша. Виноград люблю черный, поэтому для меня вкуснее и красивее пеламуши из темного сока. Сладость получается темно-розовой, светло-фиолетовой или лиловой в зависимости от сорта винограда. Каша выкладывается аккуратным кружочком на тарелки, расплющивается, разглаживается, охлаждается и подается к столу. Мне нравится, когда добавляют орехи и калории прибавляются!
Так как виноделов в моей семье нет, я никогда не готовила пеламуши сама, а угощалась у родственников, друзей, соседей – все знают о моей слабости и перед уходом вручают пакетик с лакомством «на завтра». Но никто не готовил это блюдо лучше моей бывшей соседки Эки...
Она жила в квартире напротив в большой многоэтажке в Дигоми, куда я переехала, выйдя замуж, и где прожила 4 года. Даже не помню, как мы познакомились – она словно была всегда, готовая чем-то помочь, угостить, пригласить, посидеть с крошкой Анкой. Жила Эка в большой и шумной традиционной семье с мужем, его родителями и двумя детьми. Свекор и свекровь должны были присутствовать при всех наших разговорах и звали ее домой, если она чуть засиживалась у меня. Но жили они дружно, Эка жаловалась редко и любила, когда я подшучивала над ее любознательной свекровью Мери. Однажды мы решили сделать в ванной ремонт и установить вместо обычной ванны душевую кабинку. Когда все было сделано, Мери пришла посмотреть и очень удивилась:
– И ты здесь помещаешься? – спросила она, распахнув дверцы кабинки.
– Конечно, тетя Мери, – ответила я, – даже вместе с мужем.
Эка покатилась со смеху, а Мери поспешила домой, оценивая степень опасности дружбы ее добропорядочной невестки со мной...
Однажды мы с Анкой собрались в Грецию навестить мою сестру и познакомиться с родившимся племянником. Эка загрустила.
– Ничего, не на всю жизнь, – сказала я за нашим традиционным кофе. – Лучше приготовь в день моего приезда пеламуши!
Время летело быстро. Вскоре мой племянник стал походить на человечка, Анке исполнилось два года, а соседи моей сестры стали со мной подолгу болтать, несмотря на мой скудный греческий. Но вперемешку с английским все получалось очень душевно, ведь главное – желание.
– Я два года живу в этом доме, и никого не знаю, – удивлялась сестра. – Здесь не принято сближаться с соседями.
Но я этого не понимала. Или не хотела понимать. На одной лестничной площадке с нами жила семья. Женщину звали София, мужа не помню как, но помню, как он ночевал на подъездной лестнице, когда опаздывал домой – София не открывала двери. Взрослые дети встречались мне редко. Они бесшумно проскальзывали в свою дверь и никак на нас не реагировали. Но если дома мы громко смеялись, кто-то начинал стучать в стенку. «Тихо, – предупреждала меня сестра. – Сейчас месимери (отдых) и может приехать полиция». По-моему, отдых был всегда, а полиция приезжала по поводу и без. Как однажды чуть не оштрафовали сестру из-за моего купальника. Как оказалось в дневное время нельзя было ничего вывешивать со стороны центральной улицы. Веревки разворачивались внутрь балкона. Куда мне до таких заморочек!
Наши с Софией балконы разделяло матовое стекло. По утрам она пила кофе, курила и...не здоровалась. Однажды я не выдержала, высунула голову, улыбнулась и сказала:
– Ясас, кирия София! (здравствуйте, г-жа София).
– Ясу, – ответила она, удивилась и улыбнулась.
– Да оставь ты ее в покое! – кинулась на меня сестра, но я была уверена, что «в мире все зависит от капельки тепла».
Потом я успела выкрикнуть приветствие до того, как захлопнулась ее входная дверь. И так каждый день. Вскоре она начала здороваться, как и все остальные соседи. Нами заинтересовались, стали спрашивать, откуда мы, как зовут и сколько лет Анке, дарить ей конфеты и монетки на сладости, приглашать в гости! София даже угостила меня стаканом воды! Сестра смеялась и говорила, что я совершила революцию, а после нашего с Анкой отъезда рассказывала, как люди спрашивали, куда мы подевались. «Вот видишь, – говорила я, – люди – они везде люди».
Мы приехали поздно, уставшие и довольные. Отрываться от сестры с племянником было очень тяжело, но нет ничего лучше возвращения домой. Я очень соскучилась по Эке и предвкушала завтрашнее утро, нашу встречу с традиционным кофе и то, как она обрадуется подаркам. Анка уснула, мы болтали с мужем о нашей греческой эпопее, когда раздался стук в дверь. На пороге стояла моя Эка с огромной тарелкой еще не остывшего пеламуши...
Это – мой Тбилиси.


ВСТРЕЧА

Не люблю туннели, лифты, самолеты и тбилисские маршрутные такси. Это самый непредсказуемый вид транспорта, а таксисты – самый неадекватный народ. Правда, одна радость – появились новенькие маршрутки, ярко-желтые, жизнерадостные, и в пекло иногда включаются кондиционеры. Мне повезло: в моей новенькой маршрутке работал кондиционер, а ехать надо было через весь город к заболевшей подруге. Водитель лихо обгонял, резко останавливался, громко ругался – все как всегда. А за окном грустил Старый город с непонятными новостройками и мостами, некогда веселый район Пески или Рике .
Раньше над Рике поднимался дымок и аромат шашлыков.Тбилисцы любили это место, приходили с семьями, друзьями, гостями, чтобы погулять, отдохнуть, угоститься. У каждого был свой любимый ресторанчик. Здесь же праздновали День города – Тбилисоба, с народными гуляньями, песнями и плясками. А теперь часть территории украшает недостроенный концертный зал в виде труб, вызывающих недоумение, а с другой стороны разбили европейский парк с канаткой и памятником Рейгану, которому и не снилась такая большая честь – сидеть на берегу Куры...
Наверно, это хорошо, когда город растет, хаотично строится, тратятся огромные суммы на реализацию чьих-то архитектурных фантазий, и жизнь приобретает сюрреалистический характер...
Любование городом и мысли прервал поднявшийся в маршрутку пожилой человек в застиранной куртке, которого провожал такой же седой мужчина, видимо, друг. После долгих споров он расплатился за нашего пассажира, они обнялись, распрощались и маршрутка нервно рванула дальше. Водители не любят, когда их задерживают и долго ворчат. Пожилой человек с трудом удержался на ногах, извинился и сел напротив меня. Тут он посмотрел на женщину, сидевшую рядом со мной и широко улыбнулся.
– Ой, – воскликнула и разволновалась женщина. – Откуда ты взялся? Наверное, сто лет не виделись!
Их искренней радости не было конца. Все пассажиры, ставшие невольными свидетелями радостной встречи, с интересом привстали или обернулись и заулыбались. То, как школьные друзья стали общаться, вспоминать, расспрашивать друг друга и смеяться было очень трогательно. Не раз замечала, как радость преображала людей, разглаживала лица, молодила.
«Какие простые вещи нужны для радости, – подумала я. – Крыша над головой, родные лица, работа, хлеб, доброе слово, хорошая книжка, накормленная дворняга, приятные встречи...». Мои родители были радостнее меня. Может, потому,что радостно – это когда всем относительно хорошо. По-моему, печального в жизни больше. Даже от радости можно загрустить. Разве бывает грустная радость? Может, она просто быстро проходит? Или, может, потому, что уже есть потери и боль... Стараюсь найти баланс между печальным и смешным – так и живу. Но мои родители (и не только мои) определенно как-то больше смеялись. Легче жили, что ли? Или теперь все так видится с высоты прибавившихся лет и из другой жизни? А у нас проблемы. Мы суетимся, ищем смысл жизни и свое место в ней. Может, не нужно ничего осложнять? Добро должно побеждать зло. И в нас, и вокруг. Вот и все.
Маршрутка резко остановилась, одноклассники стали прощаться. «Джинджер и Фред», – почему-то пронеслось в голове. Выходила женщина, а друг детства кинулся ее провожать, предупредив водителя, что сам за нее заплатит. Она застеснялась, поблагодарила, вышла, и все стало обыкновенным.
Тут и наш герой засобирался. Попросил остановить, сосчитал мелочь и тихо сказал водителю:
– Тут немного не хватает, на хлеб оставил, пенсия завтра. Прости, сынок!
– Ничего, – пробурчал водитель, взял деньги и рванул дальше.
Пожилой человек побрел к дому, наверно, довольный тем, что несколько секунд пробыл достойным и галантным кавалером. Совсем как когда-то. И как принято в моем Тбилиси.


ДОН КИХОТ И САНЧО

Кроме городских рынков, супер, гипермаркетов и обычных лавок, в моем городе существуют передвижные базары. Обычно это самодельные тачки с овощами, фруктами, торчащими вениками и швабрами, которые толкают два горемычных мужика. Они останавливаются у дворов и начинают зазывать покупателей. Бродят до вечера, пока все не продадут. В дождь над тачкой раскрывается огромный пляжный зонт.
К нашему магазинчику постоянно подкатывала такая тачка с двумя смешными «бизнесменами» – пожилым и молодым. Один был худой,  длинный и немного безумный, а второй – маленький, круглый и простодушный. Мы назвали их Дон Кихот и Санчо. Они останавливались посреди тротуара и начинали вопить: «Базари, базари!» Вокруг них собирались люди, подключались и наши покупатели, которые просили все взвешивать на магазинных электровесах. Открывался настоящий базар! Иногда это выводило из себя, но мы жалели наших мужичков и терпели.
Однажды я вышла из магазина в расстроенных чувствах из-за кляузных покупателей и, отойдя уже далеко к набережной, заметила, что оставила там сумку с деньгами. К тому же я опаздывала в школу на детский праздник. Нужно было возвращаться.
Тут послышался скрип и из-за угла показалась знакомая нелепая тележка с моими мужичками. Они улыбались, видимо, довольные торговлей и собирались, как всегда, со мной поболтать и пошутить, но тут заметили, что я не в настроении.
– Что случилось, швило?  участливо спросил старший –  Санчо.
Мне не хотелось грузить их своими проблемами. Обычно люди не понимали, как у владельцев собственного магазина вообще могли быть проблемы. Но я не сдержалась, да еще добавила про сумку.
– Бессовестные, чтоб они не радовались, – запричитали они. – А за сумкой идти не надо. Где находится школа?
Я подумала, что меня хотят прокатить на тачке, и мне стало смешно. Тот, что помоложе,  Кихот, смеясь, побежал к дороге, остановил такси, расплатился и меня чуть ли не силой втолкнули в машину, впихнув в руку купюру на обратный путь. Таксист рванул вперед. Я обернулась. Двое почти незнакомых мне мужчин, чумазых, лохматых, полунищих и улыбающихся, катили свою тачку и радостно махали руками. В это мгновение они были настоящими рыцарями. Я еле сдержала слезы. Но ведь это мой Тбилиси.


ПЛЯЖНЫЙ МАЛЬЧИК

У моря должен быть песок, теплый, мягкий, чуть шершавый, как руки моей бабушки. Камни не люблю, от них больно и неудобно, а морское дно с глыбами кажется страшным. Вообще, море вызывает во мне смешанное чувство восхищения и страха, как картины Айвазовского. Особенно, когда долго и ярко садится солнце и вдруг становится темно, холодно и неуютно. А еще страшен черно-серый морской пейзаж в непогоду...
Мне нравится раннее утро, когда пляж пустой, тихий, отдохнувший, море спокойное, ласковое, прозрачное и, как ни странно, теплое. Видны стайки мелких рыбешек, скользких, юрких, радующихся своей подводной жизни. Небо ясное, глубокое, бесконечное, туго натянутое, как холст, без единого облачка. Легкие волны подбегают к ногам, пенятся, уносят песок и зовут поплавать. Плывется легко и спокойно, горизонт все шире, море глубже, городок с людьми где-то далеко за спиной. Но в какой-то момент становится не по себе и хочется вернуться. Нет, не привлекают меня красоты подводного мира и в хлорированной воде бассейна как-то уютнее. Пока плыву обратно, выплескивается солнце и разливает свой желтый свет, тепло,  будит городок, людей, рождает суету – и все начинает выглядеть по-другому.
Просыпаются ленивые дорогие отели и симпатичные коттеджи, вырастающие в последнее время, как грибы после дождя – в стране развивается туризм. Домишки попроще принимают «дикарей» – простой люд без претензий на вид с балкона и морских деликатесов на завтрак. Распахиваются массивные ворота с видеонаблюдением и скрипучие деревянные калитки, и самые разные люди идут разными походками на один для всех пляж, даже если он частный, к общему Черному морю. Для одних любезно раскладывают топчаны, раскрывают пестрые зонты, другие сами расстилают полотенца, надеваются очки, шляпы, выжимаются кремы для загара – все начинают по-своему отдыхать и общаться с морем. Кто-то сразу бежит к воде, в основном это дети. Поднимается крик, писк, надуваются круги, матрасы, разные надувные звери – искреннему восторгу нет конца. Одни начинают что-то жевать, другие курить, третьи кому-то звонить, а для местных жителей пляж – это рабочее место. Вот и они – загорелые, в смешных,  огромных, похожих на сомбреро, шляпах, неопрятные, с мешками, подносами, шарами, ракушками, сумками  термосами, обвязанные бананами, – начинают наматывать километры туда-сюда по всему пляжу до самого вечера, пока не останется сил кричать и не продастся последняя булочка, пирожок, кукуруза, мороженое, бутылка пива или минералки. Зрелище печальное. Но это их сезонная работа, другой в маленьком прибрежном городке нет. Некоторые специально приезжают на сезон, как наш Гела – молодой, одинокий и нищий парень из какой-то богом забытой деревни, где голодают старики-родители, больные и горемычные, потерявшие старшего сына. Гела зарабатывает, как может, летом на море, зимой на горнолыжном курорте Бакуриани. Тяжело ему, но он не жалуется, а только добродушно улыбается, любит пообщаться, пошутить, и у него хорошее чувство юмора и светлые, лучистые глаза. Над ним подшучивают, посмеиваются, но он молчит, иногда шутит в ответ и делает свое дело. Мои дети его любят, ждут, когда он покажется, загорелый, стройный и крепкий, и называют «наш пляжный мальчик». Он останавливается возле нас, радуется встрече, ведь мы знакомы не первый год. Говорит он быстро, странно, с акцентом, часто непонятно. Но мы общаемся.
Вот и на этот раз идет со своими бананами, всякими хрустиками и булочками, но не кричит, как обычно. Грустит. Еще рано, людей мало. Он здоровается, присаживается рядом, смотрит на поблескивающее в лучах солнца игривое море и молчит.
– Ты не плаваешь? – спрашиваю я.
– Утром рано и ночью, до и после работы. Хорошая сегодня погода, – он смотрит куда-то далеко в небо, – дождя еще долго не будет.
Дождь для него катастрофа, а я люблю, когда ранним утром несерьезно моросит. Тогда море особенно теплое и спокойное. И вообще, дождь для меня не плохая погода, а состояние души.
– Гела, ты еще не женат? – спрашиваю.
– А кому я нужен такой? – смеется он, поднимается и отправляется по своему маршруту.
Солнце начинает припекать, люди прибывать, а для меня утреннее общение с морем заканчивается.
По вечерам мы обычно гуляем по городу. Толпы людей, магазины, рестораны, кафе, свет, музыка –  детям нравится. Вдруг, видим – стоит наш Гела, непривычно чистый, причесанный, выпивший и счастливый.
– А я вас ждал, – радуется он. – Хочу пригласить вас в бар. Посидим, выпьем кофе с коньяком, детей угощу мороженым.
Нашему изумлению нет конца.
– У меня сегодня день рождения..., – объясняет он.
Мне не хотелось, чтобы он тратил на нас с таким трудом заработанные деньги, в которых нуждалась его семья. Но я не могла отказать. Его бы это обидело.


ЛЕТО ПОД МАРШ  
МЕНДЕЛЬСОНА

Пам-пам-па-рам-пам-пам-пам... – торжественная мелодия знаменитого марша зазвучала во мне сразу же, как я узнала, что Нинка приезжает из Афин вместе с женихом-греком накануне свадьбы, чтобы познакомить с ним всех родных и близких и показать ему родной город. Нинка – это племянница моего мужа,  для меня – родная душа, несмотря на разницу в возрасте – 10 лет.  Осмотрев в Тбилиси и за городом многие достопримечательности, один из вечеров гости решили посвятить свадебным салонам. Мы бродили из одного в другой, мне уже все платья казались одинаковыми,  марш звучал все громче и громче, но Нинке ничего не нравилось. «Вам нужно сшить на заказ», – посоветовали в одном из магазинов и дали адрес ателье, принадлежащего двум сестрам, рукодельницам-волшебницам.
– Я сошью вам любое платье, – сказала Сусанна. До отъезда оставалось два дня. Мы недоверчиво переглянулись и... согласились!
И тут все закружилось: выбор тканей, ниток, корсета, юбок, бусинок, бисера, примерки... Нинка в волнении металась на верхнем этаже, а мы с Дмитрием устало плюхнулись в кресла на нижнем.»Чтобы ты не скучал, я расскажу тебе историю своего свадебного платья», – сказала я и начала:
– У нас с мужем, когда мы еще не были женаты, а я училась в университете, был друг – араб...
– Это связано с твоим свадебным платьем? – изумился Дмитрий.
– Даже очень, – ответила я.  Мысли унесли меня в далекие, смутные и страшные 90-е, когда наш роман развивался не под марш Мендельсона, а под строчащие выстрелы на улицах. Не было света, газа, транспорта, продуктов, а весь кошмар того времени запечатлелся в памяти одним черно-белым кадром: мама, с трудом выбравшаяся из хлебной очереди с куском хлеба и без пуговиц на пальто... Мы были очень молоды и легко переживали все трудности, тяготы и беды, до конца не осознавая всего происходившего вокруг. Даже была какая-то романтика в дружном поедании с соседями хлебных котлет и батончика «Сникерс», добытого и поделенного с друзьями на несколько равных частей, в ожидании света и бурного веселья от загоревшихся лампочек и даже в холодных аудиториях университета. Да-да, было много смеха и песен! Пока родные, друзья и соседи не начали массово уезжать...
Так вот, у нас был друг – франкоязычный алжирец, учившийся в университете, женатый на русской девушке и живший в Багеби в студгородке. Однажды мы узнали страшную новость: на студентов-иностранцев напали мхедрионовцы, ограбили, избили и поиздевались, не пощадив даже моего однокурсника – инвалида в коляске, из Йемена. Его избили и бросили в ванну с холодной водой...
Наш друг, Хасан, услышав в коридоре стрельбу, перепугался, вышел на балкон 4-го этажа и решил бежать, спустившись по водосточной трубе. Но труба оказалась гнилой, он сорвался и разбился, можно сказать, вдребезги: несколько тяжелых переломов ног, руки и ребер. От ужаса он полз в таком состоянии до дороги, где его подобрали и доставили в травматологическую больницу на ул.Чхеидзе. Так как его жены и ребенка не было в городе, он дал врачам наши телефоны... Я до сих пор слышу его крики, вижу его изменившееся от боли и ужаса лицо. Мы ухаживали за ним, как за ребенком, по очереди дежурили, оставались допоздна, я бегала домой за завтраком, обедом и ужином, носилась с банками и кастрюлями, не замечая летящих над головой пуль, которые залетали даже в палату. Мы заложили окна матрасами и часто выходили ночью из больницы на корточках... Хасан перенес две операции, лежал худой и несчастный, с гирями на ногах, и ждал приезда жены из Ульяновска...
Несколько раз приезжал из Москвы алжирский посол, хотел увезти его, но это было невозможно, и он пролежал 3 месяца, пока не смог садиться в инвалидную коляску. Так мы и отправили его в Москву. Уезжая, он не знал, как благодарить нас и сказал, что к свадьбе пришлет мне лучшее свадебное платье из салона своего брата в Париже. Я засмеялась и ответила, что вообще не люблю платья, да и какая свадьба в такое смутное время! Мы перезванивались и когда был назначен день, конечно же пригласили Хасана. Он не смог приехать, т.к. перенес еще одну операцию, но про обещание не забыл: накануне свадьбы нам позвонили из аэропорта и попросили забрать подарки. Все ахнули, когда домой втащили красивые круглые коробки с платьем и украшениями! Я действительно не собиралась надевать свадебный наряд, но от такой красоты невозможно было отказаться! Платье примерялось и подгонялось под светом керосиновых ламп, а гладилось у подруги в другом районе города, так как света мы не дождались. Самым радостным аккордом в этой истории был снег в день свадьбы – 3-го апреля!
Платье до сих пор хранится в моем гардеробе, иногда его примеряет моя дочь и кружится перед зеркалом, и каждый раз к горлу подкатывает ком от пережитых событий...
Дмитрий изумленно слушал, восклицал, качал головой, и мы не заметили, как нарядная Нинка появилась на антресоли, сияя от счастья! Платье получилось фантастически красивым, воздушным, открытым, изумительной ручной работы, а главное, сшитым за два дня и одну ночь!
...Самолет вылетал в 6 утра, мы проболтали всю ночь, оставив красиво упакованное платье в машине и постоянно выглядывая с балкона... Прощаясь, Дмитрий растрогался и не смог сдержать слез: «Спасибо за все, я нашел здесь вторую семью».
Чудесное платье, нежное и счастливое, улетело в Афины, а мое, с горчинкой страшных 90-х, так и висит в гардеробе, как символ юности, любви, памяти и жизни, которая продолжается, несмотря ни на какие политические события, эпохи, системы и декорации за окном.


ЛЕ ХАИМ – ЗА ЖИЗНЬ

Это ж надо столько не видеться и так соскучиться, чтобы по интернету отмечать день рождения, как это сделали мы с Нонкой Рабинович, моей верной подругой юности, однокурсницей, единомышленницей и свидетельницей на свадьбе. А не виделись мы ни много ни мало – c 1994 года, с тех пор, как ее замечательная семья, спасаясь от войны и тяжелых условий жизни, решила эмигрировать в Израиль, оставив в моем сердце бесконечную тоску и боль, от которой я долгое время просыпалась по ночам и ощущала физически... Мы обменялись новостями, больше грустными, чем веселыми, многое вспомнилось, даже всплакнулось, но разве Нонка даст погрустить? Ведь она уверена, что завтра будет лучше, чем сегодня! Даже если ей признаться в чем-то ужасном, она ответит: «Ничего, лишь бы тебе хорошо было!» Вот и сейчас говорит: «Ну, хватит грустить! И это пройдет! Давай, Идмончик (она называет меня только так), ле хаим – за жизнь!»
Чтоб вы представили Нонку, я расскажу один эпизод. Будучи студенткой 5 курса, мне посчастливилось отправиться в путешествие в Юго-Восточную Азию. Вернувшись, я, естественно, нашла у себя Нонку, как всегда радостную и сгорающую от любопытства. Как сейчас помню: яркая красавица с копной золотистых волос, гладкой кожей нежно-пшеничного цвета, небесно-голубыми открытыми глазами и обязательной алой помадой. Это ей очень шло, а на мне смотрелось бы просто нелепо! После бурной радости, она вдруг села, положила ногу на ногу и серьезно и мечтательно спросила: «Идмона, ну как, фламинго видела?»
Бабушка Нонки была одесситка, колоритнейшая фигура, словно сошедшая со страниц Шолом-Алейхема. Она могла сказать: «Будьте мне здоровы» или «Я это возьму на посмотреть» и все время на идиш отчитывала спокойного, бессловесного деда. Тот терпел, терпел, затем, устав, произносил: «Ша!» и бабушка замолкала. Вот такое было магическое слово.
Стоило мне переступить порог их уютного дома, как мама Нонки, тетя Дора, кричала: «Скорее, на кухню, ты вся зеленая от голода!» И никакие отговорки и уверения, что это не так, не действовали – за секунду все сидели за столом и дружно обедали. Оттого, что это были открытые, добродушные и хлебосольные люди, у них все было вкусно и елось с удовольствием, даже хлебные котлеты в то тяжелое, голодное время без света, газа, под пулями. Мы были очень молоды, учились, радовались жизни, пусть тяжелой, ходили друг к другу в гости с ночевкой, шушукались полночи, делились сокровенным и отмечали все праздники. Никто бы не усидел, когда мы с Нонкой плясали «семь-сорок»! Мы даже курили  первый раз вместе, и нас застукал дядя Боря, Нонкин отец. Боже мой, как работал тогда вентилятор! Но запах не уходил, а только распространялся по всему дому.  Дядя Боря понюхал, сказал, что странно пахнет и сделал вид, что ничего не понял.
В этой семье торжественно отмечались все события, дни рождения, Нонкина свадьба, рождение сына и даже развод. С ней все, даже самое серьезное, скоро превращалось в анекдот. Я могу понять, почему про Рабиновича придумано столько анекдотов!
В день моей свадьбы, 3-го апреля, огромными хлопьями повалил снег. С утра пораньше зазвонил телефон и раздался Нонкин хохот.
– Не смей ничего говорить, – я была в плохом настроении, так как мое платье совершенно открытое.
– Идмончик, сразу видно, что сегодня твоя свадьба!
– Да, а ты – свидетельница!
Я никогда не чувствовала себя чужой ни в этой семье, ни в других еврейских семьях. Наоборот, все казалось родным: и праздники, и музыка, и юмор, и еда. Может быть, потому, что бабушка несла в себе и передала мне любовь и уважение к этому удивительному народу, с которым ей довелось столкнуться смолоду и дружить всю жизнь. А может быть, я, как и мои предки, просто тбилисский человек. Ведь  это такая фантастическая национальность, реальная, но не официальная, включающая в себя множество различных языков, культур, обычаев, традиций!
Еще до войны бабушка с моим дедом-офицером жила в Западной Украине в еврейском городке Любачеве. Их поселили в семье, с которой они делили все радости и горести. Ведь оказаться в 19 лет вдали от дома, родни, да еще с грудным ребенком было очень непросто. Но большая, дружная еврейская семья не давала ей почувствовать одиночество. Сколько добрых воспоминаний хранила бабушка об этих людях, заменивших ей родных, помогавших растить ребенка, моего отца. Но весь покой и радость унесла война. Бабушку эвакуировали, деда забрали на фронт, а городок сожгли вместе с жителями, которым не удалось бежать... Воспоминаний  много, тяжелых и печальных, смешных и радостных, связанных и со случайными знакомыми, и с друзьями.
...В послевоенные годы бабушка попала в Одессу. Было жарко, хотелось пить. Она подошла к продавщице газированной воды на улице и протянула деньги. Та оглядела бабушку с головы до ног, залюбовалась красивой, ухоженной женщиной и подмигнув, спросила:
– Вы наша?
– Нет, – ответила бабушка.
– Как жаль... – с сожалением покачала головой продавщица. – Вам с сиропом да или с сиропом нет?
Самые большие друзья бабушки, а затем и всей нашей семьи – москвичи Гузманы-Пятигорские. Они любили приезжать в Грузию, обожали Тбилиси и наш Дезертирский базар. А для меня было счастьем ездить к ним в гости. Я буду помнить всю жизнь тепло их дома, радость встреч, знаменитую фаршированную рыбу тети Сони и любимую музыку дяди Бори. И как он говорил: «Сейчас я вам такую музычку заведу!» И звучали чудесные еврейские мелодии, оставшиеся в моей душе. По вечерам, когда мы возвращались с прогулок по Москве, а Боря и Соня с работы, наболтавшись за обильным ужином, Сонечка усаживалась в любимое кресло, звонила одной из многочисленных подруг и с аппетитом, смакуя, передавала все подробности прожитого дня. А заодно искала мне жениха! Я была школьницей, но она считала, что уже пора начать поиски. Однажды в гости пришла полная дама с тощим, кудрявым, прыщавым мальчиком. Сонечка весь вечер мне подмигивала, а когда они ушли, тут же спросила:
– Ну, как тебе Илюша?
Я так смеялась:
– Но он же младше меня!
– Ничего, – серьезно ответила Сонечка, – лишь бы счастье было!
А у Нонкиной бабушки-одесситки Саррочки, которая никогда не стала бы молчать и говорила все, что думала, была подруга Берта – тихая, спокойная, интеллигентная женщина. Она никогда не повышала голоса и начинала говорить со слов «прошу прощения...» или «позвольте...». Она жила с неженатым сыном Яшей, погруженным в научную работу. В 90-е годы, когда в Тбилиси было страшное положение, Яша остался без работы и решил подрабатывать на своей машине таксистом. Однажды остановил женщине и, смущаясь, назвал ей сумму – 3 рубля, что было очень мало, и аккуратно, не нарушая правил вождения, подвез ее по указанному адресу. Она заплатила 5 рублей, вышла и стала ждать сдачу. И тут этот интеллигентнейший человек захлопнул дверь и уехал, уверяя себя, что проезд столько и стоил, он просто ошибся. Прошло несколько лет, он уже жил в Америке и как-то сидел с друзьями в ресторане. Вдруг из-за соседнего столика к нему направилась женщина со словами: «Я даже помню, какого цвета свитер на вас был в тот вечер, когда вы меня обдурили!» Но это еще не все. Вскоре после этого они начали встречаться и поженились! А недавно гостили у Нонки в Израиле!
...Мы вспоминали все это в сотый или тысячный раз и все равно грустили и хохотали! Самым смешным было то, что день рождения был не мой и не Нонкин, а ее сестры – Мери, которая давно махнула на нас рукой и пошла спать. А последним аккордом в нашем странном застолье с экскурсией в прошлое стал Нонкин рассказ о ее походе на работу в разных туфлях. Годы летят, а люди не меняются! Нонка Рабинович шла на работу в разной обуви, радуясь хорошей погоде и удивлялась, почему она вдруг охромела. Поняв, в чем дело, поспешила домой и вернулась, когда нужный автобус уже отъезжал. Она бежала и кричала, чтобы ей остановили. Люди в автобусе тоже стали кричать водителю. Наконец, она уселась и вскоре поняла, что это был не ее автобус!
Мы нахохотались и, пожелав друг другу всего хорошего, попрощались. Стало грустно. Но так уж заведено, что радость и грусть ходят рука об руку по жизни, как подруги не разлей вода. И лишь дружба и любовь не знают ни границ, ни возраста, поэтому и несется через время и расстояния:
«Ле хаим – за жизнь!»


Как поживаете,
калбатоно Катюша?

Помните, как совсем недавно походы в кино были неотъемлемой частью нашей жизни? Старые, не подозревающие о стильном евроремонте кинотеатры еле вмещали людей, простоявших в огромной очереди за билетом на очередной новый фильм. Я с ностальгией вспомнила об этом однажды во время зимних каникул, когда сынишка потащил меня в кино на детский сеанс. Людей было мало, никакой очереди, полупустой зал, вокруг – идеальная чистота, блеск и красота, pop-corn и cola, как обязательные атрибуты просмотра. Все чин-чином. Зажегся экран, пошли рекламы, из которых мы узнали, что проголодавшись, можно и сникерснуть, и начался фильм. Сандрик смотрел, разинув рот, а меня так расстроил постаревший любимый актер Дастин Хоффман (потом так же было и с Мягковым), что стало тоскливо, и мысли унесли в детство, когда я бегала в кино и несколько раз смотрела фильмы с его участием, обклеивала комнату плакатами с его изображением, а папа сокрушался, как мне мог понравиться такой некрасивый мужчина! Вспомнились соседи, с которыми мы дружно ходили в кино, школьные друзья, однокурсники, особенно филиппинец Джун, полиглот, владевший семью языками и с легкостью выучивший грузинский. Он  очень любил ходить в кино, читал на грузинском «саларо», спрашивал у людей в очереди «ромели саатиа?», почему-то восклицал «Да здравствует Великий Октябрь!» и изумлялся, «почему нигде нет куричных магазинов». И мы ездили за курами на Дезертирку. В кино ходили отдохнуть, посмеяться, поплакать, на свидания, здесь встречались, расставались, делались предложения руки и сердца... Наши люди любили кино, ждали новых афиш, ведь тогда не существовало домашних кинотеатров, компьютеров, да и пойти в кино было доступным удовольствием...
Фильм на экране продолжался, чудаковатый герой Хоффмана ловко руководил работой волшебного магазина игрушек, а мысли несли меня в другом направлении – на старую киностудию, где полвека проработала монтажером моя бабушка, Катерина Саакова, и я много времени проводила на этой киношной «кухне», а потом и на новой киностудии в Дигоми, где любила покормить мишутку, лебедей, лошадей, посидеть на знаменитом кувшине («Квеври»). Правда, вспоминается всегда старая – там было как-то уютнее, хоть и теснее и темнее... Именно поэтому фильм на экране – для меня не только конечный результат съемки, но и черная работа, запах пленки, клея, ацетона, огромный труд, тяжелый и вредный для здоровья. Мне знакома, понятна и близка эта работа, и я вижу «скелет» каждого кинофильма того нецифрового времени.
Бабушка пришла устраиваться на работу четырнадцатилетней девчонкой в 1933 году, когда после смерти отца нужно было поддержать семью – вот и пришлось совмещать работу с учебой в школе. Тогда это был ГОСКИНПРОМ, директор – друг отца, Вартан Дарчиев написал в трудовой книжке «без предъявления документа» и привел в монтажный цех, где главным монтажером была Женя Махарашвили, работавшая с 1931 года до пенсии, и я хорошо ее помню. Она и обучила бабушку всем тонкостям работы. Там же работали и помогали бабушке Флора Сафарян, Анаида Степанян, Антонина (Тося) Шкатулова, Нина Абрамишвили, позже – Эмма Давтян, Маквала Джашиашвили. Я помню их всех, замечательных женщин, больших тружениц, через чьи руки прошли лучшие фильмы грузинского кинематографа, история которого началась еще в 1912 году. Тогда снимались лишь кинохроника и массовые сцены операторами-любителями, как «Путешествие Акакия Церетели» и др. В 15-20 годах частным предпринимателем, кинопрокатчиком и владельцем кинотеатра – бельгийцем Пироне была сделана попытка организовать в Тбилиси производство игровых фильмов, в работе над которыми приобрели некоторые навыки начинающий режиссер В. Барский и молодой оператор-хроникер А. Дигмелов, которого уже знала бабушка. В 1921 году при Народном комиссариате просвещения ГССР создается киносекция, вокруг которой собирается небольшая группа кинемотографистов и которую возглавляет Амо Бек-Назаров (Амбарцум Бекназарян), и его также хорошо знала моя бабушка. А. Бек-Назаров, режиссер И. Перестиани, режиссер А. Цуцунава, режиссер и актер В. Барский, оператор А. Дигмелов явились зачинателями грузинской кинематографии. Уже в 1921 году киносекция выпускает свою первую художественную картину «Арсен Джорджиашвили» по сценарию Ш. Дадиани, в постановке И. Перестиани. Это был один из первых по времени художественно-игровых фильмов СССР вообще. В следующем 1922 году выходят «Сурамская крепость» по повести Д. Чонкадзе в постановке И. Перестиани и «Изгнанник» по сценарию Ш. Дадиани в постановке В. Барского. В 1923 году А. Бек-Назаров ставит два фильма на материале прошлого Грузии – «Разбойник Арсен» и «У позорного столба»по мотивам романа А. Казбеги «Отцеубийца», где  дебютировала юная Нато Вачнадзе. Так зажглась ее звезда. В том же году выпущены картины «Человек человеку волк» по сценарию и в постановке И. Перестиани и знаменитые «Красные дьяволята» также в постановке И. Перестиани. Этот фильм принес Госкинпрому Грузии славу самой передовой киноорганизации тех лет и большой доход, что позволило дальнейшее расширение кинопроизводства. Всего за годы немого кино Госкинпром Грузии выпустил свыше 70 художественных кинокартин. В постановочной работе Госкинпрома приняли активное участие также К. Марджанишвили, Н. Шенгелая, Г. Макаров, Л. Пуш, М. Геловани, Л. Эсакия, Д. Рондели...
В 1933 году, к приходу в Госкинпром моей бабушки, здесь вовсю кипела деятельность, грузинский кинематограф набрал высоту и приобрел известность.
Монтаж в кино – главный этап в создании кинофильмов, следующий после съемок. Отснятые фрагменты отбирались, склеивались в единое целое, записывались фонограммы, нельзя было потерять ни один кадр, так как терялась синхронность съемки и звука. Я помню бегущие на двух бобинах пленки, кончики которых смазывались специальной эмульсией и ставились под пресс. На пленке были написаны футажи, т.е. цифры на негативе над кадром. По этим футажам и отбирали негатив и по одобрению режиссера делали монтаж. После склейки пленку отдавали печатать. Каждый план (кусок фильма) имел свое освещение, создаваемое установщиком света. После всего этого копировщица печатала негатив на позитив (негатив проявлялся и получался позитив). Проявка – это последняя стадия в создании фильма. Однажды отпечатанный материал привел всех в ужас: собаки в фильме говорили, а люди гавкали! Бабушка проработала всю ночь, чтобы исправить ошибку сотрудницы. Работать по ночам приходилось часто. Ей, как опытному монтажеру, доверялась самая тяжелая работа, срочная или очень важная. Она делала все с удовольствием, никогда не жаловалась (она вообще не умела жаловаться) Ей отвечали признательностью, любовью, называли ее руки «золотыми». Однажды ей стало плохо, мы вызвали «скорую». Она протянула руку для укола и сказала: «Доктор, вы знаете, эту руку целовали наши лучшие режиссеры». Врач растрогался и ответил: «У вас все будет хорошо». Мне же стало очень больно: ведь после болезни и ухода на пенсию в 1988 году ее никто ни разу не вспомнил, не позвонил, чтобы задать простой человеческий вопрос: «Как поживаете, калбатоно Катюша?» Звонили поначалу, предлагали присылать машину, лишь бы она работала, но бабушке было тяжело, да и вырастила она достойную смену, молодых монтажеров, тоже ни разу не вспомнивших о своем добром, сильном, жизнерадостном педагоге. Потом перестали звонить и, как это часто бывает, просто забыли. Ее вспоминала лишь дочь Жени Махарашвили, первой учительницы бабушки, Нелли. Доброй тети Жени давно уже нет в живых, так же, как и тети Тоси, тети Эммы...
Бабушка до мельчайших подробностей помнила  все и всех, горячо любила грузинское кино, не забывала  ни одного имени и фамилии актеров, режиссеров, бережно хранила  в памяти все интересные поездки и встречи с Сергеем Параджановым, Нодаром Думбадзе, Фрунзиком Мкртчяном, Софико Чиаурели, Лейлой Абашидзе, Резо Чхеидзе, династией Шенгелая, Гено Цулая, Нелли Неновой... Всех и не перечислишь! У Неновой была группа для детей – юных кинолюбителей – при Доме кино, куда я с удовольствием ходила многие годы, занималась, принимала участие в детских кинофестивалях. Я счастлива, что часами проводила время в фотостудии маленького ростом талантливейшего фотографа Гриши Овнесяна. Без него не обходилась ни одна кинопроба. Все мои детские и юношеские фотоальбомы – это его работы, живые, смешные, неожиданные...
Именно бабушка передала мне любовь к грузинским фильмам, да и к кино вообще, и я горжусь, что через ее руки прошли такие шедевры, как «Мелодии Верийского квартала», «Георгий Саакадзе», «Имеретинские эскизы», «Лурджа Магданы», «Жил певчий дрозд», «Старые зурначи», «Жених без диплома», «Кувшин», «Чужие дети», «Я, бабушка, Илико и Илларион», «Кукарача», «Голубые горы», «Чиора» и многие, многие другие.
...В кинозале зажегся свет и вернул меня к действительности. Вокруг был разбросан pop-corn и пустые стаканчики от напитков, но на душе было как-то светло, высоко и очень тепло, отчего и снежный, холодный зимний день казался теплым. И так захотелось, чтобы люди не проходили равнодушно мимо афиш с новыми фильмами,  билеты были доступны всем и вернулось в наши жизни  удовольствие – пойти в кино, а не усесться у телевизора или компьютера, встретиться с друзьями, с любимыми, прожить жизнь с актерами в большом кинозале, а может, просто отрешенно посидеть, отдохнуть и уйти в воспоминания.


ЛАСТОЧКИНО ГНЕЗДО

Маленькое, но очень мажорное сообщение о том, что начался сезон охоты на птиц оживило во мне один эпизод, благодаря которому в моей жизни появились птицы. Ведь чаще всего мы знаем, что они есть, но не замечаем их, не вникаем в радости и тяготы их крылатой жизни... Давным-давно, в студенческие годы, я познакомилась с ласточками, которые облюбовали мое окно на кухне для создания гнезда. Каждый день, завтракая и собираясь на лекции, я с интересом наблюдала, как две взрослые ласточки готовили уголок для строительства, что-то клевали, расчищали, разглаживали лапками и крыльями. Затем стали носить в клювах глину, камешки и строить ряд за рядом, словно из бусинок, свой пузатый домик. Это продолжалось долгое время и, видимо, было нелегко, но ласточки трудолюбиво, упорно и с каким-то вдохновением улетали и прилетали с утра до вечера, изо дня в день. Вскоре гнездо было готово и казалось мне архитектурным шедевром – такое совершенное, ровное, с правильным круглым отверстием-входом и из глины же сделанными тонкими креплениями, словно тросы отходившими от гнезда к окну и к стене. Моему восхищению и удивлению не было предела, настолько это было умно и красиво. Затем ласточки стали приносить траву, листья, какие-то прутики для «интерьера» и обживать свой домик. Я любовалась этими совершенными, удивительно красивыми существами, их отношениями, проявлениями чувств. Это была настоящая, дружная и счастливая семья, и я уже стала различать самца и самку по поведению: он чаще улетал, приносил еду и очень о ней заботился. Вскоре самка перестала вылетать из гнезда, и я поняла, что они ждут малышей-птенцов. Самец постоянно улетал и прилетал с едой, кормил самку и гордо сидел у входа в гнездо, что-то «говорил» ей и был счастлив. Все это было потрясающе! Они словно стали членами нашей семьи, частью моей жизни, и я была счастлива вместе с ними... Счастье разбилось вместе с гнездом, когда моей маме вздумалось мыть окно и она его распахнула... Я пришла с лекций, а дома траур: бабушка с сестрой плачут, папа отчитывает маму, а на маму жалко смотреть. Не могу передать словами свою боль за несчастных птиц. Я тогда впервые поняла, какие все звери беззащитные и какое у них хрупкое счастье. От отчаянья бросилась звонить моему мужу, тогда еще другу, и так горько плакала, что он приехал. В руке у него что-то шевелилось. Это был найденный им птенец, выпавший из нашего гнезда. Их было двое, второго до смерти замучили дворовые дети. Я взяла этот крошечный комочек в руки, и на душе стало тепло. Ласточки с диким криком метались у окна, видимо, искали птенцов. Мы соорудили маленький домик из коробки и прикрепили его к подоконнику, посадили туда птенца, которого тоже привязали веревочкой за лапку, чтобы не выпал, и стали ждать, когда его обнаружат родители. И они нашли своего малыша! Нужно было видеть их, чтобы понять, как птицы умеют радоваться! Они не оставляли птенца ни на минуту, по очереди улетая и прилетая, все время что-то вкладывали ему в клювик, даже воду так носили. Нас они боялись, но уже узнавали, и мы старались их не тревожить, только проверяли веревочки. Вскоре птенец подрос, стал выпрыгивать из коробки на подоконник и махать крылышками. Однажды на рассвете меня разбудили крики ласточек. Я подбежала к окну и удивилась: целая стая кружилась у нашего окна, все страшно галдели, особенно две птицы. Они смотрели на меня, словно что-то хотели сказать. Это были наши ласточки. И тут я увидела, что птенец висит на веревке головой вниз и отчаянно машет крыльями и поняла, что пришло время его отпустить. Я отрезала веревочку, и он полетел! Ласточки-родители устроились справа и слева, поддерживая его. Моей радости и одновременно грусти не было конца. Птицы слились со стаей, но все время их пребывания в городе стоило мне выйти на балкон или выглянуть в окно, они очень близко подлетали, начинали кружиться над головой и что-то кричали, словно благодарили... Можно любить животных, не любить, любить только своих – я встречаю разных людей, и это другая тема, но не обижайте их. Не выбрасывайте новорожденных котят на дорогу умирать, ведь смерть – она для всех одинаково мучительна, не вызывайте отлов для безобидных собак, ведь им ничего от нас не нужно, только чуточку тепла и внимания. Эти удивительные существа живут, чтобы делать нас лучше, потому что нам далеко до их искренности и преданности, чистой и бездумной. Не проезжайте мимо сбитых машинами зверей, может, их можно спасти. И пожалуйста, не стреляйте в птиц!Спросите себя, хотят ли они умирать, когда парят высоко над нами, распластавшись на небе? Может, у них где-то гнездо с птенцами или они просто счастливы в своем полете навстречу солнцу.


О СЧАСТЬЕ

Мне понравился летний отдых в Манглиси – провинциальном городке в часе езды от Тбилиси. На первый взгляд, типичное для Грузии живописное местечко с сочетанием обычной нищей деревни с современными дачами. Но окраина, где мы с семьей останавливливаемся, со своими русскими избами, раскинутым полем, шумной речкой, туманными горами и старинной церковью – действует на меня магически. В воздухе разлиты благодать, покой, тишина, умиротворение. Приезжаю издерганная от жизни в центре города, впадаю в отрешенность и время начинает течь по-другому.
Будучи «жаворонком», всегда просыпаюсь раньше солнца и даже не смотрю на часы. Просто встаю, пью свой ритуальный кофе – и на улицу со счастливым Вилли. А в Манглиси – в поле. Пес несется, радуется простору и новым ароматам, а я наслаждаюсь свежестью раннего утра, тишиной, ярко-зеленым полем с островками алых маков, нежных одуванчиков, легкомысленных ромашек, золотистого зверобоя, скромной душицы и самых разных безымянных цветов. Вот пчелы счастливы! Жужжат, занимаются своим сладким делом. Горы просыпаются с первым лучом солнца, и туман тает прямо на глазах. Шум бойкой реки Алгети, ветра в ушах и жужжание пчел уносят далеко от земных проблем, дают ощущение беспричинной радости, счастья бытия, и я иду навстречу солнцу до конца поля. Обратный путь легче, ветер подталкивает, торопит домой, где еще спят дети. Сижу во дворе под огромным ореховым деревом и слушаю колокольный звон проснувшейся церкви.
Если случается дождь, все ароматы усиливаются, а туман с поля застилает весь двор, мы с Вилли идем уже в другую сторону, по деревенским улочкам, здороваясь и болтая с соседями. Во дворах пахнет вьющимися на заборах разноцветными розами, землей, влажным туманом и чаем с мятой...
По воскресеньям на деревенском базаре ярмарка. Жители Манглиси и соседних деревенек везут на продажу продукты своего труда. Это овощи и фрукты из собственных садов-огородов, домашнее масло, творог, сметана, молоко, сыр, яйца и несчастная живность. Те крестьяне, что побогаче, везут все это на собственных машинах, а бедняки – на скрипучих повозках с тощими лошадьми. С шести утра начинается парад этих машин и повозок с бидонами, котомками, корзинами и загорелыми людьми, сидящими на повозках, свесив ноги. Для них это единственный способ заработать немного денег и окупить недельный труд.
Некоторые едут верхом, просто обвесив лошадей грубыми мешками с товаром. Часто это женщины, бойкие, громкие, с обветренными лицами и руками, не знающими маникюра. Они останавливаются у домов с дачниками и продают все по дороге, не доезжая до базара.
Мне нравится бывать на ярмарках, наблюдать, общаться и что-нибудь покупать. Особенно люблю большие пучки самой разной ароматной зелени. Вроде в городе все то же самое и в изобилии, но продукты безжизненней, что ли. Здесь же все пропитано какой-то особой энергией.
Крестьяне суетятся, нервничают, бережно собирают деньги в узелки. Некоторые даже не умеют толком считать и кажутся беззащитными и трогательными. Особенно старики. Часам к трем все уже расходятся. Те же машины, лошади, повозки, усталые, но довольные крестьяне. Некоторые останавливаются у магазинов и запасаются мукой, сахаром, макаронами, сладостями – тем, чего нет высоко в горах.
Однажды выхожу из магазина и вижу: к забору привязана худенькая темно-рыжая лошадь с черной гривой и пустой повозкой. Возле нее на лавочке сидят пожилые мужчина и женщина, видно, муж и жена, уставшие, взмокшие и безмятежно едят мороженое. То, как они это делали, заставило меня остановиться. Они сидели, прислонившись к забору, чуть откинув головы. У женщины сполз платок, но она не реагировала. Казалось, что в это мгновение для них больше ничего не существовало, кроме этого холодного, сладкого, тающего во рту лакомства. Тут раздались громкие сигналы и по дороге к церкви проплыл свадебный кортеж – белоснежный лимузин и целый «хвост» черных «мерседесов». Церковные колокола оповестили мир о венчании еще одной пары. На мгновение всех идущих или стоящих на дороге словно обдало чужим счастьем. Но крестьянской паре на лавочке было не интересно. Они ничего не видели, не слышали и продолжали сидеть бок о бок, закрыв глаза и облокотившись на чей-то захудалый забор. В этот момент для них весь мир сосредоточился на мороженом в хрустящих вафельных стаканчиках. Они были счастливы.


Анаида галустян