Говорят, выпускники Московского архитектурного института узнают друг друга по кодовой фразе: «Здесь был Ушац». Дело в том, что в МАРХИ в 1950-х годах был студент по фамилии Ушац, который всегда подписывал подрамник или табуретку «Ушацъ», чтобы сесть за них в следующий раз. Сокурсники, недолго думая, украсили этой надписью все предметы во всех аудиториях. Теперь «Ушацъ» облетел весь мир – от Эйфелевой башни до египетских пирамид.
Петр Филин, будучи выпускником МАРХИ, - настоящий «Ушацъ» не только в архитектуре, но и в фотографии. Он сфотографировал более трех тысяч объектов во многих странах, сделал из них авторские произведения фотоискусства и, можно сказать, увековечил. Условно говоря, теперь на многих достопримечательностях мира (и не только на таковых) стоит надпись: «Здесь был фотохудожник Петр Филин».
Недавно в Тбилиси прошла персональная выставка фоторабот П.Филина (по всему миру таких выставок было уже более двух десятков). Так счастливо совпало, что этот фотовернисаж ознаменовал две знаменательные даты в жизни мастера – 60 лет со дня рождения и 15 лет, как он профессионально занимается фотографией. Отметить юбилеи Петр Анатольевич решил на родине, в Тбилиси, для чего специально прилетел из Германии, где живет уже 20 лет. Кстати, вот и третья круглая дата.
- Нет ничего более постоянного, чем временное. Впервые я приехал в Германию, как полагал, на несколько месяцев – поработать по своей специальности. В первом же архитектурном бюро, куда я попал, встретил очень благожелательное отношение к себе. Кстати, с шефом этого бюро дружу до сих пор. В течение года работал как архитектор над рядом проектов. И сейчас в Берлине, например, стоит жилое здание, а под Берлином – комплекс, которые я проектировал. Я не предполагал задерживаться в Германии. Но на мои планы повлияла ситуация, которая сложилась в Грузии в начале 1990-х.
- Можно сказать, что вы осели в Германии навсегда?
- Все в руках божьих. 20 лет – очень большой срок. На сегодняшний день – это ровно треть моей жизни…
- Что привело востребованного архитектора к занятиям фотографией?
- Не было счастья, да несчастье помогло. Я интенсивно занялся фотографией в тот период, когда не было работы по специальности. Ясно, что архитектура требует социального заказа. Занятия архитектурой без заказа сродни безумию.
- Да, создавать архитектурные проекты в стол, в отличие от книг, невозможно...
- Вот именно. А архитекторы, как правило, склонны – по образованию, складу ума, способностям – заниматься творчеством в самых разных областях. Архитекторы по образованию, к примеру, - Георгий Данелия, Андрей Макаревич, Борис Мессерер, Андрей Вознесенский...
- Когда вы сняли свою первую фотографию?
- Ну, впервые я нажал на затвор еще школьником.
- Каким фотоаппаратом снимали?
- ФЭДом, «Зенитом»... Знаете, как расшифровывается ФЭД? Феликс Эдмундович Дзержинский. Потом я много снимал, учась в аспирантуре, - это было необходимо для моей диссертации. Но серьезно занялся этим 15 лет назад. До сих пор сохранил привязанность к черно-белой фотографии. Я остаюсь ее любителем и сторонником. Считаю, что она более выразительная, таинственная и дает более широкое поле деятельности, чем цветная. Кроме того, мне кажется, что в цветной фотографии нет тех таинств, которые есть в традиционной: момента, когда ты снимаешь и не можешь сразу посмотреть и увидеть, что получилось, ритуала проявления пленки и печатания, заветной минуты, когда при красном свете в проявителе начинают проступать контуры фотографии... Еще я много экспериментирую с технологией лит-принт.
- Какие объекты вызывают у вас наибольший интерес?
- Городской ландшафт, здания. Их я снимал в Берлине, Амстердаме, Варшаве, Неаполе… У меня есть проект, который пока не до конца реализован, - фотографический триптих: нацистская архитектура в Германии, сталинская – в бывшем СССР и фашистская – в Италии. О схожести этих тоталитарных архитектур говорилось давно. Конечно, между ними есть и различия, но схожесть, тем не менее, очень велика. Это вызвало у меня большой интерес как у архитектора и фотографа. Но потом выяснилось, что немцы относятся к этой теме очень осторожно, даже с опаской.
- Почему?
- Само упоминание термина «нацизм», если это не происходит в негативном ракурсе, не принято. Более того, в 1991 году, когда произошло объединение Германии, даже был проект по уничтожению всех объектов времен национал-социализма. К счастью, этого безумия и абсурда не произошло... Помимо городских ландшафтов, я фотографирую «акт», то есть обнаженную натуру. А также натюрморты. Экспериментирую в каждом из этих жанров. Правда, года три я не снимал – работал по своей прямой специальности в Киеве, и муза фотографии покинула меня. А сейчас снова вернулась.
- Как рождается фотография? Как стихотворение, неизвестно откуда и по какому наитию, или ее надо выстроить, рассчитать?
- Я фотографирую в большей степени рационально, нежели по наитию. Пожалуй, я прозаик, а не поэт. Вообще, стихи читаю редко. Очень люблю прозу. И живопись.
- По вашим фотографиям такого не скажешь.
- Тем не менее, это так.
- Кто из творцов любимый?
- В литературе – однозначно Гоголь. В живописи – однозначно Ван Гог.
- Как же вы снимаете? Выстраиваете фотографии и никогда не ловите момент?
- Моменты ловятся. Но не они преобладают в моих работах. Я не из тех, кто постоянно ходит с фотоаппаратом в руках. Как правило, у меня есть обдуманная цель – снять определенный объект. Помню, однажды я ждал почти год, когда перед японским посольством в Берлине зацветет сакура. И несколько дней фотографировал ее через решетку ограды – к неудовольствию сотрудников посольства. Запомнилось, как всю ночь снимал в Берлине туман над гаванью. Со штатива, естественно, поскольку ночью нужна очень долгая выдержка – минута, две.
- У вас есть любимые фотографии?
- Есть такие. Для неискушенного взгляда, может быть, не самые эффектные. Но они несут особое настроение. Вообще, в своих работах я уже не стремлюсь передать точное изображение реальности. Мне важно отразить свои ощущения и настроение.
- Перелистаем страницы фотоальбома вашей жизни назад. Вы окончили легендарный Московский архитектурный институт. Расскажите о ваших студенческих годах, о ваших учителях.
- Если говорить об учителях, то не могу не вспомнить Михаила Цалкаламанидзе, который преподавал нам рисование в старших классах школы, а во Дворце пионеров вел кружок технической эстетики. Он очень много заложил в меня. Благодаря его урокам я обладаю способностями заниматься дизайном. И даже рукоделием. В прошлом году ему исполнилось 80 лет, и во Дворце пионеров справили грандиозный юбилей. Кстати, Михаил Цалкаламанидзе и его супруга Циала – одни из выдающихся мастеров грузинской перегородчатой эмали.
После школы поступил на архитектурный факультет Грузинского политехнического института. Почему? Трудно сказать. Видимо, призвание. Да и атмосфера в семье, наверное, поспособствовала. Отец, выдающийся специалист в сфере строительной механики, теории и практики конструкций, великолепно рисовал. А еще, кстати, писал стихи, переводил, блестяще знал мировую литературу. В старших классах я определился с выбором точно. С благодарностью вспоминаю своего первого педагога в ГПИ Георгия Чигогидзе. Он определил наше отношение к архитектуре.
- Какое?
- Критическое. Он учил нас одинаково аргументированно давать как положительную, так и негативную характеристику тому или иному архитектурному проекту. Это воспитывало в нас навыки определять и достоинства, и недостатки любых объектов. После третьего курса я перевелся из ГПИ в МАРХИ, который был единственным архитектурным институтом в мире. Как правило, архитектуре обучались на соответствующем факультете в технических вузах или Академии художеств. В Москве я успел застать плеяду великих педагогов 30-40-х годов – Габричевского, Зубова, Бархина, Николаева... Руководителем моей дипломной работы был Андрей Меерсон, руководителем диссертации – его отец, Дмитрий Меерсон.
- Какие самые яркие воспоминания тех лет?
- Вот сейчас почему-то вспомнилось, как в 1977 году я узнал, что где-то в Москве продается сборник Булгакова. Я пошел в знаменитый книжный магазин на Кузнецком мосту и спросил у продавщицы: «Вы случайно не знаете, где можно купить Булгакова?» К моему удивлению и радости она ответила: «Знаю. Здесь». Я потратил всю свою стипендию, купил эту книгу и подарил сестре. Светлые воспоминания сохранились от поездки в Польшу на студенческую практику. Вообще-то меня собирались направить в Болгарию. Но поскольку я свободно говорил по-польски, то поехал в Варшаву.
- Где выучили польский?
- В семье. Мы с сестрой унаследовали от нашей бабушки-польки и знание языка, и любовь к Польше. А что касается нашей варшавской практики, то она серьезно активизировала грузино-польские архитектурные связи и вообще дала мне какое-то новое видение мира. Понимаете, взгляд на жизнь менялся, когда ты приезжал из Советского Союза на Запад не простым туристом, а включался там в общественную и профессиональную жизнь.
- О чем была ваша дипломная работа?
- Это было в 1978 году. А за год до этого в Париже был открыт Центр искусств Помпиду, знаменитое ныне здание по новаторскому проекту Пьяно и Роджерса, где все трубопроводы, арматура, лифты и эскалаторы находятся снаружи и выкрашены в разные цвета. В своей дипломной работе я проектировал Центр искусств на месте старого Храма Христа Спасителя в Москве, где в те годы был расположен плавательный бассейн. Кстати, на месте снесенного в 1931 году Храма собирались построить Дворец Советов с 60-метровым памятником Ленину. Но не смогли – грунтовые условия не позволяли. А Храм стоял... В своем проекте я частично, арками, восстановил этот храм. Диплом представлял собой 12 подрамников, каждый площадью метр на метр. На защите завязался спор по поводу моей работы. На меня напали институтские – зачем, дескать, восстанавливать то, что было снесено? Спрашивали, как фасад моего проекта будет соотноситься с фасадом Музея Пушкина, и много чего еще. Председатель комиссии был на моей стороне, и после жарких дискуссий мне поставили четверку. Я вернулся в Тбилиси, проработал два года по специальности, а потом поступил в аспирантуру в Москве. Защитил диссертацию «Типология многоэтажного жилища в условиях юга».
- Пригодилась вам научная степень?
- Она мне, скорее, мешает. Отпугивает работодателей. Мне очень часто приходилось слышать: «Вы слишком квалифицированы для этой работы».
- Вам исполнилось 60 лет. Чему вас успела научить жизнь?
- Спокойствию. Желанию спешить жить и как можно больше успеть сделать, сотворить. Уверенности в том, что очень важно сохранять благожелательные отношения с семьей, с близкими. Иных отношений я понять и принять не могу. Мой ближний круг – дочь Маша, сестра Мария, племянник Леван, моя подруга Татьяна. Это самое драгоценное для меня. Кстати, Татьяна специально прилетела в Тбилиси на мой день рождения, и это ее первый приезд в Грузию.
- А чему вы учите свою дочь? От каких ошибок предостерегаете?
- Я думаю, что каждый человек должен учиться на своих ошибках. Пусть набьют свои шишки, приобретут собственный опыт. Конечно, я ее опекаю и оберегаю, но от всего не убережешь.
- Чем она занимается?
- В декабре Маше исполняется 20 лет. Два года назад она окончила гимназию и решила заниматься медициной. Это для меня удивительно – в нашей семье не было медиков. Она любит животных. Страшно переживала за белых медведей: из-за потепления климата весной лед уходит от берега настолько быстро и далеко, что медведи не успевают доплыть до него. Ее волновала участь пингвинов: одно время была популярна версия, что пингвины задирают головы на шум пролетающих мимо самолетов, опрокидываются на спину и остаются лежать, не в силах подняться. К счастью, это оказалось мифом. Пингвины – в полном порядке.
- Какой ранимый человек с отзывчивым сердцем… В кого пошла Маша?
- Надеюсь, в папу.
Нина ШАДУРИ
|
