С Людмилой Максаковой непросто. Она недосягаема и сдержана, словно Снежная королева. При этом ее  ироничности и сокрушительному чувству юмора можно только позавидовать. О, эта Снежная королева – с секретом, тайником, шифром. Под ледяным одеянием спрятан огненный клад. Ведь это именно она сотворила незабываемые образы, исполненные страстей и эмоций. В театре – Анна Каренина, Аркадина в «Чайке», Маша в «Живом трупе», герцогиня Мальборо в «Стакане воды», Раневская в «Вишневом саде»… В кино и на телевидении – Настасья Филипповна в «Идиоте», Надежда Федоровна в «Плохом хорошем человеке», Барыня в «Му-му», мисс Эмили Брент в «Десяти негритятах», Розалинда в «Летучей мыши»… И так далее, и так далее.
Мы встретились за кулисами Грибоедовского театра, перед началом спектакля «Дядя Ваня», который вахтанговцы показали в Тбилиси в рамках Международного фестиваля искусств имени Михаила Туманишвили «Gift».
С Людмилой Максаковой можно говорить обо всем. Начитаннейший, умный человек, глубоко и неожиданно мыслящий, она с легкостью парирует любую реплику, отвечает на вопросы сразу и нестандартно. Но тему для этой беседы обусловило место нашей встречи.

- Грибоедовцы с благодарностью помнят, что два сезона в нашем театре работал великий Петр Фоменко. В тяжелый период руку помощи ему протянул Гига Лордкипанидзе и пригласил в Тбилиси.
- Я была хорошо знакома с Гигой. Очень смешной случай произошел в Великобритании. Гига и Люся Целиковская приехали в Лондон в составе одной делегации. Все жили очень скромно, а Гиге Лордкипанидзе почему-то предоставили огромную свиту и роскошный номер. Потом выяснилось: англичане решили, что к ним приехал лорд по фамилии Кипанидзе… Вы спрашиваете меня о Петре Наумовиче Фоменко. Это человек, которому я обязана всем в своей жизни, точнее, второй ее половиной. Михаил Александрович Ульянов мне всегда говорил: «Люда, ты Петрушке должна поставить памятник». Понимаете, всегда есть масса желающих приложить руку к юным актрисам.
- В прямом и переносном смысле, извините…
- Да… А когда наступает вторая половина актерской жизни и судьбы, с этим мало кто справляется. Это очень тяжелое испытание, особенно для женщин-актрис. И если бы не Петр Наумович, то неизвестно, как бы у меня сложился этот период. Но судьба мне послала с ним встречу. Как ни странно – сначала в кино.
- «Поездки на старом автомобиле»?
- Совершенно верно. 1984-й – это год, который изменил всю мою жизнь, всю судьбу. Пока я жива, буду помнить об этом, и имя Петра Фоменко для меня свято. Трудно найти пример, чтобы режиссер и актриса настолько были тарелками из одного сервиза, как мы с ним. Редчайший случай, понимаете?..
Петр Наумович говорил, что быстро работать не умеет. И это правда. Не умел. Он работал тщательнейшим образом и – редкая черта – совершенно великолепно делал женские роли. Он знал женскую природу так, как никакой другой режиссер. Может быть, как Рубен Николаевич Симонов, но я, к сожалению, с ним мало работала. Фоменко мне дал невероятно много во всех смыслах. Буквально подарил. Он был человеком, очень щедрым в профессии. И вообще театр для него был способом  жизни, как он сам говорил. Я даже написала под горячую руку статью, которая называлась «Мое горькое, горькое счастье». И он, уж такой придира, ее одобрил. Он считал, что я верно поняла его методу, хотя она была разнообразной. Сказать о ней в двух словах – невозможно. Это сама жизнь…
- Первая ваша театральная роль у Фоменко была в спектакле «Без вины виноватые»?
- Я играла Коринкину. Ее обычно играют очень однопланово, как вздорную интриганку, а тут Петр Наумович нашел какие-то противокраски. И потом высшая похвала была мне от Евгения Лебедева, когда он сказал: «Мне было так жаль эту женщину». И, конечно, этот спектакль стал в Москве «бомбой». А следующая работа – после перерыва – «Пиковая дама», где я сыграла Графиню. Фоменко когда-то делал этот спектакль на курсе со студентами и потом долго не решался снова приступить к нему. И «Без вины виноватые», и «Пиковая дама» - это все спектакли-долгожители, они шли у нас в театре по многу лет с неизменным успехом. Зритель их принимал очень хорошо. Ведь без зрителя спектакля не существует. Существует теория, что мы делаем спектакли для себя. Это неправда.
- Петр Наумович тоже ставил не для себя?
- Вы знаете, не будем брать его как пример, потому что он, я считаю, не норма. В нем не было ничего ни трафаретного, ни банального. Это человек, у которого во всем, даже в манере говорить, был свой особый стиль. Он очень любил цитировать. В последнее время почему-то часто твердил строчку из поэта Бориса Рыжего, очень рано погибшего: «Как хорошо мы плохо жили». Бывают такие странные сближения, и в определенные отрезки жизни он выбирал разные девизы, и очень был ими увлечен.
- Печальные девизы?
- Всякие. Он был очень жизнерадостным человеком, обожал шутку, в нем было много озорства, лукавства. Большое разнообразие, полная гамма, ничто человеческое ему не было чуждо. Меня он называл чумой… Не любил публичности, и, мне кажется, внутренне все его существо против этого протестовало. Когда он получал все эти «Маски», награды, которые на него сыпались бесконечно, то выходил с таким видом… Прикладывал руку к груди и как будто говорил -  извините, что меня наградили, простите, но я этого не хотел. Все в нем было парадоксально. Парадоксов друг.
- У вас с ним было столько планов…
- Планов было громадье. Столько несыгранных ролей… Мы с ним столько всего  репетировали, трудно даже перечислить! Огудалова, Гурмыжская… Он хотел, чтобы я играла Гурмыжскую в «Комеди Франсез». Но ему объяснили, что там не может быть никаких приглашенных артистов, это исключено. Потом его пригласили в Александринку ставить «Бесприданницу», и он придумал концепцию, что Лариса – это орудие в руках Огудаловой. Огудалова и есть главный персонаж, который закручивает действие.
- Я читала, была задумка моноспектакля «Каменный гость».
- Нет, нет. Петр Наумович собирался ставить у нас «Маленькие трагедии». Одна из его фантазий, одна из миллиона неосуществленных затей! Дон Гуана должен был играть Олег Меньшиков. А я – Командора.
- ?!
- Он очень интересно развивал эту мысль. Это была целая история… Потом я должна была играть у него в «Борисе Годунове» Юродивого.
- С ума сойти!
- С ума сойти.
- А ваша последняя совместная работа – это…
- Символическая история! Это спектакль «Театральный роман» Булгакова. Роль тетушки Ивана Васильевича, то есть Станиславского, Настасьи Ивановны. Как говорил Фоменко, эта роль – как волос в супе. Тоже очень долго репетировали… Понимаете, репетиции с Фоменко были переходом в измерение счастья, в измерение смысла жизни. Все приобретало смысл, когда были репетиции с ним. А вот не стало его и, по-цветаевски, «жизнь выпала копейкой ржавою». Потому что он действительно «равнял с китайскою державою», когда с тобой репетировал.
- Наверное, еще один режиссер относился к вам так же – Роман Виктюк.
- Ну, Роман Григорьевич – это песнь песней. Фоменко – это доскональное словесное действие, а Виктюк – это экзотическая психофизика. Он очень большое значение придает пластической стороне роли. Они очень разные, совсем полярные. Но Виктюк тоже умеет великолепно выстраивать женские роли. К сожалению, судьба нас развела. Как Чехов говорил, груба жизнь. Этого никто не отменял.
- А как работается с Римасом Туминасом?
- У каждого режиссера – абсолютно своя методология, к которой надо приспособиться, приноровиться. Это очень долгий, скрупулезный и иногда мучительный процесс. Потому что режиссер уже все понял, придумал, а тебе надо каким-то образом вползти в его структуру, влезть в эту кожу, как в перчатку, понимаете? Когда Петр Наумович ушел из Вахтанговского, у него получилась своя «Мастерская», то у нас образовался некий вакуум – опасный, тревожный для театра. С Туминасом Вахтанговский театр обрел какое-то новое дыхание. Знаете, брак может быть удачным, а может и не быть. Это оказался брак по любви. Кстати, Фоменко тоже говорил – в искусстве, как в любви. К сожалению, для меня ничего в жизни, кроме театра, не является смыслом. Я его не вижу во всем остальном. Ну, это от мамы, наверное. Я себя чувствую осмысленно только тогда, когда занимаюсь театром. Только тогда свое существование позиционирую как осмысленное.
- А дети могут придать смысл существованию?
- Но это же естественно. Неестественно, когда мать не любит своих детей. Но вот смысл, ради чего все это происходит, я понимаю только в театре. А дети вырастают, у них свои семьи… Жизнь реальная мне представляется очень тусклой. Неинтересной. Полной предательства и обмана. Жути. А в театре – счастье. Это другой мир. В «Евгении Онегине», например, я трижды умираю. Потом воскресаю. В театре же легко можно перемещаться туда-обратно. Правда, мне очень обидно, что так неверно обозначили мою роль в программке. Это сделал человек с небольшим воображением.
- А, Танцмейстер!
- Да. А почему «танцемейстер»? Я играю Ангела смерти, в финале являюсь символом погибшей любви. Но эти тонкости все равно пропускают мимо, потому что идут за сюжетом, а второй план никто не читает. Сейчас вообще люди очень оболванены телевидением. Никто не хочет после спектакля подумать – а что он видел?
- Прочла, что ваш принцип – «никогда и ничего не просите, никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!» Это так?
- Это так.
- Точно?
- Точно.
- А то, что эти слова у Булгакова говорит сатана, ничего? Ведь есть и другие слова: просите, и дано будет вам, ищите, и найдете, стучите, и отворят вам.
- Нет! «Никогда не просите у бога ничего, ибо он до того знает, что вам надобно». Вы плохо читали Евангелие.
- Но это же из Нагорной проповеди…
- Стучите – это значит дорогу к богу ищите. Но не просите!
- Как вы все повернули… А кого бы вы хотели сыграть в «Мастере и Маргарите»?
- К этому роману я отношусь с большой настороженностью. Наверное, никого.
- Мы беседуем во время театрального фестиваля. В чем вы видите значение фестивалей вообще?
- Это как пирожное на десерт. Это праздник.
- Для нас – праздник. А для вас?
- И для нас тоже. А вы как думали? Это процесс взаимный.

Нина Зардалишвили-Шадури