Его способен воспринимать,  чувствовать как человек, искушенный в музыке, так и дилетант, только начинающий познавать тайны звуков. Потому что его трактовка самых сложных сочинений внятна каждому, кто способен слушать, у кого есть душа. Хотя его интерпретация часто  идет вразрез с традиционным, каноническим исполнением. Речь идет о всемирно известном пианисте Андрее Гаврилове, недавно выступившем с единственным концертом в Большом зале Тбилисской государственной консерватории имени И.Сараджишвили.
В Тбилиси Андрей Гаврилов, живущий ныне в Швейцарии, исполнил ноктюрны Фредерика  Шопена и Восьмую сонату Сергея Прокофьева, которую называет «лучшей сонатой». Во время выступления  пианист делился с публикой своими размышлениями по поводу каждого сочинения, высказывая смелые, порой  парадоксальные суждения. Тем интереснее было слушать…  Гаврилов нежно, словно лаская, прикасался к клавишам, и перед собравшимися  открывались внутренний мир Шопена, перипетии его драматичной  судьбы; Россия эпохи  Прокофьева, его трагические переживания. Импульсивный, легкий, заразительный артист, обладающий виртуозной техникой,  обычно превращает исполнение каждого произведения в спектакль и увлекает слушателей в мир «своей» музыки. Так произошло и в Тбилиси. Пианиста  долго не отпускали, просили выступить еще и еще. Завершил концерт Андрея Гаврилова снова Прокофьев – «Наваждение»!..  
После выступления его окружили почитатели. Андрей Владимирович был общителен, доброжелателен, весел, говорил о тбилисской и московской публике, о неоднозначном восприятии его парадоксального Шопена польскими меломанами, вспоминал Святослава Рихтера, с которым Гаврилова связывали сложные, болезненные отношения, приведшие к разрыву…  
-  Как вы относитесь к тому, что вас называют легендарным?
-  Я никак к этому не отношусь.  
-  Как изменился Андрей Гаврилов с того дня, как стал лауреатом конкурса имени Чайковского в 1974 году?
-   Между «тем» Гавриловым и мной разница как между сыном и отцом. Общеe и главное осталось неизменным  - люблю жизнь, людей и не могу жить без музыки.   
-Говорят, вы относитесь к тому редкому типу пианистов, кто не боится вступать в спор с композитором. Всегда ли вы одерживаете верх в подобном споре?
-  Я не спорю с композиторами, а сотрудничаю. Внимательно читаю уртексты, оживляю мысли умерших гениев, даже становлюсь ими на время исполнения... Стараюсь подарить им  немного жизни, существования, звучания... На этом пути я, вовсе не стремясь стать новатором, невольно им становлюсь. Mоя цель – не придумать «новую интерпретацию», а наоборот, долгим деликатным трудом проникнуть в исконный замысел композитора, подарить его публике и самому себе. Это «воскрешение» –  лучший подарок. Результаты подобной  работы порой ошеломляют тех, кто попал под влияние стереотипов. Люди не всегда готовы услышать «нового» Шопена, им приятно слушать то, к чему они привыкли с детства. Поэтому многие мои новации не сразу принимаются. Понимание моих  «открытий» всегда приходило со временем к самым широким слoям публики.
- Вы нарушаете каноны, бросаете вызов традиции и стереотипам. По складу личности вы бунтарь?                                                                                                  
- Нет, я не бунтарь, я люблю и ищу покой. Но я действительно не переношу инерции, застоя, окостенения...  Я не выношу мертвого искусства, каким бы искусным, совершенным по форме оно ни было. Это не бунт, а только честное отношение к делу.
- Вас называют «анфан терриблем» отечественной музыки, гением, чудаком, скандалистом. Как вы это оцениваете? Не устали эпатировать публику?
- Это очередной миф обо мне, утвердившийся в среде посредственных журналистов. Зачастую журналисты вовсе не хотят разобраться в сути и, чтобы скрыть свое невежество и нежелание работать, просто навешивают на меня подобные ярлыки. Такой шлейф из слов, потерявших всякий смысл, тянется за каждой публичной личностью. Слова эти гремят, как пустые консервные банки, но ничего не означают.
- Будучи Моцартом, вы никогда не чувствовали себя Сальери?
-  Я никогда не был Моцартом. Всю жизнь пытался быть только Андреем Гавриловым. Если вы спрашиваете о том, испытывал ли я когда-нибудь зависть - нет, зависть я не испытывал никогда, потому что природа и судьба достаточно много мне подарили.
- Музыка для вас язык самопознания или способ постижения мира?
- Музыка – это и инструмент самопознания и познания мира. И одновременно – чудесный плод этих поисков. Музыка – это самовыражение. Двусторонний мост - манифестация моей любви к миру и любви Бога к человеку. Это и стиль жизни, и ее духовное топливо, и ее священный огонь. Музыка как машина времени открывает другие измерения и выводит общение между людьми и между поколениями на новые, неведомые уровни. Музыка – это нечто невыразимое, невербальное. Дыхание богов.                                           
- В Тбилиси вы исполняли Шопена. Чем вам близок этот композитор? Кто еще особенно созвучен вашей ду-ше?                                                                             
- Душа каждого чувствующего и мыслящего человека подобна многогранному органическому кристаллу. Музыка Шопена – неотъемлемая часть этого переливающегося светозвуками духовного органа. Шопен помог европейскому человеку первой половины девятнадцатого века вырастить в себе подобное сокровище... Теперь оно принадлежит всем. Разумеется, я люблю и другую музыку. Люблю и божественного Баха, и щемяще русского Рахманинова, и родного Чайковского, и cаркастичного,   трагичного Шостаковича, и безудержного фантазера Моцарта и многих, многих других.     
- Что вам близко в музыке современных композиторов?
- Они разные. У каждого свое. К сожалению, «своего» современного композитора я пока не нашел.
- Как, на ваш взгляд, развиваются сегодня пианистические традиции в мире?
- Плохо. Произошла нивелировка и подгонка стилей и индивидуальностей в угоду потребителю. Против этого должен бороться сегодня каждый честный музыкант.
- Когда вы впервые почувствовали, что упорные занятия музыкой – не скучная обязанность, а удовольствие, творческий процесс?
- Когда я потерял отца,  мне было 15 лет. Музыка помогла мне пережить эту потерю, преодолеть инфантильность, стать мужчиной. Она стала для меня спасительной творческой средой, рабочим космосом, в котором можно было продолжать жить и развиваться.
- Однажды вы сказали, что уже не чувствуете себя русским. Кем же вы себя ощущаете – европейцем, человеком мира?  
- Я чувствую себя прежде всего человеком. Русский, европеец, космополит - это, как мне кажется, устаревшие понятия, категории позапрошлого века. Турбулентности мировой истории последних тысячелетий фатально смешали крови различных народов. Благодаря интернету мы все стали виртуальными космополитами. Жителями маленькой планеты Земля. Скоро, боюсь, исчезнут и языки, останутся только английский и китайский. А когда-нибудь смешаются и они. Я глубоко уважаю национальные культуры малых и больших народов. Но их будущее – музеи и монографии. Океан времени шлифует их, как гальку, и превращает в песок. Будущее за мировой культурой, в которую должны влиться национальные культуры. Процесс этот не гармонический и не безболезненный, но неизбежный. Его остановить невозможно так же,  как невозможно остановить течение времени. То же произойдет когда-нибудь со всеми религиями, расами, национальностями и народностями. Истеричный национализм или расизм всевозможных сортов  используется провокаторами и разжигателями войн, желающими погреть руки на костре войны. Мне пестование национальных различий глубоко чуждо. Мы все одна семья. Шопен принадлежит всем.
- Чем объясняется то, что вы в течение шести лет не прикасались к инструменту? И как вам удалось сохранить форму? Ведь это как в спорте – пауза приносит потерю каких-то необходимых качеств, не так ли? Эта пауза была вам чем-то полезна как музыканту – то есть человеку творческому?
- До этой паузы я свой музыкальный дар эксплуатировал, а не развивал. В конце концов мое естество взбунтовалось против этого. Мне необходимо было остановиться, чтобы отдышаться и прислушаться. Я бросил музыку. Ушел от шума мира. Я слушал себя, слушал космос и потихоньку дозревал. И пришел сквозь сомнение, отчаянье и смерть к новой творческой жизни.
- Как вы считаете, нужна ли классическая музыка сегодняшнему среднестатистическому человеку? Или ее восприятие – привилегия очень узкого круга избранных?                                                                                                                                   - Добрый человек, выпив стопку водки перед обедом и закусив ее хрустящим малосольным огурчиком, крякает и говорит - это классика! Это и есть определение классики – это вечно свежее и необходимое! Какую музыку мы называем классической? Ту, без которой не можем жить. Она всегда с нами. Если бы вы спросили прямо, будут ли люди и через тысячу лет слушать Баха и Рахманинова – я бы прямо и ответил. Да, будут слушать,  и плакать и радоваться. Даже если потеряют тела и превратятся в программы космического компьютера...
- Вы идеалист?                                                                                                                       
- В идеализме есть элемент утопии – мне это чуждо, но любопытно... В искусстве я одновременно идеалист-максималист и материалист-практик...  Идеалист, материалист – и эти понятия, к сожалению, непоправимо устарели. Мы все текучие, и только потому живые. Стоит замереть в одном состоянии, превратиться в камень, и наступит смерть.
- Что вы в себе не приемлете, что мешает вам в жизни, в творчестве?
- Как и у всех – тысячи различных слабостей. Которые  даже не пытаюсь побороть, но с которых не спускаю глаз. И моему творчеству тоже мешают тысячи различных факторов. И столько же помогают. Я пленник того же чудовища, которое всех нас пожирает – времени.
- Расскажите о ближайших планах и проектах.
- Планов и проектов много – в голове. А что из них осуществится в реальности и как,  знает один Бог. «Мы предполагаем – Бог располагает», – хладнокровно говорили наши предки. Лучше уж об этом и не говорить вовсе.  
- Что вас связывало или связывает с Грузией?
- Детство, культура, горы и море. Фильмы Отара Иоселиани и Георгия Данелия. Грузинское церковное песнопение. Когда я слышу грузинское многоголосие, слезы радости и ностальгии появляются на моих глазах. Тициан Табидзе. Пиросмани. Вино. Кавказская лирика Пушкина и Лермонтова...

Инна БЕЗИРГАНОВА