| ЗАВЛЕКАЮТ В СОЛОЛАКИ... (ЛЕСЯ УКРАИНКА И ШИО ЧИТАДЗЕ) |
|
Впервые Грузия предстает перед Ларисой Косач (таковой значилась в официальных документах будущая гордость украинской поэзии) заочно – после того, как в киевской квартире ее семьи, в середине 1890-х, стал снимать комнату Нестор Гамбарашвили. Молодого грузина исключили из Московского университета за участие в запрещенном собрании студентов, и он поступает в Киевский. А в семье хозяев квартиры сразу же завоевывает всеобщие симпатии, став своим человеком. Общее впечатление о нем, как о своеобразной «визитной карточке» Грузии, выражает младшая сестра поэтессы Исидора: «О веселом нраве Нестора и говорить не приходится: остроумный, ласковый и к тому же рыцарского поведения, воспитанный на лучших национальных традициях. Мы… очень полюбили его». А больше всех к студенту-вольнодумцу тянется Леся. У нее уже вышел сборник стихов, как и полагается просвещенной девушке того времени, она много думает о судьбах простого народа, ненавидит облеченных властью поработителей и угнетателей. И все это несмотря на страшную болезнь – туберкулез костей. Общих интересов у молодых людей немало. Они много говорят на темы, что называется общественные, она помогает ему учить французский, приносит крамольные сочинения Герцена, Добролюбова, Чернышевского, Степняка-Кравчинского. Он знакомит ее с грузинским языком, дает прочесть руставелевского «Витязя в тигровой шкуре» на русском. Леся приходит в восторг и засыпает его «вопросами о Грузии, ее природе, давней культуре, поэтах, писателях, художниках, театрах». Конечно же, не обходится и без обмена подарками. На томике Альфреда де Мюссе, подаренном, чтобы Гамбарашвили не забыл об их «лингвистической академии», надпись по-французски: «Учителю, ученику и товарищу на память о нашем товариществе взаимной помощи – от Ларисы Косач». А еще дарится фотография, на обороте которой значится: «Желаю Вам, господин Нестор, послужить преданно и беззаветно вашей прекрасной родной стране. Когда будете нуждаться в товарищеской помощи и совете, - вспомните, что есть на свете Лариса Косач. Киев, 6. V, 1896 г.». Естественно, молодой человек интересуется, что Леся хотела бы получить в подарок из Грузии. Ответ: «Острый кинжал, как эмблему борьбы с ненавистным врагом». И на первый же заработок от уроков Нестор заказывает в Тифлисе лучшим дагестанским мастерам небольшой кинжал, отделанный серебром и гравировкой. Подарок вручается с не менее торжественным пожеланием: «Будьте крепки в вашей благородной работе, как сталь этого кинжала. Пусть ваше слово будет острым, как этот клинок». «Эге, да тут нечто большее, чем просто дружба», - может сказать читатель. И окажется прав – Нестор Гамбарашвили стал первой большой влюбленностью Леси Украинки. Но романтические отношения развития не получают. Через пару лет после знакомства Нестор съезжает с квартиры, женится на другой. И хотя Леся вслух реагирует лишь ироничным: «Попался, как жучка, в панскую ручку!», для нее это – настоящая драма. Настолько, что мать даже прятала от нее подаренный кинжал. Впрочем, зря она делала это. Леся до самой смерти хранила подарок и долго переписывалась с грузином, в которого впервые влюбилась. Что было в этих письмах, мы уже не узнаем – они исчезли в лихолетье гражданской войны. А спустя десятилетия появились свидетели того, как в 1958 году старший научный сотрудник Управления заповедников при Совмине Грузинской ССР Нестор Гамбарашвили приехал в Киев с дочкой и плакал на могиле Леси… Но не одним лишь неудачным романом ознаменовано в жизни поэтессы появление молодого грузина. Именно у него собирались студенты из грузинского землячества. И помимо того, что на этих встречах Леся полюбила грузинские песнопения и заинтересовалась языком, на котором они звучат, именно там она знакомится с Шио Читадзе. Этот студент историко-филологического факультета Киевского университета полон замечательных идей о том, как надо реформировать школьное обучение. Через год после знакомства с Лесей он оканчивает учебу и сам начинает преподавать в киевских гимназиях. Пытается на украинской земле реализовать свою мысль о том, что «школа – мастерская, где душа человека должна получить форму и содержание». Он активно работает в «Киевском обществе грамотности», ведет курсы усовершенствования учителей начальных школ. И затем с семилетним опытом работы и молодой женой-киевлянкой Устиньей Щербань отправляется на родину, чтобы именно там применить на практике свои прогрессивные теории. Лесю продолжает терзать болезнь, которой девушка отнюдь не собирается сдаваться. Она несколько раз лечится за границей, издает еще два сборника, разъезжает с поэтическими чтениями. И не отрекаясь от политических убеждений, переводит на украинский, готовя к изданию работы не кого-нибудь, а Карла Маркса и Фридриха Энгельса. В первую очередь, «Манифест коммунистической партии». А вот в личной жизни – опять неудача, причем, трагическая. От туберкулеза умирает ее возлюбленный, белорусский журналист, поэт (и, конечно, революционер) Сергей Мержинский. У самой Леси болезнь тоже обостряется, оставаться в Киеве зимой нельзя, а тут – письма из Грузии. Ее добрый друг-земляк Климент Квитка работает в Тифлисе помощником секретаря окружного суда, приглашает приехать. И в 1903-м Украинка впервые отправляется в Грузию, в страну, которую обожает заочно. С Читадзе она встретилась уже в тот самый первый короткий приезд, когда, лишь перезимовала в южном городе, а потом вернулась в Украину. Есть свидетельства, что именно Шио познакомил ее тогда с «музыкантом-этнографом Палиевым», то есть с великим грузинским композитором Захарием Палиашвили. А вот следующее появление Леси в Тифлисе еще теснее связывает ее с Читадзе. С октября 1904 года Леся живет в Тифлисе более полутора лет. Живет в квартире, которую Квитка снял на границе двух старинных районов – Сололаки и Мтацминда. И вот что интересно. Несмотря на то, что в Украину оттуда ушло немало писем с обратным адресом: «Давыдовская улица, дом Гамрекели», вплоть до конца прошлого века не удавалось точно установить, где именно жила поэтесса. Выросли новые строения, крутые улочки переименовывались, номера домов менялись. И лишь благодаря усилиям доктора искусствоведения Надежды Шалуташвили удалось точно определить нынешний адрес. При этом тбилисцы еще раз доказали, что они в любом деле остаются тбилисцами. Окрестные жители рьяно подключились к поискам и общими стараниями дом был определен: номер четыре на нынешней улице Василия Мосидзе. Сегодня окна квартиры, в которой жила классик украинской поэзии, выходят прямо на памятник классику грузинской литературы Сулхан-Саба Орбелиани. Именно из этой квартиры Украинка пишет сестре: «Хата у меня прекрасная, в красивой и здоровой части города, и вообще я чувствую себя как дома». А вот – и доказательства этого самочувствия: она много и плодотворно работает, здесь пишутся драматические поэмы «Одержимая», «Вавилонский плен», «На руинах», «Осенняя сказка», «В катакомбах». И, вдобавок ко всему, отсюда буквально несколько минут ходьбы в Сололаки, к приятелю по Киеву Шио Читадзе. Он уже воплощает в жизнь свои идеи: школьное обучение надо строить в зависимости от возраста и уровня развития детей, стимулировать интерес к учебе. А для этого педагог должен иметь прочную научную и психологическую подготовку. Еще одна из главнейших задач, о которых можно прочесть в работах Читадзе, - обучать детей на родном языке и одновременно глубоко изучать русский. Впервые организовав съезд учителей Грузии в разгар революционных событий 1905 года, он высказывается за реформу общеобразовательной школы «на принципах свободного воспитания» и реально проводит ее. Поле деятельности для этого – преотличнейшее: большое учебное заведение на стыке улиц Лабораторной (ныне – Ингороква) и Ермоловской, носящей сейчас имя самого Шио Читадзе. Сегодня в публикациях биографии выдающего педагога и общественного деятеля этому учебному заведению даются различные названия. Вплоть до классической гимназии №1, которая по сей день находится совсем в другом месте, на проспекте Руставели, бывшем Головинском. Что ж, понять эти неточности можно: время делает свое дело. Однако, если мы заглянем в пожелтевшие листы «Кавказского календаря» за 1905-1906 годы, то сможем извинить авторов современных справочников и энциклопедий. Даже в изданиях, вышедших в свет при жизни Читадзе, название «Тифлисская дворянская школа» чередуется с «Тифлисской дворянской частной гимназией». Главное же в том, что это учебное заведение – частное, и Читадзе может работать без оглядок на многие официальные циркуляры. Он инспектор (заведующий) этой школы, к тому же преподает в ней русский язык и эстетику. Леся Украинка часто приходит в школу, где учатся по новой, читадзевской системе – квартира ее друга в том же здании. «Была у Читадзе, где нас принимали изысканно и приятно»… «Только что была госпожа Читадзе, я к ней захожу частенько», - сообщает она матери в Киев. Помимо приятного общения есть еще одна польза – украинская гостья знакомится здесь с прогрессивной грузинской интеллигенцией. Отсюда хозяин квартиры ведет ее в детский журнал «Накадули», специально для которого она обещает редактору, писательнице Нино Накашидзе сочинить стихи. Увы, из-за болезни это обещание не было выполнено. Ну, а разговоры в квартире на Ермоловской отнюдь не только о литературе. Ведь на дворе – 1905 год, стрельба, кровь, казаки и жандармы разгоняют, преследуют, убивают. В беседах Читадзе подчеркивает, что основная масса пролетариев – за марксистов-искровцев, «в их руках будущее». Он задумывается, каким будет завтра, потому что убежден: совершить революцию еще не достаточно, не менее важно прививать людям новую мораль, новые этические нормы. И, в первую очередь, это касается литераторов и педагогов: в школе, по его словам, непочатый край работы – она оторвана от реальных проблем. Сам он – не большой сторонник насилия в борьбе за народное счастье, а вот Украинка – наоборот. От гостей Читадзе она немало наслушалась о том, что происходит в рабочих районах города, и поэтому забывает «спокойные» темы, считая бунтарские более актуальными. Она даже переписывает в Тифлисе уже готовую «Осеннюю сказку», создавая новые психологические портреты поработителей и невольников. Она уверена, что «все окончится настоящей весной». А еще тяжело больная, но стремящаяся к борьбе женщина отрицает тишь и спокойствие в быту, видя в них мещанское благополучие. По ней – уж, лучше, ад: В ад угодить, быть может, интересно… Я все же знаю, что зовется адом. Попасть же в рай (надежда ль есть такая?) - Там нет печали, горя, - нет и счастья, И нет любви, сердечного участья – Такого рая я не понимаю. Мало того, в ее стихах – настоящие революционные призывы. «В Тифлисе был ... один такой «весенний» день, когда лужи человеческой крови стояли на тротуарах до вечера. Не до спокойных тем при таких обстоятельствах», - пишет она в Киев. И рождается такое: Новую песню слагайте, друзья. Так, чтоб она засияла лучами, Так, чтобы ясное красное знамя, Следом за нею взлетев в небеса, Реяло гордо, творя чудеса! Этот настрой в стихотворениях можно понять, прочитав, что она пишет в прозе – матери. Давайте, прочтем хотя бы один – с восторгом написанный – отрывок из письма. Он стоит этого, хотя бы потому, что далеко не все мы знаем о событиях февраля 1905-го, которые там описываются: «Здесь были волнения во всех средних школах, в том числе и в женских, в институте «благородных девиц» и… в епархиальном училище! В мужских гимназиях устраивали сходки, били окна, добились отставки нескольких учителей и одного директора. В грузинской же дворянской школе (где Читадзе) выработали новый устав с правом сходок в присутствии учителей и с ученическим советом, который имеет право делать свои заявления в педагогический совет. Сие было добыто без битья окон и других бесчинств, благодаря такту директора … В женском институте были волнения из-за перевода одной ученицы из старшего класса в младший, чтобы освободить вакансию для дочери начальника края. А учитель, который протестовал, вынужден был уйти в отставку. Девицы вступились за подругу и учителя, выбили окна в знак протеста, а начальницу, пришедшую их успокоить, забросали туфлями, избили и выгнали вон. Она подала в отставку, а институт пока что закрыт… Вот какие дела!» А за стенами учебных заведений – настоящие бои, город охвачен мятежами и стачками. Леся признается, что оставаться в Тифлисе ей «все неприятнее с принципиальной стороны». И в начале июня 1905 года уезжает на родину. Но в том же году участвует в манифестации петербургских рабочих на Невском проспекте, а из Киева пишет одной из подруг: «Теперь такое время, что не раз и сын против отца должен восстать, хоть это так тяжело для обоих». Ох, уж, этот радикальный идеализм на бумаге! К каким рекам крови он приводит в реальности… Поэтесса, теоретически оправдывающая неминуемые жестокости революционных событий, и предположить не могла, что именно они унесут жизни близких ей людей. В том самом году, когда она призывала сыновей восставать против отцов. Раскроем утренний выпуск петербургских «Биржевых новостей» за 1906 год: «ТИФЛИС, 5-го июля. В момент бросания бомбы в полицмейстера (Мартынова) из здания грузинской дворянской гимназии, там происходил педагогический совет учительского персонала. После залпов, сделанных казаками, помещение гимназии было обыскано. Убит наповал инспектор гимназии Читадзе, избит тяжело учитель Пиоти, три учителя арестованы». На следующий день – дополнение в «Русском слове»: «ТИФЛИС, 6, VII. Инспектор дворянской гимназии убит в своей квартире; у него произведен полный разгром. Разгромлено также остальное помещение гимназии. Здоровье арестованных учителей Глонти и Абуладзе внушает серьезные опасения. Действительные виновники взрыва не задержаны». А это – из романа Отара Чиладзе «Железный театр»: «Ученики первой тбилисской мужской гимназии бросили бомбу в полицмейстера, ехавшего в своем экипаже. Директор гимназии Шио Читадзе не успел даже толком разобраться, что происходит, что за шум в гимназии, как ворвался в его кабинет казак и разнес ему череп пущенной в упор пулей. Жена Шио Читадзе, узнав о случившемся, приняла яд – так ей стало страшно остаться одной, без мужа в этом озверелом мире; она даже не подумала о том, что сама покидает на произвол судьбы двух малолетних детей». Мы с вами уже знаем, что эти события происходили совсем не «в первой тбилисской мужской гимназии», но менее ужасными они от этого не становятся. И вот, что поразило меня, когда я впервые читал все это. Почему пострадал именно Читадзе, «повинный» лишь в свободном воспитании молодежи? Да еще пострадал в своей квартире, а не в помещениях, из которых могли бросить бомбу? Зачем казаку понадобилось стрелять в безоружного человека, вовсе не похожего на террориста? Часть ответов на эти вопросы была получена, когда удалось разыскать малоизвестный широкой публике документ. Познакомьтесь с его автором – Николай Бигаев, офицер конвоя главноначальствующего на Кавказе и командующего войсками Кавказского военного округа (так именовался тогда кавказский наместник). В его воспоминаниях – события, в которых он сам участвовал. Итак, в тифлисского полицмейстера подполковника Петра Мартынова бросают бомбу «из окна второго этажа грузинской дворянской школы со стороны Лабораторной улицы». Полицмейстер тяжело ранен, сопровождающие его казаки оцепляют здание, а Бигаев появляется на месте событий через пять минут – помещение конвоя было совсем рядом, примерно, на месте нынешнего сквера за зданием парламента. Генерал-губернатор Тифлисского района пребывает в растерянности, и Бигаев с несколькими казаками, выломав запертую дверь, входят в гимназию. Там их самих чуть не подстреливают снаружи те, кто увидел неясные тени в стеклянной галерее. В комнате, из которой брошена бомба, на полу – еще одна, «вполне готовая к метанию, цилиндрическая», рядом – графин воды и куски хлеба. Казалось бы, все ясно: террористы скрылись и нельзя определить, были ли они учащимися или просто использовали помещение. Но вслед за Бигаевым в здание уже врываются жаждущие мщения казаки, полицейские, жандармы, и начинается «погром гимназии, особенно квартиры инспектора, находившейся в верхнем этаже и выходившей на другую, институтскую улицу». В этой квартире проходило заседание педсовета, а стражи порядка «начали рыскать по всем комнатам, ища злодеев-бомбистов». Теперь предоставим слово самому Бигаеву: «Один из казаков конвоя, с ружьем на изготовку, открыл дверь в квартиру инспектора школы г-на Читадзе. В этот момент последний, стоявший, очевидно, у самой двери, инстинктивно схватил рукой за дуло винтовки… Раздался выстрел и Читадзе упал мертвым, получив рану в голову. Прочие учителя бросились прятаться, кто под тахты, кто в подвал и т. д. Одного из них полицейские нашли и с криком и шумом выволокли в коридор и здесь стали его избивать. На крики избиваемого прибежал и я. Увидев зверскую расправу, я прикрикнул на толпу, схватив казака за руку, направившую острый кинжал в живот жертвы… Меня сдавил в своих объятиях огромного роста человек, весь в крови, умоляя спасти его, невинного преподавателя грузинской школы… Он указал мне, что его товарищи тоже находятся в школьном помещении… Я побежал спасать других учителей. Войдя в квартиру инспектора, я наткнулся на труп Читадзе… В следующей комнате на мой зов из-под тахты вылез человек и бросился на колени, умоляя пощадить его - отца девяти душ детей…» Страшно представить, что все это – не страницы исторического романа, а подлинные события... Но, увы, трагедия в тифлисской гимназии – лишь одно из многих доказательств того, как из-за террора, проводимого одними людьми, страдают другие, совершенно невинные. Во все времена власть, достойная того, чтобы в нее бросали бомбы, в отместку не разделяет граждан на правых и виноватых. Вспомните, и здесь «действительные виновники взрыва не задержаны»…. Неизвестно, когда Леся Украинка узнала о гибели своих друзей – Шио Читадзе и его жены. Но, несомненно, это известие добавило немало горя в ее и без того нелегкую жизнь. Вообще, за те два с лишним года, которые прошли до ее окончательного переезда в Грузию, она успевает немало: активно занимается общественной деятельностью, организует библиотеки и различные кружки, пытается издавать газету. И даже вместе с сестрой проводит ночь в полицейской каталажке – после обыска в качестве «неблагонадежной». В это время в ее жизни открывается и счастливая пора тифлисской жизни: в 1907-м – бракосочетание с Климентом Квиткой, их окончательно сблизило пребывание в грузинской столице. Но, к сожалению, над всем этим довлеет болезнь Леси – не отступающая, безжалостная, мучительная… В 1908 году Грузия принимает украинскую поэтессу с мужем уже на пять лет, до самого конца ее жизни. Основными городами жизни Леси становятся Телави, Кутаиси, Хони – места работы супруга. А в поселке Сурами она провела свои последние дни. Конечно же, об этих годах ее жизни можно сказать очень многое, тем более что, современники отмечали: «Она очень полюбила грузин, говорила, что грузинская нация близка украинцам». Но у нас – тифлисская страница. И, в связи с этим, заглянем в декабре 1908-го на Дворцовую площадь. Именно там, в гостинице «Северные номера», останавливалась Украинка, в последний раз проезжая через Тифлис. Гостиница стояла рядом с Национальным музеем Грузии, тогда – Кавказским музеем. И, если бы сохранилось это здание, в котором потом был ломбард, то на нем обязательно была бы еще одна мемориальная доска, посвященная Лесе. А в завершение этой страницы – о горькой иронии судьбы, которая по-своему интерпретирует людские идеалы. В здании школы, где жил, работал и был убит педагог-гуманист Шио Читадзе, многие годы располагался… «карающий меч революции» Закавказская и Грузинская ЧК, затем ОГПУ. А когда, в 1930-е годы, для чекистов выстроили новое здание НКВД-МГБ-КГБ, оно разместилось на улице… пламенной мечтательницы Леси Украинки. Владимир ГОЛОВИН | |||||||
|
|||||||
