| ЗАВЛЕКАЮТ В СОЛОЛАКИ... (ОСТРОВСКИЙ В ТИФЛИСЕ) |
|
Итак, запись, сделанная в старинной церкви на сололакском склоне, извещает: 20 июля 1880 года на свет появился мальчик, родители которого неизвестны. Его взял на воспитание Александр Бахметьев, а восприемниками, то есть крестными, стали сам этот инженер и «дочь статского советника А.Шателена девица Ольга». Спустя 12 лет Тифлисский окружной суд подтвердил усыновление мальчика Бахметьевым, еще через 6 лет Борис, закончив с золотой медалью 1-ю Тифлисскую гимназию, а затем петербургский Институт путей сообщения, отправился в большую жизнь. И вошел в историю как выдающийся ученый в области гидродинамики, политический и общественный деятель. Он был товарищем (заместителем) министра во Временном правительстве, послом России в США, где и остался после Октябрьского переворота. Там он взял на себя заботу о российских эмигрантах, в том числе – о таких выдающихся людях, как изобретатель телевидения Владимир Зворыкин, крупнейший астрофизик ХХ века Отто Струве, авиастроитель Игорь Сикорский, отец современной механики сплошных сред Степан Тимошенко… Он активно участвовал в подготовке документов для Парижской мирной конференции 1919-1920 годов, его имя носят в Штатах гуманитарный фонд и архив российской и восточноевропейской истории и культуры Колумбийского университета…. Все это интересно, - вправе сказать читатель, - но при чем здесь Александр Островский? А все дело в том, что брат девицы Ольги Шателен женится на дочери знаменитого драматурга, а господин Бахметьев – брат жены Островского. И именно у него тот останавливался, когда приезжал в Тифлис. Скорее всего, в Сололаки – живя в другом районе, Бахметьев пошел бы в другую церковь. Вот и получается, что без тифлисцев, ставших родственниками Островского, знаменитый ученый не состоялся бы… А теперь нам пора перейти от этих людей к самому прославленному драматургу, который в 1883-м приехал в Грузию, как говорится, для улучшения душевного состояния. В том году российский император Александр III жалует 60-летнему драматургу солидную пенсию – 3 000 рублей в год. Как председателю «Общества драматических писателей» Островскому разрешают создать в Москве новый, фактически его собственный театр. А это – заветная мечта Александра Николаевича. Она должна была воплотиться в красивое здание напротив Большого театра, с новейшими механизмами для сцены, тщательно подобранной труппой, огромным залом и дешевыми билетами. Но такую мечту 3 000 рублей не хватит, и полный надежд драматург начинает искать богатых меценатов. Но пока он добивается встреч с промышленниками и купцами, пока завтракает с ними и оговаривает условия, радужная мечта рушится в одночасье. «Сверху» появляется разрешение создавать частные театры любому, по всей стране. И когда в одной только в Москве довольно быстро стали строиться сразу два таких театра, стало ясно: привилегия, дарованная Островскому, уже ничего не стоит. Это большой удар: исчезло чувство независимости, снова надо было писать для чужих театров по пьесе к каждому сезону и зависеть от чиновников всех рангов. И именно в эту, не самую лучшую пору жизни многие друзья советуют ему отправиться в Грузию. Что ж, совет, вполне естественный для российской литературной жизни любой эпохи: вспомним, сколько больших писателей и поэтов стремились с берегов Невы и Яузы на берега Куры, Арагви и Риони, чтобы найти духовное прибежище! А тут как раз брат Михаил собирается в служебную поездку в Закавказье, и Островский пишет ему: «Сделай милость, возьми меня с собой на Кавказ: в Тифлисе меня давно ждут, там есть люди, которые мне покажут все интересное за Кавказом». Ответ не заставляет ждать: «Довезти тебя до Тифлиса могу с полнейшим для нас обоих удобством... И по Кавказу... можем ездить вместе без всякого затруднения: я намерен его весь изъездить… Я убежден, что эта поездка принесет громадную пользу твоему здоровью». Ну, а поскольку брат занимает не просто высокую должность, а пост министра государственных имуществ, можно не сомневаться, что эта месячная поездка и впрямь проходит в «полнейшем для обоих удобстве». А теперь – слово русскому композитору, дирижеру, педагогу, общественному деятелю Михаилу Ипполитову-Иванову, за год до визита Островского приехавшему в Тифлис, и в течение 11 лет руководившему основанным им отделением «Русского музыкального общества», дирижировавшему оперным оркестром и преподававшему в музыкальном училище. Он сообщает: «К событиям этого времени следует отнести и посещение Тифлиса А.Н. Островским, нашим знаменитым драматургом, женатым на сестре моего друга А.Бахметева, проживавшего в то время в Тифлисе. У него Островский остановился, и у него-то я с ним познакомился». Вопреки расхожему мнению, Александр Николаевич в первые дни пребывания в грузинской столице вовсе не окунался в местную театральную жизнь. Он чувствовал себя неважно и старался попросту отвлечься от московских неудач, поближе познакомиться с городом и его обитателями. То есть, жил обычной жизнью туриста, оказавшегося в незнакомом, но очень интересном месте. В этом, как и в том, что Тифлис пошел на пользу его здоровью, мы можем убедиться, пролистав его дневник: «3 октября. Понедельник… Со станции прямо к А. В. (Архипову – уполномоченному на Кавказе Министерства государственных имуществ – В.Г.) весь разбитый. Тифлис производит впечатление полуевропейского, полуазиатского города. Лег рано, ночью страдал, насморк и кашель. Спал мало. С 4 часов до 6 читал. 4. Вторник. Встал в 7 часов разбитый. Был у М.Н. (брата – В.Г.), который остановился со своей свитой в «Лондоне». Там встретился с главноначальствующим на Кавказе, князем Дундуковым-Корсаковым (Дондуковым – В.Г.), он встретил меня очень ласково и сейчас же пригласил обедать, я отказался по болезни…Обедал дома, у нас обедали чиновники М.Н. ... Ночь провел гораздо лучше. 5. Середа. Встал в 8 часов. Чувствую себя лучше, хотя одолел насморк, тем, должно быть, и выразилось мое нездоровье. Приехал ко мне смотритель музея немец Радде… Был в музее… Вечером отдыхал. Лег рано. 6. Четверг. Встал в 6 часов. В Тифлисе с самого нашего приезда холодно. Ни в одном доме нет двойных рам, к окнам подойти нельзя, так дует, но не сыро. Сегодня разгуливается, к 12 часам показалось солнце… Осматривал город: ездил на Веру, наверху горы духан, хороший вид на Тифлис, переехал Куру и был в Муштаиде, таким образом осмотрел всю западную часть Тифлиса. К обеду пришел Адольф Петрович Берже, знаток Кавказа и его истории; проговорил с ним весь вечер. 7. Пятница. Встал в 6 часов. Съездил к брату, видел офицера с прошением. Тип кавказского проходимца. До вечера дома. К 10 часам на железную дорогу. Тепло, как в августе. Вид на Тифлис». Полюбовавшись этим видом и чувствуя себя намного лучше, чем до приезда, Островский на неделю отправляется в Баку. Сразу по возвращении – продолжение знакомств с Тифлисом, «осматривал город, был на Майдане и в армянских лавках». На следующий день – признание: «Чувствую себя хорошо. Гулял по Головинскому проспекту…» Самочувствие настолько хорошее, что из любознательного туриста Александр Николаевич уже может превратиться в профессионального консультанта – он помогает Ипполитову-Иванову писать новую сцену для либретто его оперы «Руфь». В своем дневнике он немногословен: «17. Понедельник. Был у брата, вечером был у нас Иванов – персидские, грузинские, мингрельские и другие песни». Еще одна краткая запись о встрече с композитором – за день до отъезда из Грузии: «Был Иванов с женой, привез ноты грузинских песен». А вот Ипполитов-Иванов вспоминает эти встречи намного подробнее. И нам эти воспоминания интересны тем, что они – свидетельство интереса Островского к грузинской культуре: «Беседы наши касались больше всего вопросов искусства. Его очень интересовало положение грузинского театра, заря которого в то время только что загоралась… Он просил меня познакомить его с моими записями грузинских народных песен и частью церковного обихода, к переложению которого на ноты я только что приступил. Вслушиваясь в эти напевы, он, в связи с общим впечатлением от поездки по Кавказу и Грузии, высказывал свое удивление и восхищение культурой и изяществом грузинского художественного творчества как в литературе, так и в искусстве». Но только этими беседами интерес Александра Николаевича к Грузии не ограничивается – поездку к князю Багратион-Мухранскому «в Мухрань (в Карталинию, Душетского уезда)» он использует и для того, чтобы познакомиться с местным бытом и традициями. В дневнике – не только восхитившая его природа, но и люди, работающие в садах, и подробное описание того, как изготовляется вино. А еще, читая этот дневник, можно обратить внимание на то, что нехарактерно для сегодняшних застолий с непривычными к обилию вина приезжими. Грузинское гостеприимство никак не пострадало в глазах гостя от того, что за роскошно накрытым столом, на котором был даже пудинг, облитый пылающим виноградным спиртом, было выпито всего четыре тоста. Три из них хозяин, представитель грузинской царской семьи, «старый николаевский генерал (73 л.), совершенно бодрый (на вид не более 55 л.)» поднял за каждого из братьев Островских и за всех гостей, а Михаил Островский провозгласил тост за здоровье хозяина – Ивана Константиновича Багратиона-Мухранского. Еще одна поездка для знакомства с Грузией – в Батуми, всего лишь за 5 лет до этого отвоеванный у Османской империи. В дневнике – красочные описания «величественной, дикой, адской красоты» шторма, впечатления от города европейская часть которого «еще строится», перечень покупок (турецкий табак, портсигар, коробочка для колец), резкая характеристика «небольшой труппы французов», игравшей две одноактные пьесы: «Артисты имеют все недостатки, присущие французам, и очень мало достоинств». И очень большое внимание среди батумских встреч уделено «флигель-адъютанту, капитану 1 ранга, с Георгием, еще молодому человеку, белокурому, рослому, с добрыми, приятными глазами». Островский познакомился с ним еще в поезде, жил в одной гостинице, и моряк рассказывал ему «много интересного, как он атаковал с моря Батум, как пускал мины под турецкие броненосцы и прочее». Пройдет немного лет и этот батумский знакомый драматурга – Степан Макаров, герой русско-турецкой войны 1877-1878 годов, в которой он впервые в мире успешно применил торпедное оружие, станет известен во всех странах. Как знаменитый адмирал, океанограф и полярный исследователь, кораблестроитель и автор русской семафорной азбуки. Еще одна примечательная нить судьбы из хитросплетений, связывающих Грузию с Россией... Между тем, дорогие читатели, вполне можно понять, почему Островский так уничижительно отозвался о французской труппе в Батуми. Ему было с чем сравнивать, за день до отъезда в Аджарию он заявил: «Я и прежде слышал, что у грузин есть хорошая труппа, а сегодня сам убедился, что вы действительно хорошо играете. Мое удивление тем более велико, что вы так прекрасно разыграли пьесу, составленную не из ваших нравов. От души вас благодарю за честь и хорошую игру». Слова эти сказаны после спектакля в тифлисском театре Арцруни, стоявшем на том самом месте, где сейчас Грибоедовский театр и редакция журнала, который вы держите в руках. Именно там грузинская драматическая труппа организовала вечер в честь Островского. Впрочем, предоставим самому Александру Николаевичу возможность рассказать об этом. Цитата не такая уж маленькая, но она стоит того – никакие пересказы или выдержки из тогдашних газетных рецензий не заменят живого впечатления драматурга: «Вечером в театре Арцруни грузины давали для меня спектакль. Вход в караван-сарай был иллюминован; против входа, в караван-сарае, был поставлен убранный зеленью и цветами транспарант с моим вензелем… У входа на улице, на лестнице и по галереям караван-сарая стояла несметная толпа народу. Когда я вошел, галереи… караван-сарая, по которым надо было проходить до театра, осветились бенгальскими огнями, и грузинский оркестр заиграл что-то вроде марша. Для меня была приготовлена средняя ложа, она была убрана зеленью, которая гирляндами опускалась донизу. При моем входе в ложу поднялся занавес, вся грузинская труппа в национальных костюмах была на сцене. Режиссер труппы прочел мне приветственный адрес, очень тепло и умно написанный, а грузинский поэт Цагарели прочитал свое стихотворение на грузинском языке, затем под аккомпанемент оркестра труппа запела по-грузински многолетие, вся публика встала и обратилась к моей ложе – многолетие, по требованию, было повторено. Я, разумеется, раскланивался и благодарил публику и артистов… Вначале шел 2-й акт «Доходного места» на грузинском языке. Роли Фелисаты Герасимовны, Полины и Юсова были исполнены очень хорошо. По окончании опять овации и рукоплескания, так что я устал раскланиваться. В антракте представители труппы принесли в ложу прочитанный адрес и лавровый венок от грузинских артистов. Потом шли две небольшие пьесы, из которых одна чисто бытовая, из грузинской крестьянской жизни; изображалось что-то вроде сговора или рукобитья с грузинской музыкой, песнями, плясками и со всеми обрядами. Очень интересное представление. В заключение, вместо дивертисмента, грузин и грузинка, в богатых костюмах, проплясали лезгинку. При выходе моем из театра были те же овации, что и при входе». К этому можно добавить еще несколько моментов. «Две небольшие пьесы» - это впервые поставленный на грузинском языке водевиль классика армянской литературы, тифлисца Габриэла Сундукяна и первое действие комедии Авксентия Цагарели «Иные нынче времена». Приветственный адрес читал выдающийся грузинский актер Васо Абашидзе, в тексте – такие слова: «Ваше великое имя является гордостью Грузии так же, как и гордостью России. Мы счастливы, что на нашу долю выпало быть духовным посредником союза этих двух народов, между которыми существует взаимная любовь и сочувствие друг к другу». А сам Островский сказал актрисам Марии Сапаровой-Абашидзе и Нато Габуния: «Пока вы живы, моя Полина не умрет». И вообще, он долго беседовал с артистами – призывал их создать труппу на постоянной основе. Об этом же, о необходимости правительственной поддержки грузинского театра он всерьез говорил и главноначальствующиму на Кавказе Александру Дондукову-Корсакову, Но, как водится во многих «верхах» и по сей день полезная рекомендация осталась лишь благим пожеланием. Знаменательным этот вечер оказался еще и потому, что Александр Николаевич вновь встретился на нем с человеком, которого называют «армянским Островским» - тем самым Сундукяном, чей водевиль шел после «Доходного места». Они познакомились еще до этого, за обедом в доме Бахметьева, а в театре, во время перерыва, Габриэл Мкртычевич «побежал наверх, чтобы пожать его дорогую руку, что и исполнил, встретив его в коридоре». Братья Островские пригласили Сундукяна в свою ложу, где они вместе и завершили вечер. А перед отъездом московского драматурга Сундукян, уже по договоренности, приходит к нему и передает роскошные издания четырех своих пьес на армянском и грузинском. Посвящение гласит: «Александру Николаевичу Островскому, в знак глубокого уважения от автора». Но все это – в подарок, а вот вариант одной из этих пьес – «Пэпо», рукописный, в собственном переводе на русский, передается уже для работы. Островский заинтересовался пьесой и взял ее в Москву, пообещав «посмотреть, исправить, если нужно, язык и поставить ее там на сцене». Увы, сделать это он не успел. А Сундукян до конца жизни называл Островского в числе тех драматургов, которые «неразлучны с ним». Еще один спектакль в честь московского гостя, уже на русском языке, дает после его возвращения из Батуми любительский «Артистический кружок», основанный знаменитым тифлисским меценатом Исаем Питоевым. В здании нынешней Академии художеств на Грибоедовской улице представлена комедия «Не в свои сани не садись». Еще раз заглянем в дневник драматурга: «Дом в персидском вкусе, богатая отделка… Игра любительская. Были более чем удовлетворительны Дуня – Акинфиева и Бородкин – Бакулин (товарищ прокурора). Ужин с тостами, с пением многолетия (по-грузински)». А в ответном слове Александр Николаевич доказывает, что краткость – сестра таланта: «Я от души благодарю вас за искреннее сочувствие к моей литературной деятельности, но вы преувеличиваете мои заслуги. На высокой горе над Тифлисом красуется великая могила Грибоедова, и так же высоко над всеми нами парит его гений. Не мы, писатели новейшего времени, а он внес живую струю жизненной правды в русскую драматическую литературу». Словом, приему, который Островскому оказал Тифлис, можно позавидовать. И это не только льстило самолюбию пожилого человека, которого чуть не подкосили московские огорчения. Приезд в Грузию доказал, насколько его знают и любят далеко от Москвы, он признавался, что поездка произвела на него прекрасное, освежающее своей новизной впечатление. Более того, она сказалась и на его творчестве. Через год после расставания с Грузией он признается, что пьеса «Без вины виноватые» написана «после поездки на Кавказ, под впечатлением восторженного приема, какой оказывала мне тифлисская публика». Он даже решает пойти еще дальше – написать текст для оперы на кавказскую тему. Но тоже не успевает. Ну, а Тифлис может гордиться, тем, что сумел в последнюю для классика поездку в иные края сделать для него то же, что и для всех русских литераторов, приезжавших на берега Куры. Сумел приютить и поддержать в трудную минуту, очаровать, передать свою жизненную силу, вдохновить на новые сочинения. И как жаль, что новая встреча с Тифлисом, о которой так мечтал Александр Николаевич, так и не состоялась. Кто знает, может, после нее в жизни Островского еще что-нибудь изменилось бы к лучшему? Владимир ГОЛОВИН | |||||||
|
|||||||
