| ДЕНЬ ДЛИННЕЕ НОЧИ |
 Список ее наград и званий невелик, но дорогого стоит. Лауреат Государственной премии СССР, обладатель Главной премии Международного кинофестиваля в Сан-Ремо, народная артистка Грузии. Два года назад она отказалась от президентского Ордена «Сияние». В эти юбилейные дни наград прибавилось – министр культуры Грузии Гурам Одишария вручил Лане Гогоберидзе специальный приз «Служитель искусства». А на проспекте Руставели заложили именную «звезду» выдающегося кинорежиссера. Лана Гогоберидзе не скрывает своего возраста. Число 85, кроме естественного почтения, в данном случае вызывает еще и радостное изумление. Потому что первое впечатление от личного общения с Ланой Левановной – ее молодость. Ясный внимательный взгляд, юношеская подвижность, быстрота реакций. А еще – глубина рассуждения, тонкость наблюдения, точность умозаключений. Вряд ли такое пришло только с опытом. Достаточно пересмотреть картины Ланы Гогоберидзе, чтобы стало очевидно – такова особенность ее дарования и склада ума. Стоит ли удивляться, что она по сей день работает без выходных да к тому же регулярно играет в большой теннис! Что и говорить, о таком собеседнике не только журналист, но любой человек может только мечтать. - В ваших «Парижских записках» мне встретилась фраза: «Вот еще один день рождения, к которому я не чувствую ничего, кроме равнодушия». Почему равнодушие? И как вы восприняли свой нынешний юбилей? - Мне сложно ответить на этот вопрос. Жизнь проходит, годы идут… И это не вызывает во мне никаких сожалений. Страха перед небытием у меня нет. Все больше понимаешь, что ты – не центр мироздания, и не все крутится вокруг тебя. А может быть, вообще не крутится. - Это смирение или мудрость? - Это другое понимание жизни. И смерти. Чем ближе смерть, тем она менее страшна. Как замечательно написала Ахматова: «Здесь все меня переживет,/ все, даже ветхие скворешни,/ и этот воздух, воздух вешний…» Путь не кажется тяжелым. Становится ясно, что не надо этому придавать особенного значения. Может быть, поэтому я с равнодушием встречаю свои дни рождения. В юности каждый день рождения был таким событием! А потом он становится обыденностью, и на него не обращаешь внимания. Но в этот раз я была очень тронута отношением к себе. Не помпезностью, не официальностью – да всего этого и не было, кстати. А именно человеческим отношением. - Для юбилейного вечера вы впервые смонтировали коллаж из своих фильмов. Было сложно? - Я не только впервые делала коллаж. Я впервые посмотрела подряд все свои фильмы – такого в моей жизни не было никогда. Впечатление осталось неплохое (смеется). - По какому принципу выбирали эпизоды для коллажа? - Прежде всего по тому, что является для меня главным – общечеловеческие проблемы, отношения между людьми. Я никогда не занималась политическим кинематографом. Меня интересовали любовь, измена, разрывы… Оказалось, что это основная тема почти всех моих фильмов. Мне показалось, что сегодня грузинский зритель лучше воспринимает мои фильмы, чем когда они выходили на экран. Очень хорошо принимали. - Ваши фильмы, как хорошее вино, с годам настаиваются. - «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед». Я не могу повторить слова Цветаевой применительно к себе, но в этом что-то есть. - Наверное, то, что ваши картины не стареют и смотрятся современно и актуально. - Да, такое ощущение у меня есть. - Еще одна цитата из вашей книги: «Я пишу для того, чтобы остановить время… Память нам дана для того, чтобы сохранить прошлое». Часто ли вы вспоминаете прошлое? Олег Табаков, например, как-то заметил, что старается не предаваться воспоминаниям, потому что это мешает двигаться вперед. - У меня совершенно противоположное мнение. Прошлое живет во мне каждую секунду. Особенно люди, которых я потеряла. Жизнь – это утраты. И утрату можно преодолеть только тем, что ты помнишь. Помнишь о людях, событиях, которые составляли огромную часть твоей жизни. Это меня не останавливает. Я все время чувствую биение современной жизни и к чему-то стремлюсь. Я не живу в прошлом. Прошлое само живет во мне для того, чтобы я была открыта будущему. У меня и сегодня есть будущее – в моем восприятии. Может быть, завтра меня не будет, но это ничего не значит. Каждую секунду я ощущаю, что буду делать, чем буду занята. И завтра, и послезавтра. А желание помнить заложено в природе человека. Мы обязаны помнить о тех, с кем прожили жизнь. И пока мы есть, они тоже есть. Рядом с нами. Я сейчас делаю фильм как раз об этом – о прошлом, о детях середины сороковых годов. Нам было по 13-15 лет. Наши мальчики стали выдающимися личностями – Резо Табукашвили, Гурам Асатиани, Тамаз Чхенкели, Зураб Какабадзе, Мэлор Стуруа, Рези Тварадзе... - Это те мальчики, с которыми вы ходили в литературный кружок Дворца пионеров? - Именно. И мы все занимались поэзией. Поэзия была пристанищем, она нас спасала. Мы противопоставили поэзию (инстинктивно, конечно) той системе, которая была призвана убить в человеке стремление к духовному. - Ваш фильм, значит, более о личностях, чем о времени? - Эти мальчики как раз и отразили дух времени. - Но они не советские? - Нет, совсем нет. Интересно то, что в их поэзии тех лет – а это хорошие стихи – вообще нет даже отголоска советской действительности. Это были стихи о любви, об отношениях, обо всем, чем жив человек. А советская реальность как будто проходила мимо нас. - А что вы читали? - Цветаева, Пастернак пришли позже. Был период, когда мы зачитывались Блоком. Потом Есениным. - Маяковского читали? - Взахлеб! Я даже помню, мне было уже лет 16-17, мы с моим другом Гайозом Шарашидзе приехали в Москву, в гости к сестре моего отца и ее мужу. Это были чрезвычайно интересные люди. Моя тетя, Елена Гогоберидзе, перевела всю грузинскую прозу на русский язык. А ее муж, Евгений Германович Лундберг, был известным критиком, литературоведом, писателем, изучал Вельфлина, Достоевского. Они, кстати, написали замечательную книгу о Важа Пшавела. И мы с Гайозом без конца говорили им о Маяковском. Выше для нас ничего не было, а дядя Лун (как мы его называли) все время старался предложить нам что-то другое, пытался говорить о Пастернаке, но мы не хотели слушать. Для нас существовало только «Облако в штанах»! Это тоже была эпоха в моей жизни. - Вы сказали, что советской действительности для вас не словно бы не было. Но ведь она была. Аресты близких, ссылки… - В том-то и дело. Все было. Но это не отражено в нашей поэзии. Хотя первое стихотворение я написала, когда арестовали моего дядю. Мне было тринадцать. Я боготворила дядю, он был для меня всем. Физик, он окончил университет в Берлине, его диплом подписан Планком и Эйнштейном. Этот диплом у нас сохранился. Дядя умер в тюрьме. А арестовали его просто потому, что он был германофил. Да и то, что учился у Эйнштейна – уже было преступлением. - Как в детях тех лет соединялись две реальности –репрессии родных, близких и повседневная жизнь советских школьников? Протестные настроения были? Или вы жили своей духовной жизнью? - Я много думала об этом. Мне кажется, живя своей жизнью, мы одновременно и уходили от той действительности, и протестовали. Не осознанно, но мы были против. В первую очередь – против страха, который господствовал во всем и везде. А мы придумали для себя другую форму существования – писали друг другу стихи, дарили их на дни рождения. Любовь, конечно, выражалась только стихами. - Но ведь не каждому дано сделать поэзию образом жизни. Что вообще самое важное для становления личности – гены, окружение, воспитание? - Я не знаю, как работает генетика. А вот среда играет огромную роль. Я давно знала, а сейчас это стало ясно для всех – каким удивительным человеком была моя мама, Нуца Гогоберидзе. Грузинское общество узнало о ней недавно. А теперь с ее творчеством познакомились и в Европе. Я сейчас вернулась из Лондона (там прошел Третий кинофестиваль грузинских фильмов «Жизнь, отраженная в кино» - Н.З.), где был показан ее фильм, снятый в 1930 году, которого до этого никто не видел – его запретили сразу. Она первая женщина-режиссер художественного кино в Советском Союзе. Может быть, даже первая в мире. И рассказы, которые она писала, действительно замечательные… И при том это был человек такой скромности! Это была даже не скромность, а что-то большее, я не знаю, как назвать. - Отсутствие амбиций, честолюбия? - Это был еще и пройденный путь. Когда так близко соприкасаешься со страданием, как довелось ей… Ее арестовали, и она несколько месяцев просидела в камере смертников. Она видела столько горя и в тюрьме, и в последовавшей ссылке в Воркуту. Я думаю, это дает сознанию другое измерение, восприятие жизни. Да, она была удивительным человеком. И необыкновенно красивой. Ее называли Нефертити. Она и, правда, была очень похожа… - А как вы воспитывали своих детей? - Наши отношения – дружеские. Для меня самым главным было воспитать в них свободу. Свободу личности. С самого рождения. И еще – никогда не поучать. Поучениями ничего не достигаешь. - А чем достигаешь? - Уважительным отношением к личности. И личным примером, конечно. - Ваш муж, Ладо Алекси-Месхишвили, видимо, тоже не был строг? - Никогда. Он не то чтобы баловал дочерей. Он был совершенно свободным человеком и уважал независимость и свободу личности даже в самых маленьких детях. И ничего им не запрещал, как и я. - В этом году трагическая дата – 35 лет, как он ушел из жизни… Простите, как вы справились с потерей? - Я очень долго справлялась. Не то что говорить о нем, я имени его произнести не могла. Старалась не проявлять никаких чувств. Вообще это укоренилось во мне с самого детства – желание в себе сохранить все потери. Когда арестовали маму, я ни с кем об этом не говорила. Как будто этой темы не было. Когда арестовали дядю, и он умер, это тоже ушло в меня. Когда не стало Ладо, было так же. Не хотелось общаться ни с кем. - Это правда, что он написал прощальное письмо детям? - Не совсем так. Он всю жизнь им писал. О своем отношении к жизни. О том, что чувствовал. Одно из писем стало последним. И свою картину о нем я так и назвала - «Последнее письмо детям». - Большинство киноведов считают «Несколько интервью по личным вопросам» вашей этапной картиной. На Западе после этого фильма вас записали в феминистки. - В определенном смысле я феминистка. Но не воинствующая. У нас по сегодняшний день считается, что никакого ущемления прав женщин в Грузии нет. И это неправда. Хотя если что и было прогрессивного в Советском Союзе, так то, что официально женщину признали равной в правах с мужчиной. Но на деле это было не так, особенно в такой патриархальной стране, как Грузия. Равноправия не было и нет. Даже в семейном кругу. И все мои фильмы сами собой получались о женщине. Помню, кто-то из режиссеров мне сказал по поводу «Несколько интервью…»: «Молодец, ты сделала настоящий мужской фильм!» Я жутко возмутилась. Если что-то хорошее, значит, обязательно мужское? Я никогда не хотела снимать мужские фильмы. Мой феминизм выражается именно в том, что я осознанно делала фильмы с точки зрения женщины. А это совсем другое восприятие, чем у мужчины. - В чем разница? - В отношении к жизни. Вообще, я очень высоко ставлю женщин. Мне кажется, что женщина менее подвержена сиюминутным устремлениям, карьеризму. Она больше занята экзистенциальными вопросами и генетически более чувствительна. Исключения всегда есть, но я говорю – в принципе. - А ведь все упирается в то, какое место в жизни женщины занимает работа. - Вот именно. И «Несколько интервью…» об этом. Не о том, что кто-то не хочет, чтобы женщина работала – такого в Грузии действительно не было, в этом смысле была полная свобода. Но если для мужчины считается само собой разумеющимся отдавать всего себя своей работе, то женщине это не разрешается. Такое понимание живо и сегодня. Просто в силу того, как мы жили, в каких условиях развивалось наше государство. Ведь о демократии мы знали только понаслышке. Если наше общество будет развиваться действительно в сторону утверждения личной свободы, то и отношение к женщине станет цивилизованным. - Почему для вас такое важное значение имеет политика? - Я никогда не была вне политики, точнее – вне общественных интересов. Как вы понимаете, в СССР, чтобы заниматься политикой, надо было или состоять в номенклатуре, или быть диссидентом. Я не была ни тем, ни другим, я занималась своим делом. Вообще мы всю жизнь ощущали противостояние личности и системы, которая не просто угнетала – уничтожала людей. И общественные интересы у меня всегда стояли на первом плане. Но настоящий перелом произошел 9 апреля 1989 года. Это был момент истины. В ту ночь мы с дочкой были на проспекте Руставели, на наших глазах убили людей... В официальных источниках сообщили, что люди погибли в давке. Через несколько дней после этого на Международном кинофестивале в Оберхаузене, где я возглавляла жюри, я созвала пресс-конференцию, показала видеозаписи. Для меня было важно, чтобы на Западе поняли, что произошло в Тбилиси на самом деле. Очень значимой была встреча в Доме кино в Москве. Спустя 10 дней после событий 9 апреля Эльдар Шенгелая, Резо Табукашвили, я, еще несколько человек устроили большую пресс-конференцию, рассказали обо всем. Для всей кинематографической элиты это стало шоком. Я помню, как у Эльдара Рязанова, сидевшего в первом ряду, по лицу текли слезы... После этого заниматься чем-то другим для меня стало просто невозможно. И я ушла в политику. - Русская культура занимает в вашей жизни особое место – вы окончили мастерскую Сергея Герасимова и Тамары Макаровой во ВГИКе, переводите русскую поэзию… Как совместить историю русско-грузинских отношений с тем негативом, который накопился сегодня? - Вопрос, который причиняет мне боль... Очень горько, что мы потеряли русский язык. Это большая утрата. Мои старшие внуки говорят по-русски, а младшие уже нет. Но я должна вам сказать, что и сегодня всем своим существом противостою российской политике, потому что это та же советская, имперская политика, которая не может быть приемлемой для нормального человека. Но в России есть то, ради чего стоит жить. Хотя бы ради строчек Пушкина «На холмах Грузии лежит ночная мгла», сказанных с такой любовью. Ради Пастернака, который писал о Грузии, как никто другой... Бродский говорил: «Грузия – это страна, культура которой меня в какой-то степени сформировала». А как Белла Ахмадулина написала о Пастернаке! «Он утверждал: - Между теплиц/ и льдин, чуть-чуть южнее рая,/ на детской дудочке играя,/ живет вселенная вторая/ и называется – Тифлис». Это не придуманное, это все настоящее. Ахматову и Пастернака я знала лично – они были друзьями моей тети, и эти отношения были гораздо больше, чем просто дружба. Я всегда говорила, что только в России писали о Грузии так, как это делали Пушкин и все русские поэты. И именно эта страна сейчас нам противостоит. - Есть такое выражение – маленькие ошибки большой страны всегда больше, чем большие ошибки маленькой. - Аксиома. Перед презентацией сборника моих переводов «Русская поэзия» я даже сомневалась, подходящее ли сейчас время? А потом поняла – не надо поддаваться сиюминутным политическим настроениям. Ведь суть не в этом, а в том, что русские поэты сами были жертвами тоталитарной системы и всегда ей противостояли. Поэтому именно сейчас и надо об этом говорить. Великая поэзия – это то, что нас по-настоящему связывает. - Может быть, все еще наладится? - Это произойдет совершенно естественным образом, когда Россия и Грузия станут действительно демократическими, европейски цивилизованными странами. Как говорил Черчилль, демократия – это система, лучше которой пока никто не придумал. Естественно, при демократии гораздо труднее жить, а тем более – править. Но ничего лучше на свете нет. Мы должны по-настоящему осознать, что такое свобода. Есть знаменитая французская притча. Один человек разбил нос другому. Когда его вызвали в суд, он сказал: «Я свободен махать руками». На что судья ответил: «Ваша свобода махать руками заканчивается там, где начинается чужой нос». - А что вы думаете о толерантности? Вы много лет проработали в Европе, и знаете не понаслышке, что, например, в Париже столько иммигрантов, что французов уже не видно. - Почему-то грузины реагируют на это особенно остро. А цивилизованные французы относятся к этому спокойно. И лично у меня нет неприятия. Ситуация действительно такова, что идешь по Елисейским полям и видишь всех, кроме французов. Но я не думаю, что французской культуре что-то угрожает. Знаете, в большом теннисе мне больше всего нравятся сестры Вильямс, и по сравнению с ними усредненный европейский тип мне ничего не говорит. Они такие самобытные, с такой грацией... А мы не могли простить французам, что у них первым футболистом был Зидан. И Зидан, и Янник Ноа всегда были самыми любимыми французами. В понимании французов если человек гражданин Франции, значит, он француз. Мы пока очень далеки от такого понимания. И нам еще долго до него идти. Один из мифов о Грузии состоит в том, что мы всегда были очень толерантны. Да, я показываю моим зарубежным друзьям тбилисскую площадь, на которой стоят грузинский Сионский собор, армянская кафедральная церковь Сурб Геворг, синагога и мечеть. Был в нашей истории период подлинной толерантности – при царе Давид Строителе, который был прагматик и гуманист одновременно и понимал, что сила государства в том, чтобы другие народы стремились к нам, мы могли бы их принять и сделать своими гражданами. Мы к этому не пришли. Мы не можем назвать человека грузином, если он не генетический грузин. А это большой минус. - Вы не раз принимали участие в форумах ЮНЕСКО «Старей, оставаясь молодым». Я уверена, что все задают вам этот вопрос, но все же – в чем секрет вашей молодости? - Думаю, в любопытстве, интересе к окружающему миру. Пока тебе все интересно, ты молод. - Как говорят в кино, должен глаз гореть? - Вот именно. А еще – я играю в большой теннис. Вот и все секреты. Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ | |||||||
|
|||||||
