В первые дни октября 1916 года концертный зал Тифлисского музыкального училища был переполнен. Но на этот раз почтенную публику привлекла сюда не музыка, а литература – в столицу Грузии в первый (и, как оказалось, в последний) раз приехал знаменитый русский писатель Александр Куприн. Для многих его, как сказали бы сейчас, турне по Кавказу и Закавказью оказалось неожиданным – в российских газетах не раз сообщалось, что Куприн собирается поехать на германский фронт военным корреспондентом. Однако в 1916-м его здоровье ухудшилось и он уехал в Гатчину. Именно там в его доме появился родившийся в грузинском городе Озургети и процветающий в столичном Санкт-Петербурге Федор Долидзе – известный в начале прошлого века театральный антрепренер и организатор литературных вечеров. Так что, оглядываясь на то, как Куприн оказался в тбилисских стенах, стоит приглядеться к сверхинициативному человеку, сумевшему подвигнуть писателя на эту поездку. Ведь этим самым господин Долидзе не только познакомил Александра Ивановича с экзотическим для россиянина краем, но и открыл еще одну интереснейшую страницу в связях русской и грузинской культур.
Федор Евсеевич (на грузинском его отчество звучит как Иасеевич) пришел в литературную среду из… Тифлисского паровозного депо, где работал на весьма прозаической должности помощника машиниста. Но тяга к просвещению у него была такова, что он не только самообразовывался, но и втягивал в это дело сослуживцев. Со временем его просветительство расширяется, и в 1908-м он организует «Народное музыкальное товарищество», под эгидой которого проводятся всевозможные спектакли и концерты. Проходят еще три года, и Долидзе – уже в Петербурге, где разворачивается вовсю – организует вечера знаменитостей и, естественно, заводит с ними дружбу. Впрочем, послушаем самих поэтов.
Сергей Есенин: «У вас на плечах хорошая голова, Долидзе!» Валерий Брюсов: «Собираюсь гораздо шире пропагандировать поэзию разных направлений, как с эстрады нашего клуба, так и на открытых вечерах в Политехническом музее, в консерватории и т.д. Для организации вечеров у нас есть в правлении Федор Евсеевич Долидзе». Вадим Шершеневич: «Это был при литературе состоявший человек, который после революции начал работать сразу новыми методами. Он не был похож на антрепренера или импресарио. Наоборот, он всегда был только «устроителем». Вечер шел под какой-нибудь веской и солидной маркой авторитетной организации». Рюрик Ивнев: «Он не любил сомнительных дел. Его гибкий и подвижный ум рыскал в поисках законных способов обогащения… Федор Долидзе устраивал литературные вечера и концерты с участием поэтов различных течений и школ, доходы от которых поступали в издательство. Мирное здание Политехнического музея волей импресарио Долидзе превратилось на несколько часов в странную крепость, толстые стены которой были подвергнуты штурму бурного людского потока». Матвей Ройзман: «…Он стал разъезжать по нашей стране с распевающим свои поэзы Игорем Северянином. Если этот поэт завоевал себе имя, то этим он обязан Ф.Е. Долидзе». Вот так, ни больше, ни меньше!
А ведь среди «подопечных» Долидзе были еще и Корней Чуковский, и художник Гергий Якулов и многие другие знаменитости. Причем, влияние его в непростой богемной среде таково, что именно он в августе 1919-го собирает литераторов, недовольных влиянием имажинистов в Президиуме Всероссийского союза поэтов и добивается проведения общего собрания правления.
Ну, а в 1916 году кипящий замыслами и энергией Долидзе появляется в Гатчине перед своим хорошим знакомым Куприным. И как бы ни был Александр Иванович настроен против публичных выступлений, он не может устоять перед напором Федора Евсеевича. Тот напоминает, что писатель сам не раз говорил ему о желании побывать в Грузии, заманивает посещением пушкинских мест, обещает переполненные залы слушателей. Среди веских причин вполне мог быть и такой аргумент, как знаменитые грузинские вина – поднять стакан-другой с приятными ему людьми Куприн, прямо скажем, любил. Вот и принимается, в конце концов, решение ехать всей семьей.
По дороге в Грузию – выступления на Северном Кавказе. Они организованы, конечно же? Долидзе, и проходят «на ура» в Кисловодске, Пятигорске, Ессентуках, Владикавказе. Первое из них – о драмах Пушкина – сопровождается выступлением знаменитого актера Мамонта Дальского. Его респектабельный вид полностью соответствует представлениям курортной публики о знаменитостях. А о том, как выглядел Куприн, одевавшийся «весьма небрежно, в чем была доля кокетства», можно судить по стихам, в которых некая Зоя Мерцалова высмеивает в газете «Кавказский край» мещанские мнения о писателях. Нам стоит прочесть несколько строк, чтобы увидеть портрет Александра Ивановича того времени: «Светит солнце ярко,/ Блекнет цвет куртин./ По аллее парка/ Шествует Куприн./… Нос утрет Парижу/ Русский беллетрист!/ А Куприн, я вижу,/ Вовсе неказист:/ Нет манер маркиза,/ Не видать волос,/ Вроде он киргиза/ Где-то в степи рос». Но шутки – шутками, а окончательное название для своих лекций Куприн никак не может подобрать. То «Этапы развития русской литературы с 1812 года до наших дней», то «Этапы русской литературы от Пушкина до Чехова, от Чехова до наших дней» и, наконец, сокращение слишком обширной темы – просто «Судьба русской литературы».
С этой-то лекцией Куприн и отправляется из Владикавказа в Тифлис в открытой коляске и по дороге все время читает наизусть стихи Пушкина и Лермонтова, иллюстрируемые видами Военно-Грузинской дороги. А когда темнеет, он получает возможность убедиться, что популярен не только среди тех, кто разъезжает по престижным курортам. Караульные на Крестовом перевале не хотят пускать путников в свои помещения, но появляется их позевывающий начальник, узнает фамилию проезжего и, по словам дочери писателя Ксении, свершается чудо: « – Тот самый Куприн, который написал «Поединок»? Что же вы раньше молчали? – И нам оказали самый радушный прием. Каждый солдат старался сделать нам что-нибудь приятное… Известность Куприна дошла каким-то образом до этого затерянного уголка, до полуграмотных и даже неграмотных солдат. До сих пор меня поражает и волнует популярность отца среди простых людей. На другое утро нас провожали, как самых близких друзей».
На следующий день, 27 сентября, Куприны уже в Тифлисе, и Долидзе поселяет их в доме композитора Генсиорского, на дочери которого был женат. О том, что это – правильный выбор, свидетельствует Ксения Куприна: «В семье Генсиорского было несколько дочерей, и дом был полон молодого веселья. Отец много времени проводил там. Девушки наперебой старались угодить ему – готовили любимые грузинские блюда и всячески баловали его». Но когда появляется известный писатель, жди и появления писателей начинающих, стремящихся подсунуть мэтру свои произведения. Тифлис в этом плане не был исключением, однако Куприн «всегда внимательно к ним относился и помогал кому советами, кому материально, чем мог». Но, при этом, сегодняшние защитники гендерного равенства резко осудят его – «писательниц же он недолюбливал; почему-то совсем не верил, что женщины могут писать, и называл их творчество «женским рукодельем».
Между тем, количество пишущих в грузинской столице во все времена зашкаливает, и вот уже в доме Генсиорских можно видеть, как Куприн «иногда… не выдерживал натиска молодых «гениев», и чтение рукописей доводило его до исступления». Вот, прямо во время обеда, врывается очередной молодой человек «с подозрительным свертком в руке», и Куприн, моментально обвязав голову салфеткой, жалобно заявляет: «Я болен, очень болен...» Правда, долго отфутболивать графоманов он не может, и на следующий день чтение их рукописей продолжается – общая атмосфера этой семьи действует благотворно... А кроме того, русский гость отлично чувствует себя и в домах тех, кого знал еще до приезда в Грузию. Это, в первую очередь, звезда грузинской сцены Васо Абашидзе, поражавший своими мастерством писателя, который и сам был неплохим актером. И еще – литературный критик Нико Накашидзе, с ним Куприна сблизила любовь к творчеству Льва Толстого. Но к самой приятной встрече он готовился заранее – одновременно с ним в Тифлис приехал из Ташкента любимый друг, знаменитый борец Иван Заикин.
В наше время термин «цирковая борьба» многим ничего не говорит. А в начале ХХ века это было любимое зрелище миллионов людей. Многочисленные борцовские чемпионаты проводись на цирковых аренах, превратившись в программные номера. Их участники переезжали из города в город, получали огромные гонорары, и популярность их можно сравнить со славой нынешних футбольных звезд. Одним из таких героев и был Иван Заикин, двукратный чемпион мира. Куприн, беззаветно любивший спорт и замечательно описавший борцовскую жизнь в рассказе «В цирке», дружил с ним до последних лет своей жизни. И именно Александр Иванович убедил атлета, поднимавшего тяжеленные гири, рвавшего цепи и гнувшего на шее стальные балки, перейти на классическую борьбу. А на одном из старых фотоснимков можно увидеть, как Заикин держит на руках двух далеко не щуплых мужчин, один из которых – Куприн. Так что, излишне говорить, сколь радуются оба встрече в Тифлисе.
Они видятся в первый же вечер по приезде писателя, конечно же, в цирке, куда Куприн отправляется вместе с семьей. Цирк находился в конце Головинского (ныне – Руставели) проспекта, в районе, который тбилисцы по сей день зовут «Земмель». Публику, переполнившую зал в ожидании начала турнира, извещают о присутствии знаменитого литератора и, под аплодисменты, приглашают в почетное жюри. Завершается все очередной победой Заикина и грандиозным банкетом, который на следующий день артисты устраивают в честь Куприна.
Писатель вообще проводит у друга большинство тифлисских вечеров. А тот остановился «вблизи цирка у пожилого немца-столяра, недалеко от реки Куры». Помещение – не самое шикарное: «полуподвал во дворе, в который можно было попасть, поднявшись на семь-восемь ступенек; пройти площадку и спуститься на семь-восемь ступенек». По словам жены Заикина, ступени эти «были широкими, длинными и заменяли диваны и стулья». И именно на них ежевечерне, «по четыре-пять человек в ряд, держа на коленях тарелки», рассаживаются многочисленные гости – хлебосольный борец приглашает к себе и на обеды, и на чаепития после представлений в цирке. «Александр Иванович часто приходил и включался в цирковые разговоры, - уточняет Павлина Заикина. - Было очень весело. Казалось, что мы сидим где-то на пристани и ждем парохода. А Александр Иванович возьмет записную книжку и все считает, сколько раз я поднимаюсь и спускаюсь по ступенькам».
Куприн с Заикиным вместе гуляют по городу, экскурсоводом у них, естественно, Федор Долидзе. Но какой же Тифлис без шумной уличной драки и без глазеющих на нее зевак! Именно это и видят друзья на одной из улиц. Но когда Куприн, не боящийся никаких потасовок, начинает рваться в гущу народа, чтобы поглядеть на дерущихся, Заикин, без лишних слов, вытаскивает его из толпы и почти насильно уводит прочь. Долидзе в удивлении: «Неужели вы, сильнейший борец и чемпион мира, боитесь какой-то драки?» Ответ прост и ясен: «Я силен на ковре во время борьбы. А тут всякий мальчишка может пырнуть ножом, и твоя сила останется ни при чем».
Но все это, так сказать, обрамление главного, того, ради чего писатель приехал в Грузию. Ему надо прочесть две солидные лекции – не самое любимое им дело. Это подтверждает и еще один старый знакомый, встреченный им в столице Грузии – поэт Василий Каменский: «Я был изумлен: Куприн никогда не читал лекций, никогда не гастролировал». Александр Иванович и его приглашает на свое любимое борцовское соревнование. Оба избираются в жюри состязания и там, сидя за столиком, Куприн, со слов Каменского, сомневается: «Судьба русской литературы очень загадочна... Что я буду читать? Не знаю. Если сказать, что в Петрограде ждут революцию – меня арестуют. Черт его знает, что вообще происходит в России. Николай, говорят, пьянствует с горя: скоро ему крышка, честное слово».
В ночь перед лекцией, проходя по Михайловской улице, сегодняшнему проспекту Агмашенебели, Куприн и Каменский видят в подвальном этаже одного из домов панихиду по полунищей старушке. И, подойдя к гробу незнакомой женщины, Александр Иванович произносит импровизированную речь: «Прости, дорогая сестра, нас, несчастных бродяг, русских писателей, шляющихся по ночам нашей бездомной действительности. Не суди нас, бесправных и потерянных. Ты кончила жизнь в бедном подвале. Ну что ж? Не лучше кончим и мы, одинокие скитальцы по дорогам литературным, по дорогам загадочным. Что нас ждет? Не все ли равно. В жестокое время крови мы об этом не думаем. У каждого свой короткий путь, и все мы бродим вразброд, но путь к смерти – один, и на этом пути мы встретимся. Прости». Подобные мысли не покидают его и на улице: «Ну, ладно... Ну, мы – именитые писатели, а она – старушка из подвала. Но, по существу, разницы, брат, никакой. Все на свете очень условно. Когда я был в Ясной Поляне у Толстого, меня поразил великий старик мужицкой простотой обыкновенного человека земли. Ах, как он говорил о жизни и смерти. Нет, этого нам не передать. Мы не такие, мы не умеем быть такими. Мы заняты художественной литературой и думаем, что это очень важно... Скучно, брат, очень скучно так думать... Не мудро...»
Похоже, что с таким настроением Куприн выходит и на сцену музыкального училища 1 октября. Приветствуют его горячо, но он долгое время не начинает. И после значительной паузы заявляет: «Вы пришли слушать серьезную лекцию, но я лекций никогда не читал. Это не моя специальность. Я могу только рассказать попросту... Прошу не взыскать... Как умею... Но никакой лекции не ждите, лекции не будет». В зале смятение: «А «Судьба русской литературы»?.. А на афише написано...» Куприн тяжело вздыхает: «Вас интересует судьба? Но судьба совсем не в лекции. Вот в первом ряду сидит мой друг Вася Каменский; он может читать лекции, а я не могу. Ну, ничего... Я вам все же кое-что расскажу... Свои воспоминания о Льве Толстом, о Чехове, о Горьком».
Каменский поддерживает его: «Поймите, что Александр Иванович желает рассказать именно о судьбе русской литературы, но не в форме научной лекции, а в плане беседы. Это интереснее сухой лекции». Куприн добавляет: «Вот в том и судьба литературы, что она мало кому понятна. В разные времена ее разумели по-разному. Толстой, например, отказался от художественной литературы, а Толстой был мудрец. В наши смутные дни эта судьба стала жалкой, несчастной... Никто не знает, что произойдет завтра... И вся судьба переменится... Придет другая жизнь...» И начинается блестящий рассказ о встречах с великими писателями. Ему есть, что рассказать, поэтому неловкость ситуации сглажена и после перерыва на сцену вносят огромную корзину цветов. От борцов-участников циркового чемпионата.
На следующий день выступление Куприна предусмотрительно анонсируется уже не как лекция, а как беседа. И беседа эта удается, писатель говорит об очень актуальном – о поэтах-футуристах, которых критики разносят в пух и прах. Он выступает против огульного охаивания этого литературного течения и утверждает, что в нем есть настоящие таланты – такие, как Маяковский и Каменский. Под конец выступления – традиционная просьба из зала: рассказать о себе. Выступающий ограничивается нескольким словами: «На Куприне по многим причинам не могу долго останавливаться. Скажу только, что отсутствие общего образования и систематической работы над собой составляют недостатки этого писателя. Но в своей бурной молодости он видел многое, побывал везде... и потому его произведения представляют справочник российского бродяжничества». В подтверждение этих слов он читает рассказ «Как я был актером».
Дочь писателя признает, что «тифлисские газеты оценили выступления Куприна неоднозначно, наряду с доброжелательными отзывами, были и весьма критические». Что ж, это понятно: кое-кто, а тем более литературные критики, ожидали увидеть этакого мэтра, читающего научную лекцию. Но в целом взыскательная тифлисская публика осталась довольна тем, как нестандартно выступил именитый гость.
Ну, а сам он, покончив с лекциями, решает еще пожить в Тифлисе – чтобы получше с ним познакомиться. «Он жадно впитывал колорит людей и природы, запахи маленьких духанов и лавочек, торговавших сафьяном», - вспоминает его дочь. Ну, а самое незабываемое впечатление, конечно же, - легендарные серные бани. В этом Куприн ничем не отличается от других русских литераторов, воспевших тбилисское чудо. Много лет он «смешно и живо» рассказывал о тифлисских банях. Да так рассказывал, что Ксения Куприна делает вывод: «Как видно, с пушкинских времен они совсем не переменились. На отца вдруг наскочил голый, худой, проворный старик, стал его мять коленками, топтать, бить, танцевать на нем, ни на минуту не прекращая, несмотря на все мольбы. Старик не понимал по-русски или решил не понимать. Сначала было больно и очень неприятно, но, выйдя из бани, отец почувствовал себя так легко, что много раз потом возвращался к своему мучителю».
А еще остались памятными два застолья – отличающиеся друг от друга, но очень характерные для Тифлиса того времени. Одно, так сказать, простонародное – в запомнившемся многим российским литераторам духане «Симпатия» возле Эриванской площади (теперь – площадь Свободы). Желчный Каменский утверждает, что когда там появились Куприн и цирковые борцы во главе с Заикиным, этот духан «извергался вулканическим пиром: все столы соединились в один, все горели в речах, в лезгинке, в «сазандари». Грузины стреляли в потолок. «Судьба русской литературы» пировала бесшабашно».
Второе, изысканное застолье – обед в семье Долидзе, устроенный перед отъездом Куприных. На нем даже звучит… цитра – на столь редком для обедов инструменте играет лично композитор Генсиорский. «Было много приглашенных, произносились тосты, исполнялись грузинские песни… Отец экспромтом написал стихи Софье Евсеевне Долидзе», - вспоминает Кснения. Поскольку Александр Иванович не так уж часто «грешил» стихотворениями, интересно прочесть даже это – шутливое, вдохновленное грузинской красавицей, сестрой знаменитого антрепренера:
Ты недоступна и горда,
Тебе любви моей не надо.
Зачем же говорят мне «Да!»
И яркость губ, и томность взгляда.
Но ты замедлила ответ,
Еще минута колебанья...
И упоительное «Нет!»
Потонет в пламени лобзанья.
Такое кипение страстей восхищает всех присутствующих, а господин Генсиорский, отложив цитру, даже обещает положить этот стих на музыку.
На следующий день, 11 октября, Куприн отправляется читать лекцию в Баку. Федор Долидзе задерживается в Тифлисе, и писателя сопровождает его племянник Виктор, молодой композитор которому через три года предстоит прославиться первой грузинской комической оперой «Кето и Котэ».
Тифлис, в котором он пробыл всего две недели, Александр Иванович запомнил навсегда. Взглянем на писателя еще раз – уже во Франции, где он живет в эмиграции и известен французам лишь как отец Киссы Куприной. Таков псевдоним легенды Парижа, самой красивой манекенщицы Модного доме Поля Пуаре, подруги еще малоизвестной Эдит Пиаф, звезды французского кинематографа, которой стала девочка Ксения, побывавшая в 1916-м в Грузии. И вот впечатление Куприна о Гаскони: «Когда, сидя на веранде, я вижу вокруг себя эти загорелые лица, жесткие черные усы, выразительные глаза, большие серьезные носы и слышу непонятный мне местный говор, я воображаю себя в садике тифлисского духана». Вот уж, воистину, через годы, через расстоянья…
Владимир ГОЛОВИН
|
