Он сыграл около пятидесяти ролей в кино и почти шестьдесят – в театре. У него не было конкретного амплуа, за искусство перевоплощения в самые различные образы ему дали имя «Великий лицедей». Жена актера считала лучшей его ролью Монахова в горьковских «Варварах», сетуя, что «она, как и многие другие удачи, не сохранилась в записи». Зато есть запись спектакля, где он сыграл свою знаменитейшую роль, которая ввела его в историю мирового театра, восхищая людей во всех концах планеты – роль мерина Холстомера. Ну, а в первом своем профессиональном театре он был любимцем зрителей в образе… Бабы-яги. Сыграна она была в Тбилиси, став, как и толстовский конь, знаковой в театральной судьбе Евгения Лебедева. Искрометный на сцене, в жизни он был «человеком в себе», довольно замкнутым и немногословным. И это легко понять: до того, как Тбилиси одарил его полноценным дебютом на сцене, жизнь преподносила Евгению Алексеевичу такое, что не приснится иному драматургу.
Родившийся в год Октябрьского переворота, он был сыном дьякона Иоанно-Богословской церкви в небольшом приволжском городе Балаково. «Я родился ночью. С первым словом «мама» во рту у меня был крест, я сосал его вместо соски… Первое, что увидел, кроме лиц отца и матери, – крестное благословение. Первое, что запомнил: «Бог накажет». До двенадцати лет я узнал все грехи, за которые он меня накажет…» Он был еще совсем маленьким, когда театр впервые вошел в его жизнь, ассоциировавшись с… набожным бытом семьи: «Дома я играл в церковь: я – священник, а сестры и брат – молящиеся… Мама меня водила в театр в Балакове, где бывали гастролеры. Помню спектакль – заговор, свечи в темноте... Оркестр в антракте, стуки молотков на сцене – все загадка. Я не знал, что такое артисты. Вроде он умер, а потом выходит кланяться. В церкви в Страстную неделю тоже было необычно. Церковь в чем-то походила на театр. Или театр – на церковь. Все одевались чисто, все было торжественно…»
Но затем не Бог, а советская власть угрожает Лебедевым наказанием за их единственный «грех»: глава семьи – священник, а значит, «чуждый элемент», и вместе с близкими подлежит «чистке». Так что, приходится уехать и скитаться по Саратовскому побережью Волги, сменив пять городов и поселков. С сыном священник поступает  весьма дальновидно – в 1927-м отправляет к бабушке и дедушке в Самару. Там мальчик учится в школе, носящей громкое имя Чапаева, поступает в ФЗУ, по окончании которого его ждет «карьера» слесаря-лекальщика. Но в Жене оживают впечатления детства, и он увлекается самодеятельностью – поет в хоре, записывается в драмкружок. Свое происхождение скрывает, заявляя, что родители умерли от голода, становится пионером, затем – комсомольцем, не чуждым общественной деятельности.
Дебют в драмкружке приносит неожиданный успех, и парня принимают в самарский ТРАМ – Театр рабочей молодежи, ставший первой из его театральных школ. Этот коллектив на виду у всех – над ним шефствуют знаменитые на всю страну московские артисты Василий Меркурьев, Юрий Толубеев и другие. Лебедев с радостью берется за любые роли, приходит признание зрителей, а значит, появляются и завистники. В «органы» уходит донос о семейном происхождении Евгения. О том, что происходит после, – его невеселые воспоминания: «У нас в театре работает поповский сын». Это в ТРАМе-то! ЧП! Я стою в репетиционном зале, вокруг меня мои бывшие товарищи. Теперь я им не товарищ, а злостный враг. Меня пригвоздили к позорному столбу. Кричали, ярлыки всякие клеили. Заявляли, что таким, как я, не место в театре, и не только в театре, но и в обществе… Я стоял и плакал, мне было шестнадцать лет».
Естественно, от «затаившегося классового врага» отворачиваются коллеги по сцене, над ним нависает угроза ссылки в трудовой лагерь. И тут делает свое дело благотворное влияние театра: один из чекистов, ставший заядлым театралом, советует талантливому пареньку уехать, лучше всего в Москву – в ней легче затеряться. И шестнадцатилетний Лебедев бежит в столицу. Там он голодает, не имеет крыши над головой, но зато поступает в студию при Театре Красной Армии. Одновременно с учебой работает разнорабочим на маслобойном заводе, на стройке, на кондитерской фабрике. И по-прежнему выдает себя за круглого сироту. Из студии он уходит в Учебно-театральный комбинат («Теавуз») имени Луначарского, бывший ЦЕТЕТИС – Центральный техникум театрального искусства. А когда это учебное заведение в очередной раз преобразовывается – в знаменитый ГИТИС, юношу направляют в школу Камерного театра, которым руководит легендарный Александр Таиров.
Хрупкий, «не фактурный», бедно одетый молодой человек чувствует себя неуютно в атмосфере элитного театра. Но работа  в шоколадном цехе фабрики «Красный Октябрь»  несколько помогает окрепнуть, а на Всесоюзном конкурсе художественной самодеятельности работников пищевой промышленности в Харькове нарком этой отрасли Анастас Микоян лично вручает ему приз – коверкотовый костюм. Теперь Евгений чувствует себя своим в стенах Камерного и даже получает в театре должность бутафора. Но тут – очередная реформа: училище объединяют с двумя другими при столичных  театрах, и Лебедев заканчивает уже Московское городское театральное училище.
А что же семья? С родителями он встречается тайно: «С тех пор как я стал врать, ко мне стали хорошо относиться, меня переставали называть «попенком», «кутейником»… Передо мной станция Аркадак. Привокзальный буфет. Я и отец. Мне двадцать лет. Отцу – за шестьдесят. Первый и последний раз я пил с отцом. Он мне сам предложил: «Я хочу с тобой выпить. Я чувствую, что мы больше никогда не увидимся». Я никак не ожидал услышать от него такое. А он смотрел в стопку и говорил, как заклинание, как молитву: «Запомни: никогда не теряй веру. Никогда с ней не расставайся. Что бы ты ни делал, в деле твоем должна быть вера…»
Эта встреча состоялась 20 августа 1937 года, а  через одиннадцать дней приходит телеграмма: «Отец арестован. Мама». Вскоре «берут» и мать. А младшую сестру Евгений сам приводит в… НКВД. «Добрые люди» в Народном комитете просвещения так встретили «поповских детей», что другого выхода не остается:
«Я привез сестру на площадь Дзержинского в Москве и сказал: «Вот девочка, ее нужно устроить в детский дом, у нее родители репрессированы»… До Лубянки были в Наркомпросе. Наркомпрос ответил: «Врагов не устраиваем, кому нужно, тот о них позаботится. Уходите!» И мы ушли. Пришли в женотдел. После моего объяснения председатель закричала: «А, поповские выродки! К нам пришли? Деться некуда? Поездили, покатались на нашей шее? Хватит!» Мы стояли и слушали, как над нами издеваются взрослые мамы и тети. А мы-то надеялись!.. Мы теперь равные, говорил я, такие же, как все. Мы теперь не отвечаем за поступки наших родителей, мы им не выбирали профессий – нас тогда еще не было. В статье нового закона написано, что мы теперь не лишенцы… Я с двенадцати лет сам добываю себе на хлеб, я беспризорник. Я привел вам девочку… ей десять лет. Куда ее? На улицу? Помню, как наступила тишина – и в тишине вдруг голос, спокойный, уверенный, стальной: «На Лубянку! Там ваше место!»
Так сестра оказывается в детском доме. Евгений же, окончив в 1940-м училище, получает направление в Тбилиси. А пространный рассказ о том, что предшествовало этому, я позволил себе, чтобы читателям стало ясно, почему развлекая со сцены молодых жителей грузинской столицы, в быту Евгений Алексеевич был замкнут и невесел. Всю жизнь его преследовало чувство вины: он считал, что жизнь заставила его фактически отречься от родителей.
В Тбилиси Лебедева ждет сцена местного Театра юного зрителя, первого в Закавказье. К приезду актера он носит имя Л.М. Кагановича, причем трудно понять по какой причине: Лазарь Моисеевич имел отношение к чему угодно – к партийному руководству Украиной, к сельскому хозяйству, к транспорту, к нефтяной  промышленности – но только не к театру. Впрочем, Тбилисскому ТЮЗу вообще «везло» с названиями, в первые годы своего существования он был связан с аббревиатурой, режущей глаз не меньше, чем уже виденные нами выше – носил имя Первого Закслета юных пионеров. Хотя эти чисто советские заморочки на его деятельности не отразились. Под руководством замечательного режиссера Николая Маршака этот театр стал очень популярным в городе.
Лебедев великолепно вписывается в труппу, хоть и признается позже, что к работе отнесся по-особому: «В театральной школе говорили, что я занудный. Режиссеру будет с тобой трудно – так мне говорили. Когда приехал в Тбилиси, в ТЮЗе у Маршака начал репетировать, артисты уже играют, а я – читаю. Идет процесс накопления – и вдруг открывается человек». Так открываются для него царь Теймураз, герои Шиллера, Островского, Фонвизина, Павел Корчагин, молодогвардеец Сергей Тюленин… А поскольку театр рассчитан и на малышей, в репертуаре актера и Гекльберри Финн, и Иванушка-дурачок, и пудель Артемон. Как видим, диапазон ролей огромен.
А ведь была еще и ставшая легендарной роль Бабы-Яги в сказке «Василиса Прекрасная». Полная импровизации, озорства, перевоплощения, она полюбилась и  зрителям, и самому актеру. Полюбилась так, что Лебедев не только повторил этот образ, играя в 1951-м Ведьму в аксаковском «Аленьком цветочке» на сцене Ленинградского театра имени Ленинского комсомола. Эксцентричная сказочная нечисть стала концертным номером, много лет исполнявшимся Евгением Алексеевичем на эстраде, причем часто он гротескно перевоплощался в нее без всякого грима. Более того, актер признавался: получив в ленинградском БДТ роль Холстомера, он был абсолютно уверен, что сможет сыграть лошадь, потому что уже играл Бабу-Ягу. Не случайно в питерском кабинете Евгения Алексеевича до конца его жизни на подоконнике стояла Баба-Яга в ступе. Впрочем, его жена Натела считала важной еще одну тюзовскую роль, подчеркивая, что «в Тбилиси была работа «пудель Артемон», которая предвосхитила Холстомера».
В общем, можно с полным основанием сказать: каждая его роль в тбилисском ТЮЗе становится событием. Но не для всех: «Однажды приехала сестра. Из госпиталя, после контузии на фронте, в морской форме – маленькая толстенькая морячка. Я посадил ее в зрительный зал, хотел показать свои успехи на сцене. В середине репетиции она вдруг встала и закричала: «Чем вы занимаетесь?! Напустить бы на вас всю нашу полундру! Там люди гибнут! Война! А вы сказочки играете! Собаку изображаешь?! Этого вашего толстого режиссера на один бы денек к нам под Новороссийск! И тебя бы вместе с ним!»… Сестра вернула нас из сказочного мира в реальность. Что такое мы с нашим театром, с нашими спектаклями? Спорим об искусстве, о своей профессии, о задачах, кусках, сквозных действиях, о методах работы… Идет война! Потом, когда репетиция закончилась, сестра мне сказала: «Нам в госпитале кино показывали, я все ждала, тебя искала. Все знают, что у меня брат артист. Артист! Ха-ха! Собак играет! Я, конечно, об этом никому не скажу. Засмеют…»
Что ж, фронтовичку можно понять, но в этом случае она, наверное, не права. В военные годы в тылу многие делали для победы то, что умели лучше всего, и к актеру Лебедеву  это относится в первую очередь. Вместе с артистами своего театра он выступал с концертами в воинских частях, в госпиталях, и именно в Тбилиси был награжден медалями «За оборону Кавказа» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Но были, конечно же, и прямо противоположные случаи, один из которых особо врезался в память Евгения. Однажды директор театра отменяет субботнюю репетицию из-за того, что ему позвонил «сам» и приказал вместо нее провести «очень важный, очень ответственный» концерт. Далее слово – Лебедеву:
«Директор волновался. Его волнение передалось нам. «Сам» – это начальник Закавказской железной дороги. Мы подчиняемся ему. Наш театр – «железнодорожный»… Приехали на дачу к «самому». Сидим ждем. Солнце печет, жарко. Пахнет чем-то сдобным, чем-то печеным. Здесь, на этой даче, нет войны. Здесь пахнет кухней совсем другого времени… Наконец на террасу въехала коляска – такая, как в госпиталях. В ней сидел огромный черный парень с переломанной ногой. «Познакомьтесь. Гиви. А это артисты, они пришли к нам в гости, навестить тебя». – «От имени театра, от имени работников искусств, от имени присутствующих здесь артистов мы рады приветствовать вас, дорогой наш Гиви, и пожелать вам скорейшего выздоровления!» Гиви сидит в окружении трех женщин, в белой рубашке с расстегнутым воротником. Здоровая нога прикрыта пледом, больная торчит вперед, показывая нам свою подошву. Герой войны! «Спасибо», – сказал нам Гиви, когда концерт кончился. Его увезли. А нас посадили в машину и отвезли обратно в театр. «Он что же, был на фронте? Ранен? Герой?» – «Нет, – ответил нам директор, – попал в аварию, где-то кутил с друзьями». – «Как?!» – «Так». От имени Закавказской железной дороги каждому принимавшему участие в концерте была объявлена благодарность с занесением в личное дело».
Таково неприглядное закулисье войны. А на авансцене тех драматических лет Театр юного зрителя сводит Евгения с режиссером русского драматического театра имени Грибоедова, бывшим тюзовцем Георгием Товстоноговым. Сводит, как потом оказалось, на всю жизнь. Одному из своих ведущих актеров ТЮЗ снимает комнату в квартире Товстоноговых, находившейся от него, как говорится, в двух шагах. «…У нас с Гогой репрессировали отца, жили мы довольно сложно, поэтому было очень кстати, что ТЮЗ снял у нас для Лебедева комнату, – вспоминала сестра режиссера Натела. – Евгений Алексеевич очень дружил с моей мамой…»
Товстоногов  помогает ставшему другом жильцу начать преподавание актерского мастерства на своем курсе в Грузинском театральном институте, стать руководителем драмкружка в 16-й женской школе, попробовать себя в режиссуре. Казалось бы, жизнь налажена, но волжанин Лебедев тоскует по России, в гримерке у него даже хранится спичечный коробок с  землей, привезенной по его просьбе из Москвы. Он ходит по разным инстанциям, начинают накаляться отношения в театре, но кто отпустит талантливого артиста? И тут – неожиданный вызов к начальнику районной милиции. Оказывается, в паспорте актера слишком много штампов о временных прописках. То, что происходило потом, могло бы стать комическим сюжетом о «бдительности» и «принципиальности» советской милиции, если бы не было печальной действительностью.
«Начальник раскрыл мой паспорт, стал искать последнюю прописку, – вспоминал Евгений Алексеевич. – От каждой перевернутой страницы глаза начальника раскрывались все больше и больше. Каждая страница паспорта была пропечатана временной пропиской. За девять лет моей жизни в Тбилиси я поменял много комнат, всюду проживал временно, всюду временная прописка, постоянной жилплощади нет, есть только постоянная печать с временной пропиской. Ее в паспорте ставили, как попало и куда попало. Даже вкладыш, вставленный во время войны, и тот был весь в печатях. «Ты где живешь? – взволнованно и угрожающе спрашивает начальник, – Как ты сюда попал?» – «Меня командировали…» –  «Кто тебя командировал? Кто? Кому ты здесь нужен? Зачем ты здесь нужен?..  Чтобы в двадцать четыре часа тебя больше не было в Тбилиси, понял?»
Актеру только этого и нужно. И он просит лишь наложить соответствующую резолюцию, потому что его никто не отпускает – ни театр, ни Центральный комитет партии. Услышав святое упоминание о высшей партийной инстанции, милицейский чин  делает резкий разворот на 180 градусов: «Погоди, генацвале… погоди… не волнуйся. Зачем волноваться? Не отпускают тебя? Да? Правильно делают. Почему ты стоишь? Садись. Садись, дорогой. Куда ты поедешь? Зачем? Говорят, там хорошо, где нас нет. Это ваша, русская пословица, она же и наша. Ты хороший артист… Такой хороший артист… и такой плохой паспорт. Нэхорошо. Чем тебе здесь плохо? Комнату дали, работаешь в театре, хороший артист, паспорт мы тебе поменяем… живи! Работай! Твори! Ты творческий человек! Ты служишь для народа. Ты нужен народу!» Резюме Лебедева: «Мне поменяли паспорт, меня прописали, у меня осталась одна печать и чистый паспорт».
Из Тбилиси он все-таки уехал. В 1949-м. Конечно же, в Москву. Окончательно осознав, что его творческий потенциал выше требований, предъявляемых в детском театре. И вся его дальнейшая судьба связана с друзьями, которых он обрел в Грузии –  братом и сестрой Товстоноговыми. Правда, ко времени приезда Евгения Алексеевича во всесоюзную столицу, те уже жили в Ленинграде, где Георгий Александрович возглавил Театр имени Ленинского комсомола. А Лебедев начал работать в московском Центральном театре промкооперации. Встретились они на актерской бирже, и Товстоногов предложил актеру перебраться на берега Невы. Они почти семь лет проработали в ленинградском Ленкоме, и оба в 1956-м перешли в Большой драматический театр – знаменитый БДТ.
А Натела Товстоногова вышла замуж за Лебедева. Тбилисская дружба, когда ей было пятнадцать, а ему – двадцать пять лет, в Ленинграде переросла в большое чувство. И все трое зажили одной семьей, в хозяйственных делах которой главенствовал Евгений Алексеевич. «Мы с Гогой были абсолютно беспомощными в быту людьми, чего нельзя сказать про Женю. Поэтому он как бы взял над нами шефство…  Ему было уже тридцать три года. Это был состоявшийся человек, проживший очень трудную жизнь. У него были прекрасные руки. Он все умел делать. Замечательно обращался с маленькими детьми…» Это – признание Нателы Александровны. А когда актер и режиссер получили квартиры на одном этаже, в стене прорубили дверь, и получилась общая квартира. Как когда-то в Тбилиси.
Этот город Евгений Александрович не забывал никогда. Вот, что рассказывает директор тбилисского Грибоедовского театра Николай Свентицкий: «Я был в БДТ в лихие 90-е на благотворительном спектакле, где собирали средства на восстановление нашего проспекта Руставели. Когда слово предоставили Евгению Лебедеву, он ничего не смог сказать – только плакал». И на 95-летие со дня рождения Лебедева театр имени Грибоедова не только открыл в своем фойе фотовыставку, рассказывающую о жизни и творчестве замечательного артиста Евгения Лебедева, о теплых чувствах, испытываемых к нему в Грузии. На грибоедовской сцене состоялась премьера спектакля, носящего  имя самого знаменитого сценического персонажа Лебедева – «Холстомер». Свою версию инсценировки толстовской повести тбилисцы посвятили двум гениям, начинавшим свои театральные пути в их городе – актеру Лебедеву и режиссеру Товстоногову.

Владимир Головин