«Не спится… Пришла со спектакля Анны Варпаховской в Русской драме
им. Леси Украинки «Прощальное танго». Удивительно, какими беспомощными становятся слова перед настоящим потрясением! «Голова до прелести пуста от того, что сердце слишком полно!» Да, сердце слишком полно!!! Но... голова не пуста! После спектаклей Варпаховской это невозможно. Она заставляет не только переживать и восхищаться, но и думать! Поражаюсь тому, как удается ей завладеть мною иногда даже против моей воли – в тот момент, когда изречения ее героинь остро противоречат моим убеждениям. Но (о чудо!), что бы ни говорила Варпаховская – она заставляет меня понять и принять ее героинь, даже оправдать их. Как у нее это получается?..» Так передает зритель свое впечатление от творчества заслуженной артистки России Анны Варпаховской.
Анна Леонидовна Варпаховская – человек с необычной судьбой уже по рождению: ее отец – выдающийся режиссер Леонид Викторович Варпаховский, прошедший через сталинские репрессии. Неудивительно, что место рождения его дочери – Магадан. А после был яркий и довольно продолжительный период в труппе Московского театра имени К. Станиславского, затем – эмиграция в Канаду, создание в Монреале театра имени отца – за годы своего существования театр обрел огромную популярность среди русскоязычного населения североамериканского континента, – и, наконец, переезд в Киев. Город, в котором в свое время довелось работать и Леониду Варпаховскому и где по сей день хранят память о нем. Сегодня Анна Леонидовна активно задействована в репертуаре русского театра имени Леси Украинки, сотрудничает с киевским театром «Актер»...
С Анной Леонидовной я познакомилась сначала заочно – списались в связи с предстоящим юбилеем Грибоедовского театра: в 50-е годы прошлого столетия на этой сцене шли спектакли в постановке Л.Варпаховского. Он оказался в Тбилиси сразу после многолетней ссылки и выпустил за несколько лет пребывания в Грузии три спектакля, имевших необыкновенный успех... Тогда поразило, как быстро Анна Леонидовна откликнулась на мою просьбу поделиться воспоминаниями об отце, и сделала она это блестяще! Воспоминания актрисы украсили книгу, выпущенную к 170-летнему юбилею театра Грибоедова.
А спустя несколько месяцев состоялась, наконец, встреча с этой удивительной актрисой и красивой женщиной, без преувеличения, излучающей доброжелательность и обаяние, – это произошло в Тбилиси, в дни юбилея, в рамках которого прошел Конгресс русских театров зарубежья... А в фойе театра была открыта памятная доска Л.Варпаховского и состоялась презентация книги о нем, выпущенной МКПС «Русский клуб» в серии «Русские в Грузии».
– Анна Леонидовна, в 1995 году в Монреале вами и учеником Леонида Варпаховского Григорием Зискиным был создан русский театр имени вашего отца. Довольно долгое время он активно функционировал и пользовался успехом у русскоязычной аудитории, но сейчас фактически не работает...
– На самом деле это невозможно. Все русские театры США и Канады держались лишь определенный период. Ведь никакой поддержки не существовало. Актеров там тоже не было. Русскоговорящего зрителя, с которым я встретилась в 1994 году, когда приехала в Канаду, уже почти нет. То есть нет публики, которая ностальгировала по России, по русской театральной культуре, которая выросла на блестящем психологическом театре 70-80-х годов прошлого столетия. Многие из тех зрителей или уже ушли из жизни, или находятся в таком физическом состоянии, что добраться до театра им очень сложно. Как существовал наш театр? У нас перебывало шестьдесят человек: я приглашала актеров из России, Украины, США, других городов Канады. Я их обеспечивала жильем, мы репетировали, выпускали спектакль и объезжали с ним пятнадцать городов Канады и США. Только так это могло жить!.. А когда судьба свела меня с Киевским театром русской драмы имени Леси Украинки, мне вместе с нашим режиссером Григорием Зискиным удалось многие спектакли театра имени Варпаховского перевезти на украинскую сцену, осуществить совместные проекты. Там сейчас идут четыре наших спектакля, в которых я играю вместе с украинскими актерами: «Дядюшкин сон» по Федору Достоевскому, «Бабье лето» Айвана Менчелла, «Семейный ужин» Марка Камолетти и «Прощальное танго» Альдо Николаи. Постановки, рожденные на сцене театра Варпаховского. Сейчас мы уже ставим спектакли на профессиональной сцене театра имени Леси Украинки и везем их в Канаду. Это сейчас более реально, потому что я настолько задействована в Украине, что практически не бываю в Канаде – только три месяца в году. Я была там с гастролями – со спектаклем по пьесе Николая Коляды «Курица». Все это не значит, что наш театр закрылся. Его жаждут те остатки зрителей, которые нас полюбили за долгие годы существования театра Варпаховского. Потому что мы работали как бешеные, на собственные деньги, с блестящими актерами – достаточно назвать Эдуарда Марцевича, Леонида Сатановского, Елену Соловей, Майю Менглет. Это очень высокий актерский уровень! С нами работал художник Давид Боровский, создававший сценографию спектаклей театра Варпаховского. Мы вместе с Григорием Зискиным работали в определенной художественной стилистике, традиции. И когда зрители Канады и США увидели наши профессиональные спектакли, с костюмами, декорацией, музыкой – в отличие от того ужаса, что привозят некоторые антрепризы – то в нас действительно влюбились. И мы продержались пятнадцать лет, не имея права сделать спектакль плохим и неинтересным зрителю! Но выживали мы за счет спонсоров из русской общины. И сегодня, когда я отравлена приемом киевского зала в 800 зрителей, воспринимающих меня как актрису, когда я не думаю о том, как сниму зал, как его буду оплачивать, как найду специалистов, которые пропитают декорации для пожарных, как постираю для следующего спектакля рубашки мужчинам и, наконец, как мне не забыть платок Москалевой из «Дядюшкиного сна», то, конечно, новая ситуация мне больше по душе. Ведь если я забуду кружевной платок своей героини в прекрасном театре имени Леси Украинки, то меня догонят и вложат его в руку. Видно, и возраст имеет значение...
Я вспоминаю, как мы ставили спектакль «Волки и овцы» Островского с участием десяти персонажей! Давид Боровский придумал прекрасную сценографию, а Валя Комолова, художник «Ленкома», – невероятные костюмы. Давид Боровский создал довольно мрачную среду обитания – черные щиты с изображением «разорванной» гравюры Дюрера – из сумрачной чащи «разломанного» леса выползают персонажи. И сценограф попросил, чтобы на этом фоне костюмы были ренуаровские, как цветы.. Это была такая красота с музыкой Шостаковича! Получился спектакль высокой театральной культуры. В нем играли блестящие актеры – Катя Райкина, Миша Меркушин из Казани, Сережа Приселков – бывший актер Ермоловского театра... Сейчас пошел процесс возвращения актеров на родину. Потому что театрального пространства для русского театра за границей нет! Очень важно сохранить это великое достижение СССР – русский репертуарный классический театр.... Монреаль, по сути, очень бедный город: там нет репертуарного театра. Есть так называемый Театр Нового мира, где несколько актеров являются как бы совладельцами, а остальные привлекаются на проекты, по договору. В этом театре играют один спектакль в течение месяца – и до свидания: постановка уходит в небытие.
Как же мне было обидно – сделать прекрасные спектакли «Бабье лето», «Дядюшкин сон», сыграть их по пятнадцать раз – и прощай! Когда проект заканчивался и все актеры разъезжались по домам, а в гараже складывали костюмы, реквизит, я думала о том, как мне поступить: выбросить все это или спрятать? Ведь никогда не понадобится эта пена кружев, эти турнюры, эти декорации! Было очень больно... К счастью, сегодня спектаклю «Бабье лето» уже десять лет, «Дядюшкину сну» – восемь, и они живут благодаря театру Леси Украинки.
Я человек больной театром и не могла себе представить, что не буду заниматься своим любимым делом. Это и спасло меня в эмиграции. Начинала я с того, что пыталась играть во французском театре. Играла на французском два водевиля Чехова, «Скамейку» Гельмана. Язык немного знала, но руссое слово я ощущаю цветово, вкусово, то есть на вкус, цвет и запах. Французское слово я не ощущаю. Понимаю, но не чувствую то, что говорю. Зритель французский – это очень далеко от нас. Одна зрительница поинтересовалась: «Чехов – это ваш муж?». Если я говорила, что проработала почти четверть века в московском театре Станиславского, то меня на полном серьезе спрашивали: «Мадам из труппы Станиславского?». Я сразу вспоминала Михаила Булгакова: «Сколько же лет Аристарху Платоновичу?» Или мы объясняли в программке, что такое прописка и коммунальная квартира, когда играли «Скамейку» Гельмана. Очень милый журналист поинтересовался: «Это секта, секс-меньшинства?». Я говорю: «Нет!» – «Эти люди любят друг друга?» – «Скорее ненавидят!» – «Тогда почему они живут вместе?». И вот попробуйте им растолковать, что такое коммунальная квартира! В то же время там ставятся спектакли по русской классике – они так увлечены нашей драматургией, вообще русской литературой! Я видела на сцене в Монреале «Мастера и Маргариту». Правда, Маргарита в спектакле была негритянкой. А вот для меня прообраз Елены Сергеевны никак с этим решением не совпадал... Я видела и постановку «Дачников» Горького, в которой все высшее общество выходило на сцену в павлопосадских платках, потому что это их представление о России. Я снималась там в фильмах. Помню, в одной картине с правой стороны у меня был самовар, а слева – матрешка. Плюс накленные брови. Я говорила им, что наши женщины самые красивые и элегантные – кстати, они и ходят такие по улицам Монреаля, и если вы встретите очень красиво, элегантно одетую женщину, то она или полька, или россиянка. Это вам не напяленные три майки, одна из другой вылезает, и кроссовки впридачу! Но их представление не сбить ничем: Россия – это ватник, матрешка, платок на голове и авоська с бутылкой водки. До сих пор. Во всяком случае, в кино.
Или выпустишь какой-нибудь хороший спектакль, они посмотрят, зададут вопросы, а потом выйдет статья под заголовком «Русские идут»... Хотя «русские давно пришли, русские повсюду». И это не сбить!.. Такое явление, как репертуарный театр, в котором актер может расти на ролях, на материале, отсутствует вовсе. При этом американский кинематограф – блестящий! Голливудские актеры не брезгуют поехать в Нью-Йорк и пройти курсы Станиславского. А в России слышу: «Станиславский? Это уже устарело и никому не нужно!» Но это неверно – необходимо расти на базе, нельзя отвергать свои корни, предавать их.
База очень важна... Если я что-то умею, то это, по всей видимости, и детство, проведенное рядом с отцом, и счастье, благодаря ему видеть выдающихся актеров и деятелей культуры 60-70-х годов, и блестящий курс Щукинского училища выпуска 71 года, и годы работы в уникальной, богатой талантами, труппе Московского театра имени Станиславского, и создание русского театра имени Варпаховского в далеком Монреале, и последние годы работы в Киеве, где особенно теплый и благодарный зритель. Так что если Станиславский создал систему, нужно боготворить ее, расти на ней. Как это делают американские киношные звезды.
– У нас тоже существует эта тенденция – отвергать систему Станиславского как нечто рутинное.
– Я не согласна с этим. Меня еще папа учил. Вот, допустим, комната. Четыре стены. Она может быть в Италии, Испании, России, Грузии. Всюду любят, переживают, умирают. Страсти кипят одинаково. Важен разбор человеческой жизни и ориентация на определенного зрителя, для которого мы работаем. Есть, конечно, элитарно воспитанная критика, театралы-эстеты. Но заводчанин дядя Вася и фабричная тетя Маша, пришедшие на вечерний спектакль, наверное, хотят разобраться в своей жизни и должны увидеть какую-то модель, которую могут применить в реальности... Я считаю, что русский психологический театр в лучшем своем понимании должен жить вечно. Мейерхольд был замечателен тем, что у него был психологический театр, построенный на яркой театральной форме. Но он – гений!
– О спектаклях Варпаховского говорили: это русский психологический театр в самом лучшем понимании этого слова. Яркую зрелищность своего учителя Мейерхольда Леонид Викторович тоже воспринял?
– Конечно! Достаточно вспомнить спектакли «Шестое июля», «Маскарад». При этом он считал, что ставить классику современно – это не значит одеть актера, исполняющего роль Гамлета, в джинсы. Главное – вытащить тему, которая волнует зрителя. К сожалению, отец не поставил одну из своих любимых пьес – «Дядя Ваня». Не успел.
Ведь у него было отнято семнадцать лет жизни! Что он успел – то успел. Например, «Дядю Ваню» Варпаховский хотел поставить в хрущевское время. О чем? Ему было важно понять, о чем? Какой адрес он кинет в зрительный зал? В годы оттепели папа мечтал сделать спектакль о культе личности. Есть эта тема в «Дяде Ване»? Можно эту пьесу рассмотреть с такой точки зрения?
– Безусловно! Образ Серебрякова...
– Вот! И эта тема жила в обществе, будоражила: развенчание Сталина, оттепель... Но замысел остался нереализованным. Проходит какое-то время. Наступили семидесятые годы. И отец опять: «Как я хочу поставить «Дядю Ваню!» «О культе личности? – спрашиваю. – «Нет, эта тема умерла» – «А про что?» – «Я бы поставил спектакль про зря прожитую жизнь!» Есть эта тема в пьесе? Есть. Застойное время, рутина, серость. Все закрыто, опущен занавес. Зря прожитая жизнь!
– Возможно, Леонид Викторович хотел поставить спектакль и о самом себе – об отнятых у него 17 годах жизни!
– Чем хороша классика? Ее нет необходимости рядить в какие-то знаковые вещи. Классику нужно рассматривать с точки зрения того, что сегодня волнует общество.
– А почему «Дядя Ваня» все-таки не случился?
– Не получилось. Я очень благодарна Грузии и Украине за память о Леониде Варпаховском. В Москве этого нет. Хотя основная его деятельность прошла именно там. И мне очень больно! Папа был настолько травмирован, лагерь так сильно ударил по нему– это я поняла сегодня, будучи зрелым человеком – что он боялся быть арестованным вновь. Он ставил спектакли там и сям – они были разбросаны по разным сценам. У Варпаховского никогда не было своего театра, он боялся руководить театром! Говорил: «Я не хочу ни по чьей судьбе проехать танком, отчитываться в высших инстанциях!». И он успел немного. Ведь папа умер, по сути, молодым человеком – ему было всего 67 лет!
– Вы сказали: он не хотел проходить через инстанции. Да, история его неоднократного обращения к пьесе «Дни Турбиных» во многом показательна. Впервые он поставил ее в Тбилиси. Потом – в Киеве, однако спектакль был запрещен, в Ленинграде репетиции начались, но были прекращены. А в 1967 году «Дни Турбиных» вышли наконец на сцене МХАТа.
– Самый блестящий спектакль! В таких ситуациях отец сразу закрывался и уходил.
А как он работал! Я никогда не забуду, как папа, придя после утренней репетиции, швырял портфель, садился за рояль, играл, потом готовился к следующей репетиции, в этот период его мучала бессонница, он не мог дождаться утренней репетиции. У нас в доме не закрывались двери. Перебывали все самые передовые, известные люди – приходили художники Кукрыниксы, знаменитые актеры, Леонид Утесов, Мария Миронова с Александром Менакером, ученые, интересная творческая молодежь. Это была оттепель, дом кипел, но все изменилось где-то в 70-е годы. Помню, как папа пришел, сел, даже не раздевшись, и сказал: «Все кончилось, они ввели войска в Чехословакию!» Он понял, что период оттепели, творческой свободы закончился. Варпаховский был очень ранимым, духовным человеком. Человеком с колоссальным, но не театральным образованием. Он учился режиссуре только у Всеволода Мейерхольда, а вообще окончил филологический и юридический факультеты. Папа был настоящим интеллигентом.
– Режиссер Михаил Левитин в телепередаче о Варпаховском говорил, что интеллигентность может мешать в театре, который «часто является заведением хамским». Это так в случае с Вашим отцом?
– Не думаю... Хотя, вы знаете, незадолго до смерти папа стал видеть в своих снах лагерь. И почему-то один раз сказал: «Ненавижу театр!» Ведь была и другая, непривлекательная сторона театра... Папе было некогда, он горел, старался наверстать упущенное. А когда однажды оглянулся... Он поставил замечательную пьесу Эдуардо де Филиппо «Рождество в доме Купьелло». О том, как человек делал игрушки, очень красивые, и не видел того, что вокруг него происходит. А когда однажды вдруг открыл для себя, что вокруг крысы бегают, семья разваливается, дочка ссорится с мужем, семья живет в нищете, то у него не выдержало сердце и он умер... Мне трудно об этом говорить, потому что когда папа умер, мне было всего 25 лет. Но когда я сейчас анализирую, то понимаю, что это все имело для него значение – то, что у него не было своего театра, что он мало успел в жизни.
– Как и Анатолий Эфрос... Хотя, наверное, сравнение, не совсем корректное. Судьбы разные. Но у Эфроса тоже не было своего театра.
– Они же дружили, и я слышала интереснейший разговор между ними. Анатолий позвонил папе после премьеры своих «Трех сестер». И Варпаховский сказал ему: «Толя, а почему у вас сестры валяются на полу?» Эфрос ответил: «Я был вчера на одной вечеринке, и там молодые девушки валялись на полу!» – «Но это не три сестры! – возразил папа. – Я ведь из дома Прозоровых, и этого не могло быть!». Папа отвергал то, что включает в себя понятие «вопрекисты». Вопреки логике, вопреки еще чему-то... В Москве это сейчас очень модно – ломают все! Конечно, театр может быть разный, и нужно искать современный сценический язык. Но опять-таки процитирую отца: «Театр может быть любым. Главное – чтобы он был талантливым!» Может быть все, что талантливо.
– Леонид Викторович однажды узнал о том, что его предал любимый учитель – Мейерхольд: дал ему нелестную оценку в письме, отправленном в официальные органы. Как объяснить то, что Варпаховский не разочаровался в Мейерхольде, постоянно, до конца жизни обращался к его наследию, пропагандировал его режиссерские идеи? Художника он ценил в нем больше, чем человека? Потому и сумел пережить тот страшный удар?
– Когда Варпаховский натолкнулся на это письмо, то два дня лежал, не ел, не разговаривал. И после этого он действительно всю жизнь пропагандировал имя Мейерхольда, писал о нем. Для него талант был важнее всего, и это свидетельство глубокой духовности и благородства.... Никогда не забуду, как однажды родители вернулись домой. Отец начал готовиться к завтрашней репетиции, а мама отчего-то сильно нервничала, возмущалась, что-то швыряла... А папа ей сказал: «Дуняша, мы посмотрели гениальный спектакль, родился новый блестящий режиссер, а ты нервничаешь. Нехорошо!»
– Анна, почему Вы уехали из Москвы, где у вас так удачно складывалась актерская карьера?
– Да, у меня была хорошая позиция в театре. Я играла главные роли, но уехала из-за глубочайшего разочарования. После перестройки вдруг развенчалась ложь, стали открыто говорить о Сталине, а потом это вдруг опять... расплылось. К тому же от театра отхлынул зритель, потому что то, о чем говорилось по телевизору, было большим шоу, нежели театр как таковой. И наступило какое-то глубочайшее разочарование! У меня есть от отца одно замечательное качество: я легкомысленная. Отец говорил, что выжил в лагерях, потому что был легкомысленным. Я – тоже... Говорила: «Дети, будущее – давай уедем!» Я даже не подумала о том, что через шесть месяцев буду играть в Канаде на французском языке с французскими актерами водевили Чехова. Ехала в никуда. Я покончила с профессией, я уезжала! Но муж мне в эмиграции помог. Мне помогли и другие люди, которые хотели видеть русский театр в Канаде. Я выжила, и я... вернулась.
– Возник такой вопрос, связанный с текстом, который я нашла на вашей странице фейсбука: «Когда мы по-настоящему счастливы? Когда светит солнце, когда молоды, дети растут и мама еще жива!» Счастливы ли вы сегодня, и если да, в чем для вас счастье?
– Вы задали мне сложный вопрос по поводу счастья. Можно сказать, что сейчас я счастлива, когда хорошо себя чувствую, ведь здоровье позволяет много работать, играть, сниматься, путешествовать, быть с родными и друзьями. А вообще счастье для меня это прежде всего любовь: к детям, своей семье, к своему делу, к ЖИЗНИ. Любовь и любопытство. Пока для меня так много интересного в этом мире, я жива и счастлива.
– И последний вопрос: чем вы сегодня живете? Над чем работаете?
– Работаю над пьесой «Наша кухня» А. Котляр, премьера в конце марта, а далее меня ждут большие съемки в сериале. Сейчас у меня в двух киевских театрах девять названий! Это многовато, стараюсь справляться. Недавно прилетела из Польши. Это тоже к вопросу о счастье – выдалась свободная неделя, и любопытство потащило меня в Гданьск, а любовь – к родным людям.
Инна БЕЗИРГАНОВА
|
