Об этом человеке я впервые узнал на заре выпусков «Головинского проспекта». Готовился всего лишь пятый номер этой газеты, когда мой друг, тбилисский музыкант Александр Мурадов, живущий в Иерусалиме, прислал статью израильского журналиста о человеке, которого автор считал прототипом знаменитого Штирлица. И ссылался журналист на книгу «Перчатки без пальцев и драный цилиндр (Из рассказов штурмбанфюрера)», написанную и подаренную ему научным сотрудником иерусалимского мемориального комплекса «Яд ва-Шем» Ароном Шнеером. Работая над исследованием жизни и гибели советских военнопленных в Третьем Рейхе, этот научный сотрудник познакомился с человеком, который, как ему сказали, «мог на эту тему многое рассказать». В статье сразу поражает, как много раз рядом с именем разведчика упоминаются Тбилиси и Грузия. И я решил отыскать саму книгу. Отыскал под вторым названием «Из НКВД – в СС и обратно», прочел. И поспешил поделиться с читателями тем, что связывало «иерусалимского Штирлица» с Грузией и что он думал о разведке вообще, и о персонаже Вячеслава Тихонова, в частности.
Впрочем, по-моему, не стоит считать этого человека прототипом Штирлица.  Общее у них то, что оба попали в Германию через Испанию, носили мундир эсесовского офицера, добывали важнейшую информацию, были вхожи в высокие круги, неплохо рисовали, после войны продолжили работать в разведке уже против бывших западных союзников. А какие различия? «Наш» был в звании штурмбанфюрера (майора), а не штандартенфюрера (полковника). В Испании не работал в немецкой разведке, а будучи офицером-танкистом у республиканцев, перешел к франкистам и от них – к немцам. Действовал не под вымышленной фамилией, а под фамилией материнских родственников. Был не одинок среди врагов, а пользовался поддержкой живущей в Германии ветви рода Беннигсенов. В отличие от Штирлица работал не в СД, а подал заявление в Вермахт, оттуда – в войска СС и стал боевым офицером-танкистом. А после ранения заведовал отделом кадров на одном из заводов Мессершмитта, набирал туда работников среди советских военнопленных и вывезенных в Германию гражданских.
О себе интервьюеру он рассказал мало конкретного, хотя до самой своей смерти в 88 лет сохранил блестящую память, критический ум и острый язык. Сообщил, что он –  грузинский дворянин, в архивах КГБ числится под псевдонимом Челидзе Александр Петрович. Автору книги представился под фамилией Гоглидзе, но потом признался, что и это – один из псевдонимов. И категорически отказался дать свои фотографии. Фамилию отца не назвал, но в паре его откровений проскользнули имя и отчество – Михаил Сократович.
Впрочем, если порыться в архивах, фамилию можно вычислить, – в 1937 году его отец был замнаркома земледелия Грузии по коневодству, а в 1945-м – председателем Комитета по руководству сельскохозяйственными учебными центрами Грузии. Если, конечно, сын не конспирируется и в этих сведениях. А вот мать – Екатерина Готовцева имела знаменитых предков. С одной стороны, была праправнучкой графа Леонтия Беннигсена, одного из убийц Павла I, в 1812 году снятого с должности начальника главного штаба русской армии за интриги против Кутузова. А с другой – относилась к роду Тучковых, два генерала из которого героически погибли при Бородине. Если ее сын сказал правду, она заведовала кафедрой иностранного языка в Тбилисском госуниверситете, пока не образовался Институт иностранных языков.
Обедневший грузинский дворянин познакомился с ней под Ельцем, в поместье своего приятеля, а в 1912 году в Москве у них родился будущий разведчик. «Мой папаша пошел в революцию, перед войной 14-го года стал уже настоящим большевиком, – вспоминает «Штирлиц». – Начинается Первая мировая. Отца мобилизуют, и он попадает в резервную бригаду в Сызрань. Отец – лошадник, он своих лошадей имел. Командир бригады, отставной генерал, тоже лошадник. Обходит строй и вдруг видит: «Михаил Сократыч! Вы что здесь делаете?» И отец, вместо того, чтобы воевать, три года жил в Сызрани на частной квартире. Выписал свою жену. Все командиры в бригаде знали, что это дворянин, хоть и рядовой…  Революционная деятельность? Пакости делали. Листовки распространяли. Товарищ Фрунзе туда приезжал, ребенком его помню. Понимаете, я в этой среде вырос».
В Гражданскую войну, «где мог быть лошадник? – у Буденного всеми лошадьми ведал, затем захотелось саблей помахать, и стал эскадроном командовать. Потом в ЧК забрали в середине 1919 года. Потому, что дядя и крестный – большие чекисты, и его туда взяли». Дядю, брата отца разведчик называет по имени-отчеству, не скрывает и место работы – Кронид Сократович, председатель ЧК Горской республики. Я выяснил, что это реальный человек. Два года Кронид Сократович Хускивадзе был главным чекистом Горской автономной социалистической советской республики со столицей во Владикавказе, просуществовавшей с 1921-го по 1924-й на территориях бывших Терской и  Кубанской областей Российской империи. А брата его звали Михаил...
Так что же, фамилию, под которой появился на свет будущий разведчик, можно считать установленной? Ну, а имя… В беседе со своим героем автор книги Шнеер бросает фразу: «Имя Авенир – абсолютно не немецкое». Очевидно, в первый раз оно прозвучало во время разговора, не вошедшего в книгу. И таинственный собеседник реагирует на это имя вполне спокойно, рассказывая, как жил под ним среди немцев. Итак, Авенир Хускивадзе? В 1927-м его семья переезжает в Тбилиси. Слово ему:  
«Жили, где все руководство жило, напротив дома Махарадзе… Рядом жил замнаркома сельского хозяйства Грузии, товарищ моего отца Василий Канделаки… Его задний сад соприкасался с двухэтажным особняком Лаврентия Палыча Берия, где, кстати, никого не расстреливали и не насиловали. Супружница там была и сынишка. В свободное от работы время Лаврентий Палыч в волейбол с нами играл. Столбы помогал на площадке закапывать. Правда, это не помешало ему в 37-м году Канделаки, с которым он вместе в шахматы играл, шлепнуть… Вот оттуда я знаю Берия. Я его несколько раз в неделю до моего отъезда в 32-м видел.  Лето я проводил в Мухранском совхозе, бывшем имении князей Багратион-Мухранских. Отец принял шефство над этим научно-исследовательским совхозом… Там сохранилась огромная княжеская библиотека. Я оттуда не вылезал».
Немецкий язык он знал с детства: «Мамаша Институт императрицы Марии Федоровны окончила. Папа тоже год в Германии стажировался… Дома с детства день говорили на немецком, а день – на французском. Кроме того, после переезда в Грузию я учился в немецкой школе. В Грузии было в этот момент достаточно немецких колоний, а в Тбилиси была немецкая школа на Кирочной улице. Ее я и окончил». При этом он неплохо рисовал и поэтому поступил в Тбилисскую Академию художеств. Из которой перевелся в Ленинград, где его и призвали в разведку:
«Одновременно поступил в Политехнический институт, и успел окончить три курса по специальности инженер-электромеханик. В 1934-м году меня вызвали в обком комсомола и вежливо сказали: «Уважаемый... мы знаем, кто вы и что вы. Если хотите защищать советскую власть, мы вас будем учить». Так мне предложили работать в органах. Ну, а всякие книжки про разведчиков каждый мальчишка читает. В это время я уже какую-то книжку о Лоуренсе прочитал. Интересно, что меня именно романтика Лоуренса закрутила, а не сама работа в органах на службе родине. Я согласился».
Родители остались в Тбилиси, но для того чтобы у их сына была за границей хорошая «легенда», чекисты провели с ними изощренную операцию. Инсценировали их арест и тайно отправили работать по специальностям на Дальний Восток. А после войны вернули обратно. «Родители знали, что я в командировке, но где, могли только догадываться, связи не было. Отец уехал под своей фамилией. Кто будет интересоваться, куда в 37-м году девался замнаркома? В 37-м стали бы волноваться, если бы не посадили, а раз посадили, то все в порядке. Все руководство Грузии село». А сам он в середине 1930-х обучается в ГПУ – «от шифровального дела до умения кидать нож, хотя настоящему разведчику это и не нужно... рассказывали мне, что такое Германия, читали немецкие газеты, показывали немецкие города... главное, умение работать с людьми».
А в 1936-м начинается Гражданская война в Испании, и советская разведка решает использовать немецкую ветвь рода Беннигсен, которая до революции поддерживала связи с кавказскими родственниками. Так что под именем Авенир и фамилией Беннигсен разведчика в 1937 году отправляют «добровольцем» в Испанию, где он служит в танковом батальоне под началом Семена Кривошеина. Того, который в 1939-м вместе со знаменитым немецким генералом Гейнцем Гудерианом примет в Бресте совместный парад Вермахта и Красной Армии. Парад, посвященный передаче Советскому Союзу этого города с крепостью, захваченных немецкими войсками во время вторжения в Польшу.
В батальоне Авенир «узнает», что его родители «репрессированы». Теперь официально он – сын «врагов народа», значит, побег к антикоммунистам вполне оправдан. И в апреле 1937 года заместитель командира танковой роты переходит к франкистам, требует передать его немцам. У немцев две недели он проводит в изоляции, потом его отправляют на полтора месяца в Южную Баварию, все это время тщательно проверяют и, в конце концов, убеждаются, что он – тот, за кого себя выдает:
«Лучшая легенда – это правда... Родственники встретили меня с распростертыми объятиями. Много было пролито слез по поводу моих родителей. Мои кузины и кузены окружили меня теплом и вниманием… Отношения были исключительно теплыми все почти 8 лет моего пребывания в Германии… Именно благодаря им у меня было железное прикрытие.    Мне действительно было намного легче, чем другим нелегалам… Мне не надо было выдавать себя за другого… В 23-м году мой отец побывал в Германии, в составе комиссии по закупке сельхозтехники. Он тогда посетил родных и оставил им несколько наших семейных фотографий. Так что я практически ничем не рисковал. У проверяющих не было сомнений, что я – это я… Через семью троюродного брата Вульфа я познакомился со многими аристократическими семьями».
Он становится подданным Рейха и подает рапорт о зачислении в Вермахт. Просьбу удовлетворяют, но отправляют под наблюдение, в танковую группу в Испании: «…Меня любили, но на передовую не пускали. А вот танки ремонтировать позволяли. Присматривались, проверяли, конечно…». Проверки проходят благополучно, и нелегал ускоренными темпами заканчивает танковое училище. «Коллеги меня жалели и относились с симпатией, как к человеку, который 20 лет с лишним вынужден был жить у черта в лапах». В 1939-м его отправляют служить в танковый батальон дивизии «Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер». Он участвует в польской и французской кампаниях, трижды ранен, награжден Железными Крестами I и II степеней. В войсках СС от унтерштурмфюрера (лейтенанта) дослужился до штурмбанфюрера (майора).
После тяжелого ранения под французским Амьеном в 1940 году его увольняют по инвалидности, а когда он лежит в госпитале, неожиданно выходит на связь Центр: «…Появился там новый врач. Подошел ко мне раз, два, заговаривает со мной больше, чем с другими ранеными. Это меня насторожило вначале. Потом вижу обыкновенный дурачок, немец, которого интересует, что и как было в России. Я ведь не скрывал, что я из Союза. А однажды он мне сказал одну фразу вроде, что дяди Кронид и Эйзер (муж сестры отца – В.Г.) хорошие ребята. То есть то, что мог знать только я, и это был заранее обусловленный пароль. С этого момента установилась связь. Сообщили, кто и когда придет».
Лишь через пять месяцев восстанавливается более или менее постоянная связь: «У меня были связники.  Через третьи руки все уходило, и я не знал, кому и куда… Я никогда не встречался с одним и тем же. Встречи два-три раза в году. Предварительно телефонный звонок…  Назначалось место. Мог быть ресторан. Не всегда приходил в форме. У меня же не папка с документами. Усы никогда не клеил. Нормальные люди этого не делают. Через пять минут определю: наклеены у вас усы или нет, или, наоборот, вы определите. Зачем же фокусы делать?»  Как «истинный ариец», еще в госпитале он подает рапорт о зачислении на любую должность, хотя бы в тылу. И с помощью влиятельных родственников в начале 1941-го ему находят непыльное местечко в Регенсбурге, где был авиазавод Месершмитта, имеющий еще и филиал в концлагере Флосенбург.
Так Беннигсен становится «арбайтсдинляйтером» – что-то вроде начальника отдела кадров, ответственного за набор из концлагерей рабочей силы. Он и его подчиненные входили в производственный отдел фирмы «Мессершмитт». Помимо отбора среди пленных рабочих и специалистов для обеспечения бесперебойной работы производства, в обязанностях – проверка благонадежности инженеров и вербовка «своих людей» среди заключенных. Пользуясь этим, разведчик берет на заводы тех, кого абвер считал неблагонадежными. Работа позволяет ему бывать на любом секретном производстве («самолету нужно все»), беспрепятственно разъезжать повсюду, знать обо всех новинках немецкой авиации. Казалось бы, можно завалить Центр сообщениями, но… За первые 2 года работы в Германии передано лишь одно сообщение – об успешной легализации. Потом – год молчания, а за все годы работы – максимум 7 сообщений.
Объяснение разведчика: «Все знали, что такое «мессершмитт» и где его делают. Пока не появился новый сверхмессер, мне нечего было сообщать. О работах над реактивным сообщил вовремя. Как только опытный образец поднялся в воздух в 41-м, об этом узнали, кому надо. Дело не в количестве сообщений. Месяцами собираешь по крупицам, а потом посылаешь, или если есть что-то особенное... Когда появились новые модификации – М-109Е и М-110, в Москве узнали раньше, чем их получили на фронтах. Когда увеличили мощность мотора, и он стал конкурировать с американской «коброй», тоже я сообщил. Если каждый месяц сообщать, сколько выпустили самолетов, раз-два засекут и все. Это только в фильмах разведчик с рации не слезает. Да я ведь и не фронтовой разведчик, который постоянно оперативную информацию должен передавать».
В декабре1944-го Беннигсен возвращается в танковую часть, под Арденнами попадает в плен к американцам и из лагеря для военнопленных возвращается к своим. Во Франции и Германии под фамилией Гоглидзе работает в миссиях по репатриации. В Бельгии он – советник торгового атташе, потом – снова Франция, представитель комиссии по урегулированию вопросов ленд-лиза, торговый атташе, референт по торговле в советском посольстве. Все это – официальная «крыша», он занимается в основном вербовкой агентов в официальных кругах и среди эмигрантов, желающих вернуться в СССР, а также поиском ученых, работавших над ракетой ФАУ. Но не только это:
«Занимался я, как теперь говорят, и промышленным шпионажем. Разведчик каждый день не меняет задание. Он может 4-5-10 лет выполнять одно и то же. Так и у меня осталось прежнее: новинки техники. Я ведь уже не нелегал был. Поэтому я, а чаще мои товарищи, посещали различные технические выставки, которые эти товарищи буржуи имеют привычку устраивать, с целью продажи своих изделий. Там можно вполне официально выловить пару военных секретов, направление исследований и другие вещи. Вся информация стекалась ко мне, а я уже передавал ее дальше. Наблюдали за атомными разработками Франции, раздобыли новый прибор для получения кислорода из воды… А вообще у меня работа стала более кабинетная. Приходилось десятки газет просматривать и выискивать всякие веселые вещи».
В 1945-м он создает семью, жена Татьяна Кузьминична служила командиром роты связистов при штабе оккупационных войск в Германии. На следующий год – разрешение съездить в отпуск.  Две недели проводит у родителей жены в Кемерово, а потом – в Тбилиси, к своим родителям, вернувшимся с Дальнего Востока: «Квартиру дали другую. В 37-м в нашем доме было 6 семей, из них 5, кроме нашей, были репрессированы. Отец сказал, что не хотел бы туда. Там были его друзья. На кладбище жить не хотел»... После всего пережитого Авенир считал полным бредом то, как работа разведки показана в литературе и кино. Вот зачастую шокирующие высказывания разведчика-профессионала:
«Только идиоту Штирлицу могли вызвать его жену, чтобы он засыпался на свидании. У меня, как у всякого немецкого офицера, были связи… И, конечно, Штирлиц сразу должен был вызвать подозрение: либо импотент, либо, как теперь говорят, «голубой», либо еще что-то... Общение с женщиной – это очень существенный момент, который говорит о естественности и правдивости жизни. То, что в советской литературе скрывается абсолютно. Надо быть нормальным человеком, а не печь картошку в камине и не распевать про себя: «Степь да степь кругом...». Это ненормально. Хорошо, что авторы еще не додумались до того, что Штирлиц поет во весь голос. Да и помнить про 23 февраля и другие советские праздники… Не до этого было! Я жил жизнью немецкого офицера, немца, а иначе не выжил бы. Что за глупая ностальгия и сентиментальность – петь про себя? Это ложь потрясающая!»
«Только хреновый разведчик хватается за все. Не надо мне в чужие сферы влезать… Главное, если врастаешь в эту профессию, то привыкаешь не делать глупости, ты врастаешь в шкуру, входишь в образ.  На самом деле профессия разведчика менее романтична и менее рискованна, чем она кажется людям. Если ты правильно подготовлен, у тебя хорошая крыша и все продуманно, и сбоку дураков и предателей нет, то вживаешься и живешь себе. Перед сном не проверяешь пистолет – на взводе и под подушкой или нет. Это только Штирлицы всякие могли положить. Зачем тебе пистолет под подушкой, если ты находишься в тылу и ты немецкий офицер?»
«В разведке исключается романтика. Грязь и подлость. Честный человек в разведке не работает… А проблема разведчика, оказавшегося в армии противника – своего не жалей в бою. Тут как хороший актер: входишь в образ, и внутреннее выражение образа начинает соответствовать его внешнему состоянию. У того, кто участвует в боях, выхода нет. Стрелять надо – ставится на кон не только жизнь, но и все дело. Очень неприятно себя во время боев чувствовал… Вообще, разведчик 95% своего времени отдыхает и лишь 5%, и то редко, работает. Если будет наоборот, то не выдержит нервная система».
«Есть такие стороны разведки, которые можно обозначить, как «темные», о них не принято говорить, о них не пишут. Со мной работали три человека. Одного из них мы заподозрили в том, что он может нам повредить или, возможно, приведет к провалу. Парткомиссии нет, в Москву не отправишь. Мы его просто убираем. А после войны выясняется, что он ни в чем не виновен… Порой приходится жертвовать кем-то или чем-то сознательно, зная, что обрекаешь на гибель, но иначе можно засыпаться и других за собой потянуть…  Когда Штирлиц спасает двух детей – это ложь. Он не мог, не имел права так поступать. Сколько он людей мог подставить, себя, свое дело...  Он, как настоящий разведчик, должен был бы избавиться и от радистки. Ей, кстати, с первого дня обучения вколачивали: «Упаси боже рожать детей. Орать при родах будешь по-русски». Забеременела – аборт делай. Аксиома: за границей нелегалки не рожают».
Автор этих резких и для многих неприемлемых суждений в очередной раз приезжает в Тбилиси в 1956-м, после работы «под крышей» в советском посольстве во Франции. С разведкой тогда вроде бы покончено. Занятие себе, по его словам, находит случайно. Заходит на студию «Грузия-фильм» к брату своего товарища, встречает режиссера-мультипликатора Вахтанга Бахтадзе, и тому нравится, как новый знакомый рисует. Имя аниматора Авенира Хускивадзе появляется в титрах, по крайней мере, двух знаменитых мультиков – «Самоделкин-спортсмен» и «Свадьба соек».
А потом вновь «Родина зовет». «…Когда я оказался в том же кресле и в том же амплуа, то понял, что ничто не изменилось. Я не хочу изображать из себя борца. Перебегать я не хотел, но и участвовать в этих делах тоже. Понимаете, я с детства знал о своих корнях. А у дворян измена не в чести – «Под коим знаменем присягу принял, под оным и помирать должно»… Нет, чувства опустошения не было. Но было недовольство, что старый дуралей попался на провокацию и поверил, что Советская власть, может быть, изменится. Не делайте меня героем. Я просто увидел, что вместо «оттепели» начались заморозки. И я отошел».
Хорошо еще, что ему позволили «отойти». Когда он в последний раз приехал в Тбилиси, трудно сказать. Но жил здесь до конца 80-х. А потом уехал в Израиль – тот самый дядя Эйзер из пароля, названного в немецком госпитале, был евреем. Причину же отъезда объяснял так: «Венгрия в 56-м, Чехословакия в 68-м, Тбилиси в 89-м – это звенья одной цепи… Поэтому мы с женой после апрельских событий в Тбилиси пришли в ЦК и партбилеты вместе с наградами на стол швырнули». Жил он в Иерусалиме с женой, дочкой, сыном, внуками. И все-таки приезжал в Тбилиси, но… «Что Тбилиси? Самое обидное, когда с твоей нацией происходит такое... Больше миллиона сбежало из Грузии. Студия моя закрыта. А ведь какие фильмы грузины делали!  Вот Иоселиани недавно в Иерусалим приезжал. Звоню ему в номер, снимает трубку: «Господин Иоселиани» Я ему: «Пупуцо, – так я его звал, – гамарджоба». Он: «Господин... откуда?» – «Из Иерусалима. Вот адрес, приезжай». Через полчаса был здесь. Посидели. Вот видите – опять хвастовство. Я не виноват, что столько обрушилось на мою голову…»
Часть того, что вы сейчас прочли, 14 лет назад появилось в газете «Головинский проспект». Не было лишь некоторых прояснившихся со временем деталей и главного – вероятного имени героя. Не хватило тогда времени, чтобы разобраться в хитросплетении фамилий, отчеств и дат. Но уже через день после публикации читатели стали сообщать, что вычислили, о ком идет речь. Правда, фамилия разведчика так и не прозвучала. Например, в редакцию позвонил человек, представившийся Леоном, и сообщил, что очень хорошо знал нашего персонажа. Впрочем, по его словам, Авенира или дядю Веню в Тбилиси знали многие. Именно под фамилией, указанной в титрах мультфильмов. Он был не только интересным человеком – много знающим, остроумным, великолепным собеседником, но и прославился как один из родоначальников культуризма в Тбилиси.
Тренировочный зал, созданный им в конце 1950-х, полвека сохранялся в подвальном помещении недалеко от старого здания киностудии «Грузия-фильм». Леон рассказал и о том, о чем умолчал разведчик в своих воспоминаниях – в 1956-м он вернулся в Тбилиси не из Франции, а из сталинского концлагеря. В который попал прямо из этой самой Франции. Что ж, такова судьба многих и многих советских агентов. А еще Леон сообщил, что в Тбилиси живет ближайшая родственница Авенира, и он попросит ее встретиться с мной, показать фотографии, рассказать, что можно. К глубокому сожалению, эта женщина категорически отказалась разговаривать с журналистами. Но не могу не добавить то, что рассказал звукорежиссер студии «Грузия-фильм» Дмитрий Гедеванишвили, ныне отошедший от киношных дел.
Он тоже сообщил, что сразу узнал в газетной статье «дядю Веню», которого очень уважал. В 1962-м, несмотря на занятость, тот не отказался помочь старшекласснику Диме и его друзьям. Ребята решили экранизировать в кружке кинолюбителей при клубе имени Плеханова, что был в Нахаловке, новеллу Анри Барбюса «Двое». Действие перенесли в годы Второй мировой войны, и понадобилась консультация по немецкой военной форме и знакам отличия. Консультантом, о котором можно только мечтать, стал «дядя Веня». А потом они встречались на киностудии, где оба работали, и Авенир на протяжении более 20 лет практически не менялся. Выглядел эффектно, держался аристократично, высказывался с юмором, призывал приобщаться к культуризму и до солидных лет сохранил осанку «качка». Подробности своей службы в разведке он сделал закрытыми для большинства окружающих, но иногда у него с горечью прорывалось, что он служил родине у немцев, а она его за это посадила.
Еще оба моих собеседника говорили, что «дядя Веня» любил и умел рассказывать байки. Но, наверное, не имеет особого значения, что он мог и приукрасить какие-то моменты своей жизни. Главное во всей этой истории в том, что грузинский дворянин прослужил в личине эсесовского офицера многие годы и вернулся в Тбилиси, где его по сей день вспоминают добрым словом. Прошедший через страшные перипетии разведки, он умер в Иерусалиме в 2000-м, от инсульта, спровоцированного воспалением легких.  Похоронен разведчик на православном кладбище на горе Сион. И никто не уточняет, какое имя на могильной плите.



Владимир ГОЛОВИН