9 августа 1942 года из блокадного Ленинграда прозвучала «Седьмая симфония» Дмитрия Шостаковича. Это было первое ее исполнение, и потрясенный мир слушал ее 
в прямом эфире.
В этот день небо осажденного Ленинграда охранялось советскими летчиками и зенитными батареями, за время концерта ни один снаряд
не упал на город.
Оставшиеся в живых голодные и умирающие музыканты нашли в себе силы для репетиций и концерта, который транслировался на весь мир.

Потом, в немецких окопах, нашли дневник немецкого офицера, где было написано: «9 августа 1942 года. Слушал по радио из осажденного Ленинграда симфонию Шостаковича. Они победили. Мы проиграли войну».
Этот день ленинградская поэтесса Ольга Берггольц назвала Днем Победы среди войны.
«День Победы среди войны, или Блокадный оркестр» – так назвали Инга Гаручава и Петр Хотяновский свою пьесу, посвященную 40-летию Великой Победы.
Действующие лица пьесы Оркестранты и их Инструменты.
Пьеса была написана в 1985 году и поставлена в Москве, Ленинграде, Ростове-на-Дону, Горьком и многих других городах России.
Через двадцать лет режиссер Борис Гранатов обратился к этой пьесе и поставил ее в Вологде, в рамках международного фестиваля «Голоса истории». Постановка была удостоена «Гран-при» фестиваля.
В 1985 году в Москве и Ленинграде, после окончания премьерного спектакля, на сцену с инструментами в руках поднялись восемь оставшихся в живых оркестрантов. В прошлом году жив был только один оркестрант. Теперь – никого.
Только запись этого оркестра, их имена и память о них.
В канун 65-й годовщины Великой Победы мы знакомим вас с отрывками из этой пьесы.
День Победы среди войны,
или блокадный оркестр
Репетиция оркестра в двух частях

Часть первая

И было так.
Черные пюпитры оркестра, стулья и инструменты, звук метронома, свист снарядов и грохот войны.
Черный остов обгоревшей, когда-то прекрасной люстры, жалкое пламя коптилок, буржуйка, железная кровать. И между пюпитрами старые напольные часы, два горячих кирпича, чтобы греть руки, облезлая меховая шапка, надетый на дирижерский пульт строгий торжественный фрак.
Они придут к нам, сквозь годы и расстояния, из страшных блокадных дней, из нашей памяти и любви.
Сначала будет тихо, очень тихо. Потом из тишины возникнут эти звуки. Метроном. Настройка инструментов.
Свист снарядов, и грохот взрыва. И все обрывается тишиной, в которой бесстрастно застучит метроном.
И снова, как из небытия – мы здесь, мы живы! Настройка оркестра, свист снарядов, и снова взрыв.
И опять тишина, из которой возникает один, слабый и нежный голос Флейты-пикколо.

Флейта. Я флейта-пикколо, флейта-пикколо, маленький изящный инструмент, и голос мой изнежен и слаб, я родилась для веселой жизни. Смуглые веселые пальцы пробежали по мне, и горячий смеющийся рот поцеловал меня.
От нашей любви родились прелестные звуки, с тех пор они носятся в этой огромной вселенной, похожие на порхающих и радостных бабочек.
Да, звуки имеют цвет. Скрипка черна, как тоска маэстро.
Коричнево-медова старая виолончель. Черно-бел дурацкий торжественный барабан.
Дайте мне увидеть все цвета вместе, еще, единственный раз! Я флейта-пикколо, дитя любви пальцев и губ! Сколько их прижималось ко мне, сколько ласкало меня, требовало, молило... Последний раз я досталась ребенку, толстой кудрявой девочке. Она выбрала меня среди всех других инструментов, у старого мастера, а там были и скрипка, и валторна, и даже рояль! И, смешно сжав губы, крикнула: «Дай!» Так выбирают судьбу.
И я тоже притворилась ребенком, чтобы ей не было скучно, и мы вместе взрослели. Только она не знала, что я взрослею не в первый раз.
Я флейта-пикколо, флейта-пикколо, маленький, изящный инструмент, я рождена для веселой жизни.
Мы лежим с ней в снежном сугробе. Очень холодно. Ветер. Губы ее почернели и распухли, а пальцы обтянуты кожей. Они похожи на птичьи лапки. Я у самых ее губ, она еще видит меня. Кто-то проходит мимо. Остановился, идет дальше. Нас сейчас заметет, заметет, у этого снега черный цвет. Нас никто не разыщет.
Первый раз я умру по-настоящему с той, с кем жила. Она тоже знает, она тянет ко мне птичью лапку, не дотянуться, мы вмерзаем в этот снег, в эту войну, в эту ночь.
И тогда я кричу навстречу губам и пальцам, выронившим меня: «Я флейта-пикколо, маленький веселый инструмент!»
Голос мой так отчаянно громок, так гневен, он так силен! Господи, значит, я умею кричать! Значит, есть и другой звук! Для меня! Сильный, властный, звук есть! Я могу перекричать даже скрипку. Что мне труба и жалкий барабан! У меня страшный, у меня сильный голос.
Я не дам тебе закрыть глаза, ты не вмерзнешь в лед!
Поднимайся, вставай, иди!

***
Дирижер во фраке подходит к пульту, стучит палочкой.

Альт (поднимаясь к нему навстречу). А я тебя ждал. Так и знал, что ты придешь. Видишь, даже начал разыгрывать пальцы. Я, между прочим, здесь минуты четыре, а может, и меньше, но я приспособился. Вытащил старую мамину шубу, все-таки беличья. И засовываю руки. Ты мать мою помнишь? Нет, ты не помнишь. А шуба ей теперь не нужна, а я греюсь. Иногда даже в ней сплю. Знаешь, пахнет духами и чем-то довоенным. Она была кокетливой женщиной. А у тебя дома, у тебя дома, у тебя все в порядке?
Дирижер. Спасибо.
Альт. Никто не умер?
Дирижер. Ты же знаешь, мы вдвоем.
Альт. Да, знаю. Но может быть, какие-нибудь дальние родственники.
Дирижер. Никого нет, мы одни.
Альт. А как она? Я ведь первым делом хотел про нее, только было страшно.
Дирижер. Она нормально. Сегодня поила меня утром кофе.
Альт. Я и про тебя думал. А может, он умер. Говорили, ты плох. Один раз проснулся ночью, а у альта третья струна – вся в клочья. От холода, наверное. Почему-то про тебя подумал. Хотел к вам зайти, а потом вспомнил – пятый этаж, лестница. Так и не зашел. А вчера по радио – объявление. И сразу понял – нет, жив. И что ко мне придешь.
Дирижер. К кому же мне еще идти.
Альт. А не думал, что откажусь?
Дирижер. Не откажешься.
Альт. А я не хочу. С тобой не хочу. Я ведь тогда из оркестра из-за тебя ушел.
Дирижер. Ну и глупо сделал. Сейчас поймешь и вернешься.
Альт. А что изменилось? Разве голод и война что-то меняет?
Дирижер. В музыке – нет.
Альт. Никогда не понимал, как ради дела человека можно унизить. Оскорбить. Даже ради самого большого дела. Я всегда хотел сказать тебе об этом. Думаешь, я тебя боялся? Тогда бы ты меня не понял. А сейчас поймешь. Ты помнишь, когда альтист не смог сыграть пассажа, ты помнишь, что ты ему сказал? Он тогда заболел. Ну и что? Сейчас? Вот по сравнению со всем этим? Не сумел сыграть пассажа! Ты бы и сейчас так же ему сказал?
Дирижер. Да, надо быть профессионалом.
Альт. А мне что ты скажешь?
Дирижер. Ты профессионал. Давай работать. Ты мне нужен. Все остальное ерунда.
Альт. Даже то, что я люблю твою жену?
Дирижер. Это только твоя беда. Репетиция завтра в девять. Будешь работать?
Альт. Буду.
Дирижер. Ночевать, как и все, останешься в радиокомитете. На казарменном положении.
Альт. Зачем?
Дирижер. Чтобы не умер с голода. И чтоб осколком на улицах не зашибло. Вот партитура. Почитай.


***
Дирижер стучит палочкой по пюпитру Скрипки.

Дирижер. Отзовись! Где ты там? (Стучит.) Прячешься, что ли, плут?
Скрипка. Заходи, здесь открыто.
Дирижер. Ты живой?
Скрипка. Нет, маэстро. Уже умираю.
Дирижер. Это глупо, первая скрипка! Подожди умирать. Ты мне нужен, ты что, не узнаешь? Ну кто я на свете без тебя, я без тебя ноль! Чего смеешься, я сказал что-то смешное?
Скрипка. Очень, маэстро.
Дирижер. Видишь, а раньше совсем было скверно с юмором.
Скрипка. Да, такое услышать от тебя дорогого стоит!
Дирижер. Вот и услышал. Ну так что, будем вставать! Давай, милый, давай, хороший, спускай ногу.
Скрипка. Ничего не получится. Я уже пробовал. Очень жаль, я не могу.
Дирижер. Ты всегда говорил, не могу, когда мы начинали новую вещь. У тебя такой характер, ты любишь поскулить. Но все обходилось, и сейчас обойдется. Ведь надо захотеть. И я было собрался умирать.
Скрипка. Да, я это слышал.
Дирижер. Совсем собрался. А потом решил – глупо. И живу.
Скрипка. Я тоже решил пожить, когда услышал, что ты собираешь оркестр. Но, видно, не выйдет.
Дирижер. Мне без тебя не справиться. Ты не просто первая скрипка, ты великая первая скрипка!
Скрипка. Тогда возьми в шкафу шляпу и надень ее себе на голову.
Дирижер. Зачем?
Скрипка. Чтоб снять ее передо мной.
Дирижер. Ладно, пока я буду снимать и надевать шляпу, ты посмотри партитуру.

Скрипка смотрит партитуру, Дирижер надевает шляпу.

Скрипка. Фантастика! Он окончил симфонию. Мы будем ее играть?
Дирижер. Будем играть ее и все остальное. Баха, Бетховена, Чайковского. Мы живы, и мир должен знать об этом.
Скрипка (листает партитуру). Прекрасная музыка... Будь другом, возьми мою скрипку и сыграй этот кусок.

Дирижер ставит на пюпитр ноты, берет инструмент и играет. Соло скрипки переходит в звучание симфонического оркестра.

Дирижер. Ну как?.. Правда, красиво? Почему ты молчишь?.. Тебе не нравится? (Подходит к нему, садится рядом, трогает рукой его лицо.) Вот оно, значит, как... А я не увидел. (Снимает с головы шляпу.)

***
Ночь. Пустая сцена. Тишина. Прислоненные к пюпитрам инструменты. Дирижер подходит к ним, слегка касаясь пальцами, берет какой-то инструмент в руки, мимо какого-то проходит, и они отвечают ему каждый своим звуком.

Дирижер (Альту). Пожалуйста, не так громко. У тебя не болят уши?
Альт. Представь, нет.
Дирижер. А моим больно. Что ты кричишь, как петух на пожаре, у тебя пронзительный, красный звук! А нужен другой цвет, коричневый, тихий.
Альт. Ты меня всегда убирал, я знаю. Ты меня не любил. И всегда хотел запрятать. Ты меня заглушал медью, а я могу так петь... И столько веков пел, и все плакали. Один император упал в обморок в старой и милой Вене, густая парковая зелень, блики солнца, белый дворец.
Дирижер. Придется забыть. Ты не в милой Вене. Другой век, голод, война. Мне нужны трубы, марш и Победа. А ты зарыдаешь один раз, очень коротко. Я разрешу вспомнить, и зарыдаешь. Быстро и тихо, как всхлип.
Альт. А потом уберешь?
Дирижер. Уберу.
Альт. Никто так и не услышит.
Дирижер. Услышат, не бойся.
Альт. Неужели тебе самому не хочется плакать?
Дирижер. Разве ты не слышишь, как я плачу?
Альт. Слышу.
Дирижер. Я плачу очень тихо. Громко сейчас будет медь, медь. Борьба и победа.
Альт. Но потом, после, в самом конце ты вернешь мне голос?
Дирижер. На мгновение да, я верну... (Виолончели-отцу.) Ты поднимешься надо всеми, на самый верх, одним духом, и качнешься над ними. Один-единственный раз.
Виолончель-отец. Я могу и не один, а долго-долго.
Дирижер. Сейчас тебя убьют, на лету. Оборвешься, и камнем вниз!
Виолончель-отец. Но ведь я еще живой! Смотри, какой я сильный. Долгий, сильный! Не так легко это – убить меня.
Дирижер. Очень легко. На пять тактов.
Виолончель-отец. Можно ведь и подольше!
Дирижер. Нет, нет! Ведь еще не победа, кто-то ведь еще должен умирать, чтобы она была, этот кто-то ты.
Виолончель-отец. Но я хочу жить! Я есть! Вот он я, я живу!
Дирижер. Замечательно! Живи. Но только мгновение. И все, это конец – и вниз!
Виолончель-отец. Я буду громко падать вниз, я не сдамся сразу.
Дирижер. Все, молчи, тебя уже нет... (Скрипке.) А ты почему не вступаешь?
Скрипка. Я иду после, он отзвучит, потом уже я.
Дирижер. Вы пойдете вместе. Почти сразу, он еще звучит, и ты с ним. Он упал. Сейчас ты один.
Скрипка. Не успеваю.
Дирижер. Успеешь.
Скрипка. Вот так?
Дирижер. Резче. Быстрей.
Скрипка. Но я столкнусь с ним!
Дирижер. Ну и прекрасно. Оттолкнись от него и наверх. Один. Звук холодный, пустой, зимний звук.
Скрипка. Это не мой характер. Я летний, теплый, я такой радостный. Когда-то ты играл на мне, ты сам это знаешь. Я зову людей на празднество, они меня слышат, готовы пуститься в пляс, у них начинают двигаться ноги, они еще не поняли, а уже танцуют.
Дирижер. Вот в этом и дело. Ты привык звать на праздник, ты зовешь, а никого нет. Все убиты.
Скрипка. Все?
Дирижер. Да, все.
Скрипка. А для кого я играю?
Дирижер. Для них. Только ты не понял, что уже никого. Пляшешь, зовешь, никто не подхватит... (Литаврам.) Пожалуйста, ударь сильнее! Еще! Нет! Должно услышать воинство. Давай изо всех сил.
Литавры. Больше не могу. Больше не бывает.
Дирижер. Бывает. Ты как великан, разорвавший цепи, как Гулливер. Давай, милый, давай, хороший. Вот умница. А ну еще... еще!
Литавры. У меня разорвется грудь, мне больно! Я сейчас умру.
Дирижер. Умри! Кто тебе сказал, что ты должен жить. Да, умрешь. Но так яростно, сильно, так прекрасно. Это прекрасно, умереть в бою. Умереть и не понять, что умер.
Литавры. Может, это лучше сделать скрипачам? Они ведь так часто и почти всегда умирают.
Дирижер. Нет, очень жаль, но тебе придется сейчас умереть, а им жить.
Литавры. Всем умереть?
Дирижер. Всем.
Литавры. Какая нелепость! Умереть силе, чтобы осталась слабость!
Дирижер. Да. Упадет великан, а дитя останется жить. Разве это не прекрасно, разве не верно?
Литавры. Может, и верно, но так хочется жить.
Дирижер. Вот и сделай это. Сделай так, чтобы мы все узнали, как ты хотел жить... (Флейте.) Вы что-то сказали?
Флейта. Мы будем над ним плакать?
Дирижер. Ни в коем случае! Вы только родились, вы завтрашние, вы еще ничего не узнали. Вы улыбаетесь, вас качает солнечный луч, другие расскажут об этом, другие, и после (Гобою.) Наверно, это сделаешь ты. Да, ты. Только пожалуйста, сухо и просто. Без сантимента. И пожалуйста, забудь, кем ты был для людей всю свою долгую жизнь. Другой век, другая судьба. Ты летописец. Тебе не до сантиментов.
Флейта. Но ведь люди должны узнать правду?
Дирижер. Непременно.
Флейта. И заплакать.
Дирижер. Да. Но без тебя.

Инга ГАРУЧАВА
Петр ХОТЯНОВСКИЙ