| БЛОКАДА: НЕ ВСЕ МЫ УМРЕМ, НО ВСЕ МЫ ИЗМЕНИМСЯ |
 Ленинграда от фашистской блокады «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся…» Эти слова апостола Павла как нельзя лучше применимы к трагедии, произошедшей в середине ХХ века, трагедии малоизвестной в нашей стране и в мире: ленинградскому Апокалипсису – блокаде. Когда, почти три десятилетия спустя после снятия блокады, Даниил Гранин и Алесь Адамович приходили в коммуналки блокадников, их встречали недоверием, нежеланием раскрывать душу, в которую власть плюнула. Люди не верили, что вся правда кому-нибудь нужна. Прошедшая цензурные препоны, «Блокадная книга» содержала десятки купюр, но оставалась ошеломляющим документом во многом благодаря дневникам ленинградцев, приведенных в ней. «Самая большая в мире библиотека, наверное, те миллионы книг, которые сгорели в ленинградских буржуйках», - эта строчка из блокадного письма. Книги сгорели. Но дневники – остались. Эти дневники – блокада из первых уст. Блокадные дневники ленинградцев – это катастрофа, происходящая здесь и сейчас, это настоящее время, не замутненное «зеркальной, робкой памятью людей» (О.Берггольц) и попытками властей навязать свое видение событий. Эти дневники – данный нам шанс знать, что происходило в осажденном городе, внутри блокадного кольца. Знать, какие муки доставляло людям сознание того, что нравственные нормы попраны одним коротким словом «голод» и что нет на свете ничего страшнее состояния расчеловечивания, которое овладевает человеком помимо его воли и которому, порой, нет сил сопротивляться. Знание о блокаде – страшное, как падение в бездну, у которой нет спасительного дна, оттолкнувшись от которого можно всплыть. Но, даже владея фактами, удастся ли нам хоть в некотором приближении понять, какая духовная борьба происходила в умирающем городе? Понять можно то, что можно представить себе. Но можем ли мы представить то, что находится за гранью представлений о человеческом, о добре и зле? Можем ли мы представить себе, что происходит с человеком в состоянии крайнего и непрекращающегося психологического и физического стресса? Что происходит с человеком, когда в нем перестает работать кантовский «нравственный закон»? В какую беспрецедентную борьбу за сохранение человечности вступает человек? Голоса страстотерпцев, звучащие со страниц блокадных дневников, пытаются рассказать нам некую тайну, касающуюся и нас, ныне живущих. «…Человечеству грозит голод вселенский: обещают смерть 3-4 миллиардов… «демографическая Хиросима»… Какое же вырождение для тех, кто уцелеет (на чем? на каком мясе?). Не говоря (не говоря!) о муках миллиардов. Урок Ленинграда для человечества, которое все еще живет «по закону» непосредственного опыта и не больше». Это из записных книжек Алеся Адамовича периода его и Даниила Гранина работы над «Блокадной книгой» (Здесь и далее в цитатах курсив мой. – Н.С.) Ну, хорошо. Это об опыте, толком так и не изученном, не осмысленном, но касающемся всего человечества. А сам человек – что же? «Некрасив человек, умирающий от голода и не надо его делать иным. … мочится на ходу, кишка прямая выпадает… потому что мышцы съел, мозг свой съел… И уже способен (не он, а голод) броситься на блевотину… Но тем выше наша оценка будет человеческого проявления, если мы поймем, как в такой ситуации человек не хозяин себе перед таким голодом». В своих записных книжках Адамович из блокадного времени постоянно выходит к своему настоящему (1970-е годы), а на самом деле – к нашему сегодняшнему: «Человек несчастен и оттого, что сам себя не знает. И потому вдруг враг себе – как в блокаду… Себе – человеку. И оттого, что обнаруживаете в себе состояния, которые потом забыть не дано, а жить с памятью о них и тревожно, и не хочется. …Кто-то сказал: человек таков, насколько он способен, сколько может услышать о себе, понести правды». Эту правду мы не дослышали, не понесли. Не сумели осмыслить. И многие другие правды – тоже. Так какие же мы? И сможем ли услышать, понести о себе как о роде человеческом правду, рвущуюся к нам со страниц блокадных дневников? В начале блокады дневники вести запрещалось. Но многие их вели, ошеломленные новым, небывалым не только вокруг, но и внутри себя. Ирина Зеленская, заведующая плановым отделом 7 ГЭС (теплоэлектростанция, одна из тех, что подавала тепло в замерзающий город) Август 1941 …Женщины, уже обжегшиеся на первой, позорно неудачной эвакуациией, упираются, отказываются ехать, потом соглашаются, потом опять отказываются – мука! А я с ужасом смотрю на детей, которые по-прежнему кишат в Ленинграде. Не знаю, сколько их уехало, но на улицах и в трамваях детей не стало меньше. И это – ужасающее непонимание событий! Сентябрь 1941 Что же это – агония или только тяжелый кризис? Ленинград взят в тиски. По-видимому, уже не осталось ни щелки свободного выхода… (Эти строки написаны 16 сентября. Ленинградцы не знали, что уже 8 сентября кольцо блокады сомкнулось. Правда была обнародована лишь 9 ноября. Властями было признано, что «гитлеровские полчища охватили город кольцом блокады». Эта пытка неизвестностью на протяжении всей блокады будет лишь усугублять состояние ленинградцев. – Н.С.) Ноябрь 1941 …женщина с налитым желтой водой лицом, с запекшимися болячками ртом и носом, передвигающая ноги как механическая кукла: по вершку одну за другой, по вершочку, с такими усилиями все вперед. Мужчина с палкой, мучительно скользящий на снегу подламывающимися ногами, весь серый как земля. Еще женщина, молодая с равнодушным и безжизненным лицом, несет на вытянутых руках небрежно завернутый в одеяло детский трупик со свисающими ногами. …Еще покойник на телеге без провожатых. На двух связанных детских санках везут сквозной гроб из тонких реек, еще пустой. …Возобновилась эвакуация заводов и рабочих с семьями, но пешим порядком. …А как приходилось уговаривать людей 3 месяца тому назад, как все упирались! …А детей в Ленинграде невероятно много, будто их и вовсе не вывозили. Очень страшно за них. Декабрь 1941 …Все события идут с такой лихорадочной быстротой… В толпе все чаще встречаются такие страшные, уже мертвые лица. Тут, может быть, и болезнь, и голод, но больше всего страшная опустошенность, именно смерть. На станции умер от истощения маленький зольщик Вася Михайлов. Он ходил до последнего вечера, и у него была также уже нечеловечья заострившаяся мордочка, как у зверька. …У меня крепко держится все доброе по отношению к людям, которые проявляют хоть каплю мужества и стойкости, в которых жив человеческий дух… Январь 1942 Жизнь с каждым днем становится страшнее. Каждый день у нас по покойнику. Люди падают и умирают буквально на ходу. Вчера еще молодой парень стоял на вахте, сегодня слег, а на другое утро готов. В сарае лежит пять или шесть скопившихся трупов, и никто как будто их и хоронить не собирается. Умер 1-го января старик Гельдт, тот самый, который месяца два тому назад, плача, рассказывал мне, что они с женой питаются супом из жасминовых листьев. Еще две недели тому назад можно было рассчитывать, что жене его помогут его похоронить, а сейчас никто об этом и не думает, и, наверное, старушка лежит уже рядом с мужем. Работать на станции становится почти некому. Последние кочегары, которые еще держатся на ногах, выбиваются из сил, стоя по 2–3 вахты подряд. …А сегодня я зашла в наше деревянное общежитие. Там тоже страшно. Много уволенных каталей, которые уже предоставлены самим себе. Сидят вокруг жаркой печки с углем, удачники жарят дуранду, одна полупокойница лежит в постели и плачет неживыми слезами. У нее украли последний хлеб. …Жестокость и разобщенность чудовищные. Все слабые брошены своей судьбе и умирают, умирают тысячами. Не меньше десятка обреченных можно сейчас насчитать среди наших 200 человек. А город в параличе, заводы останавливаются один за другим, трамваи стоят. Нет ни воды, ни света, ни топлива. …Голод, самый настоящий, убийственный голод навалился на Ленинград. …Собаки и кошки в страшной цене, встречаются объявления: «Меняю валенки на собаку, меняю рояль на собаку». В магазинах совершенно пусто. Торгуют только булочные, и для очень многих эти 200 гр. хлеба и вода – единственное питание… …Станция наша пережила кое-как роковой вчерашний день, когда она должна была стать в холодную консервацию, но тянемся мы буквально от часа к часу. …Сегодня подсчитали, что мы уже 4 месяца в осаде. Подсчитали, ужаснулись, как-то не вставало это перед сознанием. Еще острее почувствовалась чудовищная расхлябанность всего жизненного уклада. Жизнь точно сочится где-то под толстой корой, тянется, подталкиваемая усилиями немногих волевых единиц, а масса превратилась в первобытное состояние и даже почти не борется, а безропотно погибает. Любопытно, что совершенно не слышно протестов, никто не ищет виновников этой пропасти. Минутами даже чудится, что эти погибающие люди принимают гибель свою как нечто неизбежное, и только инстинктивно еще оказывают слабое сопротивление, пытаясь выменять дуранды или выпросить лишнюю тарелку супа. (Как страшно перекликается эта запись со строками дневника Владимира Ге, приведенными ниже. – Н.С.) …поражает в себе самой: отсутствие настоящего волнения и страха перед этим мором и его жертвами. Как будто эмоциональное существо во мне умерло. Май 1942 Любопытный разговор с врачом передала мне на днях Лактионова. Меня так поражала необъяснимость с медицинской точки зрения этих многочисленных смертей, которые часто не поддаются никакому объяснению. И вот женщина, военный врач, говорила, что у таких субъектов сердечная мышца в таком дряблом состоянии и настолько неработоспособна, что малейший толчок нервный или просто недокорм приводит к остановке сердечной деятельности, и что такое состояние полного истощения сердца является новостью в медицине… Май 1942 …Наш старенький бухгалтер Александр Александрович решил расстаться со своими любимыми фоксами, которых он чудом сберег и прокормил зиму, хотя уже не раз выносил им смертный приговор. Чтобы прикончить собак, он привел их на станцию. Здесь охранник должен был их застрелить, а туши хотел взять Борхов, вечно голодный. Но вышло так, что застреленную тощую собачонку оставили на несколько времени без присмотра и ее утащил Новиков, человек, дошедший до полной размагниченности уже давно и в очень противной мелочной форме. Его поймали, когда он уже сдирал шкуру с краденой собаки. Алекс[андр] Алекс[андрович] и Борхов пытались предъявить свои права на нее, но остались ни с чем: Новиков вцепился в свою добычу и после всякого вранья просто заявил, что он собаку не отдаст. А когда Борхов интеллигентно ему заявил: «Ведь вы же чужую собаку стащили, так же не делают», - тот ответил: «Теперь все можно»… Июль 1942 Слушаю передачу объявлений по радио: вновь открыт зоологический сад, производится набор басов в хор радиокомитета, передается репертуар театров и кино – все как будто в порядке. Можно забыть и про осаду? …А между тем атмосфера где-то сгущается. Надежды на разряжение в ближайшем будущем нет. Боря Капранов, 16 лет Декабрь 1941 Проснулся в 6 ч. 15 мин. …Вставать незачем, и мы рассказываем сны. Я начинаю рассказывать свой сон: «Я сегодня во сне ел белую булку и половину оставил». …В комнате почти все видят во сне хлеб, так как думают все об одном, ибо все голодны. В разговоре уже участвует вся комната. …Я сижу за столом и пишу дневник. Внезапно раскрылась дверь с треском. В комнату вбегает тетя Надя и радостным, необыкновенным голосом кричит: «Слава тебе Господи, хлеба прибавили»! Сразу все выныривают из-под одеял: «Сколько, сколько»? …Мама принесла хлеб. Мы сразу же съели по 40-50 гр. с чаем. Я накрошил его в чай и съел несколько тарелок, постепенно добавляя чай. …В 4 часа обедали. Суп и кашу поделили на 5 человек, грамм по 60 хлеба, по 2,5 ложки вина, по ложке повидла, по стакану пива и тарелке чая. Вот это действительно обед. По такому времени он просто шикарный. …Действительно, нужно прибавить белого хлеба, так как люди совсем истощились. Недавно на улице одна гражданка шла и упала, потом померла в страшных мучениях. Также на улице упал и умер гражданин от истощения. …Кладбища завалены, гробов нет, и около кладбищ большие очереди с покойниками, завернутыми в материю. Помирает очень много, а живые едва ходят. Теперь и мы будем жить, а то еще несколько дней и я бы не выдержал, я чувствовал это, потому что уже едва проходил по коридору, и трудно было поднять подушку. Теперь только будем ждать, только ждать эвакуации… …Эти дни и дневник вести лень, потому что настроение безразличное и делать ничего не хочется. Эта прибавка принесла мало радости, так как больше ничего нет в магазинах. …В Ленинграде в день помирают, говорят, от 6 до 9 тысяч человек. …Только и слышно, что скорей бы увезли из Ленинграда, хоть бы раз поесть вдоволь хлеба и картошки, или чего-нибудь. Январь 1942 …Сегодня наступил Новый год. Что он нам несет – тайна покрытая мраком. …Опять я едва таскаю ноги, дыхание спирает и жизнь уже не мила. …В комнате только и слышно, что об еде. Люди все жалуются и плачут. Что-то с нами будет? Выживу ли я в этом аду? (Боря Капранов умер в феврале 1942, по пути в эвакуацию. – Н.С.) Израиль Назимов, врач, в 1941-1942 гг. заведующий райздравотделом Кировского района Ленинграда Январь 1942 …Смерть вступила в свои права. Она не щадит никого. Рабочий, ученый, ребенок, мужчина, женщина, старик, молодой – никто не может противостоять этому новому бедствию – голоду. Люди падают на улице, тихо и безропотно, в одиночестве умирают дома. На улицах много отечных, еле передвигающихся. Безбелковые отеки. Новый термин – алиментарная дистрофия. Приступаю к организации стационаров для дистрофиков. … Ужас, дикий ужас! Голодная смерть! Что может быть трагичнее такого конца? А что делать с детьми? Как сохранить их жизни? Многие матери теряют чувство материнства. Они, как волчицы, набрасываются на полученные продукты и съедают все, что принадлежит им и их детям. Безропотные, беззащитные они не отстаивают свое право на существование и гибнут… … Живем как кроты. Почти в полной темноте, если не считать маленького светильника. Электрического освещения жаждем, как солнца. Радио молчит. Нет тока – нет передач. Телефон безмолвствует. Воды в здании Совета нет. Ходим по очереди к водоразборной будке с ведром. Все уборные в доме Советов забиты, загажены до отказа. Пользуемся улицей… Посетил б-цу Володарского. При ней мною организован районный морг. Свыше 500 трупов. Большинство мужчин – цветущего возраста… Трупы до крайности истощены. Обтянутые кожей скелеты. Они какие-то все маленькие щуплые… …как хотелось бы вкусно и сытно поесть! Хоть один только раз! Какое это должно быть удовольствие! …Сегодня провел два совещания. Первое в поликлинике – по вопросу налаживания и улучшения санитарного режима во вновь открытом стационаре и второе: введение в яслях, по моей инициативе, четырехкратного питания. …Население… выливает нечистоты прямо на лестнице, или у входа. В некоторых домах испражняются в бумагу и через форточку выбрасывают на улицу. Жители верхних этажей чердаки превратили в уборные. На главных магистралях района такая же картина. Нужно срочно принимать конкретные меры. Приближается весна. Она принесет с собой эпидемические заболевания. Или сейчас, или все наши профилактические мероприятия будут запоздалыми. …Когда кривая смертности начнет падать? Сегодня в больнице Володарского вновь 500 трупов. 60 трупов случайно обнаружено в одной из баррикад. Трупы, трупы и трупы. Сколько их? Тысячи? – Много, очень много! Они всюду – на улицах и площадях, чердаках и подвалах, в домах и дворах, около ворот и парадных, в выгребных ямах и уборных. Везде и всюду. …О захоронении в гробах здесь стали забывать. Тряпки, просто наголо раздетые они – трупы или доставляются в морг или просто выбрасываются на улицу. Их можно найти всюду. … Начальник связи противопожарного управления города на лестнице своего дома, куда он пришел протопить квартиру, был убит двумя ударами молотка по голове. Убийца 17-летний мальчишка. …Продолжается подбрасывание трупов с вырезанными ягодицами. Этих фактов множество, их не перечесть. Все они свидетельствуют о борьбе за существование, но самыми дикими, безумными способами. В них не находишь облика человека – властелина природы – в них самые низменные инстинкты, характерные для доисторической эпохи, когда человек вел образ жизни ничем не отличавшийся от хищных зверей. Стоимость человеческой жизни оценивается в 100 гр. хлеба… Человеческая мораль – попрана. … Жизнь в городе постепенно, но верно замирает. …В одном блиндаже, на Промышленном переулке случайно обнаружено около ста трупов; в б-це Володарского их уже около 700. Вывозить – нет транспорта. Есть много целиком вымерших семей. … С утра сегодня был в закрытой временно детской больнице. Она осталась безнадзорной. В помещении обнаружил труп, разделанный на части. Череп подростка, расколотый пополам… Какое варварство! Какая бесчеловечность! Как все это понять? Тот, кому придется знакомиться с этими записками, особенно не бывшими в этот период в городе, - не будет верить всем этим диким фактам, свидетелями коих являемся мы. Февраль 1942 …Люди посерели, похудели, отекли. Они, эти люди – герои Ленинграда, ходят, опираясь на посох, но уверенные в Победу. Они ждут ее, и это придает им силы. Как много страданий! …Сегодня открыл последний стационар для дистрофиков, предназначенный исключительно для медицинских работников. Многие гибнут. Часть врачей прикрепил на питание к столовой РК ВКП(б). …Идя на работу, около яслей наткнулся на труп женщины. Насильственная смерть. Что представляет из себя сейчас человек? Где у него высокие, благородные чувства? Где чувство сострадания к ближнему? Его нет! Все вытравлено войной. Жестокая неумолимая действительность! Материал подготовила Наталия СОКОЛОВСКАЯ (Окончание следует) Сергей Ларенков. Фотореконструкции из альбома «Война: эффект присутствия» (СПб., 2014) В публикации использованы цитаты из книги «Записки оставшейся в живых. Блокадные дневники Татьяны Великотной, Веры Берхман, Ирины Зеленской» (СПб., 2014), а также из книги «Ленинградцы. Блокадные дневники из фондов Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда». Полностью текст напечатан в журнале «Звезда» (№2, 2014) |
