Дорогим друзьям Георгию Гокиели и Соломону Цаишвили

Тост как жанр близок к хвалебному слову или панегирику, но не сводится к ним. Если у человека появляется желание произнести тост, значит, он готов к подвигу, орудиями которого являются слово и вино. Хвалебное слово и панегирик в вине не нуждаются и с ним никак не связаны. Если человек не желает произнести тост, но его к этому принуждает тамада или кто-нибудь другой, речь не превращается в тост, хотя по всем внешним признакам может его копировать. Не будет преувеличением сказать, что идея тоста содержится уже в самом вине. Произносящий тост встает не для того только, чтобы выразить уважение или почтение к герою своего выступления и ко всем присутствующим. Он должен занять самую выгодную позицию в пространстве, чтобы со своей вершины подобно орлу озирать всех сидящих за столом и застывших в ожидании чуда. Обозревая с высоты птичьего полета (куда, глубоко вдохнув, он уже мысленно поднялся) пиршественный стол, он видит землю со всеми ее пастбищами, отарами, фруктовыми деревьями и виноградниками. Первое слово – благодарение Богу – молнией вылетает из его уст и сразу же отделяет говорящего от слушающих. Дальше следует череда обязательных и полусвободных тостов, но истинный тамада никогда не повторяется, всякий раз привнося в уже знакомый словесный танец элементы импровизации. Пока еще не произнесено имя героя, которому тост посвящается, каждый сидящий пребывает в замешательстве и напряжении – ведь заряд молнии может ударить так или иначе и по нему. Но вот имя произнесено, и все взоры обращаются к тому, кто его носит. Сам же виновник всегда запаздывает – ведь надо отождествить имя, которое он услышал, с тем, которое он носит с рождения. Он его как бы примеряет, иногда удивляется и озирается по сторонам – нет ли у него соперников и надо ли отнести все говоримое к себе и только к себе. Говорящий между тем переходит от личных качеств героя, хорошо всем известных, к его идеальной сущности, повергая последнего в смятение. Пытаясь постигнуть свою сущность, как она открывается другому, герой внутренне меняется, чтобы не обмануть ожиданий всех пирующих, которые кивками и возгласами одобрения подтверждают сказанное. Эта удивительная метаморфоза длится до тех пор, пока у всех на глазах лепится образ. Всему приходит конец, а конец тоста страшен, ибо молчание готово разрушить образ, стереть бесценную информацию. Вот почему тамада немедленно призывает всех присутствующих осушить бокалы и чаши, пока магия образа не испарилась. Вино не просто закрепляет слово, оно соединяется с ним, формируя новую реальность. Слово органично перетекает в вино, сохраняя свою сладость, но приобретая при этом новые свойства. Вино, выпитое после произнесенного слова, это уже другое вино, с другим набором свойств. Поэтому все участники этого сакрального действа испытывают ни с чем не сравнимое чувство освобождения от безжалостного ига времени. Все застолье – это один бесконечный тост. Пока длится этот тост, смерти нет. Человек на какое-то время парит над землей, испытывая блаженство. Но вот тост кончился, и пора возвращаться к повседневной жизни.
Произнесение тоста – сакральное действие. Истинный тост (неважно, осознается ли это говорящим или нет) всегда обращен поверх голов пирующих к Богу как мольба о благополучии ближнего. Именно поэтому в процессе застолья обретается то «веселие сердца» (о котором поется в Псалмах Давида), которое позволяет человеку открыть новые возможности в слове, совершить здесь-сейчас великодушный поступок, одним словом, превзойти себя обыденного. Чистая застольная радость дарована нам свыше, она не является результатом физиологического воздействия пищи и вина или даже человеческого общения. Но ее трудно удержать в своем сердце. Зато воспоминание о ней и является тем главным компонентом «послевкусия», который готовит нас к следующему празднику сердца.
Застолье, всех уравнивая, каждого делает счастливым по-своему. Слово, не идущее от сердца, слово, покрытое ржавчиной обыденности, превращает тост в пустую болтовню, а застолье – в пьянку. Если произносящий тост теряет золотое слово, он ищет его всю жизнь. Если он не совладал с тостом, он потерял человека; если не вовремя затворил уста – онемел навек. Если же, пропев свой тост и выпив вино, он остался стоять как вкопанный – значит он увидел отблеск вечности, сокрытый от всех остальных.

Владимир ЧЕРЕДНИЧЕНКО