Принято считать, что этот человек, любимый миллионами людей  за его удивительную музыку, не создал ничего о своем родном городе. Даже вдова его вспоминает: «В один из моих приездов в Тбилиси, на концерте музыки Микаэла Таривердиева… кто-то сказал мне: «Как жаль, что Микаэл Леонович так и не написал песню о Тбилиси». Я ответила: «Как же, он написал. Песню о далекой родине из «Семнадцати мгновений». Это так и не так. Она и о Тбилиси, об этом утраченном мире детства, которое он ощущал как свою родину…» Давайте, именно с этой точки зрения, еще раз вслушаемся во фрагмент этой известной всем песни: «Прямо у реки/ В маленьком саду/ Созрели вишни, / Наклонясь до земли./ Где-то далеко/ В памяти моей/ Сейчас, как в детстве, тепло,/ Хоть память укрыта/ Такими большими снегами»… Что ж, со снегами все понятно – они легли между уехавшим в Россию Микаэлом Таривердиевым и его родиной. А вот сад «прямо у реки» - прямая связь с тбилисским детством. Уточним – совсем ранним детством.
Все коренные тбилисцы связывают с именем своего земляка-композитора старый  дом на нынешней улице Ингороква. И это вполне справедливо – здесь, когда она еще носила имя Дзержинского, рос мальчик, которого мать звала Балик, друзья – Мика, а он сам себя – Гарик. Но родился он совсем в другом месте, далеко от склона горы Мтацминда – на Дидубийской, 23, где-то в районе сегодняшней станции метро «Церетели». Никакого проспекта там, конечно, не было, к Куре спускались фруктовые сады. В одном из них стоял каменный дом землевладельца и торговца Гришо Акопова, брат которого был одно время городским головой. «Это был красивый, даже для Тбилиси, дом в три этажа с большим двором, в котором был фонтан и огромное тутовое дерево», - вспоминал потом Таривердиев. Правда, в отличие от песни, стоял этот дом в саду отнюдь не маленьком, а длиной почти в километр.
И надо же так было случиться, что одна из шести дочерей этого богача – Сато увлеклась большевистскими идеями. Девушка, с малых лет окруженная, как говорится, мамками-няньками, вдруг заявляет отцу с матерью, что стыдно жить хорошо, когда многим так плохо, и уезжает учительницей в глухую деревню. Вернуть ее не может даже специально вызванный из Парижа брат. А она разводит среди крестьян такую революционную пропаганду, что ее ненадолго арестовывают… У дальнейшего развития событий есть две версии.
Версия первая, романтическая. Власти обретшей независимость Грузии тоже сажают большевичку Сато в тюрьму. А выходец из другой – живущей в Нагорном Карабахе – семьи крупных землевладельцев Леон Таривердиев, также подавшийся в коммунисты, врывается в Тифлис во главе конного полка XI красной армии. Кавалеристы бросаются к тюрьме, освобождать узников и… «По семейному преданию, именно там на шею молодому комполка кинулась прелестная девушка, в которую красный кавалерист немедленно влюбился», - вспоминал сын композитора Карен.
Версия вторая, прозаическая. Уже при советской власти Леон, выпускник Финансовой академии в Баку, вполне мирно приезжает на работу в Тифлис и знакомится с Сато, которая рассталась с женихом, уехавшим на учебу в Москву. А вот – слова самого Микаэла Таривердиева: «…Моя мать была из богатой тбилисской семьи, которую в городе хорошо знали, отец родился в Карабахе и позже переехал в Тифлис».
Как бы то ни было, в 1931 году у Сато и Леона в дидубийском доме рождается единственный сын. Собственно говоря, дом этот уже экспроприирован советской властью,  семье оставляют лишь три комнаты, затем – и вовсе две. А потом Таривердиевым дают государственную квартиру в районе Сололаки, где и проходят детство и юность Микаэла. Отец его возглавляет Государственный банк Грузии, мать, закончившая университетские факультеты географии и философии – завотделом в Статистическом управлении. Но всю себя она посвящает долгожданному сыну... Ее воспитание, ее любовь к дому, ее глубокое понимание музыки и формируют характер Мики, его восприятие мира. Сам он признавался: «Всему, что было во мне хорошего, я научился у моей матери. А все плохое – это то, чему я не смог у нее научиться. Мама обожала меня, я был главным смыслом ее жизни. Но все же она выстраивала со мной отношения достаточно жестко. Мне постоянно внушалось, что я ничего выдающегося из себя не представляю, что если и могу чего-то достичь, так только упорным трудом. Мама никогда не потакала моим глупостям».
А того, что взрослые могут считать глупостями, у него, как и у каждого нормального мальчишки, вполне хватало. Например, долго не могли понять, почему он разлюбил детский сад, куда, в соседний дом, ходил без сопровождения. Оказалось, что мальчик… влюбился в воспитательницу, и когда она вышла замуж, садик стал ему не нужен. А вот – знаменитый сад Муштаид, где только что построили парашютную вышку, известную многим поколениям тбилисцев. Маленький Микаэл оказывается здесь с домработницей Марусей, и им овладевает «совершенно сумасшедшее желание прыгнуть с вышки». На его счастье, появляется ухаживающий за Марусей солдат, и бдительность домработницы  притупляется. Выпросив деньги на мороженое, Мика бежит к кассе вышки. Спрыгнуть-то он спрыгнул, но его веса не хватает, и он зависает в нескольких десятках метров над землей: «Я подтягиваюсь на руках и все-таки постепенно спускаюсь. В голове – одна мысль. Чтобы Маруся не сказала маме».
Через пару лет совершается глупость, которая могла закончиться трагедией для всей семьи. Микаэл с другом Игорем Агладзе обнаруживают ключ от ящика отцовского стола, а там – браунинг. Ну, как тут не пострелять! Поднявшись на крышу, мальчишки делают по выстрелу в водосточную трубу. А спускаются уже под крики и свистки на улице – мимо дома пролегает маршрут, которым ездит на работу глава Компартии Грузии Кандид Чарквиани, живущий на параллельной улице. У стрелков хватает ума почистить пистолет подсолнечным маслом, спустить гильзы в унитаз и невинными глазами встретить «людей в штатском». Убедившись, что взрослых в квартире нет, те уходят, ни в чем не заподозрив мальчишек.
Конечно, были и не столь смертельные «глупости». С годами, Мика полюбил лошадей и стал тренироваться на ипподроме. А для своего скакуна таскал из дома дефицитный сахар. Мать, замечавшая это, смотрела на него с укоризной, но ничего не говорила. А он проделывал на трамвае неблизкий путь на ипподром, чтобы покормить своего любимца. Которому, впрочем, это не прибавило прыти – однажды конь и всадник рухнули, пытаясь преодолеть барьер, и Мика сильно разбил подбородок. После войны приходит увлеченность уже «стальным конем» – мотоциклом. И вот, к ужасу жителей дома 14 по улице Дзержинского, в  подъезде, еще хранящем респектабельность и даже зеркала на стенах, раздается страшный грохот. Это Мика  с другом втаскивают по мраморным ступеням на третий этаж раздолбанный старый мотоцикл – подарок некоего дяди Коли, работающего аж в гараже ЦК. Восстановить его в домашних условиях так и не удается. Отец Мики спускает с лестницы и мотоцикл с гордым названием «Красный Октябрь», и сопровождающих его лиц. Процессия со скрежетом удаляется по улице –  мотоцикл приходится толкать. Родные Микаэла свидетельствуют, что эта история  излечила его от «мотоциклетной болезни».
«Бедная моя мама! - вспоминал об этой поре Таривердиев. - Сколько ей пришлось переволноваться за меня! У меня были постоянно меняющиеся страсти. Я занимался боксом, фехтованием, лошадьми, мотоциклом, плаванием. Периодически меня приносили домой то с перебитым носом, то окровавленного после того, как я вылетел на полном ходу из мотоцикла или упал с лошади. И все-таки лет в тринадцать-четырнадцать музыка перебила все другие увлечения. Все стало менее интересным».
А еще он увлекался философий, литературой, фотографией. Но музыка – на первом месте. Хотя, по собственному признанию, заниматься ею он стал «почти случайно». У соседа был рояль, и Мика так пристрастился бренчать на нем, что потерявший терпение сосед посоветовал отцу мальчика купить пианино. «Так все и началось, - сообщает Таривердиев. - Очень быстро мне надоело играть гаммы, упражнения, пьесы Майкапара и сочинения типа «Похороны куклы»… А играть пьесы посложнее я пока не мог. Так что же делать? Я стал делать то, что мне было интересно, - сочинять». В общем, упражнениями он занимается «для мамы», которая ко всем занятиям относилась серьезно и ответственно. А тут еще появляется новая страсть – чтение, и приходится совмещать ее с музыкой: «Ставил на пюпитр книжку, под нее что-то импровизировал… Занимаясь своими делами на кухне, она и вправду слышала мои экзерсисы. В результате у меня развилась довольно высокая техника. Просто я много читал».
А вообще, ему повезло, что все его детство прошло в атмосфере музыки – неповторимой музыки Тбилиси. О которой никто не скажет лучше, чем он сам: «Окна распахнуты, и отовсюду несется музыка. Шуберт. Этюды Черни. Из какого-то окна – неумело подбираемая грузинская мелодия. Где-то звучит радио. Все это смешивается, но не создает впечатления дисгармонии. Музыка звучит негромко, ненавязчиво. Она как бы часть жизни, продолжение этого двора, этого города. Она не выставляется напоказ. Она просто живет. Иногда вечерами за каким-нибудь окном, а то и просто на балконе собираются мужчины, и начинается знаменитое грузинское музицирование, абсолютно непонятное мне и по сей день. Как люди, никогда нигде не учившиеся, встречающиеся, быть может, в первый раз, с такой точностью на ходу аранжируют мелодию на четыре, пять, шесть голосов? Это полифония самого высокого класса. Не могу этого понять и восхищаюсь бесконечно. Возможно, предки грузин жили в горах, и полифонические ходы, такие, как канон, были подсказаны им эхом гор, а потом родились более сложные формы? Может быть, сама земля эта столь удивительно красива и щедра, что не петь невозможно? Я не знаток фольклора, и в грузинском мелосе есть, наверное, песни и о тяжелой доле. Но то, что я слышал в детстве, - это песни о любви, о нежности, о красоте. Я вырос на этом пении. И еще на Шуберте».
Шуберт – это уже от тети, младшей сестры матери – Маргариты, «всеобщей любимицы, веселой и легкомысленной». Приглядеться к ней стоит особо. Обучаясь вокалу в консерватории, она признает только этого композитора и поэтому пренебрегает программой, постоянно конфликтует с педагогами. Причем особенно любит петь Шуберта, запершись в… туалете – считает, что там ее голос звучит лучше всего. В конце концов, на третьем курсе ей приходится расстаться с консерваторией, но влияние на племянника она оказывает огромнейшее, он потом признавался: «…Первая музыка, которую я вспоминаю осознанно, были романсы и песни Шуберта. Я люблю их и по сей день. Они по-прежнему вызывают во мне восторг своей прозрачностью, чистотой, благородством». Вот и видят сегодня многие музыковеды в романтических, по-шубертовски щемящих мелодиях Микаэла Леоновича прямую связь с впечатлениями тбилисского детства.
Сам же он считал, что  любовь к романтизму, которым, по его словам, он «грешил многие годы», подарили ему еще и «красота музыки, сентиментальность сюжета» первой услышанной им оперы – «Травиата». А во время следующего прихода в Тбилисский театр оперы и балета Мику поражает объединение двух его главных страстей: «Евгений Онегин» завораживает уже не только музыкой, но и поэтическим сюжетом. Потом – новые и новые постановки, для впечатлительного, наделенного богатой фантазией мальчика искусство в чем-то переплетается с жизнью. Не случайно считают знатоки музыки Таривердиева, что «сейчас уже трудно сказать, какие впечатления дет­ства стали для него впоследствии более значительными: художественные или жизненные».
Во время войны, несмотря на все трудности, культурная атмосфера Тбилиси, по словам Таривердиева, была поразительной. В Тбилиси эвакуируется много знаменитых московских и ленинградских музыкантов и артистов, на сценах оперного театра – певица Вера Давыдова, вернувшийся на родину танцор Вахтанг Чабукиани… Постоянно приезжают талантливые гастролеры, и Микаэл впервые слушает молодого Святослава Рихтера… Он буквально каждый день ходит на спектакли и концерты, если не с друзьями, то один. К этому времени он уже – старшеклассник музыкальной школы-десятилетки при Тбилисской консерватории по классу фортепиано. Одновременно с ней должен закончить и общеобразовательную – 3-ю мужскую школу. Но сделать это не удается. Он совершает  поступок, который в те времена можно было считать опять-таки глупостью.
Микаэл резко выступает на комсомольском собрании против директора школы, избившего его одноклассника. И Сато Григорьевне предлагают: «Или вы забираете сына из школы, или он вылетит из нее с волчьим билетом». Вот и приходится Гарику – уже так   зовут его окружающие – заканчивать последний класс в вечерней школе и там же получать аттестат зрелости. А после десятилетки при консерватории он идет в Тбилисское музыкальное училище №1 – только там был класс композиции. Учебу под руководством народного артиста Грузии, двукратного лауреата Сталинской премии Шалвы Мшвелидзе он заканчивает за год.
К тому времени уже был арестован его отец. Спустя годы Таривердиев был убежден, что еще в страшные 1930-е его родители, жившие в молодости идеалами большевизма, «многое поняли». Еще до войны из их дома стали исчезать соседи, по этажам и балконам проносились леденящие слова «враг народа» и «шпион». Обсуждать это мальчику было запрещено. Потом мать призналась Микаэлу, что ее и отца происходящее приводило в ужас, но всерьез она боялась только за сына. Тогда Таривердиевых не тронули. Но два момента Мике запомнились навсегда.
Бдительные товарищи на работе его матери обращают внимание на то, что она… ходит в шелковых чулках. И тут же делают вывод: неплохо бы вспомнить, что «она из совсем не пролетарской семьи, а ее заслуги во время революции еще требуют доказательств». Дальнейшее развитие этой темы могло привести к исключению из партии, а значит, автоматически, к аресту. И Мика слышит, как на кухне родители шепотом обсуждают, каяться Сато или нет: «Мама говорила, что каяться ей не в чем. На том и разошлись. Беду пронесло. Но она все-таки продолжала ходить в шелковых чулках».
Еще один случайно подслушанный разговор на кухне шел о том, что несколько лет назад Серго Орджоникидзе не умер от инфаркта, а застрелился. Когда родители понимают, что сын все слышал, лицо Сато искажается ужасом. «Она сказала: «Никогда и нигде не говори об этом», - вспоминал Таривердиев. - Я все же спросил ее: «А папа говорил о дяде Серго, которого он знал?» «Нет-нет, - сказала мама. - Это совсем другой человек, он жил в деревне и случайно выстрелил в себя из ружья. Это совсем другой». Она повела меня спать и все время повторяла: «Совсем другой, совсем другой, но никогда об этом никому не говори».
И вот, в 1949-м, Леона все-таки арестовывают. Семью сразу «уплотняют», оставив  из трех комнат две маленькие. Родители школьных товарищей начинают с опаской относиться к Гарику: «Не то чтобы они запрещали со мной общаться, просто относились как-то с опаской. Меня жалели, совали какие-то бутерброды, но я чувствовал, как боялись моих приходов». А вскоре добрые люди и вовсе советуют Сато с сыном исчезнуть из дома, и три-четыре месяца они кочуют по знакомым. Денег практически нет, сидят на картошке с чаем, и Гарик начинает подрабатывать  уроками музыки. Тем временем выясняется, что отца, к счастью, не угнали в дальние лагеря и он «тянет срок» в Грузии. Когда у Сато и Гарика исчезает необходимость скрываться, они могут возить передачи. Никаких свиданий не было, но Сато все время повторяла: «Папа вернется».
Между тем, музыкальные заработки для Микаэла уже привычны. Первым известным сочинением у него стал гимн той самой школы, которую он покинул со скандалом. Никакого гонорара, естественно, не было, но награда автору действует до сих пор. Каждый год под этот гимн в Москве собираются выпускники школы, которая потом стала носить номер 43 и прославилась знаменитыми воспитанниками.
А настоящий гонорар Таривердиев получает за… балеты, - свой первый профессиональный заказ. Балетов два, и появились они на свет после того, как школьника Гарика отправили в санаторий «Дарьял». Там он знакомится с Жорой Геловани – сыном знаменитого актера Михаила Геловани, которого Сталин лично отобрал для воплощения своего образа на экране, и который в кино сыграл вождя 16 раз, получив четыре Сталинские премии первой степени! Жора для Таривердиева – «солидный пожилой человек лет двадцати пяти».  Для всех остальных – человек, несмотря на свою молодость, уже ставший режиссером Тбилисского оперного театра. Что, впрочем, вполне легко понять.
И вот, заглянув в клуб санатория, Геловани видит парнишку, который по памяти воспроизводит на рояле только что переданную по радио увертюру к «Франческе да Римини» Чайковского. Узнав, что Микаэл столь блестяще играет то, что раньше никогда не слышал, Жора, «с вытаращенными глазами», предлагает ему создать балетную музыку. Так рождаются одноактные балеты «Допрос» и «На берегу» на либретто Геловани, который стал и одним из постановщиков. На сцене оперного театра их воплощают учащиеся Хореографического училища, и они остаются в репертуаре на каждое воскресенье целого сезона. Автору музыки это запомнилось, как «смутное сияние и полет души». А вот один из отзывов в прессе ему кажется обидным – в газете «Заря Востока» его называют юным композитором: «Я был оскорблен. Не молодым, а юным – это было уже слишком. Ведь мне даже гонорар заплатили, а тут такая статья!».
На гонорар он, первым делом, покупает шляпу – символ солидности. И фотографируется в ней. В семье же к этому успеху относятся без особого ажиотажа, да и вообще, особенная известность к Микаэлу не приходит. Сам он воспринимает это спокойно: «То, что произошло со мной, было тогда в порядке вещей. Это считалось нормой. Это было время талантливых людей. Совсем молодые ребята выступали с оркестром. Тогда еще не было филармонии, и каждый понедельник в театре были симфонические концерты, где собиралась вся публика. Каждый понедельник – новая программа, исполнялись новые сочинения, в том числе и молодых, недавно закончивших консерваторию. Помню премьеры Отара Тактакишвили, Реваза Габичвадзе. Помню молодого Одиссея Димитриади…»
Когда заканчивается учеба – и в школе, и в училище – Микаэл уже четко представляет свое будущее: уехать в Москву и стать профессиональным композитором. Но Сато Георгиевна (как и любая мать, а тем более, кавказская), против того, чтобы ее единственный сын жил вдалеке. И сын отправляется в соседнюю Армению – поступает на композиторское отделение Ереванской  консерватории. Но там у него, как говорится, не заладилось… Не будем рыться в причинах этого, а просто еще раз предоставим слово Микаэлу Леоновичу. Он сказал все, что считал нужным, начав с родного Тбилиси:
«Город делился как бы на две части. По правую сторону реки – Сололаки, где я жил. По другую сторону реки, там, где Плехановский проспект, – это уже другая часть. Так вот была знаменитая плехановская шпана. Предводителем плехановской шпаны был Володя Бураковский – ныне знаменитый кардиохирург, академик. Кстати, вместе с другим будущим академиком – Женей Примаковым. А в Ереване мне было грустно, одиноко. Розовый красивый город меня не принял. Я привык к дому, а здесь впервые попал в общежитие. Прожил там всего два года… Я вернулся в Тбилиси, чтобы уехать».
Как он уехал в Москву, и как там жил – уже совсем другая история. Но и в московских стенах рядом с Таривердиевым был Тбилиси. Послушаем еще раз его жену Веру Гориславовну: «Мы много говорили об этом городе. Микаэл Леонович любил его вспоминать. Впрочем, он без него никогда и не жил. И я понимала, что невозможно уловить, понять загадку, тайну судьбы без ощущения этого пространства, этого мира Тбилиси… Обустраивая дом, он невольно привнес в него что-то от старых тбилисских парадных комнат… Портрет мамы, совместный портрет родителей… Какие-то вещи, их совсем немного, остались у него от родителей. Например, портрет прапрабабушки и прапрадедушки, написанные в Париже в год первой Всемирной выставки. Многие годы они валялись на чердаке в Тбилиси и осторожно не предъявлялись. Микаэл Леонович, никогда не задумывавшийся о такого рода осторожностях, сделал эти портреты частью интерьера. Как и фамильный кинжал и пороховницу XV века, в которой не достает одного, самого большого камня – мама сдала его в Торгсин в тяжелые голодные времена»…
Сегодня пространство, в котором прошло детство Таривердиева, изменилось. Старый район ветшает. Увы, не исключение и дом, возле которого, в 1960-е,  всезнающие сололакские кумушки показывали нам, мальчишкам, на стройного седого человека: «Его сын – знаменитый композитор в Москве». Мемориальная доска Таривердиева на подъезде, давно позабывшем о настенных зеркалах, долгое время еле держалась из-за широких трещин. Сейчас трещин нет. Нет и доски. Первое отрадно – дом, как смогли, укрепили. Что же касается второго, то я уверен: доска, снятая на время ремонта, обязательно вернется на свое место. Обитель же первой любви композитора – живописный особняк, в котором располагался детский сад, - превратилась в развалину…
Ну а музыку, посвященную родному городу, Микаэл Леонович все-таки написал. Название говорит само за себя – «Тема Тбилиси». Правда, слов к ней нет, есть просто мелодия. Тихая, чуть щемящая, заставляющая вспоминать и думать. Таривердиев замечательно играл ее на рояле. А с экрана она прозвучала в фильме Валерия Ахадова «Я сказала, я уйду» в 1992-м – в пору, когда очень многим было уже как-то не до кинематографии. Да и критика приняла картину без восторга. Но вот, что подчеркивает известный киновед Сергей Кудрявцев:  «Если бы не было музыки… Она – как своеобразный гимн светлой отрешенности бытия, которое отнюдь не завершается за рубежом смерти, а длится и длится в другом времени и пространстве, в бесконечном инобытии».
Таривердиев ушел в инобытие через четыре года после того, как с экрана прозвучала его музыка о Тбилиси.

Владимир ГОЛОВИН