| Дедушка Идрис |
 Я помню его, худощавого, скромного старика-ингуша сидящего в обувной будке ярко синего цвета. Ее было видно издалека – маленький живой маяк среди мертвой зыби неуклюжих, больших домов. Мы с матерью часто приносили ему чинить свои поношенные ботинки и туфли. – Извините, – обычно говорила с поклоном мать. – Не почините ли в долг, до зарплаты? Они совсем прохудились… – Починю, – кивал с улыбкой дедушка Идрис. – Не переживайте, Лена. И с деньгами не торопитесь. Всю жизнь я сапожником проработал и понял: это Аллах великое счастье мне дал. Кропотливо и тихо, но все же помогать людям… – Вы нас очень выручили, – мать доставала из пакета ботинки, взглянув на которые каждый бы понял: когда-то они просили кашу, потом ее переели, и их стошнило… – Ой-ой-ой, – качал головой седой Идрис, но, поймав печальный взгляд матери, кивал: – подошву новую пришью. Починю. Я крутилась неподалеку, зная наперед, что без конфеты от него ни один ребенок не уходит. В темно-перестроечные времена получить ириску, а может быть, даже карамельку от кого-то из взрослых было для меня делом чести. Нашарив в кармане сарафанчика белый мелок, обмененный мной у другого ребенка на кусок батона, я принялась рисовать на асфальте картинки, внимательно посматривая на старика. Так сначала появилось солнце с кривыми лучами и кот, задумчиво смотрящий на мышь в короне. Мышь получилась большая, намного больше солнца, и чтобы дорисовать ее, пришлось зайти за угол синей будки… Для своих шести лет я рисовала неплохо, и очень гордилась тем, что под моим мелком на асфальте возникали целые сказки-картинки. Но места для продолжения трудов не было! Другой не менее гениальный художник, уже изрисовал асфальт позади будки сапожника, да и всю ее саму… – Полина! Полина, ты где? – услышала я голоса взрослых. – Тут я! – крикнула в ответ. Появились уставшая мама с пустым пакетом и дедушка Идрис. Он прихрамывал, опираясь на тросточку, и шел с большим трудом. «С немцами храбро воевал. Герой…», – вспомнила я фразу кого-то из соседей. – Чего ж ты убегаешь? – спросил он. – Вот… – я показала на чужие рисунки: – Смотрите! – Вижу, – дедушка Идрис нахмурился: – Опять скверные мальчишки нарисовали войну. Я всмотрелась в чужое творчество. На синей будке был нарисован белым мелом горящий дом. Из него вырывалось белое пламя. Какие-то маленькие фигурки стреляли друг в друга, и от их оружия шли длинные пунктиры, попадающие другим фигуркам в голову и сердце. А под ногами на асфальте расположился большой пистолет, совсем как у меня – водяной, из которого мы с друзьями стреляли в жаркое лето по прохожим… Только этот был настоящим! Таким можно играть в «войнушку»! – Придется опять смывать и чистить… – Идрис явно расстроился. – Вам помочь? – спросила мама: – Я могу отмыть. – Нет. Спасибо Лена, я сам. Это мальчишки местные хулиганят. Плохие рисунки, очень плохие. – Почему – плохие? – удивилась я. – Нарисовано здорово, мне бы так уметь… – Нельзя, – он наклонился ко мне: – Запомни, нельзя ни в коем случае рисовать войну. На войне убивают людей: малышей, женщин и стариков. Когда дети начинают рисовать войну или играют в нее – это самое страшное. Тогда война непременно случится! – Значит, нельзя? – шепотом переспросила я. – Да. Так гласит древняя легенда! Обещаешь, что не будешь? – Обещаю! Дедушка Идрис засмеялся и, погладив два торчащих на моей голове хвостика волос, вручил настоящую жвачку! Это была неслыханная роскошь. От счастья я даже забыла поблагодарить его. Запрыгала, как заяц, и пустилась в пляс вокруг синей будки, прижимая к груди свое сокровище в голубой бумажке с надписью «Love is…» – Простите ее, – сказала мама, – она еще маленькая… Прошло несколько лет. Война в нашем городе проросла в человеческую жизнь, и стала, неотделимой от внезапной и бессмысленной смерти. Четырехэтажный дом по улице Заветы Ильича уже неоднократно горел, и мы хоронили жильцов. Моего родного дедушку разбомбили в больнице. Ему было 72 года. Участник Великой Отечественной. Он лежал на операции, с язвой желудка. Мы не могли похоронить его неделю. Шли бои. – Так трудно теперь положить в гроб… – плакала мама. Слезы текли, но она их не вытирала. До этого мы уже похоронили бабушку и прабабушку. Но старичок Идрис, живший в соседнем подъезде, все так же шутил, несмотря на бомбежки, кормил детей и подростков сушками и обещал: – Война обязательно закончится! Ведь хорошие люди не хотят воевать… А в мальчика восьми лет, жившего на самом верхнем этаже, попали осколки. И мы все ходили посмотреть, как это – быть в осколках. Руки и ноги его опухли и нагноились в местах, куда проникло железо. Но он старался нам улыбаться и говорил: – Я потерплю и не буду плакать! Потом, мы узнали, что его удалось вывезти в госпиталь и спасти. Многих соседей хоронили в огороде. Я узнала, что лучше всего это делать в яме, где недавно разорвался снаряд. Земля – рыхлая и мягкая там, несмотря на зиму, и копать недолго… И не страшно. А страшно только, пока люди не умрут. Когда они кричат, потому что им очень больно от ранений, которые взрослые называют несовместимыми с жизнью… 6 августа 1996 года в нашем районе с новой силой начались бои. К тому времени я считала себя большой – 11 лет… Спросила взрослых: – Что там, на улице? Баба Настасья, забежав к нам с мусорным ведром, сообщила: – Русские войска уходят! Бросают Грозный и уходят! А боевики их подгоняют… Дали 48 часов… Судя по стрельбе, так оно и было. Началась Летняя война. Хотя ее нет в учебниках истории, но она унесла множество жителей города Грозного во владения Смерти. Только около нашего подъезда погибло более 10-ти человек, от внезапно разорвавшегося снаряда. Я как раз принесла из колодца воду, и за мной закрылась дверь. В этот миг и прогремел взрыв… Молоденькую девушку ранило в живот, и она, побелев, упала на ступеньки. Ее брату оторвало голову. По частям человеческих тел в подъезде можно было изучать анатомию. Сосед Адам с оторванной ногой катался около нашей входной двери и кричал: – Дайте мне умереть! Я не хочу быть калекой! А моя мама, накладывала ему жгут и приговаривала: – Жить надо! У тебя трое детей маленьких, и жена беременная. Придется жить! Потерпи… Но, несмотря на все события, дедушку Идриса я не упускала из вида. Он, правда, совсем постарел и уже не обещал, что война скоро закончится. Иногда он сидел на скамеечке и глядел в небо на тяжело гудящие самолеты. «Наверное, он хочет понять, – думала я, – почему светит солнце, бегают кошки друг за другом, а нас убивают, но Бог ничего не делает…» – Заходи домой, Идрис! – кричала его старушка. – Вдруг сейчас начнется пальба… Тебя убьют! Убьют!!! Но дедушка Идрис не обращал внимания и даже не пригибался, если начиналась перестрелка. Так и сидел под деревом, чуть раскачиваясь, в такт изуродованным осколками веткам над ним. Русских жителей после первой войны было мало, кого убили, кто-то сам убежал в Россию скитаться и нищенствовать. Но в нашей четырехэтажке по прежнему ютилось несколько семей. Напротив квартиры Идриса жила тетя Валя с Аленкой. Аленка была младше меня, и мы часто играли, а тетя Валя общалась с моей матерью. Несчастья так и сыпались на эту семью. Сначала у Аленки сгорел отец. Он кинулся на пожар – тушить, и задохнулся в дыму. Потом, в зиму 95-го от голода и холода умерла ее бабушка Римма… Соседи-чеченцы засматривались на их хорошо обставленную трехкомнатную квартиру, но – не трогали. Предлагали даже продать по дешевке, но тетя Валя не захотела: – Здесь могилы родные. Куда я поеду? В конце августа, когда залпы орудий уже стихали вдали, и мы стали робко надеяться на некое подобие мира – случилось непредвиденное. Люди с оружием в руках пришли убивать тетю Валю. Это были чеченцы-боевики. Четверо. Как потом рассказывали соседи, в руках у них был приказ, подписанный Басаевым, с красивой печатью волка. «…Признать Валентину врагом чеченского народа, за предательство и помощь федеральным войскам…», – прочитала соседка Роза, вышедшая на шум ломаемой двери. – Семья приговаривается к полному уничтожению! – объявил собравшимся соседям главный бандит. – А пострадавшему нашему брату Адаму переходит ее жилье и все вещи, в качестве компенсации… – Адаму? – спросил кто-то. – Из соседнего подъезда? – Да, он потерял ногу в фильтрационном лагере русских убийц! При жесточайших пытках! Его «сдала» Валентина. Он правду рассказал! – Так его же у подъезда ранило, после того, как он выпил водки и на гармошке играл… – удивилась Роза. – И не боевик он вовсе, а пьяница сраный… Лена с первого подъезда жгут ему наложила, иначе бы сдох, как собака. Какой фильтрационный лагерь?! – Молчать и не мешать исполнению! У нас жалоба есть и приказ! Дверь стала поддаваться под ударами тяжелых ботинок, а соседи – бросились врассыпную. Тетя Валя с Аленкой метались по своей квартире, понимая, что жить им осталось считанные минуты. И тут вышел дедушка Идрис. Загородив собой дверь в квартиру Валентины, он спросил пришедших с автоматами: – Как можно уничтожить семью, где только несчастная вдова и ребенок? – Расстреляем! – кричали разгоряченные парни. – Всех русских долой из Чечни! – Я мусульманин, как и вы, – спокойно продолжал старик: – Я прошу вас разобраться, а не творить бесчестье и зло! Тетя Валя слышала каждое слово: воспользовавшись внезапной заварухой, она с Аленкой связывала простыни, чтобы слезть с балкона. Бандиты стали бить старика прикладами. Он упал. Но из последних сил цеплялся за дверь и кричал: – Что вы творите! Там женщина и ребенок! Потом его отшвырнули ногой и, выбив замок, ворвались в квартиру. Но, Валентина с Аленкой уже успели сбежать и затеряться в темных переулках среди частных домов… А старик Идрис умер на руках у своей старушки. Полина ЖЕРЕБЦОВА |
