Я был студентом второго курса Тбилисского театрального института, когда впервые вышел на сцену театра Руставели в пьесе «Кваркваре Тутабери» Поликарпе Какабадзе и скромно занял свое место в массовке. Находиться рядом с корифеями грузинского театра, созерцать их, соучаствовать в их перформансе, непосредственно касаться драматургии Шекспира, Брехта, Давида Клдиашвили – все это стало для меня волшебным подарком.
Представьте себе, что путь мой от массовки до первой главной роли оказался не таким уж и долгим. Мне было 22, когда я исполнил главную роль в спектакле «Обвинение», поставленном по пьесе Роберта Стуруа и Гоги Кавтарадзе.
А потом пошло и пошло!.. Главная роль в «Постороннем», в «Эдипе», в «Иване Грозном», в «Антонии и Клеопатре», в «Записках путника» и «Добром человеке из Сычуана»...
Мы увлеченно работали, проливали пот, играли дома и во многих городах, но – только в пределах СССР, путешествовали по республикам Советской страны, и особенно часто играли в России.
Лишь в 60-е годы мы сумели выбраться за границы СССР. Директором театра тогда был назначен Серго Закариадзе, и благодаря его большому авторитету и огромной популярности фильма «Отец солдата» состоялись зарубежные гастроли.
Выход за границу стал важным этапом и в истории театра Руставели, и в моей биографии. Для советского человека жизнь по ту сторону «железного занавеса» обладала особой привлекательностью, ассоциировалась лишь с позитивным, с благополучием и, что главное, со свободой. Мои воспоминания – это откровенный рассказ о человеческих чувствах, впечатлениях, переживаниях. Записки совершенно особого, советского человека, не бывавшего нигде, не видевшего  и не знавшего столь многого и «homosovietico», а не анализ гастролей или публикаций о гастролях или еще чего-либо в этом роде.
Первой страной, в которой мы побывали, оказалась Румыния. Первая гастрольная поездка за рубеж – столица Румынии Бухарест! Незабываема подготовка к этому знаменательному событию – укладывание в сумки и чемоданы продуктов (да, мы, конечно, брали с собой продукты питания – в целях экономии), гардероба, который был тщательно пересмотрен и дополнен. Я, например, специально для Румынии сшил себе костюм в «Пиримзэ» у знаменитого Андрея и разодетый прибыл в Бухарест.
Труппа театра Руставели остановилась в отеле «Амбассадор». Первая же ночь ознаменовалась курьезом: в одном из номеров раздался выстрел. Всю ночь мы провели на ногах, с тревогой ожидая следующего выстрела либо нападения. Полиция тщетно пыталась найти преступника – он исчез бесследно.
Только спустя годы в Тбилиси тайна раскрылась. Оказывается, один из артистов привез с собой консервированные бадриджаны (баклажаны) с орехами домашнего приготовления. В отелях высокого класса, – а «Амбасадор» был именно таким, по ночам, чтобы обитатели не простужались и чувствовали себя комфортно, температуру поднимали. Домашние консервы среагировали на благодатное тепло и с грохотом взорвались.
Бухарест очень красив, и красива та улица, отель, в котором мы живем. В первый же вечер нашего пребывания в столице Румынии мы – я и Гоги Кавтарадзе выстроились перед «Амбассадором», облаченные в шикарные костюмы искусного Андрея, с приобретенными в тбилисском валютном баре сигаретами «Честертон» и кубинскими сигарами. Вы представляете себе преисполненных южного темперамента и энергии советских 25-летних мужчин, впервые оказавшихся за рубежом? Вероятно, вы можете представить и то, о чем мы думали тогда. Вы правы, именно так мы и думали, вернее, воображали, что из Парижа, Рима, Вены и невесть откуда еще немедленно сбегутся самые знаменитые красавицы, чтобы взглянуть на этакое заморское диво – молодых красавцев-грузин. Да, да, мы были в этом убеждены, и настроение у нас было подобающее. Однако Бухарест продолжал жить своей обычной жизнью, никто к нам не бежал, прохожие, среди них и женщины, невозмутимо проходили мимо нас, не обращая ни малейшего внимания не только на нас, но и на наши костюмы от Андрея из «Пиримзэ».
Постояли мы, постояли и вернулись в отель. Примерно через час наши товарищи не без труда извлекли нас, вдребезги пьяных, из бара отеля и водворили в номер. Так закончился наш первый «выход в свет» за границей.
Из Бухареста мы поехали на гастроли в небольшой город Клуж. У нас с Гоги первый выход в Клуже был в ночной клуб. После того, как мы с ним опорожнили две бутылки «Энисели», тайно внесенные в бар, Гоги стал отшлифовывать с артисткой клужского театра па какого-то цыганского танца. А ваш покорный слуга знакомил ее подругу с историей Грузии и ее древнейшей культурой. Молодую особу настолько очаровали мои повествования, что она зажглась страстным желанием поехать на мою родину. И воочию увидеть все, что услышала от меня. Но еще больший интерес возбудило в ней мое цветное постельное белье в «Амбассадоре». Моя собеседница была так обворожительна, что я, конечно, не смог ей отказать, и мы двинулись смотреть цветное постельное белье. Однако не все было так просто – я стал очень волноваться, ведь если бы кто-то из наших спутников «застукал» меня с женщиной в 3 часа ночи, я бы пропал – «морально неустойчив» и прости-прощай заграничные турне! Мы на цыпочках благополучно миновали два этажа и продолжили путь к номеру, как вдруг я услышал чей-то зычный вопль: «Я – акула?! Акула – я?!» Кто-то кричал по-грузински. Бог ты мой, что за акула? Кто это? А может, это пароль? Пропал я, пропал, поймали!.. Вопрос прозвучал еще несколько раз, но голос показался мне чуть-чуть спокойнее. Я перевел дух – может, обойдется. Может, можно договориться!.. Тут я увидел в конце коридора открытую дверь. Я направился туда в надежде, что может быть сейчас же удастся уладить дело. Заглянул в комнату и что я вижу: на столе стоят несколько бутылок водки «Столичной» и вразброс валяются открытые банки консервов, видимо, также привезенных из Тбилиси – «килька», «шпроты», «сайра», «печень трески». За столом, понурив голову, сидит хороший, добрый человек, народный артист Грузии Гигола Талаквадзе, наш дядя Гигола.
Я в жизни так не радовался ему!
Спасен я, точно спасен!
Батони Гигола родом был из Асканы. В Тбилиси он имел небольшой дом с садом, огородом и виноградником. И что странного, что ему, гурийцу, привыкшему к натуральным, собственноручно выращенным продуктам и к совершенно другой кухне, осточертело целый месяц питаться привезенными из Тбилиси консервами! А иначе как бы хватили его суточные 16 долларов на подарки членам семьи, родственникам и друзьям? Потому и вопрошал он возмущенно: «Я – акула?!»
У каждого свои трудности, свои проблемы. Мне вот тоже осточертело месяц одному лежать в «Амбассадоре» на румынском цветном белье.
После Румынии, прежде, чем театр Руставели отправился в кругосветное гастрольное турне, я поехал в рабочую поездку в Берлин. Мне позвонили из «Мосфильма»: «Послезавтра вы должны быть на съемках «Освобождения», будете играть Мелитона Кантариа».

***
«Освобождение» – один из лучших фильмов, в которых глубоко и ярко отразилась советская идеология. Американцы о Второй мировой войне сняли фильм «Самый длинный день», в котором роль союзников в победе советским идеологам показалась преувеличенной, поэтому было решено снять «Освобождение». Мобилизован был не только весь наш киномир, но и Политбюро. Имя земляка Сталина Мелитона Кантариа, который в мае 1945 года вместе с Егоровым водрузили советское знамя над Рейхстагом, золотыми буквами было вписано в историю величайшей войны и величайшей победы ХХ века.
Словом, не без труда составили мою характеристику, и я, конечно, через Москву, отправился в Берлин. Из аэропорта я попал прямо на съемочную площадку.
В центре города находилось здание, которое оказалось двойником Рейхстага. На лестнице его расположилась съемочная группа. Меня подвели к режиссеру-постановщику – Озерову. «Я его другим представлял», – пробурчал он, явно недовольный моим видом. Каким «другим» – я не понял, а он не сказал. Однако причина его недовольства разъяснилась, как только появился исполнитель роли Егорова. Этот человек был мне по пояс.
После недолгого совещания, которое прошло, конечно, без меня, Озеров вышел к нам и сказал: «Значит, так! Егоров будет нести знамя. Зато Кантариа мы дадим в руки немецкий автомат». Меня одели, загримировали. Дали в руки немецкий автомат. А вокруг такое творится!.. Пять тысяч вооруженных до зубов солдат, которые служат в ГДР! Нам с Егоровым указали дорогу, которую должны были преодолеть ползком, стреляя и крича «ура!», и затем уже ворваться в здание Рейхстага.
Что ж, это все не требует особого мастерства. Сыграем. Что ни говори, товарищ Озеров, а я в свои неполные двадцать пять уже сыграл главные роли в «Гиоргоба» и «Моем друге Нодаре».
– Приготовились! – раздается команда.
– Пехота готова? – вопрошает по рации Озеров. Ответа мы не слышим.
– Танкисты?
Мы опять не слышим ответ.
– Авиация?
Опять не слышим.
– Внимание! Мотор!
– Мотор!
И пятитысячное войско взревело. Двинулись около двадцати танков – те, которые там же стояли и которые я принял за реквизит. Столько же самолетов грохочет над нами, а тут этот Егоров со своим знаменем, черт его дери, рванулся вперед, к лестнице Рейхстага.
– О горе тебе, несчастный Кантариа, горе тебе, Мелитон, горе твоему Гоги, выросшему на асфальте Руставели и возмужавшему на тротуарах Ваке! Но – за тобой Родина, Гоги! Я тут, в Берлине, не посрамлю мою Грузию, Грузию Джугашвили, нет, никогда и ни за что!
Я ринулся за Егоровым – или за знаменем, не знаю. Но что это было: слева и справа рвались бомбы (или снаряды, кто его разберет) производства пиротехников. Да, это они, пиротехники, устраивают всевозможные взрывы, пожары и подобные неудобства для артистов!
Словом, вошли мы в Рейхстаг. Раздалась команда: «Стой!» Стали. А я весь обливаюсь потом.
Наконец, этот день кое-как закончился. Можно было перевести дух, прийти в себя. А завтра? Что если завтра то же самое будем снимать? А ведь я именно ради этой сцены сюда приехал.
Со всем остальным я мог примириться, все вытерпеть, и то, что знамя не у меня, и авиацию, и пехоту, и танки, но эти мины и взрывы – нет, это было выше моих сил!
Интересно, кто такие эти пиротехники?
Спустился я в холл. Прекрасная гостиница «Отель Эролина». Туда-сюда респектабельные типы расхаживают. Смотрю, в уголочке трое мужчин в уединении что-то меж собой толкуют. Не надо было обладать особой  интуицией, чтобы понять, в чем дело: трое русских пиротехников распивали «на троих» купленный в берлинской аптеке за одну марку спирт!
Какая радость!
Я помчался в свой номер, зажал подмышками две бутылки «Энисели», спустился бегом по лестнице и присоединился к ребятам. Мы чудесно повеселились.
За этим весельем последовало то, что на следующее утро, перед съемкой, пришел ко мне Ванечка, главный пиротехник, и прошептал: «Следи за мной: где задержусь, там и взрывчатка».
Началась съемка. Егоров, который не пил ни грузинский коньяк, ни одномарочный берлинский спирт, вместе со своим знаменем добежал до Рейхстага прямо по взрывающимся «минам», а Кантариа, бодрый и невредимый, достиг той же цели совсем другой дорогой.
Пиротехников отозвали в Москву за «разглашение военной тайны», а мне влепили предупреждение в личное дело.
Расскажу еще один эпизод.
Съемка последней сцены. На Рейхстаге реет красное знамя. Уставший после боя батальон, – кто-то ранен, кто-то хромает – спускается по той же лестнице с криками «Ура!»
Нас выстроили по чинам: высший комсостав, затем полковники, офицеры и т.д. И наконец будущие Герои Советского Союза – рядовые Кантариа и Егоров.
Началась съемка. Двинулась наша колонна. По мизансцене я должен идти где-то в конце.
Я, Кантариа, соотечественник Сталина, вознесший советское знамя на Рейхстаг, почему это я должен плестись в хвосте? У меня заклокотало все мое грузинство, чувство собственного достоинства, гордость за мой народ, Бог знает что еще, и я стал спешно пробираться вперед, обошел всех и когда начался спуск по лестнице, впереди всех шел я, а за мной весь генералитет.
– Стой! – заревел в репродуктор Озеров. – Кантариа, или как тебя там, Харабадзе, мать твою, куда прешь, будто генералиссимус!
К сожалению, кадры эти не сохранились.

***
Наступил 1978 год.
На доске, где вывешивали роли и фамилии исполнителей, появилось распределение «Ричарда III». Против Кларенса я с замиранием сердца прочел свою фамилию. С Кларенса и началось мое бесплатное кругосветное путешествие. Австралия, Америка, Европа!.. Почти не осталось ни одного большого города, в котором не побывала бы труппа театра Руставели. Рукоплескания, овации сопутствовали каждому нашему спектаклю, нам аплодировали даже стоя, и это было так приятно, так радостно. И сегодня, спустя столько лет, эти воспоминания прекрасны и волнующи.
На этот раз я опять-таки начну с первого выезда – на Эдинбургский фестиваль 1979 года. Не забыть мне директора фестиваля Джона Драмонта. Я познакомился с ним в Тбилиси, после спектакля, за столом. Он пришел в восторг от джонджоли, и потом кто-то из нас привез ему в Эдинбург целую банку этого джонджоли. Когда закончился фестиваль, он провожал нас на вокзал и извинился, что у них очень плохие поезда, не обижайтесь, мол, все наши поезда такие. Я подумал: разве может быть что-нибудь хуже нашего поезда Тбилиси – Ростов – и поднялся в вагон. Проводник всем своим видом сильно смахивал на советского маршала. Когда мы расположились, он вежливо осведомился: чай, кофе или алкогольный напиток. То, что виски, да еще в Шотландии, лучше чая, особых размышлений не вызывало. Но мы с нашими гонорарами... Ответа долго не было. Проводник словно читал наши мысли. «Free, free», – успокоил он нас. Мы сразу ожили и сказали, раз даром – давай! Он принес виски, и мы выпили с удвоенным удовольствием.
Поезд сладко укачивал нас. А вскоре тихий стук оповестил нас о том, что мы въезжали в Лондон.
Поднялся страшный переполох. Быстроте и проворству, с какими мы оделись и собрались, позавидовали бы даже солдаты советской армии. Сперва, опережая друг друга, выбежали в коридор, где царила полная суматоха. Народные и заслуженные с багажом за плечами и в руках, тесня друг друга, старались первыми спуститься на платформу. Вот так, неумытые, наспех одетые, с шумом как цыганский табор, высыпали мы из вагона на перрон. Вокзальные часы показывали шесть утра... Пятьдесят пять галдящих грузин с чемоданами, баулами, огромными сумками, лавой обрушились на перрон и буквально взорвали привычный ритм.
«Это действительно Лондон?», «Да не знаю, вроде на Шорапани смахивает», «Ты ничего не забыл?», «Поторопись, как бы не отвели состав в депо», «Ну, все в порядке? А где Робико?» – эти и подобные возгласы в полный голос. А голоса у всех дай Бог! – разбивали тишину. И вдруг пронзительный женский крик перекрывает все и всех: «Дети, где дети? Не вижу детей, где дети?» Под «детьми» подразумеваются исполнители ролей маленьких принцев Эдуарда и Ричарда, малолетние «артисты» Мамука Циклаури и Мераб Нинидзе, а вопящая женщина – опекунша принцев (на время гастролей), пианистка театра Лейла Сикмашвили, которая лишь на несколько минут отвела от них свое материнское око и, вдруг не увидев их, подняла панику. «Принцы» же в это время безмятежно спали в вагоне поезда Эдинбург-Лондон, насыщенном ароматами свежего бисквита и кофе. Мы, конечно, разбудили их и, полуодетых  и полусонных, стащили на перрон, избавив от попадания в депо, что для каждого из нас стало бы трагедией. А «принцы» были полны ярчайших впечатлений от собственного головокружительного успеха, да еще за границей, в Эдинбурге, в историческом театре «Френсис-стрит» и от мужчин в шотландских клетчатых юбках – музыкантов Национального оркестра.
Во всем этом бедламе я все же не мог не заметить изумленных лиц и взглядов местных пассажиров, свидетелей невероятного переполоха, воплей, суеты, которые мы устроили на лондонском вокзале. Но это мимоходом: я был поглощен ожиданием некоей дамы Элизабет, которая должна была явиться на вокзал, дабы проводить нас в аэропорт. А она не шла!
Где ты Лиза, Лайза, Элизабет! А если вдруг ты опоздаешь, и мы опоздаем на самолет? Опоздаем на рейс Лондон-Москва, который совершается в неделю раз? Мы не можем здесь оставаться! Нет, не можем! Да, Лондон очень хорош, но деньги?! Деньги у нас кончились, и запас тбилисских продуктов тоже иссяк, но главное! – главное КГБ! Вот что с этим делать! Ведь во всем обвинят нас и тогда пиши пропало!
А Элизабет все не видать!
Лава примиряется с судьбой, потихоньку остывает, теряет температуру кипения. Кто усаживается на чемодан, разворачивает завернутый в газету «Комунисти» остаток утратившей цвет колбасы. Кто закуривает «Космос», кто купленный еще в Тбилиси «Мальборо», словом, приспосабливаемся к ситуации.
А время бежит!.. Семь часов, восемь и вот уж скоро будет девять. Когда мы освоились с лондонским вокзалом почти как с хашурским, появилась долгожданная Элизабет.
Высокая, даже слишком, англичанка неторопливо шагала, постукивая каблуками, с деревянной дощечкой в руках, на которой было написано два слова: «Rustaveli company», что в переводе означает: Тбилисский государственный академический драматический театр имени Шота Руставели.
Мы готовы были броситься к ней с упреками, но она сама перешла в наступление: «Почему вы здесь стоите, что вам здесь надо?» Пятьдесят пять невыспавшихся, голодных, изнервничавшихся артистов, осветители, рабочие сцены возмущенно загалдели в ответ. А леди с недоумением отвечала: Вы ведь прибыли этим поездом? – Ну да, ясно! И вдруг мы увидели, что наш поезд так и стоит на своем пути, ни о каком депо не помышляя... И пассажиры сидят себе внутри, и кроме кофе с бисквитом забавляются еще и чаем с лимоном, и коньяком! Сидят, попивают чай, умытые, причесанные. Улыбающиеся, кое-кто еще и прихорашивается. Идет к выходу – время на работу двигаться. Так-то... А мы? Что тут скажешь. Здесь жизнь начинается в девять часов утра и, оказывается, поезда тоже покорно ожидают этого часа.
Как стадо баранов последовали мы за Элизабет. И только один вопрос не давал мне покоя: неужели у них нет депо?..
А потом... Потом повезли нас в советское посольство, которое располагалось в двух старинных особняках в центральной части Лондона. А в посольстве, глядим, стол накрыт, где только птичьего молока не хватает.  Сегодня в Тбилиси на каждом шагу встретишь «Дом виски», но тогда эта благословенная жидкость была диковиной и дефицитом, большинство ее видели только в кино. Мы, конечно, поднажали на виски изо всех сил, и весь день провели в полнейшем блаженстве вместе с сотрудниками посольства. Вообще-то было странно и удивительно, чего ради посольство так на нас раскошелилось и одарило необыкновенным вниманием, но очень скоро причина выяснилась: оказалось, на днях солист Большого театра Годунов остался в Штатах, и в посольстве боялись, как бы мы не выкинули такой же номер, а то и что-либо похуже. Поэтому они нас обласкали как могли.
Да только кто мог остаться? У кого было две головы? Конечно, все без исключения сели в самолет, который взял курс на Москву.
В Москве меня встречал Юра. Посреди аэродрома стоял его старенький патефон, из которого лились звуки «Мравалжамиэр».
Прямо с аэропорта мы с московскими друзьями продолжили возлияния и на славу покутили и повеселились.
Наконец прибыли мы в Тбилиси.
Первым секретарем ЦК партии был тогда Эдуард Шеварднадзе. Он принял несколько человек из нас в своем рабочем кабинете, в здании бывшего ЦК на пересечении улиц Дзержинского (ныне Ингороква) и Читадзе. Кто был Дзержинский я хорошо знаю, а вот Читадзе мне неизвестен. Шеварднадзе принял нас радушно, ласково, много шутил с присущим ему юмором, потом заговорил уже серьезно – об Абхазии. Сказал, что там что-то неспокойно, смутно. Может съездите туда, сыграете два-три спектакля.  Кто бы ему отказал, да и зачем? Мы поехали.
Встретили нас артисты сухумского театра, мои сокурсники – Нодар Бекаури и другие. Конечно же было застолье, тосты, чоканье бокалов и все такое... Играли мы, конечно, с душой. А потом из Зугдиди делегация приехала: вы тут рядом, дайте и у нас два-три спектакля...
Поехали мы в Зугдиди. Мегрельское гостеприимство всем известно. Ну, там и произошла моя мегрельская история.
Я не привычен был к такому ритму – утром, в полдень, вечером – кутеж, кутеж, кутеж. И в один, не особенно прекрасный день, я раскрыл глаза в номере «люкс» в гостинице «Бум-комбината» (т.е. Зугдидского бумажного комбината), где проживал с Гоги Гегечкори и Бадри Кутателадзе, и по некоторым признакам сообразил, что дело мое не совсем ладно. Гипертонический криз со всеми классическими симптомами, со всеми своими прелестями... Меня помчали в больницу, где как следует искололи всевозможными лекарствами, давали глотать порошки и пилюли. Артериальное давление стало на место, болезнь отступила, но... Но я неимоверно ослаб, кроме того, весь трясся в какой-то неприятной трясучке. Не только об игре, вообще о выходе на сцену нельзя было думать.
В те дни в Зугдиди Кларенс, которого играл ваш покорный слуга,  вообще не появился перед зрителями. А Ричард III, который встречал выход Кларенса возгласами «Кларенса ведут!» и «Кларенса уводят!», произнес свои слова без Кларенса, и спектакль пошел своим ходом. Отсутствие Кларенса не обеспокоило зугдидских зрителей, как и участников спектакля.


Гоги ХАРАБАДЗЕ