В конце минувшего года в Москве вышла книга, о которой хочу проинформировать русскоязычную общественность Тбилиси, членов «Русского клуба» и читателей одноименного журнала. Книга эта представляет сборник современного грузинского рассказа под названием «За хребтом Кавказа». Искушенный читатель услышит в названии отзвук знаменитого лермонтовского стихотворения «Прощай, немытая Россия», легкая горечь которого как бы витает над прозой грузинских писателей, собранной в книге.
Два слова о ее оформлении. На лицевой стороне обложки воспроизведена черно-белая фотография: разоренный вестибюль большого пустующего здания с сутулым силуэтом пожилого, безнадежно уставшего мужчины. Подчеркнутая скупость оформления озадачит любителей ярких красот благодарного юга и «миловидной Грузии». А одинокий ястреб на обороте книги напомнит грустную и гордую констатацию – Грузия одна, вынесенную Отаром Иоселиани в название своего фильма.
Между двумя многозначными картинками собрано тридцать рассказов четырнадцати писателей. Все они (за редким исключением) написаны в постсоветский период и опубликованы в журнале «Дружба народов».
Цельность и многомерность книги – заслуга писателей трех поколений: выдающихся мастеров прозы, классиков грузинской литературы Реваза Инанишвили, Отии Иоселиани и Резо Чеишвили; среднее поколение представлено Ревазом Мишвеладзе, Лейлой Берошвили, Годердзи Чохели, Михо Мосулишвили; в числе молодых Нестан Квиникадзе, Тамта Мелашвили, Арчил Кикодзе, Шота Иаташвили (во всяком случае, в пору написания включенной в сборник повести «Больной город» Шота было немногим больше 25-ти лет).
Ради точности жанровых определений следует признать, что в сборник рассказов вошли три повести: уже названный мною «Больной город» Ш.Иаташвили, «Гладиаторы» Г.Чкванава и «Считалка» Т.Мелашвили. В какой-то мере меня как составителя оправдывает то, что грузинское литературоведение обходится без термина «повесть», даже такие объемные сочинения грузинских классиков, как «Клад» Демны Шенгелая или «Хаки Адзба» Лео Киачели названы «мотхроба», то есть «рассказ». Однако, вникая в этимологию грузинского термина, следует отметить, что «мотхроба» правильнее было бы перевести как «повествование». Главным же доводом для включения в сборник трех относительно больших текстов было то, что в них наиболее полно отразились трагические события, через которые прошла Грузия в последние четверть века.
Своеобразным остовом книги, смысловой и эстетической матицей можно считать подборку рассказов Резо Чеишвили; их в книге девять – своего рода сборник в сборнике. Тематически рассказы разнообразны и охватывают временные пласты от советского («Третий пассажир», «Игра») до текущего, остро злободневного («Руа», «Колодезник», «Налево чай, направо чай»). Резо Чеишвили замечательный мастер, чья проза полна усталой иронии, грустного сарказма и глубоко затаенной любви к человеку, нелепому созданию, одержимому страхами и страстями, слабостями и порывами. Качество его текстов – лучший камертон для составителя, они просто не потерпят рядом бульварщины или пустоты.
Смысловыми доминантами (начало книги и конец, увертюра и финал) я избрал два великолепных рассказа: «Цветок магнолии, или Кончина бабушки Анны» Джемала Карчхадзе и «Тур-вожак» Отии Иоселиани. В первом из подробно описанного скорбного события вдруг проступает красивый печальный подтекст: происходящее оборачивается прощанием последнего рыцаря Грузии с давней прекрасной возлюбленной. А история Белолобого, красавца-тура, описанного Отией Иоселиани, воспринимается как символ самостояния Грузии, ее твердости и самоотверженности в борьбе с врагом: ритмика и лексика рассказа так весомы, как будто он сложен из скальных обломков Тетнульда и Ушбы.
Между этими смысловыми доминантами произвольно, без соблюдения хронологии или иерархии расположены рассказы остальных авторов.
Новеллы Реваза Мишвеладзе отмечены его авторским клеймом, едким кутаисским юмором, с которым воссозданы подробности нового времени – на складе российской военной базы, в детском садике или драматическом театре. Элегантные, чуточку гламурные рассказы Нестан Квиникадзе привносят в сборник аромат женственности, признаки возрождения после обвала 90-х и первые приметы глобализации, затронувшей Грузию. Глубокой печалью веет от горских историй, рассказанных Годердзи Чохели; печаль эта усиливается тем, что их рассказчик, талантливый писатель и замечательный кинорежиссер, от которого еще многого можно было ждать, ушел от нас в расцвете сил.
Превосходными рассказами представлены Лейла Берошвили и Михо Мосулишвили, и если история трагической любви, рассказанная писательницей, убеждает жестким реализмом повествования, не оставляющим места для сантиментов и мелодрамы, то ее более молодой коллега мастерски пользуется целым набором постмодернистских приемов – стилизацией, аллюзиями, хронологическими смещениями, с их помощью привнося в повествование космополитический оттенок.
Рассказ Арчила Кикодзе напомнил рецензенту московской «Литературной газеты» манеру и стилистику Борхеса; сопоставление лестное, которое я не стану опровергать.
А незабвенный Реваз Инанишвили в своем рассказе мельника простодушно и лукаво возрождает поэтику боккаччовского «Декамерона», на фоне отвязанной эротики, захлестнувшей современную литературу (в том числе грузинскую) новелла старого мастера сверкает в сборнике как подлинная жемчужина и вызывает улыбку умиления.
Перевод рассказа Джемала Мехришвили долго ждал публикации на русском. Он был переведен вскоре после появления в грузинской прессе, практически синхронно с воспроизведенными в нем событиями – тотальным обвалом в пореформенной Грузии всех социальных институтов и подпорок. Но что-то помешало вынести его на страницы «общесоюзного» журнала: слишком мрачна и беспросветна его атмосфера и достоверны бытовые подробности: что-то сковывало меня – видимо, не хотелось предстать в столь неприглядном виде перед бывшими соседями по общему дому; для начала надо было хотя бы залатать штаны и заштопать рубаху... В сборнике рассказ воспринимается не как «чернуха», а как черная смальта в пестрой мозаике, маленькая деталь обширной панорамы.
Несколько подробней остановлюсь на повестях, включенных в сборник «За хребтом Кавказа», тем более что их общий объем составляет едва ли не половину книги.
Первой на страницах «Дружбы народов» появилась повесть Шота Иаташвили «Больной город». Это было в теперь уже далеком 1993 году («ДН», № 3, 1993). Мне порекомендовал ее Сосо Паичадзе, в ту пору заведовавший в «Мнатоби» отделом прозы; замечательный писатель, превосходный стилист и тонкий психолог, он продвигал вещь, в сущности, чуждую его манере и литературным пристрастиям, но подтверждающую высокий профессионализм и широту художественного и вкусового диапазона.
При публикации в журнале я предпослал «Больному городу» короткую врезку, которую считаю уместным воспроизвести с незначительными сокращениями.
Повесть Шота Иаташвили датирована, и сделано это не для историков литературы: дата в конце текста – январь 1992 г. – последний аккорд, в котором сухость календарной цыфири преображается в горестный набат. Он долго не умолкнет для нас. Как ни быстротечно время, мы еще помним тбилисский январь 92-го, пушки, бьющие прямой наводкой в центре города, Святую гору сквозь дым пожарищ... Противники нелепого и опасного режима приветствовали его свержение, но травма, нанесенная национальному организму, оказалась гораздо серьезней, чем представлялось в пылу борьбы... Я не знаком с автором «Больного города», знаю только, что он молод. И первую большую вещь написал в стилистике новой молодежной культуры: уже в журнале, при подготовке к печати, ее жанр удачно определили как «роман в стиле рок». (К слову сказать, автором термина был мой однокашник, выпускник 43-й школы Евгений Беньяш, работавший в ту пору в «ДН»). Для него и впрямь характерны ритм и рефрены, гротеск и абсурд, агрессивный натурализм и трогательная, по сути, детская незащищенность... Раскаленный этот сплав обжигает. Боль, переданная боль – то, к чему стремится совестливый художник. В повести Иаташвили нет анализа событий, нет прогноза или даже выраженной тенденции. Ее автор с полным правом мог бы сказать: «Я не врач, я – боль...»
И вот прошло почти четверть века. Пожалуй, было бы натяжкой сказать, что повесть «Больной город» стала документом времени, но его честным и эмоциональным свидетельством – несомненно.
У представителя того же поколения Гелы Чкванава другой жизненный опыт, не менее горестный – грузино-абхазская трагедия. И его «Гладиаторы» написаны с той же мерой честности и душевной ранимости, но в манере вполне реалистической, опирающейся на традиции «военной прозы». Увы, традиции эти без сколько-либо длительного перерыва подпитываются конкретным материалом, кровавыми событиями, которые воспроизводятся все новыми и новыми участниками боев. Обычно их впечатлительность и дар слова рождены войной и долго живут этой темой.
Чтобы убедиться, наделен ли Гела Чкванава даром слова и художественной впечатлительностью, достаточно прочитать финальный эпизод «Гладиаторов», быстротечную ночную схватку у входа в пустующий санаторий. Хорошо зная литературу о войне – от Великой Отечественной до Афганской и Чеченской, я отношу этот эпизод к числу самых выразительных и сильных. Его психологическая точность и пластика показывают потенциал автор, то, каким писателем может стать скромный сухумский парень Гела Чкванава.
В «Гладиаторах» обращает на себя внимание еще одна характерная особенность: среди противников, с которыми сталкиваются три грузинских бойца, пробирающихся к своим, попадаются представители разных национальностей – русские, чеченцы, ингуши, кабардинцы, армяне, казаки, нет только абхазов. На эту же подробность (или странность?) я обратил внимание при переводе романа О.Чиладзе «Годори». Необычный этот факт характерен чуть ли не для всей грузинской прозы об абхазской войне, и объяснить его тем, что таким образом грузинские писатели подчеркивают вмешательство в грузино-абхазский конфликт многочисленных разноплеменных инородцев, было бы поверхностным упрощением. Объяснение, пожалуй, еще проще, но и глубже: грузин исторически и генетически воспринимает абхаза как своего, как родню, и грузинский писатель даже виртуально, на бумаге, не готов убить брата, пусть и двоюродного.
Гела Чкванава написал замечательную повесть на родном ему грузинском языке, чего я не могу сказать о его сочинениях, написанных по-русски. Можно понять увлечение молодого сухумца творчеством выдающегося земляка, но русский язык Гелы недостаточно раскован для иронически-интеллектуальных пассажей, составляющих суть неотразимого обаяния Фазиля Искандера.
Много лет профессионально работая с русским и грузинским языками, я убедился в их богатейшей выразительности. И вместе с тем убедился, что в каждом языке живет свое волшебство, своя «золотая рыбка», не приживающаяся в других водах.
Третьей повестью, включенной в сборник, стала замечательная «Считалка» Тамты Мелашвили. Она не случайно получила не только грузинское, но и авторитетнейшее международное признание.
Больше двадцати лет по периметру распавшейся большой страны вспыхивают войны. Для самоутешения и самообмана мы невнятно называем их «межнациональными конфликтами».
Писатели нового поколения, прошедшие через эти «войны-конфликты» (старшие и младшие сверстники Гелы Чкванавы), немало написали о них. Но во всей этой, достаточно обширной уже литературе, я не знаю произведения, по силе эмоционального воздействия равного маленькой повести Тамты Мелашвили «Считалка».
Этой прозе присущи прямота и правда, глубина и наивность, детская искренность и пронзительная нежность. Простота слога в ней органично сочетается с изощренной сложностью композиции. С помощью всех этих средств повествование освобождается от литературности и о боли говорит с болью, о нежности – с нежностью, о страхе – с беспомощным детским испугом.
В повести нет ни взрывов, ни выстрелов, но война не просто присутствует в ней, она оказывается ее главным действующим лицом. Войной пропитана вся порушенная и поруганная жизнь, буквально каждый вдох и выдох жителей городка, в котором происходит действие.
Особая пронзительность повествования проистекает оттого, что она написана совсем молодой женщиной, а ее героини – две тринадцатилетние девочки, чей подростковый мир и пробуждающаяся женственность сталкиваются со слепой жестокостью войны.
Для характеристики «Считалки» уместны слова, сказанные совсем по другому поводу: «Очень своевременная книга». Миротворческим организациям стоило бы подумать о тиражировании этой маленькой повести на разных языках и ее введении в общественное сознание.
Сборник «За хребтом Кавказа» прервал затянувшуюся паузу в российско-грузинских культурных контактах. В Москве давно не видели ни новых грузинских фильмов, ни театральных постановок, некогда восхищавших театральную Европу. Даже закрадывается сомнение: а случаются ли они? Для постановок на сцене и съемок в павильонах студии нужны средства, и немалые; для литературного творчества достаточно бумаги и карандаша. Грузинская литература взяла на свои плечи дополнительный груз и справляется с ним.
Не скажу, что выход сборника «За хребтом Кавказа» стал заметным событием в культурной жизни Москвы. Сегодня таковым не может стать ничто, кроме скандала какой-нибудь поп-звезды со скабрезными подробностями. Но состоялись две презентации книги на солидных столичных площадках – в Центральном Доме литераторов и на Красной площади, во время книжной ярмарки, посвященной Году литературы.
На презентациях о книге говорили наши давние друзья, знающие и любящие грузинскую литературу – известные критики Алла Марченко и Лев Аннинский, писатель Борис Евсеев, поэт Михаил Синельников, сотрудники журнала «Дружба народов» – зам. главного редактора Наталья Игрунова, заведующий отделом прозы Леонид Бахнов, главный редактор издательства «Культурная революция», выпустившего сборник, Игорь Эбаноидзе, а также представители грузинской общественности Москвы, члены Союза грузин в России. Каждый из выступавших выделил в книге свои предпочтения и расставил свои интересные акценты.
Вел обе презентации – в ЦДЛ и на Красной площади – автор этих строк и составитель сборника Александр Эбаноидзе.
Александр Эбаноидзе
|
