9 января 2016 года Сергею Параджанову исполнилось бы 92 года. Великий режиссер ушел из жизни в 1990 году в возрасте 66 лет, когда, казалось бы, жизнь начала налаживаться: он приступил к съемкам большого фильма, который давно задумывал снять, одновременно планировал реализовать другие свои сценарии, много лет пылящиеся на полках. Если бы не болезнь, мир увидел бы еще не один киношедевр Мастера. В Ереване 25 лет работает Дом-музей Параджанова. Его основатель и директор Завен Саргсян рассказал «Русскому клубу» о том, как строился музей, о фильмах, которые Параджанов так и не снял, и о непростых отношениях режиссера с советской властью.
Наверное, каждый, кто посещал дом-музей Параджанова на окраине Еревана, согласится, что через час-другой прогулки по залам и разглядывания работ великого режиссера, начинаешь ощущать его незримое присутствие. В этой особенной атмосфере музея и в том, что он сегодня работает и принимает многочисленных гостей – неоценимая доля его основателя и директора Завена Саргсяна. Профессиональный фотограф, он дружил с Параджановым 12 лет. О себе Завен рассказывает мало, о Параджанове – долго и увлеченно. Его воспоминания о режиссере тоже в своем роде часть экспозиции музея, пусть неосязаемая, но очень ценная. Прерывать рассказ директора журналисты не осмеливаются – это скорее не интервью, а воспоминания о старом друге: о том, как он рос, творил, любил и дарил любовь. Отдельные, неизвестные широкой публике эпизоды из жизни Мастера в рассказе Завена складываются в своеобразную мозаику – подобно коллажам Параджанова, развешанным тут же, на стенах музея.


Музей: с чего все начиналось

– После смерти Параджанова мы собрали около 300 работ – одни купили, другие получили в дар. Надо сказать, что Сергей знал себе цену и то, что обладает необычным даром. Когда-то давно, 30 лет назад в Киеве он подарил кому-то свою работу и сказал: «Потом продадите ее в мой музей – заработаете неплохие деньги».
Музей открылся в 1991 году, но на бумаге – в 1988 году. Я тогда был директором музея народного искусства, которое Сергей любил и в котором разбирался. В те годы власть все еще опасалась имени Параджанова. Когда в 1985 году он привез в Ереван «Сурамскую крепость», я пригласил секретаря ЦК  по идеологии, чтоб они познакомились. Тот явно не хотел знакомиться с режиссером, побаивался. Сергей это чувствовал. Тем не менее в 1988 году тут открылась выставка Параджанова, которая имела колоссальный успех. Приехали его друзья – огромные делегации из Тбилиси, Питера, Москвы, Киева. Тогда же я обратился к Карену Демирчяну (первому секретарю ЦК КП Армении – Я.И.) с просьбой создать музей Параджанова и решить вопрос со зданием. Это была трудная задача – сейчас, когда все перешло в частные владения, она, наверное, вообще бы не решилась. К чести Демирчяна, буквально через несколько дней вышло постановление горсовета построить в Ереване дом-музей Параджанова. Выделили два здания, почти готовых (их выбирал сам Демирчян): в одном Сергей должен был жить, в другом – разместился бы музей. Правительство выделило 40 000 рублей (тогда большие деньги), чтобы музей приобрел часть работ Параджанова. Ведь он всю жизнь нуждался – и в Киеве, и в Тбилиси ему нередко помогали соседи. Но и он не оставался в долгу. Однажды мы привезли ему рыбу с Севана. Сергей стал ее чистить и тут же распределял вслух, какой кусок кому из соседей отдать – все раздал.
В те годы, когда создавался музей, было тяжелое время – война, блокада, отсутствие условий. В Ереване тогда гвоздя нельзя было достать. Еще в советское время я начал строить дачу, но не достроил. Остались строительные материалы, дерево, металл – все привез сюда. Из-за землетрясения строительство приостановили. Сергей переживал – понимал, что болен и может не застать. Возобновили стройку в 90-ом, когда он лежал в больнице, здесь, неподалеку. Приходил сюда, что-то мне рисовал, но, к сожалению, музей открылся через год после его смерти. Мы успели с ним вместе собрать две экспозиции. Под его руководством это было легко, заканчивать без него – сложно. Но, по-моему, получилось неплохо.
Завен показывает на коллаж в красивой раме, где на фотографии изображена красивая девушка с ожерельем на шее, и продолжает рассказ:
– Это его первая жена. Когда Параджанов учился в Москве, он влюбился в эту девушку. Она работала в обувном отделе ЦУМа. Ходил, часами любовался ею. Оказалось, что она татарка, была обручена еще в детстве с одним татарином, и ее семья восстала против отношений с Сергеем. Но он, видимо, был очень настойчив – она ушла из дому, они расписались. Вахтерша-армянка на Мосфильме дала молодоженам в общежитии комнату, но они прожили в ней всего две недели. Братья девушки отомстили за то, что она ослушалась родителей – связали ее и бросили под поезд. Тело опознали по вот этому ожерелью. Это очень тяжелая история – особенно для такого человека, как Параджанов. Мы узнали о ней позже. А тогда Сергей просто принес этот коллаж на выставку, сказал «это моя первая жена» и все. Расспрашивать его мы не стали – он не любил, когда ему задавали лишние вопросы. Позже, когда с помощью Довженко его отправили на киевскую киностудию, он влюбился в 17-летнюю школьницу, красавицу Свету Щербатюк. Ему было 31. У них родился сын. Света с сыном и сейчас в Киеве, но они часто бывают здесь.


Аресты, тюрьма, освобождение

Мы переходим в другой зал, где большинство работ, созданных Параджановым в тюрьме.
– Сергей творил и в тюрьме. Материала там было мало, он использовал все, что было под рукой – вырезки из газет, высушенные растения, куски проволоки. Потом признавался – он думал, что умрет в тюрьме. И даже создал коллаж – «Я и мой католикос, или оплакивание кинорежиссера», где его оплакивают на фоне горы Арарат. Параджанова арестовывали два раза – и оба раза из-за публичного выступления. Вообще, то, что у него дома бывали «стукачи», знали все – и он сам, и его друзья. Недавно мы получили рассекреченные материалы из КГБ Украины. Там записано все, что он говорил на киевской киностудии – вплоть до таких мелочей, как «из школы забрал ребенка». Зафиксирован также случай, когда он подарил сыну своего друга кинжал и сказал: «Вот держи, будешь убивать им коммунистов». Все доносилось, но на это закрывали глаза. А публичные выступления были опасны.
В 1971 году по приглашению Петра Шелеста (первого секретаря ЦК КП Украины – Я.И.), которому Параджанов нравился, Сергей поехал в Минск на слет творческой молодежи. Этого делать было нельзя. Другая республика, 300 человек в зале. Три часа Параджанов говорил все, что думает. Конечно, чекисты записали и донесли, куда надо. Этого власти ему не простили. В 1972 году Сергей в Ереване собирается снимать фильм об Андерсене «Чудо в Оденсе», но его сын в Киеве заболевает тифом, и Параджанов летит на Украину. Там его арестовывают. Без объяснений. Света ждала его в больнице – он должен был принести еду. Когда не пришел, стали искать. Только через неделю узнали, что его арестовали. Дома провели обыск. Параджанова обвинили в торговле иконами и антиквариатом, что, в принципе, было правдой. Ему не на что было жить – он покупал в Черновцах, в Ужгороде мебель, привозил в Тбилиси или Ереван и продавал. После ареста за рубежом поднялась волна протеста. На Каннском фестивале был создан комитет «Свободу Параджанову». Бергман, Феллини, другие именитые режиссеры просили советские власти освободить Сергея: у нас в музее хранятся копии этих писем. Тогда власти решили по-другому – ему поменяли обвинение. Нашли двухметрового верзилу, некоего Воробьева, который заявил в суде, что Параджанов его изнасиловал. Все понимали, что это ложь. Сергею присудили пять лет строгого режима. Попав в тюрьму с такой тяжелой по тем временам статьей он, тем не менее, смог расположить к себе сокамерников – таким большим обаянием обладал. Три раза его переводили из лагеря в лагерь, чтоб сделать отбывание как можно более тяжелым. Многие пытались помочь Параджанову, но получилось только у Лили Брик. Она его обожала. У нас в музее есть их тюремная переписка, мы даже издали ее. Лиля была настойчивой женщиной. Она подключила своего зятя Луи Арагона, который из-за чешских событий 1968 года не хотел приезжать в Москву, где ему должны были вручать советскую премию. Лиля уговорила Арагона поставить советскому руководству условие, что он приедет, только если отпустят Параджанова. Сработало – Брежнев хоть и с трудом, но пошел на это. Параджанова выпустили, но фактически это был домашний арест. Ему не разрешили жить в Киеве, где была семья, Ереване и Москве.
Второй его арест тоже связан с публичным выступлением. В 1981 году Любимов пригласил Параджанова в Москву на свой спектакль, посвященный годовщине смерти Высоцкого, которого Сергей очень любил и называл его «Пушкин сегодня». На показе, где были также представители власти, Параджанов сказал лишнее. На другой день его вызвали:
– Это стенограмма вашего вчерашнего выступления. Тут подчеркнуты несколько строчек. Вот вам карандаш – можете стереть их. И будем считать, что вы этого не говорили.
Параджанов взял бумаги, зачеркнул весь текст, оставил незачеркнутыми только свои слова. Вскоре по возвращении в Тбилиси его арестовали – за дачу взятки при поступлении племянника в театральный институт. Но Тбилиси – не Киев, и 1983 – не 1971. Тонино Гуэрра мне рассказывал, что когда в тот год случайно встретился с Шеварднадзе в Боржоми, сказал ему: «Сейчас Москва вашими руками пытается изолировать Параджанова. Зачем вам такое пятно на вашей истории?» Шеварднадзе был умным человеком. Параджанова выпустили из тюрьмы и дали снимать фильм – хоть не по его сценарию, но все же мы были рады, что он работает.


«Саят-Нова, или Цвет граната»: замысел и исполнение

– Параджанов приехал в Киев в 1952 году. Кино тогда было под сильным прессом государства. Молодой режиссер не мог снять задуманное. Фильмы заказывались, учитывая задачи партии. Параджанов снял там четыре фильма, которые запрещал нам смотреть – о колхозной жизни, шахтерах, послевоенной Украине. Он знал, что это слабое кино. Но за фильм «Украинская рапсодия» ему обещали квартиру. Парадокс жизни Параджанова в том, что пока он был обычным советским режиссером, никому не мешал, а когда снял фильм, который сделал его знаменитым, начались проблемы. 15 лет ему не давали снимать кино, хотя у него было 20 с лишним сценариев. Многие его идеи использовали потом другие режиссеры. На одном из автопортретов 1963 года Параджанов изобразил себя в ботинках, в которых надо бы идти в гору, но на картине он в замкнутом пространстве в украинской вышиванке на фоне церкви. Это предчувствие тюрьмы. Через 10 лет его действительно посадили. А пока воодушевленный успехом он собирается  снять антивоенный фильм о Киеве. Когда 7 ноября 43-го года Сталин отдал безумный приказ освободить Киев, погибло около миллиона человек, советские граждане. Параджанов задумал снять об этом фильм «Киевские фрески», где хотел показать бессмысленность войны. Фильм сразу запретили – он успел только 20 минут кинопроб отснять.
В 1966 году Сергей задумал снять в Армении новаторский фильм – без сюжета и диалога, по принципу мозаики, в которой каждый кусок в отдельности не имеет смысла, а в целом получается картина. Когда он поделился идеей с друзьями, ему сказали – «тебе не дадут снять, должен что-то придумать». И Сергей придумал: «Я сниму кино про Саят-Нова – его любят и в Армении, и в Грузии, и в Азербайджане». Хотя сам Саят-Нова Параджанова мало интересовал. Детство, родители, мать, домашний очаг, церкви, молитвы, сельский труд, несчастье, любовь, успех, неудачи, смерть так на примере жизни одного человека он показал страну со своими обычаями, бытом, верованиями. Министр кино посмотрел и сказал – но это же не про Саят-Нова. «Тогда поменяйте название», – предложил Сергей. Назвали «Цвет граната». Фильм вышел с большим трудом. Было много сокращений, он был непонятен публике. Но, как бы то ни было, он был задуман полностью Параджановым – от костюмов до музыки. Пожалуй, это лучший фильм об Армении. Да и о Грузии тоже.


«Похороны парикмахера»

– Я работал на телестудии и знаком со многими режиссерами. Но слово «режиссер» ассоциируется у меня только с Параджановым. Для него все вокруг было театром. Расскажу, как хоронили его зятя – мужа сестры, который работал парикмахером. Когда Жора умер, Сергей куда-то пропал, никому ничего не сказав. Вернулся вечером с какой-то сумкой. Оказывается, он весь вечер ходил по городу, собирал ножницы. В день похорон раздал их соседям, и когда выносили гроб, они стали щелкать ножницами – так Параджанов устроил сцену «Похороны парикмахера».
Как-то к Сергею пришли две женщины, соседки. «Батоно Серго, мама умерла. Вот ее фотографии. Посоветуйте, какую из них увеличить для похорон». Он их разложил и говорит: «Вот тут у нее красивые ухо и глаз, тут – рот». Когда они поняли, что он предлагает им сделать коллаж, молча встали и ушли.


Болезнь и последние годы жизни

– Несмотря на тяжелую жизнь, он ни разу ни на что не жаловался. Наоборот, он, как магнит, притягивал к себе людей. Параджанов говорил: «Моя жизнь, как «Травиата» – когда Альферд приходит, Виолетта умирает». Когда он был готов снимать «Демона» на тбилисской студии, а Киев предложил ему снимать «Слово о полку Игореве», о котором он давно мечтал, сам Сергей начинает снимать автобиографический фильм «Исповедь». На второй день съемок в Тбилиси ему стало плохо. Он попал в больницу. Фильм закрыли. Возможно, в развитии болезни есть немного и его вина – он поздно обратился к врачам. Годом раньше, в 88-ом, мы были в Азербайджане на съемках «Ашик-Кериба». Как-то вечером ему стало очень плохо. Он признался мне, что у него из горла идет кровь, но просил никому об этом не говорить. Я не смог тогда уговорить его обратиться к докторам. К врачу он пошел только через год, когда ему становилось все хуже и хуже. Он пошел один: «Если вы пойдете со мной, врачи вам скажут правду, а мне нет». Мы ждали его дома. Когда вернулся и мы спросили, что ему сказали, он ответил: «Ничего не сказали, но меня вышли провожать пять профессоров, никто из которых не смотрел в глаза». Все было понятно. Софико Чиаурели и Виктор Джорбенадзе уговаривали его поехать лечиться во Францию. Виктор уже и письмо написал по-французски. Сергей сначала согласился, а через несколько дней заявил: «Я верю в советскую медицину». И полетел в Москву оперироваться. Врачи вырезали легкое и назначили химиотерапию, пообещав, что «вы будете жить 15 лет». Но он сбежал из больницы. Ему становилось все хуже и хуже. Метастазы пошли в голову.


«Я заражен красотой»

Мы переходим из зала в зал. Завен, останавливаясь то у одного коллажа, то у другого, подробно о них рассказывает: каждый из них ему дорог, каждый доставался с трудом, за каждым – своя история.
– Вот паровоз, сделанный из совершенно не подходящих для этого предметов. Он в некотором роде символизирует Советский Союз – едет в коммунизм, а на деле пыхтит, гудит и никуда не едет. А вот – портрет Нато Вачнадзе, После того, как она погибла в автокатастрофе, которую, по некоторой версии, устроил Берия, Параджанов собрал композицию «20 шляп по мотивам несыгранных ролей  Нато Вачнадзе». Так он выразил свой восторг и преклонение перед грузинской актрисой.
У Параджанова была колоссальная творческая энергия. Он как-то произнес фразу, которая делает понятным многое: «Мне запретили снимать кино – я начал делать коллажи. Коллаж – это спрессованный фильм». Искусство намека, символизма в коллажах было близко Параджанову. Он вообще очень быстро работал. Если возникала идея, тут же ее воплощал. Работал с любым материалом – даже с мусором. Покупал в уцененных магазинах рубашки и разрисовывал их. Однажды подобрал крышки от молочных бутылок и ногтем нацарапал рельефы, превратив их в монеты. Сейчас копия этого параджановского талера – приз ереванского кинофестиваля. Сергей любил мастерить куклы. Многие из них сняты в «Сурамской крепости» и «Ашик-Керибе». Последнюю куклу он делал, когда уже был больным. Он назвал ее «Параджанов в раю».
Говорят, Сергей не читал книг – да, он не любил процесс чтения. Если ему надо было, он сажал, бывало, и меня, просил почитать и тут же представлял себе прочитанное. Школьные друзья Параджанова, с которыми я встречался, говорят, что Сергей еще в школе был большим выдумщиком. Когда Параджанов что-то рассказывал, у него всегда переспрашивали: «Это правда?» А он отвечал: «Я это додумал». В «Тени забытых предков» он придумал вещи, которые потом стали народным обычаем гуцулов – например, когда Иван женится второй раз, невесте на шею надевают ярмо.
У Параджанова  было два любимых слова – «доброта» и «красота». За них он и страдал всю жизнь. Сергей говорил: «В красоте есть высший смысл. Я заражен ею, не могу ее не замечать. Я создаю красоту из ничего».

Материал подготовлен в рамках пресс-тура для грузинских журналистов, организованного Фондом «IDEA»


Яна ИСРАЭЛЯН