Вспоминаю молодость… Как стремилась к искусству. Несмотря на скромные средства, умудрялась ходить в театр, даже будучи гимназисткой. Приехала Яблочкина на несколько дней – я бегу на «Марию Стюарт». Сумбатов-Южин – только два вечера. «Кин» – иду! А уже после окончания гимназии все концерты Плевицкой, Кавецкой, а после 17-го года – и Горовиц, и Петри. Все концерты – ни одного не упустила. А с 1915 года эстрада меня захватила целиком. И целое лето 1916 года – Вертинский, каждый день Артистическое общество.
И часть последующих лет тоже, как в 1910 году, ежедневно на скейтинг-ринг по 2-3 часа на колесных коньках. Мама даже специально сшила мне синюю безрукавку в складку и белую блузку. Но своих коньков не было, я брала в клубе напрокат, 15 коп. за 2 часа. Каталась очень хорошо, но одна. Парой стеснялась, т.к. была очень застенчива. Как и в танцах. В 1912 году я заметила, что по окончании занятий в 1.45 за мной следом идет реалист, который так и провожает меня домой, идя по другой стороне улицы. Проводит до дому и ждет, пока зайду... Это зимой. А летом стал ходить и под окнами… Весной же учившаяся со мной в одном классе княжна Марийка Сумбатова, у которой брат был в реальном училище, на гастролях Сумбатова-Южина (их родственника) познакомила меня со своим родственником Юрой Коваленским, тем самым молчаливым поклонником. И первое, что он сделал, – принес мне «Белый клык» Джека Лондона, а потом ноты романсов Чайковского – «Растворил я окно…» и еще какой-то, чтобы я разучила аккомпанемент. Оказалось, что он поет. И потом я сама его услышала, когда на Рождество он познакомил меня со своей сестрой Таней и братом Димой – студентом Коммерческого института, который приехал из Москвы как раз на Рождество. Меня пригласили на елку. У них был только отец, матери не было. Сестра гимназистка, моя ровесница. Я была очень несчастна, т.к. у меня не было платья, и я пошла в форме. Форма была коричневая, шерстяная, с черным фартуком, но сшита щеголевато: с пелеринкой. Две косы на прямой пробор. И, конечно, красота изумительная. Оказалась лучше всех разряженных.
Жили они роскошно.  Комнат было шесть или семь. Обстановка чудесная. Елка великолепная. И я сразу сообразила, что уж к себе я его никогда не приглашу. Самое большее – подпущу к окну и так буду разговаривать. Но к нам – никогда! Он был очень милый, воспитанный, начитанный юноша. И внешность приятная, глаза синие с черными пушистыми ресницами. Маме он очень понравился, когда подошел к ней в Кружке. Кружок – это нечто вроде клуба, собрания, где собиралась интеллигенция. Гуляли, бывали спектакли, очень приличная обстановка, давали концерты, были танцы, был буфет. Ресторан. Посещали и семьями.
В это лето мне сшили платье фуляровое, и я так была счастлива, что все время улыбалась… Это заметили все знакомые и даже говорили об этом маме. Платье было синее с серым. И кайма с красным. Сшито было вроде матроски (блуза навыпуск). Впоследствии, когда уже окончила гимназию, из блузки и юбки сделали блузку, добавив вошедшую в моду вставку из полосатого крепа. Очень было красиво, особенно с синей юбкой, что мне сшили по окончании гимназии. Купили еще корсет и белый шелковый зонтик с розовой каймой. В том году в моду вошли зонтики особой формы – очень глубокие. А из чесучи еще – голубое манто. Словом, мама меня экипировала с ног до головы. А главное – лаковые туфли с серой замшей и блестящей пряжкой. Во всем этом я была очаровательна. Но надо сказать, что при наших скудных средствах это все было сделать очень трудно, хотя цены были такие: туфли – 6 рублей, корсет – 4 рубля, зонт – 7 рублей. А блузка из платья моего, которое проносила два сезона, манто – из маминого. Но все с большим вкусом. А еще чулки фильдеперсовые серые – 90 копеек или 1.20. Да, еще сумочка в виде портфеля, небольшая.
Юра, окончив училище, еще 2 года приезжал из Москвы, где поступил в Коммерческий институт. И всегда стремился встретить и высказать свою верность. Потом его отец оказался замешан в каком-то громком скандальном процессе, и я его потеряла из виду. А возможно, что и он сам старался избежать меня, стыдясь скандала. Процесс был об интендантских махинациях, но очень крупных, скандал на всю Россию.
В 1915 г. у меня уже появились женихи, но я еще была совсем ребенок и не думала о замужестве. Поступила на службу. И первую получку целиком потратила на подарок маме. Купила ей ширму, гнутую, венскую. Это было лучшее, что могла сделать из первой получки. Ширма была деревянная, черная, а обтянули ее сатином либерти цвета терракот. Исключительно красиво. Мама была очень тронута. Я и впредь всегда из получки обязательно что-нибудь покупала для дома полезное и таким образом обновляла дом. А первые наградные – в то время к Пасхе и Рождеству выдавали двухмесячную получку – я потратила на покупку постельного и столового белья, очень хорошего. Белье покупала самое лучшее, льняное с филе у Альшванга. В революцию все ушло на рынок – зато спасло жизнь! Мама была счастлива и сейчас же принялась делать метки по канве на наволочках, простынях и полотенцах. Букву L белым крестом и обводила красной ниткой.
Потом я очень любила красивые фарфоровые фигурки. А это был сидящий слон датского фарфора величиной сантиметров 40. Потом лежащий лев – 30 см. А потом ваза в виде корзинки (бисквит) с облокотившимся на нее амуром. Я была очень хозяйственной и любила только отличные вещи, что было очень трудно, т.к. мы уже жили без бабушки и дяди, и бюджет был весьма скромный. Что касается одежды, то в 1915 году, когда я ездила в Петроград к раненому отцу, то он меня одел с ног до головы: меховую пелерину с муфтой (190 руб.), черное шелковое платье с собольим воротничком (70 руб.), заказал у придворного портного синий плюшевый костюм (300 руб.), ботинки высокие (30 руб.), халат серый суконный (40 руб.), пальто вязаное шерстяное белое (40 руб.). А я купила еще шляпу за 70 руб. – чудо, шик, красота! Папа подарил золотые часы-браслет, медальон и сумочку серебряную на вздержке (тогда такие только стали выпускать – во время войны, но ничего похожего на то, что я подарила Маше, стандарт, а у нее Фаберже!). Так я стала модницей. А еще раньше мама купила мне зимнее пальто за 160 руб. (синий бобрик в рубчик, воротник скунс).
И когда я надевала синий костюм с меховой пелериной и парижской шляпой – лучше одетой и красивее не было в городе. Но ничто не вечно под луной.  Время течет, и все проходит. И вот мне 82, я инвалид…
Пишу бестолково. А надо записывать то, что неизвестно: обычаи, образ жизни, быт. Вчера вспоминала, как справляли праздники, как проводили дни.
Рождество. На Рождество готовили все постное, из сладкого только кутья пшеничная и взвар. Кутья из пшеницы с миндалем, мелко нарезанным, и изюмом, с медом, разведенным водой. Взвар – компот из сухофруктов. До вечерней звезды не ели – грех. Готовили обязательно жареную рыбу, пирожки с капустой тушеной, с грибами, рисом и яйцами, были рыба копченая (балык, теша, севрюга), икра. Очень много покупали миндальных орешков, фундук, фисташки, грецкие орехи, инжир, финики, пряники всех сортов, халву, рахат-лукум, малагу (крупный черный сушеный виноград целыми гроздьями из Испании, на каждой веточке красный шелковый бантик), халва одесская в деревянной круглой коробке, рахат-лукум из Персии в фирменной упаковке, финики из Египта в розовой или голубой коробочке, в гофрированной бумаге с рисунком и веточка внутри, апельсины из Мессины (Италия), корольки из Яффы – огромные, как наши южные дыньки. И обязательно варили глинтвейн и наливку (вишневку). Приходили славить Христа. Это группа молодых людей со звездой, сделанной из объемной формы звезды, обтянутой бычьим пузырем. Внутри горящая свеча. Они пели хвалебные песнопения и часто надевали вывернутые наизнанку полушубки. Их одаривали сладостями, пряниками, конфетами, орехами. Иногда давали деньги. У нас больше ничем, а у других и вином. Накрывали стол иначе, чем на Пасху. Только к вечеру некоторые в память о Христе на стол клали сено. У нас же скатерть и накрывали на один день. Ставили блюдо с жареной рыбой (сазан), салатник с заливным и все сорта пирожков и икру в соответствующей икорнице. Только зернистую и паюсную. Красной не подавали. Всевозможные анчоусы, шпроты, расстегаи с вязигой (пирожки с рисом и рыбьим хрящом). Иногда целые стерляди, которые привозили с Волги. Словом, теперь даже в голове не умещается все то, что было в изобилии.
Пасха. К Пасхе готовились загодя. Так, муку покупали в определенном месте. Мешок весил 16 кг. Это была норма на все виды печенья – 1 пуд. Муку держали на печке, дабы оставалась сухой. Яиц покупали 200-250 штук. Индейку за 2 недели. Ее подвешивали и кормили клецками из грецких орехов, мясо получалось сочное, розовое, кожа нежная, хрустящая. Барашка, поросенка, окорок тоже заранее, дня за 3-4. В четверг на Страстной неделе пекли бабы. Это очень нежное, буквально кружевное пористое тесто наподобие кулича. Чем тесто лучше, тем баба выше – до 50-60 см. Но у нас обыкновенно пекли только куличи. А бабы пекла бабушкина знакомая Настасья Григорьевна Рыхлевская.
Условие без прежней договоренности было такое: покупали пуд муки, 120 яиц, 5 ф. масла, 5 ф. песку – пекла она, но замешивать нанимали солдата из казармы. Он приходил, его заставляли мыться до пояса и голову тоже, давали свою чистую рубаху, свое полотенце, и он приступал к вымешиванию теста. Бабуся и Настасья Григорьевна, стоящие рядом, сами вытирали с него пот, который стекал потоками. А он бил тесто часа два, рубаху тоже меняли на сухую, иногда два раза. И когда тесто отходило от дешки (емкость в виде полубочки специально для замешивания теста) и рук совсем легко, ему вручали 1 рубль и отпускали. А тесто клали в формы и ставили на печь, чтобы подходило. Тут даже в соседней комнате нельзя ходить – тесто может осесть. А часа через 3-4 тесто несут, вернее, формы в пекарню, т.к. русской печи у нас не было. В пекарне формы в печи, хозяйка рядом томится на лавке. А через два часа все испекается/готово.
И все это с таким волнением и переживанием, что теперь это невозможно при нашей замороченной и нервозной жизни представить. Тесто было легкое, и 7-8 форм приносили домой, клали на кровать скатерть и выкладывали из форм чудо кулинарии. И уложив на скатерть, перекатывали каждые полчаса, дабы не осели на один бок. Формы были обильно смазаны маслом и посыпаны толчеными сухарями, запекали их плотными. А нежное тесто, остывая, могло изменить форму. Эти бабы пекла Настасья Григорьевна, и их делили пополам. Бабушка хотела чуда, а за чудо надо было платить.
Куличи же пекла сама бабуся. Тоже изумительно. Но тесто тяжелее и ниже – 20-25 см. И с изюмом. С куличом ели все блюда вместо хлеба, и я больше любила кулич, чем бабу. Творожную пасху бабуся тоже кому-то поручала делать. У нас даже формы не было. А может, заказывала ее в ресторане? Не помню, но успехом на Кавказе это изделие никогда не пользовалось. Пекли у нас еще торты: ореховый, лимонный и несколько мазурок. Вообще стол обходился 50 руб., что по тем временам очень дорого, но это и с напитками.
Под Пасху, в пятницу, прикладывались к плащанице. Это в 4 часа дня. В четверг ходили слушать Двенадцать Евангелий. В субботу Страстную ходили к 12 часам освящать куличи, а перед Страстной неделей, в Вербное воскресенье, тоже ходили в церковь. И с вербой, и с зажженными свечами возвращались домой. И с куличами тоже возвращались с зажженными свечами. Но у нас этого не было. Куличи у нас не святили. С вербой я ходила лет до 13-14, а потом не ходила. Обрядов тоже никто не соблюдал. И причастие у нас тоже не соблюдалось. Мама с 1911 года и бабушка, кроме Дидубэ, никаких церквей не посещали. В Дидубэ же находилась икона, считавшаяся чудотворной. А церковь была открыта только по понедельникам. С тех пор, как я встала на ножки, ни одного понедельника до мая 1921 года она не пропустила. Мама пожертвовала брошь и браслет. И эти украшения я лет 10 видела висящими на иконе. После 1921-го все исчезло…
Другие праздники. У нас справляли только день Ангела. Мой – 24 января, мамы – 11 июля, Бабуси – 5 мая, дяди – 11 ноября, папы – 29 июля (все даты приведены по ст. стилю. – М.М.). В этот день днем – шоколад с бисквитом. Варили много: кто придет – чашечка шоколада с бисквитом. Но иногда и крендель к чаю. К обеду пирог обязательно. А то и два пирога к обязательному бульону. Часто к чаю вечернему еще пирог из яблок или с вишнями. Еще и хворост все очень любили. Мне уже после окончания гимназии часто присылали корзины цветов. Но специально никому приглашений не делали.  Проводили день с семьей и очень близкими. Дней рождения не отмечали – раньше это у нас не было принято.
Отмечали масленицу. Целую неделю каждый день блины. Причем очень хорошие, часто из гречневой муки, заварные. К ним подавали масло, сметану, все виды копченой и соленой рыбы, икру. Делали очень хороший стол. Но с визитами на Новый год и на Пасху ходили только мужчины. Женщины в эти дни совсем не выходили из дому, т.к. было много пьяных. Считалось неприличным. Мужчины же обязательно заезжали поздравить или оставляли визитную карточку. На Новый год никаких открыток знакомым, только близкая родня. На Пасху открытки посылали с пасхальным текстом. Выпускали открытки чудные с кошечками, поросятами и т.п., одетыми в человеческую одежду.
На Пасху христосовались почти все. Но у нас это почти не соблюдалось. Зато яиц красили много. И расписывали, и покупали фарфоровые, стеклянные. Были и статуэтки-безделушки с включенными в композицию фарфоровыми или бисквитными яйцами. Художников, использующих этот элемент, было много, фантазия была богатой. И интеллигенция, даже небогатая, слишком уж в средствах не была стеснена.  У меня бывали подарки: фарфоровое яйцо с продернутой шелковой лентой и бантом для подвески. Можно было подвесить у иконы в углу, т.к. в каждом православном доме обязательно была икона. Это так же было обязательным, как и ношение крестика или иконки на шее.
Евреи обязательно носили только скрижали с 10 заповедями. Все мои подруги в гимназии носили их – золотые на цепочке. Ведь и Закон Божий был предметом обязательным. У нас был православный поп, у армян григорианской веры, остальные в этот час имели свободный урок раз в неделю. А национальные языки два раза в неделю. Опять-таки грузинский и армянский, других не было. Так же, как и для всех, два раза в неделю французский и немецкий. Только немецкий язык соблюдал готический шрифт. Я от грузинского получила освобождение, о чем потом очень жалела, т.к. после революции, когда все перешли на грузинский, мне надо было уже самой изучать письменность, что было нетрудно, но не очень хорошо усваивалось, быстро забывалось.
В 1915 г. летом маме взбрело в голову перевести брата в Кадетский корпус, а он уже учился в 4-ой тифлисской гимназии. Учился плохо, мама брала репетитора. А тут стало известно, что приедет Великий князь Константин Константинович – начальник всех военных учебных заведений, известный как поэт и выпустивший пьесу «Царь Иудейский». Теперь уж не помню, почему у нас оказалась эта книга. Помню, что была там иллюстрация этой постановки. Словом, мама написала прошение, а я сама решила подать. Вообще попасть было трудно, но как раз в это время в Москве был помощником у нашего Кавказского наместника некто генерал Николай Николаевич Янушкевич. А его брат гражданский инженер Владимир Николаевич приехал в Тифлис из Москвы и ухаживал за мной. Вот я и использовала это знакомство.  Словом, мне назначили время приема, и я пошла. Сначала волновалась и боялась, но войдя, успокоилась, т.к., когда вошла, то сидящий за столом встал, и я подошла и протянула прошение. Он предложил сесть, что меня страшно смутило. Он взял, прочел, задал 2-3 вопроса и сказал: – Примем в Орловский кадетский корпус, – на что я ответила: «Мы с мамой не хотели бы с ним расставаться. Примите, пожалуйста, в Тифлисский». Он снова перечитал прошение и сказал: «Тут нет вакансии, все переполнено. Потом снова переведем, когда станет возможным». Я встала и, сделав реверанс, удалилась. Дома мама подробно все расспросила, и я рассказала, что К.Р. очень высокий, с большой проседью, с бородкой, взгляд сухой, стеклянный. Смотрит, словно через тебя, и, насколько мне показалось, то, спроси его после моего ухода: «Кто был?» – он бы не сумел даже ответить – женщина или мужчина. Но через 2 года произошла революция – и даже лучше, что брат не попал в корпус, хотя наступило время переоценки ценностей. И трудно не только определить, что было бы лучше, но и теперь не знаешь, что лучше. Надо быть фаталистом. В этом всегда утешение. Это «лучше» никогда неизвестно. Уж кажется, что было лучше революции 17 года? А и по сегодня все кипит и бурлит, и кровь где-то льется… Вот ведь всегда думаешь «лучше» было бы, а проходит время, и уже это «лучше» не кажется таким безоговорочно «лучшим».Так что надо смириться и сказать себе – «лучшее» впереди, но это не мне в 82 года. Для меня «лучше» в данный момент, безусловно, умереть. Ибо если до сих пор было скверно, то почему  будет лучше впредь?


Ксения Ломиашвили (Пышкина)