Музыкально-поэтический вечер «Белла Ахмадулина. Сны о Грузии», отмеченный изысканной печалью, подарил тбилисцам Международный культурно-просветительский союз «Русский клуб». Он был посвящен восьмидесятилетнему юбилею выдающейся поэтессы. С Грузией Беллу Ахмадулину связывали прочные духовные нити.
В вечере приняли участие московские и тбилисские артисты. Украшением вечера, его душой стала Народная артистка России Чулпан Хаматова, очень бережно, «полувоздушно» коснувшаяся ахмадулинской поэзии, передавшая ее чистоту и магию. Но при этом сохранившая тайну. Поэтическую канву вечера вместе с актрисой сплетали и актеры Грибоедовского театра – Арчил Бараташвили, Олег Мчедлишвили, Мераб Кусикашвили и Михаил Гавашели, тонко, профессионально внося свою лепту в посвящение Белле Ахмадулиной. Затаив дыхание, зрители внимали высокой поэзии, освещенной любовью актеров. Атмосфера тепла и дружелюбия царила в этот вечер в стенах Грибоедовского театра. Ее создавала и музыка Микаэла Таривердиева, Эдварда Грига и Леонида Десятникова в исполнении потрясающего пианиста заслуженного артиста России Алексея Гориболя – она буквально пронизывала вечер.
Был использован изумительный видеоряд – фото- и акварельные портреты божественной Беллы, а в финале прозвучал ее неповторимый, до боли знакомый голос – Ахмадулина прочитала «Стихотворения чудный театр...». Завершил вечер дождь из красных гвоздик... К сожалению, в Тбилиси не смог приехать художник, сценограф Борис Мессерер, супруг Беллы. Но он обратился к зрителям с экрана...
За два часа до вечера состоялся разговор с Чулпан Хаматовой.

Актер должен уметь все!

– Чулпан, это не первый ваш приезд в Грузию. Несколько лет назад вы принимали участие в Тбилисском международном театральном фестивале, в рамках которого был представлен спектакль Театра наций «Рассказы Шукшина» в постановке Арвиса Херманиса. И показали, без преувеличения, чудеса перевоплощения! Хотя многие сегодня отмечают, что истинное актерское перевоплощение в современном театре уходит на второй план. Разнообразные театральные технологии и слишком активная режиссура вытеснили артиста на периферию сценического пространства. Согласны ли вы с этой точкой зрения?
– В направленческом смысле – я согласна. Но это происходит уже давно: тенденция существует около ста лет. Из-за потребности зрителей в новом режиссерском языке и многообразных технических возможностей театра актер из главного действующего лица действительно становится кем-то менее значимым – это правда. Но, с другой стороны, появляются такие режиссеры, как Арвис Херманис. Очень много работавший в театре, и в опере в том числе, где новые технологии тоже имеют огромное значение.Тем не менее Арвису всегда интересна личность актера, человек сам по себе, он хочет представить его с разных точек зрения или показать разных людей. Поэтому пока существуют режиссеры, которые верят в актера, – а они будут существовать, я уверена, хотя их будет, как всегда, немного, – это никуда не уйдет. Школа во всем мире – это школа! Будь то система Константина Станиславского, Михаила Чехова, так называемая школа Всеволода Мейерхольда, Питера Брука... При грамотном впитывании всей информации, которую дает современное пространство, огромный накопленный театральный опыт, мы не можем им не пользоваться. Все равно будет много возможностей. Где-то ты существуешь в форме интонации, голоса художника, режиссера, трансляции его личности, его болевых моментов, соединяя это со своей личностью. И не нужно ничем прикрываться, не надо никакого грима, изменения образа. А где-то предполагается другое высказывание, и можно существовать отстраненно, театрально, характерно. Актер должен быть мультидисциплинарным! Если мы говорим про артиста будущего. Артиста, который умеет все и может встраиваться в современную режиссуру. Бесхитростную, может быть. Я имею в виду краски актерского перевоплощения и способность тут же встраиваться в мюзикл, в оперетту, в танцевальный жанр, в характерные роли. Вот за таким артистом – будущее.

– То есть актер будущего – синтетический?
– Выхода другого нет. Этого требует международный, мировой театральный опыт, который, к счастью, сейчас доступен всем. Захоти и учись. Либо в интернете. Либо используя возможности мастер-классов любой техники – от кабуки до Ежи Гротовского, Анатолия Васильева – что тебе нравится, отбирай... А существование в жанре только обслуживания чьих-то помыслов – это, безусловно, убьет профессию. Словом, на мой взгляд, актер будущего должен уметь все!

– Так что отпадает извечный вопрос, кто в театре важнее – актер или режиссер, не так ли? Сегодня ставить проблему таким образом, наверное, нельзя?
– В каждом спектакле это по-разному проявляется. Иногда настолько слабый режиссер и настолько сильный актер, что он своей личностью перебивает режиссуру или вытаскивает ее на какой-то новый уровень. Есть спектакли, где слабый актер, но при этом видна рука сильного режиссера. Конечно, счастье, когда свой личностный багаж постановщик доверяет личностному багажу артиста. А личностный багаж последнего полностью растворяется в личностном объеме режиссера. Вот тогда происходит чудо.

– В «Рассказах Шукшина» это чудо произошло.
– Не знаю, как насчет актерского багажа, но то, что у меня и Жени Миронова было абсолютное доверие к чутью, опыту, масштабу личности Арвиса Херманиса, – безусловно. Репетиции шли в каком-то определенном направлении, а потом стало ясно, что режиссер прав, мы поняли – ага, вот куда он все это ведет! Но мы не смели никогда останавливать репетиции и спрашивать. Потому что уровень доверия к Херманису был невероятный.

– Часто спектакли-долгожители со временем разбалтываются. Но «Рассказы Шукшина», по всей видимости, – исключение. Тут только обретения, а не потери.
– Мне кажется, это где-то там, с небес отмеченная история. Потому что такую радость испытывать девять лет – спектакль поставлен в 2008 году – это почти невероятно! Но когда ты встречаешься с коллегами и вновь прикасаешься к материалу... происходит чудо. Хотя все было изначально. Это Василий Шукшин, который лечит. Буквально лечит в этих буднях! И ты вновь ныряешь в его простоту, искренность и тепло. И это режиссер. И, конечно, это команда. Вся команда, которая работает на спектакле «Рассказы Шукшина». Это и мой партнер Женя Миронов, это и наши поездки на родину Шукшина – в Сростки, это и люди настоящие, которые нам дали очень много неожиданных, неизведанных знаний. Мы каждый раз удивляемся. Как же так? Так долго идет спектакль! Все должно было уже надоесть и стать формальным. И тем не менее каждый раз играем «Рассказы...» как впервые. Это здорово!

Ценить каждое мгновение

– Вы произнесли слово «лечит» в применении к творчеству Василия Шукшина. Да, искусство действительно лечит – и артистов, и нас, зрителей, сидящих в зале. Оно лечит душу и в этом смысле выполняет какую-то миссию, как бы громко это ни звучало. Существует ли тут какая-то закономерность? То, что вы делаете в духовном смысле в театре, на практике потом осуществляется в вашем благотворительном фонде «Подари жизнь», который спасает детей? В этом – космический объем: исцеление души и исцеление тела.
– Я не могу апеллировать такими громкими словами, у меня все очень прикладно. Тут важно осознать смысл популярности в актерской профессии. В какой-то момент, наверное, каждый молодой артист стремится выйти на те орбиты, когда узнают на улицах, когда красные дорожки, цветы, роскошь... Но если в твоей голове есть хоть какие-то две извилины, то однажды ты задаешься вопросом: и что дальше? В этом и есть, собственно, весь смысл славы и популярности? В невозможности жить своей личной жизнью, постоянной доступности, сплетнях, за которые ты, естественно, платишь возрастающим объемом славы, но... все это страшно и отвратительно. Однако в какой-то момент ты понимаешь, что это «страшно и отвратительно» можно перевернуть и сделать очень полезные вещи. Славу можно просто использовать. Цинично, конкретно использовать, если уж она мне дана. Я не могу с ней жить, она мне противна эта популярность, но она мне может помочь осуществить хорошее дело. А в моем случае просто-напросто спасать людей! Это во-первых. Во-вторых, я артист. А артист не может быть неэмпатичным. Он не может не сочувствовать. Сначала своим персонажам, времени, а дальше – человеку, когда ты видишь конкретные судьбы конкретных людей! У актеров просто такая природа: они сопереживают. Писатели, музыканты, художники и т.д. не могут не включаться душой – не получается. Словом, есть люди нормальные и есть люди с артистическим восприятием. И вот все в моем случае слилось и шаг за шагом стало работать. И сработало в итоге так, что на сегодняшний день у нас сложилась прекрасная команда, и мы оказали помощь более 40 тысячам детей. Это большая цифра для такого заболевания, как рак.

– Но ведь эта работа отбирает у вас много сил, времени, нервов, которые вы могли бы с успехом отдать творчеству.
– Я не могу так сказать. Безусловно, отбирает силы. Но у меня очень творческая работа и в фонде тоже. Потому что придумать все эти механизмы, создать их, воплотить, преодолеть все проблемные моменты. Во-первых, это колоссальный жизненный опыт. Во-вторых, переосмысление самого течения, вообще смысла жизни, смысла счастья. Это умение приобретенное... Не знаю, было бы оно у меня, если бы я не столкнулась с этими человеческими трагедиями. С детьми и семьями, которые вовлечены в трагедии, с людьми, которые пытаются эту трагедию превратить в пульсирующую жизнь, чтобы трагедия перестала быть трагедией, – с врачами, волонтерами, донорами крови, благотворителями. Это приобретенное знание: жизнь есть миг. Я с рождения слышала эти слова, но никогда их не чувствовала. Где-то к 30-35 годам я стала понимать, что главная мудрость, которая может снизойти от окружающих или сверху, – это начать по-настоящему ценить каждое мгновение жизни и понимать, что это и есть счастье. Это и есть то самое Эльдорадо, куда мы пытаемся вернуться. Пока не врезаемся в собственную старость, а затем и в собственную смерть. И получается, что упускаем весь тот рай и всю ту жизнь. Поэтому усталость, которая сопряжена с решением проблемных вопросов, периодически возникающими травлями и одиночеством, – это все вложено органично в устройство моей сегодняшней жизни. Она меня не пугает, потому что дает массу опыта и удивительное количество открытий. Есть люди, которые причинили мне какую-то боль, и я знала, что это зло нужно остановить, купировать в себе. И не транслировать дальше свою обиду. Просто закрыть и остановить сейчас во мне самой. Проходит время, и я вижу, что эти люди – не дети какие-то, а вполне взрослые люди – меняют свою точку зрения и на мои поступки, и на свои поступки тоже. Они находят в себе силы и извиняются передо мной, говорят, что были не правы. И это тоже огромный жизненный опыт, удивительные открытия. Ты понимаешь, что не озлобившись, не позволяя слову «обида» владеть тобой, можно производить какие-то изменения и с другими. Это тоже поразительный опыт, которого никогда не было бы, если бы я не имела отношения к фонду.
Новое отношение к жизни, наверное, находит отражение и в творчестве. Я понимаю, что люди заблуждаются, что у них существует свое представление о добре и зле. Но моя совесть чиста, и это самое главное! Проходит время – и дело отвечает за меня. Мне не нужны слова, мне не нужна пена у рта. Я не чувствую потребности бить себя в грудь и говорить: «Нет, я не виновата! Вы меня неправильно поняли!» Нет! У меня есть поступки, и они намного больше, чем все мои аргументы и доказательства. Делай, что должен, и будь что будет! Если люди считают, что я плохая актриса,  потому что сделала то-то и то-то, это их право! Значит, грош мне цена, если меня перестанут приглашать в театр или снимать в кино только из-за того, что где-то как-то кем-то что-то было услышано и обросло домыслами и сплетнями. Значит, я как профессионал не представляю собой ничего, ноль, сама по себе не вызываю никакого интереса. Ну и Бог с ним. Тогда мне не нужна эта профессия. Или я ее буду делать дома, с детьми. С друзьями. В этом смысле у меня совершенно нормальное отношение к себе. Если люди перестают со мной общаться – это их право. Я не нужна этим людям, но и они мне тоже не нужны.

– Словом, ваши аргументы – это ваше творчество и ваши дела.
– Совершенно верно.

Белла – таинственная страсть

– Вы сыграли Беллу Ахмадулину на телевидении – в картине «Таинственная страсть», сейчас погрузились в ее поэзию...
– Я была погружена в ее поэзию до того, как снялась в фильме. Это была счастливая случайность, что кино снималось и меня туда позвали. Мне понравился сценарий. До этого были предложения сыграть другого поэта. Моего любимого. Но сценарий был настолько ниже уровня этой поэзии, что я отказалась. А здесь, по крайней мере, не было таких вещей, которые свели бы меня с ума и не было ничего такого, чем я могла бы навредить Белле Ахатовне. Как уж там получилось в кино, я не знаю. У меня есть ужасное чувство стыда перед Ахмадулиной, ужасное! Мы с ней виделись несколько раз, но эта слепота молодости... Пришло другое время, все границы разрушились, другая страна, столько всяких перспектив, все открыто, будущее просто лежит и пульсирует передо мной. И оно, конечно, совсем другое, чем вот у этих уже пожилых людей, которые пришли в театр и свысока с нами общаются. У меня был случай. Мы делали фестиваль современных поэтов в Политехническом музее, на той самой сцене, где когда-то Ахмадулина читала «Дуэль»: «И снова как огни мартенов огни грозы над темнотой»...Мы придумали тогда такую штуку, что молодые поэты читают, а они, мэтры, сидят сзади, может, оценивают, а может, и не оценивают выступающих... Я пригласила Ахмадулину на этот фестиваль со словами: «Белла Ахатовна, вот какое прекрасное дело мы придумали!», но она ответила: «Я не верю в современную поэзию, я не пойду!» До этого мы встречались на каких-то обедах и ужинах, но никогда близко не общались... И я тогда подумала: «Как же так? Мы же молодежь, у нас столько всего интересного!» Но Белла так и не пошла, ее не было... Прошло какое-то время, потом она умерла. А однажды я просто замерла с книжкой ее стихов. И я утонула в поэзии Ахмадулиной. И поняла все, что она имела тогда в виду... Вся эта современная поэзия – время очень сильного радикализма, остервенелого цинизма, отрицания всего и вся – как в революционное время призывали сбросить с корабля современности всю классику. У нас был такой же настрой, очень жесткий! Любовь? Не знаем такого слова. Дружба? Не знаем такого слова. Панковский разрушительный нигилизм: строим новое искусство! Такое у нас было состояние. Пятнадцать-семнадцать лет назад, в конце 90-х гг. прошлого века – начале 2000-х, это было очень модно, креативно. Белла имела в виду, что все наше бунтарство было не ново, оно случалось уже миллион раз, миллион раз человечество через это проходило! Ни к чему хорошему радикализм, конечно, не приводит, если это не наполнено настоящим смыслом, который должна нести поэзия. И все, я просто утонула в поэзии Ахмадулиной! У меня родилась потребность читать ее для себя, учить наизусть, чтобы в какие-то сложные моменты жизни отвечать ее стихами на мучающие меня вопросы. Что мне нужно постоянно проговаривать ее стихи. И она меня опять-таки – лечит! Так вышло, что пианист Леша Гориболь обратился один раз с просьбой прочитать стихи Ахмадулиной, потом – второй, третий... Но такой большой программы у меня не было. Я всегда читала одно-два стихотворения. Так что выходить на сцену и полпрограммы читать стихи Ахмадулиной – я такого до сих пор никогда не делала. Невероятно большая ответственность на мне потому, что Тбилиси – особенный для Беллы город. Здесь живет огромное количество людей, которые ее знают, помнят, и я волнуюсь...

– А что вы нашли в творчестве Ахмадулиной близкое, созвучное вашей душе?
– Я отвечу ее строчками.
«...Отбыла, отспешила. К душе
льнет прилив незатейливых истин.
Способ совести избран уже
и теперь от меня независим...».
Мне дороги вот эти незатейливые истины, которые Белла умеет открыть. Как она относилась к каждому человеку. К каждому! Если прочитать ее дневники, какие-то наброски, можно найти много интересного. Как она любила собак! Для меня это уже очень много... когда человек не отделяет президента Рейгана от какой-то уборщицы, они в одном ее регистре любви и уважения, в одинаковой позиции. И она всегда, всеми своими поступками очень настойчиво это транслировала. Вот эта незатейливая истина, которую теряют все – не только артисты, каждый человек теряет. В буднях, шелухе минут, потом – часов, потом – дней, а потом – лет. Эти незатейливые истины, как рождественские звезды... и прозрачны, и внятны, и ярки.

– Для некоторых артистов прочитать стихотворение – это сыграть роль. А что для вас искусство чтеца?
– Я категорически не согласна. Не могу смотреть, когда стихи начинают делать ролями. Мне кажется, что самое главное – другое: ретранслятор должен донести мысль, которую заложил поэт. Бывает, конечно, что меня как актрису выплескивает – настолько стихи внутри меня пульсируют, что я «подключаюсь». Но все время стараюсь сдерживаться. Мне не нравится, когда стихотворение присваивается, и артист его играет. Я также не люблю раскраску – мелодекламацию. Мне кажется, очень важно, чтобы стихи звучали прозрачно, очень искренне. И очень уважительно к поэзии. В том регистре, когда ты понимаешь, что это не навредит слушателю понять стихи. Восприятию произведения. Я стараюсь идти именно в этом направлении.

– Дочь Ахмадулиной Елизавета не приняла ни роман Василия Аксенова «Таинственная страсть», ни фильм, снятый по его мотивам. Она считает, что все это слишком поверхностно и не отражает богатства поэтической палитры того времени.
– Я с ней согласна абсолютно. Во-первых, Василий Аксенов писал этот роман на заказ. И мне он не нравится. Но сценарий – это особое искусство. Как написан сценарий – так сложена история. Этот воздух!.. Но дальше включается кинопроизводство. Оно начинает отсекать все поиски, потому что на это просто нет времени. Тот фильм, который получился, мягко говоря, не соответствует масштабу ни Аксенова, ни Ахмадулиной, ни Евтушенко, ни Окуджавы, ни Вознесенского. Но мы имеем дело с супермаркетом. Это масс-медийный продукт, который должны съесть не очень, к сожалению, образованные люди. И в этом смысле, когда ко мне подходит взрослая женщина и говорит: у меня дочка после вашего фильма открыла книжку и начала читать поэзию, я понимаю: наверное, этот фильм дал даже больше, чем планировалось. Он не просто был «съеден» за ужином между новостями или пошлым ток-шоу «Пусть говорят» на Первом канале, но еще сделал неплохое дело... Если детям захотелось открыть книгу, это совсем не плохо. А вообще я абсолютно принимаю эту оценку.

– Та же Елизавета пишет о том, что Белла Ахмадулина не относила себя к шестидесятникам и даже термина этого не признавала.
– Она вообще ни к какому движению не могла себя отнести, и ее невозможно причислить к какому-то определенному направлению. Потому-то она и Белла Ахмадулина, что все время плыла против течения. Существовала вопреки...

– К шестидесятникам вообще отношение неоднозначное. В. Бондаренко даже называет их «гнилым и червивым поколением».
– Да, все они были живыми людьми. Бродский поссорился с Евтушенко. Кто-то сразу перекинулся на сторону Бродского, другие – на сторону Евтушенко. Началось все это бурление, так сказать, «гнилые червяки». Если Евтушенко за колхозы, то я – против... Тот поссорился с этим, этот – с тем. Белла в этом отношении – человек достойнейший. Она как-то очень деликатно позволяла себе высказываться о своих личных пристрастиях. Бродский, говорят, ненавидел и презирал шестидесятников, тем не менее в последние годы, когда открылись границы и начались поездки, поэты достаточно плотно общались. Бродский даже писал про Ахмадулину в одном американском издании.

– Бродский говорил, что Белла Ахмадулина писала стихи, «сочетая вполне традиционные четверостишия с абсолютно сюрреалистической диалектикой образности, позволившей ей возвысить свой озноб от простуды до уровня космического беспорядка».
– Так что, если вы хотите составить свое мнение о шестидесятниках, откройте книжки. Того же Роберта Рождественского. Уж такой, казалось бы, символ страшного советского строя, знамя эпохи... Не надо! Просто раскройте сборник стихов, на котором написано: «Роберт Рождественский». И составьте свое мнение. Наверное, там будут какие-то стихи, написанные по чьей-то просьбе. И тем не менее внимательно прочтите книги... Рождественского, Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулиной. Подробно, не торопясь. Я не верю, что критики шестидесятников потратили свое время на то, чтобы все это по-настоящему прочитать. Я вообще страшно не уважаю людей, которые дают кому-то оценки, не вникая в суть.

– И последний вопрос. Когда вы счастливы?
– Стараюсь быть счастливой каждую минуту.

– В эту минуту тоже?
– В эту минуту тоже! Я в Тбилиси – как я могу быть несчастлива?


Евгения Полторацкая