Коретти Арле-Тиц, прекрасную камерную певицу, мне удалось услышать в Тбилиси, куда она приезжала со своим мужем пианистом Борисом Ивановичем Тиц. Они вдвоем составляли изумительный ансамбль. Помню, что Борис Иванович был невысокого роста, очень светлый блондин, и это так контрастировало с темной кожей Коретти (она была мулаткой, но цвет кожи был очень темный). Коретти очень тонкая, прекрасная певица и имела у тбилисцев большой заслуженный успех. М.М. Ипполитов-Иванов посвятил Коретти шесть чудесных индийских песен в сопровождении ансамбля флейты и фортепиано на стихи Рабиндраната Тагора «И руки льнут к рукам», «Желтенькая птичка» и др.
Коретти, слабо владевшая русским языком, говорила с Варварой Михайловной по- английски. Я помню, очень стройная, изящная, она сидела в столовой Ипполитовых на диване в теплой яркой шали и все время мерзла, хотя было еще не холодно, но привыкнуть к северу, видимо, ей было нелегко. В семье Ипполитовых ее очень любили и нежно называли Коретинкой. Похоронена она рядом с М.М. и В.М. в их фамильном склепе на Новодевичьем кладбище.
Созданию музыки на стихи Тагора предшествовала встреча композитора с племянником Тагора. В один из дней я открыла дверь молодому индусу. Высокого роста, широкоплечий, с очень плоской грудью, он был одет в синюю косоворотку, которая никак не гармонировала с его очень смуглым, узким лицом. Крупные черты лица, большие черные, миндалевидные с яркими белками глаза, большой рот с блестящими зубами и иссиня-черные длинные кудри, расчесанные спереди на пробор и опускавшиеся на плечи, произвели на меня большое впечатление. Лицо его показалось мне очень знакомым, и когда Михаил Михайлович сказал, что это племянник Тагора, я вспомнила портрет великого писателя. Михаил Михайлович очень обрадовался его приходу, обнял и повел в гостиную. Они долго работали, и до меня доносились какие-то странные завывания. Я не сразу поняла, что это пение. Пел индус, а Михаил Михайлович что-то перебирал на рояле. После он сказал, что записал замечательные песни. Видимо, на этом материале потом Михаил Михайлович написал музыку и посвятил песни Коретти Арле-Тиц. М.М. рассказывал мне, что племянник Тагора – индийский коммунист (а в1926 году это было редкостью), приехал к нам в СССР учиться и работать, однажды его даже послали на завод «Серп и Молот» агитатором. Михаил Михайлович недоумевал, как он там агитировал, почти не зная русского языка, однако на заводе рабочие его бурно приветствовали.
Михаил Михайлович вставал не очень поздно, к завтраку, пил чай со своим любимым сортом хлеба, кажется, ситным калачом. Каждое утро, когда он завтракал, к нему приходил его приветствовать Н.С. Голованов. Он был учеником Ипполитова-Иванова и возглавлял в консерватории кафедру дирижирования. Приходя к Михаилу Михайловичу, Голованов рассказывал о своих делах, советовался с ним. Ипполитов-Иванов называл его ласково «Микола» и очень, как-то по отечески, тепло к нему относился, спокойно выслушивал и наставлял.
Обладая каким-то особенно метким и добродушным юмором, Михаил Михайлович давал всем прозвища, немножечко подшучивал над всеми, но как-то мягко и безобидно. Садясь за обеденный стол, он клал рядом с собой привезенную ему из Китая в подарок костяную руку. Прикрепленная к длинной черной палке белая костяная рука с цепкими пальцами предназначалась китайцами для почесывания спины. Михаил Михайлович очень любил эту занятную штучку и если видел, что кто-то из сидящих за столом зазевался или заговорился, он этой «ручкой» похищал у него с тарелки кусочек кушанья или хлеба (ясно, что жертва выбиралась помоложе) и очень потешался, когда на лице гостя появлялось тревожное недоумение: только что была котлета и вдруг исчезла, неужели я мог ее съесть и не почувствовать.
Когда Михаил Михайлович улыбался, глаза его сужались и делались очень лукавыми и очень добрыми, он рассказывал занятные эпизоды образным, живым языком.
Я вспоминаю, как мы однажды вдвоем возвращались из театра пешком. В тот вечер он дирижировал оперой «Чио-Чио-Сан» в филиале Большого театра (бывшем театре Зимина). Помню исполнителей: Зорич (Чио-Сан), Максакова (Сузуки), Богданович (Пинкертон). По дороге, разговаривая с Михаилом Михайловичем, я восхитилась, какое чудесное РР удалось услышать в оркестре. И вдруг Михаил Михайлович залился своим долгим добрым смехом и сказал: «Я расскажу сейчас, какой недавно приключился у меня инцидент с оркестром. На репетиции «Чио-Чио-Сан» я просил оркестр сыграть РР (пиано) там, где это нужно, и все время был недоволен, так как пианиссимо я не мог добиться, РР они не играли. И вот однажды (а Михаил Михайлович в ту пору был художественным руководителем Большого театра) оркестру задержали выдачу заработной платы. Оркестранты были очень возмущены и решили выместить свое негодование на мне. На очередном спектакле «Чио-Чио-Сан» я становлюсь за пульт и слышу, как оркестр играет, как говорится, в «полноги», а в местах, где я просил сыграть РР, я услышал РРРР (пианиссимо) и почувствовал, что вот-вот оркестр вообще перестанет быть слышимым. Я спокойно довел спектакль до конца и затем, когда оркестранты испытующе выжидали, обрушусь ли я на них за возмутительную игру, сказал: «Хорошо вы сегодня играли, вот бы только еще немного тише». Вспоминая их растерянные физиономии, Михаил Михайлович заливался смехом.
Как-то еще раз возвращались мы с ним из Большого театра после спектакля «Майская ночь». Левко пел Николай Озеров. Я осмелилась высказать свое мнение о его голосе. Сейчас, когда я вспоминаю, что в присутствии такого выдающегося музыканта высказывала какое-то свое мнение, мне просто становится неловко за себя, но Михаил Михайлович внимательно и терпеливо все выслушал, с предельным тактом реагируя на мое замечание, что голос Озерова не очень теплый. Я привыкла в Грузии к теплым южным, темпераментным голосам, и голос Озерова показался мне холодным. На это он мне ответил: «Зато «Академия». Уж он-то не скушает ни одной точечки, не проглотит ни одной шестнадцатой, как это частенько делают другие и ничего им за это не бывает, и воровством это не считается, а надо бы считать...».
Часто в доме М.М. Ипполитова-Иванова бывал композитор Сергей Никифорович Василенко. Он был учеником Михаила Михайловича и очень его любил. Бывал он у него почти ежедневно. Как-то Василенко пригласил меня в бывший театр Зимина на оперу «Лакмэ». Текст оперы был заново написан Гальпериным, а музыку к вставным балетным номерам во втором акте (чарльстон и вальс-бостон) написал сам Василенко. В другой раз я слушала Василенко утром в Малом зале консерватории на концерте из его произведений. Пела Елена Андреевна Степанова, ей аккомпанировал автор. Михаил Михайлович спустился в зал послушать. Ему очень нравились произведения Василенко.
Часто бывал в семье Ипполитовых П. Норцов, который был очень обязан своим вокальным развитием Варваре Михайловне. В.М. и М.М. ласково называли его «Пантюша». Жена Норцова работала концертмейстером и тоже часто бывала у Ипполитовых.
В 1928 году, как я уже говорила, М.М. Ипполитов-Иванов написал 5 японских песен на слова неизвестных поэтов и посвятил их моей маме – Е.В. Баронкиной. Он слышал ее в Тбилиси в 1924 г. в опере «Кармен» и высоко оценил ее выступление: будучи художественным руководителем Большого театра пригласил ее на пробу в театр, где ей обещан был дебют. К сожалению, мама, которая очень редко болела – она была очень вынослива и здорова – заболела с очень тяжелыми осложнениями, М.М. чтобы она не волновалась, сообщил ей, что число, на которое будет назначен ее дебют – перенесут (но потом так не получилось).
В это время организовывается опера из ведущих актеров страны – гастроли на целый год в Харбине и Японии (Токио, Нагасаки, Иокагама и ряде других городов) устраивала КВЖД – и спустя несколько месяцев она уехала. Когда через год мама приехала в Москву, как всегда к Ипполитовым, М.М. встречал ее на вокзале и поднес ей рукопись японских песен с дарственной надписью. Это были чудесные песни, особенно «Бухта Акаси», которая часто исполняется в концертах.
В 1975 году меня пригласили на юбилей памяти М.М.в музыкальное училище Ипполитова-Иванова. Я воспользовалась этой поездкой и решила отнести в Музей музыкальной культуры им. Глинки рукописи этих песен. Директор музея Екатерина Николаевна Алексеева очень обрадовалась и сказала, что рукописей романсов М.М. у нее очень мало, ну а оперы – «Ася», «Измена» – конечно, в архиве музея сохраняются. Я попросила директора разрешения посмотреть кое-что из архива В.М. Зарудной, и в благодарность за то, что я передала рукописи, она разрешила мне спуститься в архив. Я, конечно, не смогла там долго находиться и попросила показать ведомости учащихся-вокалистов в те годы – это был 1911-12 гг. – с оценками. Я была счастлива, видя (в необыкновенной сохранности) ведомость – прошло 75 лет с момента проведения экзамена – против маминой фамилии стояла отличная оценка.
До последних дней жизни сохранилась большая любовь и дружба между семьей Ипполитовых и нашей семьей.


Берта ИВАНИЦКАЯ