«Маяковский, здравствуй! Мы рады с тобой увидеться у тебя в доме». Группа туристов-уральцев. 16 июля 1964 г. «Надо додраться со всеми, с кем не додрался он». Евгений Евтушенко. 2 октября 1966 г. Эти две записи – из книги посетителей Дома-музея в райцентре Маяковски, так именовалось в советское время село Багдати, где родился и провел детство самый великий поэт советской эпохи. Музей, открытый в 1940 году, посетили сотни тысяч человек. Теперь Багдати вернули историческое название, и здесь по-прежнему бережно хранят память о прославленном земляке.
Маяковский утверждал: «Я – дедом казак, другим – сечевик, а по рождению грузин». В своей лаконичной автобиографии «Я сам» сообщает, что «родился 7 июля 1894 года (или 93 года – мнения мамы и послужного списка отца расходятся)», в день рождения отца Владимира Константиновича, багдатского лесничего. Мать – Александра Алексеевна. Старшие сестры – Люда и Оля. Уточняет: «Других Маяковских, по-видимому, не имеется». В главке под заголовком «Корни романтизма» написал: «Первый дом, вспоминаемый отчетливо. Два этажа. Верхний – наш. Нижний – винный заводик. Раз в году – арбы винограда. Давили. Я ел. Они пили. Все это территория стариннейшей грузинской крепости под Багдатами. Крепость очетыреугольнивается крепостным валом. В углах валов – накаты для пушек. В валах бойницы. За валами рвы. За рвами леса и шакалы. Над лесами горы. Подрос. Бегал на самую высокую…».
Родился поэт в деревянном доме Константина Кучухидзе, где семья Маяковских снимала три комнаты. Дом стоял на окраине одного из самых живописных сел Верхней Имерети – Багдати. Рядом с Домом-музеем построено здание, в котором расположен мемориальный литературный зал Маяковского, с богатым собранием изданий поэта и книг, посвященных его творчеству. Во время смены политических формаций было не до экскурсий, прервалась традиция собираться в Багдати на поэтические форумы. Но пусть сюда в гости приходили только одиночки-энтузиасты, годы перелома, лишившие дом-музей внимания, сыграли и положительную роль, очистив имя Маяковского от советских ярлыков. Ситуация изменилась в год празднования 115-летия Маяковского, когда по инициативе Международного Союза «Русский клуб» была возобновлена традиция проведения в Багдати международных поэтических фестивалей. Тогда же перед властями Грузии был поставлен вопрос о том, что музей необходимо привести в порядок. Правительство отмолчалось, но на помощь пришел фонд «Карту», и на выделенные им средства были решены технические вопросы – основание фундамента дома залили бетоном, деревянные конструкции укрепили специальным составом. Покрасили стены, вставили стекла в витринах и стендах, установили осветительные приборы, благоустроили территорию двора. А также привели в порядок могилу отца Маяковского и его трехлетнего брата Константина на кутаисском кладбище.
К счастью, дом сохранился в своем первоначальном виде, что касается экспозиции, то она по-прежнему представляет собой традиционный образец домов-музеев советской эпохи. Однако окружающая природа и витающий в воздухе дух бродящего вина смягчают здесь наличие официоза. Необходимую толику тепла придает музею неприхотливая обстановка жилых комнат – кабинета отца, столовой, спальни, воссозданных в 1940 году не посторонними людьми, а любящими руками матери Маяковского Александры Алексеевны и сестрами Людмилой и Ольгой. Многие предметы, находящиеся в Доме-музее, были подарены членами семьи. Это личные вещи отца: очки, дорожный стакан, кортик, медаль за участие в переписи населения 1897 года. Мать и сестры также передали в музей свою библиотеку, предметы мебели, посуду, керосиновую лампу, настольные игры, настенные часы, копилки-кубышки и другие мелочи домашнего обихода.
При создании экспозиции некоторые предметы домашней утвари семьи Маяковских были выкуплены государством у наследников дома – Кучухидзе, которые и сегодня являются хранителями музея. Почти полвека музей возглавлял Николай Кучухидзе, внук бывшего владельца дома. Теперь должность смотрителя музея перешла к его сыну – Беке Кучухидзе. В доме-музее представлены разнообразные фото, прижизненные издания Маяковского, а также книги, изданные в разные годы и на языках народов мира, мемуарная литература, поэтические посвящения и пр.
Не нужно особой фантазии – все и так зримо – чтобы представить, как жила здесь семья Маяковских. «Ранняя весна. Тепло. Цветут фиалки и розы. Фруктовые деревья покрываются белыми и розовыми цветами. В семь часов на балконе пили чай, и у взрослых начиналась трудовая жизнь. А Оля и Володя придумывали какие-нибудь развлечения, или уходили к речке», – пишет в своих воспоминаниях о жизни в Багдати Александра Алексеевна.
Из записей матери и сестер следует, что Володя любил поездки на лошадях в дальние уголки ущелья. Пробуя, как звучит его голос, залезал внутрь большого винного кувшина и оттуда выкрикивал стихи. Окрестные крестьяне почтительно относились к лесничему, который никогда не наказывал бедняков, пойманных на рубке леса. Детей Маяковского одаривали фруктами, одобрительно отмечали, что русские дети чисто говорят по-грузински. В семь лет Володя увлекся чтением. Первая книга – «Птичница Агафья» разочаровала. На счастье второй книгой, попавшей в руки, оказался «Дон Кихот». Смастерил меч и латы – «разил окружающее». Когда пришла пора поступать в гимназию, мать переехала с детьми в Кутаиси. Экзамены Володя выдержал успешно, вышел только один конфуз, когда, отвечая на вопрос священника, что такое «око», Володя, сделав перевод с бытового грузинского, ответил: «Три фунта». «Из-за этого чуть не провалился. Поэтому возненавидел сразу – все древнее, все церковное и все славянское. Возможно, что отсюда пошли и мой футуризм, и мой атеизм, и мой интернационализм», – пишет поэт в автобиографии.
Наступил 1905 год, Кутаиси бурлил революционными страстями, в которых активно участвовали гимназисты. Володя верховодил сверстниками, его называли «Маяк», он распевал на улицах «Варшавянку», при разгоне демонстрации получил казачьей нагайкой по спине.
Детство оборвалось внезапно. «Умер отец. Уколол палец (сшивал бумаги). Заражение крови. С тех пор терпеть не могу булавок. Благополучие кончилось. После похорон отца – у нас 3 рубля. Инстинктивно, лихорадочно мы распродали столы и стулья. Двинулись в Москву»...
Началась новая полоса жизни в столице в постоянной борьбе с нуждой, с революционными приключениями, арестом – одиннадцать месяцев юноша просидел в одиночке в Бутырках, читая в камере запоем классику. Оказавшись на воле, понял, чтобы «делать социалистическое искусство», надо учиться. Поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества, где подружился с Давидом Бурлюком, который объявил стихи товарища гениальными. Парни написали манифест «Пощечина общественному вкусу» и ринулись покорять провинцию. Турне по городам сопровождалось скандалами. В марте 1914 Маяковский, Бурлюк и Каменский прибыли в Грузию – Володя сказал, что знает, «где любят поэзию и умеют встречать гостей». В номере от 27 марта 1914 года в газете «Тифлисский листок» была напечатана заметка о том, что толпа сопровождала на Головинском проспекте (ныне – проспект Руставели) трех субъектов в странном одеянии. Бурлюк вышагивал в малиновом сюртуке, Василий Каменский – в черном бархатном плаще с серебряными позументами, а Маяковский в легендарной желтой блузе и в фетровой широкополой шляпе. Заинтриговав публику, футуристы собрали в театре полный зал. Однако Маяковский громовым голосом объявил: «Вы пришли сюда ради скандала. Предупреждаю, скандала не будет!». Вот воспоминания одного из зрителей: «Он не искал слов и не спотыкался о фразы. Когда речь доходила до стихов, в зале становилось совершенно беззвучно». Маяковский не мог уехать из Грузии, не навестив родных мест. «Всюду на улицах Володя встречал молодых людей, друзей детства, обнимался, целовался с ними, говорил по-грузински и острил так, что вокруг грохотал звучный смех», – писал об их совместной поездке в Кутаиси Василий Каменский.
В двадцатые годы Маяковский трижды приезжал в Грузию – в 1924 году на стыке лета и осени. В феврале 1926 года и в последний раз – в декабре 1927 года. Посещения Маяковским Тбилиси можно было бы назвать одной из самых ярких страниц русско-грузинских литературных взаимосвязей, если бы не одно существенное обстоятельство – Маяковского в Грузии воспринимали не как высокого гостя, а как своего. Знаменитый поэт Симон Чиковани в своих мемуарах отмечает: «Он, действительно, настолько своим чувствовал себя в Грузии, настолько своей ощущал, мыслил ее, что имел право говорить и писать безо всяких оговорок обо всем и так, как он считал нужным, с полной уверенностью, что его поймут, как надо».
В Тбилиси Маяковский постоянно был окружен товарищами по цеху, большой ватагой поэты посещали издательства и книжные магазины, подолгу засиживались в трактирах и в гостеприимных домах, например, у художника Кирилла Зданевича, открывшего миру вместе с братом Ильей картины Пиросмани, играли в бильярд. При этом круговороте удовольствий Маяковский умудрялся работать – он выступает на поэтических вечерах, знакомится с переводами своих стихов, поражая друзей тонким восприятием грузинского стихосложения. Хрестоматийной стала строка из стихотворения «Владикавказ – Тифлис»: «Только/ нога/ вступила в Кавказ,/ я вспомнил,/ что я –/грузин». Вот как было написано само стихотворение, содержащее вкрапление строк на грузинском языке. Новость, что приехал Владимир Владимирович, мгновенно облетела город. Несколько поэтов поспешили к нему в гостиницу «Ориант». Маяковский встретил их очень любезно, но беседуя, продолжил раскладывать на подоконнике и комоде папиросные коробки, бумажные салфетки, обрывки газет, журналов. «Простите меня, – пояснил поэт, – если я сейчас не перепишу стихотворение, потом не смогу разобраться в этих вещах, или потеряю какую-нибудь строку». Затем аккуратно перенес на бумагу новый стих.
Он внешне мало напоминал некогда эпатажного футуриста. Теперь это – безукоризненно одетый, элегантный господин в неизменно белоснежной сорочке, покоряющий окружающих обаянием, юмором, доброжелательностью. Отмечают, что он умеет наслаждаться прекрасным вином, но пьет и ест очень мало и сдержанно.
Во время визита в 1924 году Маяковский вел переговоры с режиссером-новатором Котэ Марджанишвили о постановке пьесы «Мистерия-буфф» в театре им. Руставели. Марджанишвили задумал поставить пьесу не на сцене, а на природе, и, чтобы найти подходящее место, облетел на четырехместном открытом «Юнкерсе» окрестности Тбилиси, после чего решил, что действие развернется у подножия горы Мтацминда. Маяковский воспринял подобный размах с энтузиазмом. За перевод пьесы взялся Паоло Иашвили. Художник Ираклий Гамрекели принялся за эскизы декораций, работал с увлечением, но сцена ада никак ему не давалась. Тогда Маяковский посоветовал: «Да ведь там же примус, огромный горящий примус и сковородка, а на ней будет развертываться действие…». Пьеса, к сожалению, поставлена не была, но вот что интересно, именно примус в руках Бегемота сыграет первостепенную роль при поджоге «нехорошей квартиры» в романе Булгакова.
Каждый приезд самого знаменитого советского поэта в Тбилиси становился праздником. Гордость грузинской культуры – поэты из объединения «Голубые роги», лефовцы, художники, режиссеры собирались обычно в ресторане «Симпатия». За обильным столом начинались бесконечные беседы о поэзии, поэтические турниры, первенство в них оставалось за Маяковским, который читал своим неповторимым голосом великое множество стихов российских и грузинских поэтов. Между тостами Маяковский говорил о стихосложении, о значимости авторского чтения, доказывал, что стихи должны быть понятны широкой аудитории. Участники этих пиров понимали друг друга с полуслова: достаточно сказать, что Маяковский, Паоло Иашвили, Тициан Табидзе, Симон Чиковани в разные годы учились в одной гимназии в Кутаиси.
Стены духана «Симпатия» были увешаны изображениями великих классиков. В очередной приезд Маяковского спросили, помнит ли он хозяина ресторана? «Я скорее забуду Шекспира, Гете, чем Аветика», – смеясь, ответил Маяковский, а потом шутил, что ради ресторатора предал мировую литературу.
В 1928 году Маяковский с большим успехом выступил в театре имени Руставели с докладом «Мое открытие Америки» и чтением стихов. Но на следующий день в газете «Заря Востока» появилась рецензия с критикой в адрес поэта, сильно огорчившая Маяковского. Он понял, что начавшаяся в Москве травля докатилась до берегов Куры. Однако на следующем вечере поэзии Владимира Владимировича приветствовали бурными аплодисментами, а поднявшийся на сцену Паоло Иашвили заявил, что рецензия должна остаться на совести автора, грузинские писатели считают Маяковского  «величайшим поэтом, а его поэзию блистательнейшим явлением культуры». Этот вечер, завершившийся дружеским застольем, на котором тамадой была избрана легендарная красавица Нато Вачнадзе, остался в памяти поэтов, как символ нерушимого единения творческих людей. Они не скупились обласкать друг друга словами любви и признания. Они спешили, понимая, что «век-волкодав» готов вцепиться им в горло. Действительно, Тициан Табидзе был расстрелян. Паоло Иашвили, Галактион Табидзе, Валериан Гаприндашвили свели счеты с жизнью. Нато Вачнадзе погибла в авиакатастрофе. Но первым из них ушел воспевший «весну человечества» Маяковский.
Нато Вачнадзе и ее муж кинорежиссер Николай Шенгелая, возможно, последними общались с поэтом накануне рокового выстрела. Друзья пытались утешить Маяковского после сорванного открытия выставки в честь 20-летия его деятельности. Актриса оставила воспоминания о тех трагических апрельских днях 1930 года. Она пишет о том, как «сурово и торжественно» прочитал Маяковский свою гениальную поэму «Во весь голос» на открытии выставки. Как пророческие строки «тризной» прозвучали в пустом зале. 13 числа Нато с мужем встретились с поэтом: «…Могла ли я думать тогда, что Маяковского на другой день не будет в живых? Маяковский и смерть – разве можно себе это представить? 14 апреля я вышла по делу из дома и, вернувшись, застала у себя в комнате Довженко, Солнцеву и Шенгелая. По их лицам я поняла, что случилось что-то страшное, непоправимое»…
Грузия простилась с Маяковским, как с любимым сыном. На родине умом и сердцем сразу поняли масштаб и последствия этой утраты. Но это случилось через два года, а пока, в 1928-м, они вместе – поднимают стаканы с вином, поют, смеются острым репликам. Маяковский читает стихи, может быть, декламирует «Тамару и Демона», стихотворение, пронизанное иронией и космическим размахом. Балагурит и сокрушается, что променял Кавказ на жизнь в столице, влюбляет в себя царицу, зазывает в гости Лермонтова: «Люблю гостей,/ Бутылку вина /– налей гусару, /Тамарочка!». Как по-грузински звучат эти строки, с виртуозным мастерством написанные по-русски. Какой россыпью поэтических алмазов сверкает каждая строка, словно омытая струей горной реки.
О родине он писал: «Я в долгу перед вами, багдатские небеса!». А грузинские собратья по перу утверждали: «Ты – не в долгу!». И древние дубравы Аджаметского леса, окружившие его отчий дом, и говорливые воды Ханисцкали, и узкие улочки Кутаиси, и переполненные театры Тбилиси, и горы Имерети, и купола Гелати отражали хор их голосов мощным эхом, дарящим поэту бессмертие.


Ирина ВЛАДИСЛАВСКАЯ