Написал «Давитиани»
Я, Давид Гурамишвили.
Рек Божественное слово –
Сладкий плод моих усилий.

В истории грузинской литературы Давиду Гурамишвили принадлежит особое место. Это последний поэт старого времени, поэзия которого впитала в себя живительные соки разветвленного древа древнегрузинской литературы, и первый поэт нового времени, своим новаторством проторивший дорогу поэтам-романтикам и Важа Пшавела. Если жизнь Давида, исполненная невероятных злоключений, невзгод и чудесных избавлений, подобна легенде, то его произведения, напротив, очень жизненны и даже автобиографичны. Трудно найти в грузинской литературе другого писателя, чья жизнь и творческая судьба была бы столь же тесно связана со славянским миром. Плодородные земли многострадальной Грузии в XVIII веке не знали покоя – там, где ослабевали персидские тиски, возникала турецкая сабля, набеги северокавказских соседей довершали опустошение. А тут еще волна феодальных междоусобиц, которая при крайне неблагоприятном внешнем раскладе могла иметь гибельный для нации исход:

Вот в такую несчастливую пору суждено было родиться гению грузинского поэтического слова Давиду Гурамишвили. Случилось это в 1705 году в селе Сагурамо, на границе Картли и Кахети, в феодальном имении князей Гурамишвили, род которых восходил к владетелю Цицамурскому Гураму Зедгинидзе. Родители Давида – князь Георгий Гурамишвили, один из самых уважаемых людей в Кахетии, и Мзевинари из княжеского рода кахетинских князей Вахвахишвили – отдали ребенка на воспитание в одно из крестьянских семейств по обычаям того времени. Официального университетского образования Давид не получил, хотя домашнего обучения, самообразования и общения с образованными людьми вполне хватило наблюдательному и пытливому юноше для того, чтобы стать просвещенным человеком.
Возможно, не так уж были неправы представители культурно-исторической школы, придававшие серьезное значение ландшафту в процессе формирования характера человека и даже его мировоззрения. Давид рос в одном из живописнейших уголков Восточной Грузии: «С Зедазени видны и заснеженные вершины окутанных облаками Кавказских гор, и зеленеющая Мухранская долина – ее пастбища, сады, виноградники. Столь велики оказались их очарование, прелесть и притягательность, что поэт, еще в юношестве оторванный от родины, до глубокой старости созерцал их внутренним оком не только в поэтических видениях, но словно и наяву, и никакие превратности судьбы не смогли погасить в нем любви к отчизне; эта любовь сжигала и терзала его душу еще здесь, в Горисубани, на склонах Зедазени, в Зеда-Вела на Ксани и в Ламискана, не оставляла Давида до кончины в далеком Миргороде». (Маградзе Э. Стенание, или Жизнь Давида Гурамишвили. Тбилиси, 1980. С.12.).
Мимо неотразимого очарования тех мест, где протекали детство и юность поэта, где формировался его характер, не мог пройти ни один исследователь, побывавший в Сагурамо. В этих описаниях особое значение приобретает выбор наблюдателем выгодной позиции в пространстве. «Если встать спиною к Зедазени и лицом к Арагве и проследить за руслом реки, – делится визуальным опытом Михаил Квливидзе, – справа, у горизонта, можно увидеть снежные вершины Кавказского хребта, слева, там, где Арагва сливается с Курой, откроется панорама Мцхеты с возвышающимся посредине города, подобно Гулливеру среди лилипутов, храмом Светицховели, а прямо перед собой увидишь Мухранскую равнину, как будто застланную одеялом, сшитым из разноцветных лоскутов, – это пашни и виноградники». Романтический контраст между безмятежной, хоть и величественной, природой, окружавшей юного поэта, и его последующей трагической жизнью усиливает драматическую доминанту его биографии: «Здесь, на этих подмостках природы, много лет назад разыгралось первое действие трагедии, название которой «Жизнь Давида Гурамишвили». Время действия – восемнадцатый век. Действующие лица: поэт Гурамишвили, царь Картли – Вахтанг VI, царь Кахети – Константин, правитель Ирана – шах Тамаз, грузины, персы, турки и многие отдельные персонажи, имена которых не сохранила история. Поставщик этого «спектакля», по словам самого Гурамишвили, – «бренный», «коварный», «лживый» и «мгновенный» мир, или, говоря иными словами, исторические превратности, которые в начале ХVIII века обрушились на грузинскую землю. Период этот был одним из самых смутных во всей многострадальной истории страны...» (Квливидзе М. Давид из Сагурамо. Тбилиси, 1986. С.6-7).
В 1722 (или 1723) году семья Гурамишвили вынуждена была покинуть родные места и укрыться в Ксанском ущелье (село Ламискана), чтобы уберечься от участившихся набегов горцев. Однако по иронии судьбы именно здесь в 1729 году принимавший участие в полевых работах Давид был схвачен лезгинами и доставлен пешим ходом в селение Осокола (Унсукул). Рассчитывать на выкуп было нереально, реальной перспективой было рабство (невольничьи рынки в Стамбуле и Алеппо не бездействовали). Пленник искал удобного случая, чтобы бежать. Случай представился, однако маршрут беглеца был без труда вычислен похитителями, а сам он схвачен и брошен в глубокую сырую яму. Вторичный побег был милостью, дарованной Давиду свыше: надеяться на собственные силы или уповать на жалость похитителей не приходилось. Наученный горьким опытом, беглец держит путь в противоположную от милой родины сторону – на север, сверяясь со звездами. Превратности этого пути изображены поэтом в одной из глав поэмы «Бедствия Грузии».
«Мирный уголок» оказался казачьим поселением на берегу Терека. Здесь Давида выходил русский казак, заменивший ему отца.
Однако Давид решил не задерживаться на Северном Кавказе. Узнав о том, что царь Вахтанг VI (на которого уповали лучшие сыны Грузии) вместе с царевичами Бакаром и Вахушти и многочисленной свитой осел в Москве, он направился в столицу, минуя Сулак, Астрахань и Царицын. Здесь, в грузинской колонии, во всем блеске развернулся поэтический талант Гурамишвили – в частности, известен факт его победы в поэтическом турнире над основным соперником поэтом Джавахишвили. Следует также отметить, что при дворе грузинского царя ему была пожалована не столько доходная, сколько почетная должность джабадар-баши (перс. – хранитель воинских доспехов). «В год ему было положено сорок рублей деньгами, двести пудов пшеницы и одна сажень дров» (Маградзе Э. Стенание…С.79). После смерти Вахтанга VI, последовавшей в 1737 году, положение грузинской колонии в Москве стало шатким. Грузины стояли перед выбором: вернуться на родину, где хозяйничал враг, или согласиться с предложением русских властей принять русское подданство и поступить на государственную службу. (За это были обещаны поместья на Украине с прикрепленными к ним крестьянскими дворами). Давид Гурамишвили сделал свой выбор, стоивший ему многого: оставшись в России, он навсегда отрезал себе путь на родину, столь горячо им любимую.
Из принявших русское подданство грузин была сформирована грузинская гусарская рота (впоследствии – гусарский полк), куда и поступил служить рядовым Давид Гурамишвили («царский джабадар-баши удовлетворился солдатской шинелью»). В 1743 году завершился процесс распределения земель грузинским дворянам – Давиду достались поместья в Миргороде и близлежащей деревне Зубовка, на берегу реки Хорол (всего около 30 дворов).
Однако насладиться мирной жизнью поэту никак не удавалось – воинский долг требовал участия в различных кампаниях. В 1739 году грузинский гусарский полк принимал участие в Крымской войне против турок, в 1741-1742 годах – в русско-шведской войне, в 1757-1763 годах – в Семилетней русско-прусской войне. Храбрость воинов-грузин была отмечена в официальном донесении командования русской армии, мужественно сражался за свою вторую родину и Давид. За смелость и отвагу, проявленные Давидом Гурамишвили в 1739 году в сражении при Хотине, он был произведен в капралы. В 1758-1759 годах Давид был захвачен в плен и заточен в Магдебургскую крепость. Трудно судить о том, сколь милы были сердцу поэта звуки военной трубы; во всяком случае, батальные сцены занимают в его творчестве довольно скромное место. Любопытно, что 20-ти годам сражений в поэме отведено всего 16 строк. Лаконизм удивительный, продиктованный, на мой взгляд, не столько требованиями стиля, сколько мировоззренческими установками поэта:

Вот наш перечень служебный –
Что случилось с нами дале:
Мы в семьсот тридцать девятом
С Хотина врата сорвали,
Фридрихсговенские сваи
В сорок мы втором сжигали,
В пятьдесят седьмом успешно
Трон пруссаков потрясали.
В пятьдесят восьмом пруссаки
Нас погнали на восток.
От своих я оторвался
И остался одинок.
В Магдебургской цитадели
Был я заперт на замок
И, лишь вырвавшись из плена,
Снова просо сеять мог.

Только в 1760 году, выйдя в отставку в чине поручика, Давид Гурамишвили смог окончательно осесть на украинской земле. Имение его пришло в расстройство: не последнюю роль в этом сыграли и козни местной шляхты, недовольной переделом земельной собственности (имел место даже поджог). Однако ни увечья, нанесенные Давиду немилосердными войнами (он ослеп на один глаз), ни душевные травмы (воспоминания о неволе, тоска по родине, несбывшиеся надежды на ее возрождение), ни неблагополучие семейной жизни (у Давида не было детей) не могли сломить творческой воли этого незаурядного человека: в отрыве от национальной среды он продолжает создавать шедевры грузинской словесности, в нем неожиданно пробуждается дух инженерного изобретательства. В 1787 г. он узнает, что в ставку фельдмаршала Потемкина в Кременчуг прибыл в качестве посланника грузинский царевич Мириан. Шестое чувство подсказывало Давиду, что это его последний шанс. Далее передаем слово академику Александру Барамидзе: «…Давид Гурамишвили привел в порядок свой литературный архив, отделал и окончательно отредактировал сборник своих произведений, дав им название «Давитиани» (что значит «Давидово»), собственноручно переписал книгу набело, включив в нее технические чертежи своих изобретений с объяснительной запиской, и преподнес сборник с челобитной в сентябре 1787 года Мириану. В челобитной (на грузинском языке) говорилось: Я узнал, что они (т. е. царевич Мириан) нуждаются в грузинских книгах для времяпрепровождения в длинные (зимние) ночи, посему осмелился дерзнуть и преподнес сочиненную мною книгу (стихов), которая называется «Давитиани». В эту книгу включены чертежи и описания мною изобретенной (установки) для орошения и (водяной) мельницы. По-грузински написано мною собственноручно, и оное (изобретение) до сих пор еще нигде не опубликовано по вине моей немощности и нерешительности. И прошу Вашего Высочества милости – позаботиться о переводе описания на русский язык, составлении лучших чертежей и представлении их на рассмотрение светлейшего князя (фельдмаршала Григория Александровича Потемкина). О решении последнего прошу известить меня.
С почтеннейшим и нижайшим поклоном их раб
и бывший подданный Гурамишвили Давид
Года 1787, сентябрь».
В конце описания чертежей (приложенных к «Давитиани») Гурамишвили просит царевича Мариана ходатайствовать о выдаче ему ссуды в двести рублей и присылке в помощь механика для испытания изобретений в марте – апреле 1788 года (т. е. после освобождения Хорола от льда). Нам не известны результаты этого ходатайства. Возможно, что царевич Мириан не придал значения замыслам Гурамишвили и счел их плодом «стариковского чудачества». (В июле 1948 года жители с.Зубовки показали грузинской делегации остатки, как они выразились, гурамовской мельницы на р. Хорол). Известно лишь то, что Мириан получил список «Давитиани», и что он зачитывался прекрасными стихами Гурамишвили в длинные скучные осенние и зимние ночи (Мириан слыл ценителем поэзии и сам занимался «сочинительством»). Знаменитую автографическую рукопись «Давитиани» он бережно сохранил для потомства. Эта рукопись является драгоценным сокровищем Государственного музея Грузии» (Барамидзе А.Г. и др. История грузинской литературы. Тбилиси, 1958. С.98-99).
Симон Чиковани рассказывает о легенде, связанной с «Давитиани»: «Существует народная легенда о судьбе «книги-сироты» Давида Гурамишвили: будто лодка царевича Мириана, возвращающегося по Волге на родину, перевернулась в пути и рукопись «Давитиани» была унесена течением. Мириан вплавь догнал тонущую рукопись и спас ее от гибели. В этой легенде, как и во всяком народном сказании, есть доля если не фактической, то во всяком случае большой жизненной правды: народ как бы перенес на книгу – детище любимого поэта – судьбу ее творца. По представлению народа, иначе и не могло быть, разве могли дети-сироты Давида Гурамишвили вернуться на родину без серьезных испытаний, без преодоления огромных трудностей и препятствий?» (Чиковани С. Мысли…. М.,1968. С.199-200).
Остроумное, хотя, на мой взгляд, малоправдоподобное предположение высказал Элгуджа Маградзе: «Хотя ее проект (речь идет о мельнице. – В.Ч.) остался неосуществленным, именно ему мы обязаны тем, что до нас дошло поэтическое наследие Гурамишвили. Можно предположить, что стихи выполняли роль своеобразного поэтического приложения к этому проекту, для осуществления которого необходимы были денежные средства и материалы. У Давида не было для проведения эксперимента ни того, ни другого. За помощью он обратился к Мириану и, по всей видимости, к Потемкину. Пусть милость их исчерпалась тем, что они сохранили нам рукопись: для нас эта услуга важнее всего! Но вот удовлетворила ли она автора проекта?..» (Маградзе Э. Стенание…С.134). Любопытно содержание объяснительной записки, о которой упоминает А. Барамидзе: «Не обессудьте за плохой чертеж, я был слеп на один глаз и вторым тоже плохо видел. Своими руками большего сделать не смог, другому не доверил, боясь кражи». На рисунке, предпосланном записке, изображен худой лысый кривоглазый человек в сюртуке с воздетыми к небу руками. Подпись гласит: «Боже, покажи мне поля, /Орошенные этой машиной. /Дай мне увидеть лето и муку, /Смолотую этой мельницей» (подстрочный перевод С. Чиковани). По мнению большинства исследователей, это автопортрет Давида Гурамишвили, выполненный в лубочной манере.
Политика поощрения межнациональных культурных контактов в советские времена приносила порой блестящие результаты. Так, совместными усилиями грузинских и украинских писателей и ученых была проведена большая работа по восстановлению следов пребывания Гурамишвили на Украине. Украинскому исследователю Дм. Косарику удалось обнаружить ряд архивных документов, проливающих свет на украинский период жизни грузинского поэта. Особое значение имело обнаружение метрической записи о смерти поэта, последовавшей в Миргороде 21 июля (по ст. стилю) 1792 года. Удалось отыскать и его могилу – прах великого сына Грузии покоится в ограде Миргородской соборной церкви Успения. В 1949 году Постановлением правительства Украинской ССР на могиле Давида Гурамишвили был воздвигнут памятник.

Владимир ЧЕРЕДНИЧЕНКО