КНЯЗЬ Д.И. ДОЛГОРУКОВ

Молнии сверкают далеко от тех мест, где бушует гроза, и потому пусть вас не удивит, что, описывая события, которые происходили в середине ХIХ века в Иране, я нахожу их отблески и в России, и в Грузии, и в Европе. Текст этих записок, новых меток на страницах истории, я тку из мелких деталей, которые собирала в архивах разных стран, в книгах и каталогах востоковедов и писателей, вытаскивая на свет прежде незаметные факты, и нанизывая их на стержень моей темы. Князь Долгоруков… Я узнала о нем, когда знакомилась с героической эпохой бахаи. Я так заинтересовалась этой персоной – русским человеком в персидской истории баби, что в тот же вечер в Интернете нашла его портрет в романтическом стиле – утонченного волоокого юноши с волнистыми волосами. Только позже я поняла, что этот портретный образ больше соответствовал тому времени, когда Дмитрий, сын известного российского поэта и писателя, все свободное время тоже отдавал стихам, и литературному обществу «Зеленая лампа», где можно было бы говорить «Насчет глупца, вельможи злого, Насчет небесного царя, А иногда насчет земного», как описал их беседы Пушкин. Может, таким романтическим был образ князя Долгорукова еще в 1820 году, когда служил он секретарем при миссии в Константинополе или когда дружил с Вашингтоном Ирвингом, в будущем известным американским писателем. Вместе верхом на лошадях они изъездили Испанию вдоль и поперек. О чем тогда мечтали эти молодые люди, о какой судьбе, если Ирвинг тогда оставил в своих мемуарах суждение о князе: «Мой сотоварищ со свойственной ему не рассуждающей щедростью…». Не больше, как о добром малом с хорошим кошельком. Князь ожидал чего угодно, но не таких поворотов, для которых его судьба уже прокладывала рельсы. В Персии князь пробыл около десяти лет, но именно там произошло то, что оставило на его лице следы, которые подметил его коллега Н.В. Ханыков: «…эта странная смесь желчи, вольнодумства, суеверия, любви, зла и отчасти смелости, переходившей, нередко, в меднолобие…». Прекрасный портрет дипломата, чья кипучая и опасная деятельность, а также и возраст не могли не оставить своего клейма. Полномочный министр при персидском дворе в Тегеране начал с того, что отличился – после начала Крымской войны с турками добился от Насреддин-шаха нейтралитета Персии, что удачно повлияло на исход военных действий русских. Быть бы его карьере сродни многим из плеяды прославленных дворян эпохи Воронцова, но он был избран Провидением и для иной миссии. Древний род князей Долгоруковых еще раз на длинном пути истории России проявил себя с блеском. Профессиональный статус подтолкнул Долгорукова к участию в судьбе Баба и других участников нового религиозного движения в Иране, которые он назвал «бабидскими». «Баб», что означает «Врата» – титул Сейида Али-Мухаммада, основателя и пророка бабидской религии, религии Байана. Он был облечен Божественной милостью основать независимую религию, а также возвестить о приходе нового Посланника, который откроет эпоху мира для всего человечества. За пропаганду инакомыслия Баб был арестован шиитами, которые страстно ждали Спасителя – Махди. Новое религиозное движение вызывало беспокойство российских политических деятелей, МИДа, Генерального штаба и императора российского, и потому с самого начала было под пристальным вниманием М.С. Воронцова и, конечно, его чиновников, всех служивых Тифлиса, заполнивших к середине позапрошлого столетия этот город. В кабинетах и за столом хлебосольного Михаила Семеновича Воронцова постоянно обсуждали волновавшие всех новости от консулов и русского посла при дворе шаха. Несомненно, до молодого Льва Толстого, который в 1851-1852 годах находился в Тифлисе, также дошли известия об этих ужасных событиях, что позволило к концу жизни написать: «Мир занят поисками выхода, но ключ к решению всех проблем на земле находится в руках персидского узника Бахауллы»…
Долгоруков постоянно получал депеши из консульств о волнениях в Персии и зверских расправах над последователями нового религиозного движения баби. Однако, как и другие иностранные наблюдатели в Персии, российский дипломат тоже называл баби мусульманскими фанатами, причиной беспорядков в стране, говорил об их вредных доктринах, призывая удвоить бдительность к таким нарушителям общественного порядка. Его страшили мазендаранские дела: «сектанты убили около 2000 человек, губернатор Махтумкули вынужден бежать, два принца-сыновья Фатхали-шаха погибли в пламени их жилищ, сын другого принца убит». Он даже приветствует сардара Аббас-кули хана Луриджанского, которому поручили принять меры против «сектантов, насаждающих коммунизм». Российский министр при дворе шаха волнуется о сохранности посольства, рад, что «наконец, мои требования удовлетворены – 30 человек направлены охранять наши товарные склады».
Из Тегерана в Санкт-Петербург на Большую Морскую шли сообщения от русского посла при дворе шаха Дмитрия Ивановича Долгорукова для Нессельроде, того, при котором развертывалась феерия нового Божественного откровения в Иране. К сожалению, ответы российского министра иностранных дел в архивах России пока под секретом для таких вольных исследователей, как я. Зато удалось приобрести копии писем Дмитрия Ивановича Долгорукова в Национальном архиве Грузии, где они хранятся в папке документов дипломатической канцелярии наместника на Кавказе М.С. Воронцова. Их уже изучали востоковеды первых лет советской власти, но вновь прочитанные они помогли по-новому осмыслить роль князя Долгорукова, а трепетная плоть архивного письма дала дополнительно новые ощущения близости к происходившим в Иране событиям. Именно из этих документов ясно, что сначала российский министр не видел в движении баби ничего достойного внимания и реагировал на события в Тегеране только тем, что подавал шаху протесты, ходатайствуя, чтобы персидское правительство удалило Баба из Макху, крепости около российской границы. Возможно, стремился предотвратить возникновение беспорядков на сопредельной территории. Однако анализ его донесений с 1848 года в Министерство иностранных дел России о бабидском движении свидетельствует, как росло его самосознание, не только как дипломата, но и духовного человека. Постепенно, наблюдая зверства против бабидов Ирана, в своих отчетах начальству в Санкт-Петербурге князь сокрушается о жестокости пыток и отвратительных казнях, которым они подвергались. Уже 5 мая 1849 года пишет с сожалением о военной экспедиции в Мазендаран. «Фанатики рискнули оставить крепость, когда им пообещали мир, и они были безжалостно ПЕРЕБИТЫ войсками Сулейман-хана»… Вот такая метаморфоза в отношении к тем, кого еще недавно он представлял врагами. Долгоруков понимает сложившуюся в Иране ситуацию и докладывает в Россию: «…достигнутые таким образом успехи являются более достойными сожаления, чем поражения, потому, что негодование, которое они вызывают в вопросах, где господствует религиозный фанатизм, возбуждает дух еще нового и еще более опасного сопротивления». В письме от 12 февраля 1850 года он уже искренне сетует, что все находятся в чрезвычайно возбужденном состоянии по случаю казни, которая имела место на большой площади Тегерана: «Помощник министра иностранных дел мирза Мухаммед-Али утверждает, что эти люди ни в чем не сознались, но их молчание было истолковано как достаточное доказательство их виновности»… В июньском письме: «Бабиды снова готовятся восстать против власти, которая будучи НЕСПОСОБНА К МИЛОСЕРДИЮ, не останавливается ни перед какими средствами для их истребления». Если дипломат-профессионал может выдержать, вероятно, любые жестокости, то его сердце поэта уже трепещет от гнева: «Я уже говорил, что религиозные вопросы НЕ РЕШАЮТСЯ НА ПОЛЕ БРАНИ». И обязанный как дипломат проявлять бесстрастность, он не может скрыть возмущения: «Отвратительное зрелище, свидетелями которого мы являемся со времени роковых событий, заставило меня явиться к мирзе Ага-хану лично и дать ему понять в интересах персидского монарха о необходимости положить конец, по крайней мере делать различие между истинными соучастниками преступления и личностями, которые просто исповедуют доктрины Баба». Такое развитие взглядов русского посла волновало ярых противников нового духовного движения в Персии. Как лгали они о действиях сторонников Баба, так и обливали грязью и поступки Долгорукова. Его имя марали в гнусных пасквилях так, что не только «желчь» в лице проявится. Дипломатические послы часто именно те объекты ненависти и раздражения, которые обрушивают на них правители стран, а в Персии, где до сих пор духовенство сильнее властей, российский дипломат был под двойным прессом. Даже, когда духовное откровение Баба и Бахауллы уже воплотилось в новую мировую религию бахаи, ярые противники даже к столетию Откровения Баба проявили свой гнев к Долгорукову. К 1944 году было смонтировано воспоминание-фальшивка, в котором князь представлен автором раздоров в исламской стране. Но на земле уже было новое время. Честь русского дипломата защитил в комментарии на пасквиль востоковед из Университета Хайфы.
Вернемся к середине ХIХ века, когда интерес к набиравшему силу новому религиозному движению вырос настолько, что русский царь повелел своему консулу в Тавризе продолжить сбор информации о Бабе и его последователях. К сожалению, выполнить это распоряжение оказалось невозможным – казнь Баба уже состоялась. Когда духовенство заявило, что Баб не просто еретик, а весьма опасный бунтовщик, власти приняли решение о его казни. 9 июля 1850 года этот приговор был приведен в исполнение в Тавризе на площади перед солдатской казармой.
Из книги хранителя Веры Шоги Эффенди «Бог проходит рядом»: «Когда надзиратель резко прервал беседу, которую Баб доверительно вел в одной из комнат казармы со Своим секретарем, и стал выгонять его, осыпая грубой бранью, Узник обратился к нему с такими словами: «До тех пор, пока Я не скажу всего, что хотел сказать, никакая земная сила не заставит Меня умолкнуть. И даже если весь мир ополчится против Меня, это не помешает Мне довести Мою речь до конца».
…После залпа семисот пятидесяти мушкетов облако густого дыма повисло в воздухе. Когда же дым рассеялся, десять тысяч человек, забравшихся на крыши казарм и прилегающих домов, застыли в изумлении, отказываясь верить собственным глазам. Баб исчез!
…Веревки перебило пулями. «Сейид Баб исчез!» – в один голос воскликнули пораженные зрители. Немедленно начались лихорадочные поиски.
Баба, без единой царапины, обнаружили в той же комнате, где надзиратель прервал Его разговор с секретарем. Он невозмутимо продолжал беседу. «Теперь Мой разговор с Сейидом Хусейном закончен, – такими словами встретил Узник появившегося на пороге надзирателя. – Можешь делать то, что тебе приказано».
…Баба вернули на площадь, но солдаты-армяне отказались стрелять повторно. И был срочно призван отряд стрелков-мусульман. И был вновь отдан приказ стрелять. Из последних слов Баба к толпе: «Придет день, когда вы признаете Меня, но в тот день Меня уже не будет с вами».
Подобно Иисусу, Баб заплатил своей жизнью за провозглашение царства согласия, справедливости и братской любви. Описание мучительной казни Баба и Аниса сделано на основании скрупулезного исследования многих свидетельств и исторических материалов этого события. Это не миф, это реальное событие, которое зафиксировали дипломаты и консулы многих стран, присутствующие при казни. Из отчета, написанного 22 июля 1850 года лорду Палмерстоуну, cекретарю Министерства иностранных дел Великобритании сэром, Джастином Шейлом, полномочным представителем Ее Величества королевы Виктории в Тегеране: «Когда рассеялся дым и осела пыль после залпов, Баба нигде не было видно, и толпа вскричала, что он вознесся на небеса. Пули перебили веревки, на которых он был подвешен, однако его выволокли из укрытия, где после некоторых поисков его обнаружили, и застрелили». Свидетелем рокового события на площади солдатской казармы была и жена этого британского министра леди Мэри Леонора Вулф Шейл. Свое восприятие увиденного она оставила в дневнике, который вела во время своего пребывания в Персии между 1849 и 1852 годами. Она видела, что, когда дым рассеялся, Баб исчез из поля зрения. Интересно что то, что залп не смог нанести какой-либо вред Бабу, не вызвало ее удивления. Но она сожалеет, что Баб не сбежал и не скрылся на базаре, который находился в нескольких ярдах от места казни. Тогда бы, считала она, спасшийся лидер новой религии добился бы успеха. Описание Баба является драгоценным включением в ее дневник. Она пишет, что Баб обладал мягким и доброжелательным выражением лица, его манеры были достойны, его красноречие было впечатляющим.
Известно также, что утром после казни Баба русский консул в Тавризе, возможно, осознавая историческую важность момента, осмотрел место, где лежали останки Баба и казненного вместе с ним верующего. Консула сопровождал художник, сделавший по распоряжению дипломата зарисовки увиденного.
Из дальнейших сообщений князя Долгорукова ясно, что он осуждал варварские пытки и публичные казни, которым подвергали бабидов. В депеше в МИД от 11 августа 1852 года Долгоруков описывает жестокости, которые выше его понимания: «С давних пор в Тегеране держали в заключении бабидку под наблюдением главы полиции Махмуда-хана. Несмотря на это, она по-видимому, находила способ ежедневно собирать вокруг себя много членов этой секты. Она была удушена в саду в присутствии аджунад-баши. Четверо были изрублены надвое. Зажженные свечи были вставлены им в тела, и пока их водили в таком виде по улицам города, эти несчастные бранили шаха и высказывали радость умереть с такой помпой, потому что эта смерть обеспечивает им мученический венец».
Дмитрий Иванович часто бывал в Тифлисе, и не только по делам службы. Князь и граф Воронцов были друзьями, собеседниками. Их письма-рассуждения по многим вопросам современности сохранились в архивах, и они представляют образец эпистолярного жанра. В Тифлис привез князь из Тегерана свою первую жену Марию Ивановну Десворт-Сальт-Бромель, с которой познакомился в период службы в Голландии. У жены обнаружили туберкулез, в Тифлисе она скончалась и там же похоронена.
Через несколько лет по семейным обстоятельствам Дмитрий Иванович покинул Персию. Он был российским сенатором. Но ему до этого еще была уготована встреча с Тем, Кого обещал Предтеча Баб, с Тем, «Кого явит Бог», с Бахауллой. Творец даровал российскому дипломату великую почесть – принять участие в помощи Его Посланнику.
Человечество находится на пороге вступления в новый мир без старых предрассудков, суеверий, войн, но с реальным пониманием мироздания. В скрижалях мировой истории уже записано нетленное: в 1852 году российское правительство, единственное в мире, ходатайствовало об освобождении основателя новой мировой религии Бахауллы, когда он по ложному обвинению был заключен в тюрьму, и предложило ему убежище. Бахаулла выразил признательность за великодушие российского правительства, но решил принять указ о ссылке, которая продлилась до завершения его жизненного пути. В Багдад Бахауллу сопровождал по указанию князя Долгорукова официальный представитель русской дипломатической миссии. Сам Бахаулла так описывает это событие: «Мы покинули Нашу родную страну, сопровождаемые двумя отрядами конной охраны, представлявшими два досточтимых правительства – Персии и России, и в Ирак Мы прибыли в зените славы и могущества. Хвала Богу! Дело, кое возвещает сей Гонимый, возвышенно, как небеса, и сияет, подобно солнцу».
Бахаулла в Багдаде объявил себя Тем лицом, появление которого предсказывал Баб.


Ольга Мехти