В 1925 году главную газету Аджарии «Трудовой Батум» переименовывают в «Трудовой Аджаристан», и обновленное издание возглавляет уволенный в запас заместитель начальника политотдела 5-й Ставропольской кавалерийской дивизии Северо-Кавказского военного округа. Армейские сослуживцы звали его уважительно, всегда по имени-отчеству – Натан Залманович. Ведь, в отличие от многих других красных командиров, он образован и начитан – из семьи адвоката, учился на юридическом факультете Петроградского университета, правда, учебу не завершил, уйдя в политику. Приезжает он с молодой женой Саней, Александрой Литвинчевой, всю жизнь проработавшей учительницей русского языка. И в августе того же года у них рождается сын, которого по-домашнему называют Арок. Так грузинский черноморский город дарит миру Аркадия Стругацкого, вместе с братом Борисом ставшего выдающимся писателем, классиком научной и социальной фантастики.
В самом начале жизни новорожденному батумцу не везет – в послевоенном городе антисанитария, и в роддоме мальчика заражают какой-то гадостью, он весь покрывается гнойниками. Некоторые врачи считают, что он уже не жилец, но замечательный доктор по фамилии Фролов делает двухнедельному Аркадию операцию. И на первой в своей жизни фотографии тот выглядит уже совсем здоровым на руках улыбающейся мамы.
А на своем первом официальном, то есть, сделанном в фотоателье, снимке Аркадий – в позе, обычной для младенцев того времени. Батумский фотограф, как и все его коллеги, считал тогда, что малышей лучше всего запечатлевать именно так. Снимок этот иллюстрирует письмо, отправленное Александрой своему брату в Москву:
«Дорогие Женя и Санек, вот вам наш Арок. Просим любить да жаловать и непременно к нам пожаловать.
Ему здесь 6 месяцев, 8 дней, весит он больше 25 фунтов. Избалован, чертеныш, до крайности, сидит, но ленится. Беспрестанно лепечет дли-дя-дя, для, ля-ля, дай (приблизительно в этом роде). Ест каши, кисели, пьет с блюдца чай, за всем и ко всему тянется. Все тащит в рот. Слюняй ужасный (в результате зуб). Клички домашние: «зык», «карапет», «бузя». Много и хорошо смеется, Меня узнает и хнычет. Отца любит. Саня».
Первенец Стругацких растет в атмосфере южного города, насыщенной солнцем, запахами субтропиков и топонимами, которые навсегда вошли в жизнь многих поколений батумских мальчишек: крепость Бурун-Табие, речка Барцхана, Зеленый мыс с Ботаническим садом, завод БНЗ… А потом семья перебирается в Ленинград – ее главу назначают в тамошний Главлит, параллельно он учится на Государственных курсах искусствоведов. Аркадий идет в первый класс школы, в которой начинает преподавать его мать, в 1933-м рождается Борис. А Натан начинает мотаться по всей стране – его перебрасывают на разные должности из города в город. И эти странствия могли закончиться трагически в Сталинграде, где Натана назначили начальником управления искусств Сталинградского краевого исполкома.
На этой должности искусствовед Стругацкий делает «кощунственные» заявления: Николай  Островский – щенок по сравнению с Пушкиным, а советским художникам надо бы поучиться у иконописца Рублева. Но больше всего неприемлемо то, что он посягает на привилегии партийных и советских чиновников: в театральных и кинозалах запрещает бесплатные места для начальников всех мастей, обязав их покупать билеты, обнаруживает перерасходы средств и фальшивые накладные… В итоге, его обвиняют в «раболепном преклонении перед устаревшей классикой, неуважении к современному советскому искусству» и исключают из партии «за притупление политической бдительности». А на дворе – 1937 год, чем заканчиваются такие обвинения, нетрудно представить.
Но Стругацкий не смиряется, хлопочет о возвращении партбилета, и это продолжается до тех пор, пока дворник не предупреждает: за ним приходили. И Натан сразу же, не заходя домой, спешит на вокзал и уезжает в Ленинград. Такое помогало в ту страшную пору, если удавалось исчезнуть из виду и затеряться на необъятных просторах страны. «Репрессии часто имели облавный характер, – говорил об этом через годы его сын Аркадий, – брали списками, по целым предприятиям, сферам деятельности, райкомам; и если кто-то успевал уйти из данной сферы, в соответствующем списке на расстреляние его вычеркивали и вносили кого-то другого. В облаве часто важны были не фамилии, а количество. Известная нам всем старуха работала тогда не косой, а косилкой…».
Новое место работы – Щедринка, Государственная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина. Там свои мнение Натан уже держит при себе. И дорастает от простого библиотекаря до начальника отдела эстампов – искусствовед он действительно хороший. В свет выходят его работы о Репине и советском плакате эпохи Гражданской войны, указатель портретов Салтыкова-Щедрина и большая книга о художнике-монументалисте Александре Самохвалове.
Еще когда он работал в Главлите, ему выдавали «книжный паек», то есть, всю выходившую в Ленинграде художественную литературу, он получал бесплатно. Так что, два шкафа в его доме, набитые книгами, стали заветной и счастливой частью детства его сыновей. «Библиотекой интеллигента» назвал их Борис Стругацкий, вспоминая: «Все это мы… каждый в свое время переворошили, и вкусы у нас образовались не одинаковые, конечно, но близкие». В общем, счастливая интеллигентная семья, в которой про детей можно сказать словами Владимира Высоцкого: «Нужные книжки ты в детстве читал».
А это – уже Аркадий Стругацкий: «…Именно отец приобщил меня к литературе и к фантастике – в детстве рассказывал мне бесконечный роман, созданный им самим по сюжетам книг Майна Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера… Это дало сильный толчок развитию моего воображения… Каким я был в шестнадцать лет? Ленинград. Канун войны. У меня строгие родители. То есть, нет: хорошие и строгие. Я сильно увлечен астрономией и математикой. Старательно отрабатываю наблюдения Солнца обсерватории Дома ученых за пять лет. Определяю так называемое число Вольфа по солнечным пятнам. Пожалуй, все. Хотя нет, не все. В шестнадцать лет я влюблен…».
Война разрушает этот, ничем не омрачаемый мир подростка. Заглянем на чудом сохранившуюся страничку его дневника – в первые, дошедшие до нас строчки будущего писателя. Там – и первоначальный настрой, и сменившее его сухое, страшное перечисление фактов:
«25/XII – 1941 г. Решил все же вести дневник. Сегодня прибавили хлеба. Дают 200 г. С Нового года ожидается прибавка еще 100 г., но я рад и тому, что получил сегодня. Такой кусок хлеба! Впрочем, я на радостях съел его еще до вечернего чая с половиной повидлы. В уничтожении повидлы принимала участие вся семья (кроме бабки), т. к. ни у кого нет сахара… С 28-го думаю начать работать по-настоящему. Занятия: математика (как подготовка к теоретической астрономии), сферическая астрономия (по Полаку) и переменные звезды (по Бруггеннате)… Кроме того, нелегальное 5-е дело: «Кулинария». Ему я буду ежедневно уделять часок времени. Пока читаю «Дочь снегов» (Джека Лондона)... В школе делают гроб для Фридмана. Было три урока.
27/XII – 1941 г. в 6 ч. Умер мой товарищ Александр Евгеньевич Пашковский (голод и туберкулез)…
29/XII – 1941 г. Сегодня плохо с надеждами (и с хлебом)... Орудия били, но сейчас же перестали. Одна надежда – на январь…».
Надежда эта не сбывается, а уж задуманный план «работы-по настоящему» – и подавно. Находится совсем иная работа: родители копают противотанковые рвы под Гатчиной и Кингисеппом, он – на Московском шоссе, по которому практически проходит фронт. Поэтому всем работающим выдают старые винтовки, и 16-летний школьник Аркадий стреляет по немцам. А потом – работа в мастерских, производящих ручные гранаты. Отец его в первые же дни войны добровольцем приходит в военкомат, но в действующую армию его не берут из-за порока сердца и 49-летнего возраста. А вот для ополчения он подходит, с конца сентября успевает повоевать, но в январе 1942-го его комиссуют, что называется, вчистую.
Еще до заметок старшего сына, 22 декабря 1941 года, он делает страшную запись в «Семейной хронике», которую начал вести перед войной: «Муки голода: 125 г. хлеба, без жиров, без круп, мучительные заботы о сохранении жизни детей. Саня проявляет поистине героизм, добывая на стороне то хлеба…, то горсть картошки, то кошек (съели 7 штук). Истощены. Опухоли лица и ног. Трупы на улицах...» А это – начало января 1942-го: «Неприятность: Арк утащил из шкафа припрятанные для Бори печенье, сухарь и конфетку… Стыдится и испуган»… «Утром умерла мама. Убрали труп в холодную комнату… Нужно беречь детей… Нет света. Редко идет вода, до сегодня свирепые морозы. Замер весь городской транспорт – всюду пешком, а сил нет!..» В  середине января, на который его сын возлагал большую надежду, оба они – уже дистрофики.
И тут появляется возможность уехать в город Мелекесс Самарской области вместе с последней группой сотрудников Щедринки, которые не успели эвакуироваться осенью. Но Боря болен, и Саня с Натаном понимают: тяжелый путь он не выдержит. Приходится   принимать мучительное решение: мать с младшим сыном остаются, отец со старшим уезжают. «Они уехали 28 января 1942 года, оставив нам свои продовольственные карточки на февраль (400 грамм хлеба, 150 граммов «жиров» да 200 граммов «сахара и кондитерских изделий»). Эти граммы, без всякого сомнения, спасли нам с мамой жизнь, потому что февраль 1942-го был самым страшным, самым смертоносным месяцем блокады», – вспоминал Борис Стругацкий.
Как ни парадоксально, спасает их и именно то, что они… остались. На «Дороге жизни» через Ладожское озеро грузовик, в котором ехали отец с сыном, проваливается под лед. Больной ребенок и женщина могли бы не выжить во время того, что потом происходило с эвакуированными. Впрочем, никто не опишет происшедшее лучше самого Аркадия: «Шофер, очевидно, был новичок, и не прошло и часа, как он сбился с дороги и машина провалилась в полынью. Мы от испуга выскочили из кузова и очутились по пояс в воде (а мороз был градусов 30). Чтобы облегчить машину, шофер велел выбрасывать вещи, что пассажиры выполнили с плачем и ругательствами (у нас с отцом были только заплечные мешки). Наконец машина снова тронулась, и мы, в хрустящих от льда одеждах, снова влезли в кузов. Часа через полтора нас доставили на ст. Жихарево – первая заозерная станция».
Но и там, где нет обстрелов и бомбежек, ужасы войны не исчезают. В бараке эвакуированных ждет невиданное для блокадников пиршество – буханка хлеба и котелок каши, но у отвыкших от обильной еды людей начинаются серьезнейшие проблемы с животами, в том числе и дизентерия. Натан еле двигается, сын затаскивает его в теплушку, но их поездка – отнюдь не избавление от военных бедствий: «В нашей теплушке, или, вернее, холодушке, было человек 30. Хотя печка была, но не было дров… Поезд шел до Вологды 8 дней. Эти дни, как кошмар. Мы с отцом примерзли спинами к стенке. Еды не выдавали по 3-4 дня. Через три дня обнаружилось, что из населения в вагоне осталось в живых человек пятнадцать. Кое-как, собрав последние силы, мы сдвинули всех мертвецов в один угол, как дрова. До Вологды в нашем вагоне доехало только одиннадцать человек».
В Вологде эшелон загоняют в дальний тупик, и отец с сыном по загороженным путям, в страшный мороз, в одиночестве пытаются добраться до вокзала. На середине пути Натан падает и говорит, что больше не может идти. «Я умолял, плакал – напрасно. Тогда я озверел... выругал его… пригрозил, что тут же задушу его. Это подействовало. Он поднялся, и, поддерживая друг друга, мы добрались до вокзала. Больше я ничего не помню. Очнулся в госпитале, когда меня раздевали. Как-то смутно и без боли видел, как с меня стащили носки, а вместе с носками кожу и ногти на ногах. Затем заснул. Через два дня я узнал, что отец умер. Весть эту я принял глубоко равнодушно и только через неделю впервые заплакал, кусая подушку…». Согласитесь, Александра с Борей всего этого не перенесли бы…
А шестнадцатилетний, обмороженный дистрофик снова оказывается в эшелоне. В Вологде он оставаться не хочет, а эвакосправка (документ, разрешающий выезд из осажденного Ленинграда,) позволяет доехать до Чкалова (тогдашнее название Оренбурга). Туда он и едет. Целых двадцать дней. И, в конце концов, оказывается в городке Ташла, где ему поручают возглавить пункт приема молока у населения – как никак, человек грамотный с десятиклассным образованием. Он приходит в себя, отъедается, снимает комнату у доброй домохозяйки и начинает писать письма в Ленинград. Их – десятки, а до семьи доходят лишь три. «Но хватило бы и одного: мама тотчас собралась и при первой же возможности, схватив меня в охапку, кинулась ему на помощь, – вспоминал его брат. – Мы еще успели немножко пожить все вместе, маленькой ампутированной семьей, но в августе Аркадию исполнилось семнадцать, а 9 февраля 43-го он уже ушел в армию». Без Аркадия его маме и брату в Ташле делать нечего, и осенью они уезжают в Ленинград.
Обо всем пережитом Аркадий Натанович практически никогда не рассказывал, но отголоски всего того, что с ним происходило, можно увидеть на страницах его книг. В повести «Дьявол среди людей», одной из немногих, написанных им без брата, под псевдонимом С. Ярославцев, – город Ташлинск и эвакуированные дети, в «Граде обреченном» и «Хромой судьбе» – блокадный Ленинград, в «Хищных вещах века» – атакующие фашисты…
А призыв в армию круто меняет его судьбу. Новобранца направляют во 2-е Бердичевское артиллерийское училище, эвакуированное в Актюбинск. Почти весь его выпуск отправляют летом на Курскую дугу, и живым никто не возвращается. Но до этого в училище приезжает комиссия из Москвы во главе с генералом (!) и всем курсантам приказывают писать диктант. Работа Аркадия потрясает комиссию: на трех страницах текста – ни одной ошибки. И Стругацкому предлагают учиться на переводчика. Так он оказывается на японском отделении восточного факультета ВИИЯКА. За этой смешной аббревиатурой – солиднейшее учреждение, Военный институт иностранных языков Красной армии, переехавший из Москвы в Ставрополь-на-Волге.
Через три месяца институт возвращается в столицу, и для Стругацкого начинается московская жизнь. Общежитие института – недалеко от Кремля, в увольнениях – прогулки по бульварам, знакомства с девушками. Аркадий – всеобщий любимец в компании курсантов (и их девчонок).  Все они распевают и даже называют гимном московского гарнизона лихую песенку, сочиненную им наподобие пиратской:
По московским паркам и буль-
варам.
Мы идем зеленою чумой
И с веселой девочкой на пару
Залетаем прямо к ней домой.
Эй, приятель, живей,
Рюмку водки налей!
Йо-хо-хо, веселись, как черт!
А у него, помимо шуточных песен и стихов типа подражания Александру Сергеевичу: «Зима. Ликующий водитель заводит снегоочиститель», появляется и прозаическая повесть. Она лишь в устной форме, называется тоже пародийно – «7 дней, которые потрясли мир» и повествует о том, что происходит на Земле перед тем, как ее должен уничтожить гигантский метеорит. Автор читает ее товарищам частями, в суточных нарядах. Успех огромен, ведь среди героев повести все курсанты, их девушки, преподаватели и начальники, даже руководители страны. И каждый персонаж абсолютно узнаваем. Так весной 1944-го рождается первое фантастическое произведение Аркадия Стругацкого. Увы. так им не записанное, вопреки многочисленным советам.
Но главное тогда, конечно, армейский распорядок и учеба. Сажем прямо: с уставами и дисциплиной он никогда не дружил. Навязываемые строгие ограничения – не для человека, в крови которого кипят молодость и фантазия, юмор и творческое начало. Так что, не счесть и отсидок на гауптвахте, и дисциплинарных наказаний, устных выговоров. И за озорство, граничащее с хулиганством, и за выпивку, и за похождения с девушками… А однажды – неожиданная реакция начальства. На похоронах какого-то генерала курсант Стругацкий изображает на лице такую вселенскую скорбь, что комиссар института приказывает отправлять его на все торжественные похороны, коих во время войны немало.
А вот учиться ему интересно, хотя японский – далеко не самый легкий для освоения язык. Да и озорство не должно бы способствовать. Но он даже на «губе» корпит над иероглифами, которые ему легко изображать, благодаря способностям к рисованию. Тяга ко всему необычному делает его далеко не последним среди курсантов. Он даже переводит Акутогаву, тогда еще неизвестного широкой публике. А время находится и на книги, и на романы с девушками, и на загулы с друзьями. Курсантов не обязывают жить в казармах, и Аркадий живет то у родственников, то у товарищей, то у подружек. Снимает комнатку на деньги, вырученные от продажи на рынке излишков армейского пайка, потом, проездом в Ленинград, в Москве оказываются мама с братом.
А с весны 1945-го он уже не рядовой курсант – получает звание младшего лейтенанта. Подготовка переводчиков ведется по усиленной, сокращенной программе, он уже говорит по-японски. И на следующий год его отправляют на языковую практику в Казань. Два отличника с курса уезжают переводчиками на Токийский процесс над японскими военными преступниками. А ему дорога туда заказана не только из-за дисциплины, подводит и пресловутый «пятый параграф». Так что, его ждет… концлагерь в Казани.
Нет, не надо пугаться, лагерь – для пленных японцев, и Стругацкий, в качестве переводчика, участвует в их допросах. Увиденное и услышанное двадцатилетним офицером, страшно. Но Казань не проходит для него бесследно. Именно там пишется первое из сохранившихся фантастических произведений Аркадия «Как погиб Канг». Правда, оно увидело свет лишь в 2001-м. А в «Граде обреченном», написанном с братом через 24 года после пребывания в Казани, использованы и реальная фамилия, и реальная биография японского офицера, допрошенного в том лагере.
Вернувшись, Аркадий заканчивает ВИИЯКА и в 1949-м, уже в звании лейтенанта, получает распределение – преподавателем кафедры японского языка Школы военных переводчиков. Перед выпуском успевает скоропалительно жениться, но не проходит и  пары лет, как выясняется, что «произошла ошибка», и он разводится. А школа переводчиков – на другом конце страны, в городе Канске Красноярского края, под засекреченным названием «в/ч 74393». В этой глуши главная отрада – полная библиотека последнего китайского императора Пу И, вывезенная из Маньчжурии. В ней – книги и на японском, на английском. Еще – увлечение фотографированием на служебном ФЭДе. А в остальном – серая провинциальная тягомотина, которую офицеры во все времена разнообразят застольями и похождениями с представительницами местного населения. И Аркадий вместе с сослуживцами, скажем так, гусарит вовсю.
Заканчивается это печально. Под новый 1952 год он дежурит по части и организует крупную пьянку. Во время которой нарушаются и воинские уставы, и моральные устои. Дело доходит до командования. И на суде офицерской чести кое-кто даже предлагает младшего преподавателя японского языка, исполняющего обязанности секретаря комсомольской организации школы старшего лейтенанта Стругацкого разжаловать в рядовые. Но для любимца сослуживцев все ограничивается тем, что его исключают из комсомола «за морально-бытовое разложение». А летом направляют в распоряжение командующего войсками Дальневосточного военного округа.
Он служит в Петропавловске-Камчатском, переводя в разведотделе штаба дивизии документы с английского и японского. И здесь становится всеобщим любимцем, подбивает товарищей совершить восхождение на Авачинскую сопку – действующий вулкан высотой почти 2,5 тысячи метров. Через пять лет это восхождение описывается в повести «Извне», написанной вместе с братом. А осенью 1952-го – уже не развлечение, а участие в ликвидации последствий страшного цунами. Именно на Камчатке Аркадий начинает активную литературную работу. Переводит японских авторов, с английского – Киплинга, делает наметки будущих произведений, вырабатывает профессионализм, подсчитывая, с какой скоростью он пишет. А главное – женится на приехавшей к нему девушке, в которую он был влюблен еще в Москве.
Потом – переезд в радиопеленгаторный центр под Хабаровском, но там нет времени для литературной работы, Аркадий добивается перевода в обычную часть. И, наконец, рождается первая опубликованная повесть «Пепел бикини». Он пишет ее в соавторстве, но пока еще не с братом, а с сослуживцем Львом Петровым. Печатают повесть в журналах «Дальний Восток» и «Юность», а отдельной книжкой она выходит в  Москве в 1958-м, через три года после увольнения из армии по сокращению штатов. В то же время, уже вместе с братом пишется «Страна багровых туч», получившая премию на конкурсе Министерства просвещения Российской Федерации…
На этом заканчивается рассказ о том, как жил и творил батумец, переводчик Аркадий без астронома Бориса. В дальнейшем для миллионов читателей во всех концах света они сливаются в единого «автора» – братья Стругацкие.  Их сотрудничество уникально. Живут в разных городах: Аркадий – в Москве, Борис – в Ленинграде. Встречаются один-два раза в год в доме творчества «Комарово» на Финском заливе, придумывают и обсуждают сюжеты, пишут фабулы и разъезжаются. Каждый дополняет написанное братом, переписывает задуманное вместе. Окончательным вариантом становится лишь то, что нравится обоим. И где – чьи строки никогда не выясняется.
Так они пишут десятки романов и повестей и лишь несколько – по одиночке.  Были у них и вещи, которые годами не издавались – тематика не устраивала советскую власть. Ведь их герои-гуманисты, мечтающие о гармоничном устройстве мира, сомневаются во всем, что претендует на окончательную истину. И оба брата убеждены: прогресс не подтолкнешь, счастливым насильно не сделаешь.
А еще Аркадий Натанович перевел шестнадцать японских и десять англоязычных авторов, и специалисты признают эти переводы блестящими. А еще он помогал Андрею Тарковскому восстанавливать «Сталкера» после того, как таинственно исчез уже отснятый материал. Вернее, создавал абсолютно новую картину. А всего Стругацких 23 раза экранизировали в России и Чехословакии, Эстонии и Венгрии, Германии и США, Греции и Финляндии. Их имена носят астероид N 3054, площадь в  Санкт-Петербурге, литературные премии...
В апреле 1990-го Борис в последний раз приезжает к брату в Москву. Того добивает рак печени, но он все равно заканчивает свое последнее произведение, повесть «Дьявол среди людей». В октябре Аркадия Натановича не стало. Свой прах он завещал развеять с вертолета, что и было сделано над Рязанским шоссе. Через двадцать один год выполняется такое же завещание и его брата, страдавшего лимфосаркомой. Его прах развеяли над Пулковскими высотами.
Ну, а нам стоит перечитать слова братьев Стругацких – они актуальны во все времена: «Делам надо поклоняться, а не статуям. А может быть, даже и делам поклоняться не надо. Потому что каждый делает, что в его силах. Один – революцию, другой – свистульку. У меня, может, сил только на одну свистульку и хватает, так что же я – г…но теперь?»… «Это что-то вроде демократических выборов: большинство всегда за сволочь»… «Лучше всего быть там, откуда некуда падать».
И еще: «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные».

Владимир ГОЛОВИН