| НАСЛЕДНИК ПО ПРЯМОЙ |
|
Кафедру русской литературы в Тбилисском государственном университете создавало поколение блестящих русистов. в начале славных дел стояли С.Данелиа, В. Шадури, М.Байсоголова,, В.Натадзе, Г.Гиголов, вслед за ними шли К.Герасимов, И.Богомолов, Л.Хихадзе, Т.Буачидзе, Д.Тухарели, Н.Поракишвили... «Иных уж нет, а те далече...» Сегодня большинство этих имен – достояние яркого университетского прошлого и истории литературоведения. Кафедра оставила заметный след в академической науке и действительно обогатила филологию серьезными достижениями и открытиями. «Золотым веком» называем мы ушедшее время. Наверное, так и не удастся забыть страшные 90-е годы, когда рухнуло все. И легендарная кафедра в том числе. Рухнула, не успев протянуть живых соединительных нитей к поколениям новых русистов. Русисты-литературоведы есть, и прекрасные. А школы нет. Тем отраднее сознавать, что кафедра не растаяла бесследно. И не только потому, что рукописи не горят, а филологические труды не исчезают, но и потому, что слово наших учителей отзывается в реальных трудах учеников и последователей, одиночек, рассеянных по миру – в Грузии, России, Германии, Франции, США... «Куда бы нас ни бросила судьбина, И счастие куда б ни повело, Все те же мы: нам целый мир чужбина, Отечество нам Царское Село»... Наше Отечество, наше Царское Село - филфак ТГУ. Филфак периода расцвета. Среди учеников, которые по сей день самобытно и преемственно, самостоятельно и последовательно доносят до нас живое дыхание утраченного времени - Сергей Хангулян. Наследник по прямой - Какую роль в вашей судьбе сыграла кафедра русской литературы ТГУ? - Основополагающую. Я окончил отделение литературоведения филологического факультета ТГУ в 1976 году и два года спустя, по воле случая, вновь оказался в стенах родного университета уже в качестве преподавателя-почасовика, где встретился в профессорской с моими бывшими преподавателями. Через некоторое время заведующая кафедрой русского языка Наталия Хидашели предложила мне часы польского языка у себя на кафедре. Затем я стал вести практические занятия по культуре речи и синтаксису русского языка, а вскоре получил часы и на кафедре истории русской литературы. И мои студенческие годы, и время, когда я был соискателем, и мое появление на кафедре связаны с тем периодом, когда заведующим кафедрой был профессор Вано Шадури, фигура значительная в советском литературоведении и лермонтоведении, в частности. Он учился в Петербурге, у него были знаменитые учителя, его статьи есть в «Лермонтовской энциклопедии». Все, что касается Лермонтова и Кавказа, составляло сферу его интересов. Он был ученым классического типа. Научная работа в его понимании обязательно должна была быть открытием, а объектами изучения - архивные материалы, фактография. - Такая школа вам не близка? - Для любого литературоведа фактическое литературоведение очень важно, потому что без него ты не можешь строить никакой теории... - А теория бесконечна? - Безусловно, бесконечна, как любая наука. Потому что познание бесконечно. Познание – одно из самых устойчивых инстинктивных стремлений человека. С этой точки зрения мы все - вечные студенты, поскольку, познавая, мы учимся. Я, во всяком случае, ощущаю себя таковым. - Вано Шадури вы вспомнили первым. Вы можете назвать его в числе ваших учителей? - Да, конечно, и в этом смысле мне, безусловно, повезло. Внутренняя дисциплина, умение концентрироваться на самом значительном, правила, а точнее сказать, законы написания академической статьи, все то, что непрофессионалу кажется излишним педантизмом – это на самом деле необходимость. Без четкости, ясности ссылки не может быть академической науки. Этому учил Шадури. Очень интересные лекции были у Вахтанга Натадзе. Особенно запомнился его спецкурс «Последние произведения Тургенева» - последние, мистические рассказы писателя... Советское литературоведение эту важную часть творческого наследия классика просто игнорировало. Можно сказать, что это был достаточно смелый для того времени курс. Натадзе удивлял не только своей эрудицией, но и какой-то удивительной добротой сердца, открытостью, своими личными проявлениями. Я помню, ко мне приехали друзья из Польши, и он живо заинтересовался этим и предложил мне, студенту, поехать вместе за город. У Натадзе была машина (по тем временам это было роскошью), и мы поехали, и он – Натадзе! – сам сидел за рулем и рассказывал нам о Светицховели. Для меня это стало потрясением. - А чему научил Константин Герасимов? - Многому. Само общение с ним было своего рода обучением. Он, конечно, был мне ближе остальных коллег, поскольку был моим руководителем, хотя определенная дистанция между нами была. Для меня он всегда Константин Сергеевич, в глаза, за глаза, и когда он был жив, и теперь, когда его нет с нами... С 1980 года мы часто ездили вместе на конференции, на Брюсовские и Волошинские чтения – в Ереван, Киев, Москву, Коктебель... Сказать, что я был очень рад общаться с Константином Сергеевичем, значит не сказать ничего. Уже тогда я полностью осознавал факт и значение такого везения. Никогда мне не забыть наших долгих разговоров... Он отличался каким-то вневременным благородством души и манер, был блестящим ученым и остроумным оратором, но в минуты откровений признавался в том, что в первую очередь он – поэт, о чем мало кто подозревал до выхода в свет первой и, увы, последней книги его стихов «Из глубины». - Вы его выбрали или он вас выбрал? - Я был его студентом, писал у него курсовую работу по истории первопечатной книги в Польше. Удивить его было трудно, но, как выяснилось позже, мою работу он запомнил. Потом мы встретились с ним в Сололаки, на улице Лермонтова в доме Степана Ананьева – антропософа и музыканта, с которым меня в свою очередь познакомил мой бывший учитель, в те времена тбилисец, Аксель Вартанян, филолог, московский футбольный статистик и историк спорта. В доме Степана Ананьева часто проходили такие своеобразные интеллектуальные посиделки. Разговоры, которые там велись, касались тем откровенно крамольных... Будучи студентом последнего курса, в один из вечеров я увидел там Герасимова. Встреча эта была важной, но не определяющей. Особую роль в том, что мой интерес был направлен в академическое русло, сыграл мой друг, ныне профессор Краснодарского университета Владимир Чередниченко. Он также был герасимовским студентом, учился на курс старше, и именно он рекомендовал меня Герасимову как возможного соискателя. Герасимов предложил мне выбрать тему для научной работы, и поскольку античная культура и Серебряный век привлекали меня в ту пору больше всего, тема «Античность в поэтическом наследии Валерия Брюсова» появилась совершенно естественным образом. Мне повезло и в том, что одним из оппонентов моей кандидатской диссертации был Михаил Гаспаров, легендарный филолог, ученый с мировым именем. Конечно, с Гаспаровым списался Герасимов. И вот, представьте себе, Михаил Леонович, будучи в то время член-корреспондентом Академии наук СССР, буквально на несколько часов прилетает из Москвы на защиту кандидатской диссертации в Тбилиси... С работой моей он ознакомился еще в Москве, а когда возвращал мне машинопись, кое-где испещренную бисерными карандашными пометками, то сказал, что прочел с интересом. - Отзыв Гаспарова – это уже степень. Большая честь. - Да, конечно. И я сказал ему, что после таких слов уже не имеет значения, какую оценку даст моей работе Ученый совет. Слова прозвучали куртуазно, но сказаны они были искренне. - В те времена, когда вы учились в школе, модным было деление на «физиков» и «лириков». Вы, похоже, были «лириком»... - Ну, «физиком» я не был точно. Точные науки меня мало увлекали. Я очень любил биологию, очень... Возможно, благодаря дореволюционным томам Брэма из домашней библиотеки и впервые появившимся тогда переводам на русский язык Даррелла. Любовь же к русской литературе в школе привила Татьяна Шароева. Она не столько вела уроки, сколько читала лекции, и это нас приятно поражало и заставляло относиться к предмету с особым вниманием. - А интерес к польской культуре откуда? - Польский язык я начал изучать по самоучителю еще в восьмом классе. В конце 60-х в киосках «Союзпечати» продавалось множество польских журналов, а в них содержалась любопытнейшая «не наша» информация. И все это очень хотелось знать, а чтобы знать, нужно было понимать... Сейчас я понимаю, что польский язык был источником информации, способом узнать больше, чем давалось. Старшее поколение наверняка помнит тбилисский книжный магазин «Дружба» на Земмеле, где можно было купить печатную продукцию соцстран. И впервые полный, без каких-либо купюр роман «Мастер и Маргарита» я прочел в польском переводе в самом начале 70-х годов. Или вот другой пример. В СССР издавались книги Джона Стейнбека, который считался активным борцом за права американского пролетариата. Было издано даже собрание его сочинений, куда вошли все значительные романы, кроме одного – «На восток от Эдема», поскольку в нем содержалась резкая критика тоталитарного режима. А на польском он был издан, и я купил его все в том же магазине «Дружба» и спокойно прочитал. - Как складывалась ваша академическая карьера? - Я работал почасовиком в университете, а параллельно преподавал в вечерней школе, был редактором в университетском издательстве. Позже защитил кандидатскую диссертацию, получил должность доцента и стал полноценным членом кафедры и коллегой моих бывших учителей. Шутка ли сказать, присутствовать на заседаниях кафедры на правах коллеги Георгия Гиголова, Лины Хихадзе, Дмитрия Тухарели, Константина Герасимова, Нодара Поракишвили... Мне довелось читать курс по истории русской литературной критики, истории русской литературы конца 19 – начала 20 веков, спецкурс по творчеству Валерия Брюсова и Максимилиана Волошина... Работать в университете в те времена было не только престижно, но и ответственно. Ежедневный контакт с аудиторией, ее реакция, внимание, вопросы - все это приносило огромное удовлетворение. - В начале 90-х факультет начал рушиться на глазах, в течение немногих лет один за другим из жизни ушли наши учителя, и грузинской русистике вообще несладко пришлось... Как вы справлялись, как выстояли? - Будем объективны. Университетские кафедры зачастую напоминают закрытые корпорации, куда чужаки попадают крайне редко и по особому приглашению. К сожалению. Кафедра в свое время не сделала ставку на молодые кадры, и момент был упущен. Внешние факторы, конечно, сыграли определенную роль, но были и обстоятельства внутреннего свойства. Уходили учителя, а смены не было. Не было целенаправленного набора кадров... Хотя в те годы несладко приходилось всем, не только нашей кафедре. Многие научные учреждения закрывались. Это был процесс, общий для всего Союза, длительный и болезненный. В Грузии были свои специфические черты. А потом стало еще хуже. Хотя на кафедре преподавали люди, в меру сил продолжающие традиции старшего поколения учителей, - Мария Филина, Майя Тухарели... - А когда Гейдельберг возник? - На вторую конференцию по истории и теории сонета, организованную Герасимовым, был приглашен профессор Гейдельбергского университета Хорст Меллер, известный специалист по истории английской литературы. Мы сдружились, стали переписываться. Какая тогда была переписка? – каждое письмо шло недели по две. Приглашать меня в Германию для чтения лекций он стал еще в начале 90-х. Воспользоваться его приглашением впервые мне удалось только в 1996 году... Константин Сергеевич был уже тяжело болен. Он с нетерпением ждал, когда я вернусь, расскажу о своих впечатлениях о Гейдельберге, где он сам бывал неоднократно. Впечатлений у меня было много, я боялся, что мой рассказ утомит его, а он все расспрашивал и расспрашивал, рассматривал фотографии... Гейдельберг был для него сказочным городом. После моей первой поездки туда, я убедился, что Герасимов нисколько не преувеличивал... - Какой курс вы читали в Гейдельберге? - Первым был цикл лекций о влиянии английской романтической литературы на русскую поэзию первой четверти 19 века. В частности, речь в них шла о влиянии Кольриджа, Китса и Вордсворта на русских романтиков. Две лекции были посвящены влиянию Кольриджа на Пушкина. Тема оказалась чрезвычайно интересной. Пушкин в свое время говорил, что русским поэтам надо творчески осмыслять именно строгую английскую поэзию, а не «жеманную» французскую. Кстати, в момент наивысшего творческого взлета Пушкин в одном из писем попросил жену прислать в Болдино два томика именно Кольриджа. Следующий цикл лекций был посвящен отражению событий кавказской войны в русской литературе XIX века. В связи с событиями на Северном Кавказе в 90-е годы эти лекции вызывали особый интерес. Потом я читал и другие циклы, среди которых особой популярностью пользовался цикл о «Евгении Онегине». А позднее меня стал приглашать читать публичные лекции на злободневные темы Немецко-американский институт в том же Гейдельберге. - На каком языке вы читали? - В то время на английском, поскольку циклы читались на факультете англистики. Позднее, когда удалось привести в надлежащий вид мой немецкий, на немецком. - Как возникла идея вашей антологии «Серебряный век русской поэзии», в чем ее отличие от других подобных изданий? - Практически все существующие антологии русской поэзии конца 19 – начала 20 веков собирали под одной обложкой представителей различных направлений, скажем Блока, Бунина и Бурлюка - поэтов очень разных и по мировоззрению, и по поэтике. В основе же идеи издания трехтомной поэтической антологии Серебряного века лежит принцип классификации. Поскольку литературное движение классифицируется, то можно выделить основные направления – модернизм, авангард и реализм, которые существовали параллельно друг другу. Поэтому и возникла идея создать антологию из трех частей. Наиболее значительным течением той эпохи был модернизм. Термином этим зачастую злоупотребляют, но в данном случае под модернизмом понимается символизм и акмеизм. Первый том антологии, опубликованный сначала в Тбилиси в 2005 году, а затем переизданный с изменениями и дополнениями в Москве в 2009 году под эгидой «Новой газеты», представляет поэтов, причастных именно к модернизму – это предшественники и основоположники русского символизма Соловьев, Брюсов, Блок, представители акмеистической школы Городецкий, Гумилев, Ахматова, поэты, близкие к этим кругам. Другим значительным явлением в то время была поэзия авангарда – от футуристов до обэриутов. Эти поэты будут представлены во втором томе. Третий том антологии представит поэтов, непосредственно продолжающих традиции русского реализма 19 века - Бунина, Набокова, Клюева, Есенина... В целом период времени, который принято называть Серебряным веком, феномен чрезвычайно любопытный. Здесь, как и в случае с «золотым веком» пушкинской поры, мы сталкиваемся с явлением, которое академик Вернадский еще в 1926 году назвал «пульсацией талантливости». Почему в течение одного определенного временного промежутка на литературную арену один за другим выходят поэты, приблизительно равные по степени своего таланта? - Неужели это просто хронологическое совпадение? - Попытка ответить на этот вопрос не является прерогативой литературоведения. Это, скорее, область генетики и психологии. Серебряный век, мне кажется, следует воспринимать именно как временную протяженность, хронологическое явление.. - Когда ожидаются следующие два тома – «Аванград» и «Реализм»? - Второй том уже подготовлен к печати. Принцип построения и подборки иллюстративного материала будет тот же – биография, библиография прижизненных поэтических изданий, подборка стихотворений. Будет большее количество иллюстраций, если сравнивать с первым томом антологии, поскольку поэзия авангарда значительно теснее, чем символизм и акмеизм, связана с живописью и графикой, в особенности с книжной графикой. Третий, завершающий том «Реализм» уже начинает формироваться. - Я не могу замолчать тему вашего отсутствия в Тбилиси. Где вы сейчас живете и чем занимаетесь? - Вот уже полтора года я нахожусь в Атланте, столице штата Джорджия. Кстати, Атланта и Тбилиси – города-побратимы. От случая к случаю читаю лекции, занимаюсь переводами. Организация библиотечного дела в Штатах стоит на высочайшем уровне, во многих университетах хранится огромное количество материалов по истории мирового авангардного искусства, есть ряд ученых, занимающихся проблемами русского живописного и поэтического авангарда, общение с ними относится к ряду тех привилегий, которые дает мое пребывание здесь. - Какое место в вашей жизни занимают занятия живописью? - Увлечение живописью приобрело более серьезный характер после моих встреч в Коктебеле и Москве с художниками Сергем Мейтувом и Львом Кропивницким, другом Герасимова. Благодаря их урокам и терпению мне удалось освоить технику акварели, которая в профессиональном мире художников считается одной из сложнейших. Кроме того, в обретении навыков рисования в свое время мне очень помогали своими советами тбилисские художники Варужан Хачатуров и Джованни Вепхвадзе. В начале 90-х годов мне довелось принять участие в нескольких коллективных выставках в Тбилиси, в том числе и в благотворительной – вырученные средства от продажи картин были направлены в фонд по восстановлению проспекта Руставели после событий декабря 1991-января 1992 годов. В 1993 году была выставка в Лунде (Швеция), а потом несколько выставок в Гейдельберге. Последняя состоялась там же в 2007 году. Осенью прошлого года в Атланте были выставлены мои графические работы, и после выставки меня приняли в Союз художников Атланты. - Есть ли у вас особые предпочтения в живописи? - Я с большим уважением отношусь к любому направлению в изобразительном искусстве, но если говорить о внешнем и внутреннем влиянии, то я в первую очередь назвал бы классический рисунок эпохи Ренессанса и творчество английских художников XIX века, включая прерафаэлитов и Лоуэренса Альма-Тадему. В последнее время мне становится близка и понятна графика Эгона Шиле и Хорста Янссена. - Как давно сказано, «лишь поэзия прежде всего»... Что, на ваш взгляд, сейчас «прежде всего», и каково сейчас поэзии? - С общечеловеческой точки зрения сохранение и развитие духовных ценностей в наши дни продолжает оставаться приоритетом. Достижению этой цели и должно способствовать искусство вообще и поэзия в частности. Для меня, как для историка литературы, совершенно очевидно, что для поэзии не существует каких-то особых благоприятных времен. Эти времена бывали и продолжают быть то жесткими, то жестокими по отношению к авторам, но все-таки следует помнить, что «блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Латинская поговорка “Ars longa, vita brevis”- «Искусство вечно, жизнь коротка» - столько раз доказывала свою правоту, что у нас нет никаких оснований сомневаться в ее истинности, каким бы пустым и бесплодным ни казался нам день сегодняшний. То, что пишется сегодня, будет услышано, прочитано и оценено завтра. В этом у меня нет никаких сомнений. - В чем вы видите назначение вашей деятельности? - Трудно самому оценивать результаты собственной деятельности. Но, может быть, тот факт, что бывшие студенты много лет спустя вспоминают мои лекции по литературе, говорит о том, что старания мои не ушли в песок. И это, конечно, не может не радовать... Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ Для размещения своего штаба он "Скачать клубные танцы видео урок"требовал очистить здание Краковского банка, в котором помещался штаб бригады. Не драться же мне с ними "Скачать музыку из фильма форсаж"из-за моей собственной подписи. Об этом же спрашивал себя и перепуганный Фелим, пока у него "Ирина миронова жизнь по правилам съемки скачать бесплатно"совсем не помутилось в голове от неоднократного обращения к бутыли и "Игры ездить на тракторе"он не забыл на время свои страхи. Посторонний наблюдатель, случайно оказавшийся на площади перед гостиницей, с первого взгляда мог бы понять, что речь идет о "Скачать игру через торрент монтесума"жизни и смерти. | |||||||
|
|||||||
