| ДЫХАНЬЕ ВОЗДУХА И СВЕТА |
 В начале 1942 года прозаик, поэт, драматург Иван Алексеевич Новиков (1877-1959), более всего к тому времени известный как автор дилогии «Пушкин в изгнании», но начавший творческую деятельность еще на заре ХХ века, в русле символистского искусства, был эвакуирован в Тбилиси, где провел более полгода. Итогом его пребывания на грузинской земле стала книга стихов и переводов «Тбилиси». (Иван Новиков. Изд-во «Заря Востока» Тб., 1944) Возможно потому, что была издана во время войны, она не получила должных откликов в грузинской периодике тех лет. И, может быть, потому, что была создана вдали от «центра», Новиков смог высказаться в ней откровеннее, чем он привык это делать в официальной сфере своей деятельности, в которой представал как мэтр советской литературы. Мы имеем в виду тот религиозный подтекст, который прочитывается в некоторых стихотворениях. Поэтому и можно говорить, что творческая индивидуальность поэта раскрылась в книге с наибольшей допустимой в то время полнотой! Книга состоит из трех частей – оригинальные стихотворения, посвященные главным образом столице Грузии Тбилиси и давшие название всей книге, переводы классиков грузинской поэзии и современных грузинских поэтов. Основная интонация книги – благодарность земле, приютившей поэта, восхищение ее щедростью, красотой и теми людьми, что одарили ее дружбой. Первые среди них – Пушкин и Грибоедов. Кстати, и переводы, сделанные Новиковым, который не считал себя профессиональным переводчиком, – это дань признательности Грузии, которую он мог выразить, дав почувствовать красоту грузинской речи на русском языке. Поэтому особое место в книге занимают стихи, связанные с восприятием чужого языка, с пониманием вклада грузинских поэтов в сокровищницу мировой поэзии. Новиков вплетает грузинские слова в свою поэтическую речь, добиваясь этим особого, колоритного звучания стиха. Особенно проникновенно звучит последнее стихотворение тбилисского цикла, написанное в июле 1942 года, - «На прощанье». Рисуя контрасты севера и юга, найдя такую точную деталь, как разное расположение месяца на небосклоне («у нас как парус», «здесь легкою ладьей лежит»), поэт обещает сохранить в памяти и «домов над ярусом нависший ярус», и зимние цветы, и шершавых осликов, и курдянку в расписной одежде (здесь обращает на себя внимание удачно обыгранное близких по звучанию корней – «курдка в куртке»). И это ему сделать нетрудно, т.к. все время пребывания в Грузии сквозь окружающие предметы просвечивали знакомые очертания покинутого в России: подснежник пах черемухой, налетал русский ветерок, давала о себе знать война (ласточки напоминали беженцев …). Но и он успел стать родным для людей, живущих вдалеке от войны: недаром «малютка швили-швили однажды бабуа (дедушка - М.М.) его назвал», о чем он вспоминает с благоговением. Существование в двуязычной атмосфере сделало плодотворной переводческую деятельность Новикова (до этого он с подстрочника перевел бурятский эпос, чешскую поэзию, создал переложение «Слова о полку Игореве»). На значимость для него работы переводчика поэт указал в стихотворении «Источник». Собственно и название стихотворения по-своему двояко: это и природный родник, и первоисточник, с которого осуществляется перевод. Неразрывную связь природного и творческого Новиков передает через общность брызг источника, которые, достигнув листа бумаги, превращаются в слезы поэта, появляющиеся потому, что работа переводчика необычайно трудна и ответственна. Но незнание языка – не препятствие. Главное для стихотворца – ритм. Он-то и оказывается в состоянии передать «жалобы, стоны иль зовы», которые улавливает поэт в «невнятном подстрочнике». В книге предчувствие изменений, возрождения, которое сквозит в природе, улавливается поэтом в каждом признаке приближающейся весны, радует в расцветающем буйстве лета. Недаром каждое стихотворение имеет календарную датировку. Автору важно не само число, а именно месяц, что сообразуется с природным циклом, неумолимо свершающим свой ход. И эта неумолимость движения вперед – залог грядущей победы над врагом, мысль о которой, естественно, присутствует во многих стихах. Пробуждение в природе отзывается пробуждением во всем существе поэта («Южная весна»). Недаром так много стихов приходится именно на июнь. Как набухают на дереве почки, так «набухают пальцы музыкою» стиха, которая спешит излиться на листы бумаги с тем, чтобы уже там возник «цветок» стиха. Весна и порыв вдохновения заставляют молодеть поэта, который, как старое дерево, ощущает прилив бодрости и силы – «трепет бытия и радости подъем». Стихотворение, открывающее книгу, – «Старый Давид», призвано укрепить дух народа в предстоящей борьбе с врагом, образ которого воплощен в снежных метафорах бури, пурги. Врага должно сломить единство братьев по духу – Грибоедова, Пушкина, Пшавелы, Церетели, Чавчавадзе, которые, как и статуя Давида, возвышаются над ледяными вершинами и способны противостоять непогоде. В то же время сам Давид – порождение природной стихии: он стоит «скалы нахмуря, ущелья сощуря». Общий колорит этого стихотворения – непреклонная суровость и мощь, с которой надо противостоять врагу. Мощь другого рода прозревается поэтом в просторах родной земли, к которой он обращается с призывом-заклинанием: «… бессмертная, ты не умрешь, // И опять вся от края до края – // Навсегда – зацветешь, запоешь!». («Родное»). Все стихотворения цикла создавались в 1942 году. Это своего рода интимный дневник переживаний поэта. Естественно, что его мысли устремлены на север, туда, где остались его родные места и где в январе, он знает, всегда «обнаженная земля». Но теперь к ней добавились «обожженные поля» и «вытоптанные луга». Надежды на исцеление нет, но его взгляд падает на дерево за окном («У окна») – и появляется вера, что избавление придет. Концовка стихотворения звучит заклинанием: «Воскреснешь ты, моя земля!» Очень характерно, что Новиков пишет о воскресении. Его религиозное сознание мыслило освобождение родины именно в таких категориях. Постоянное обращение к природе диктует уверенность в неистребимости и благотворности изменений. Неумолимость и естественность хода вещей подтверждают такие строки, в которых важен не только момент возрождения после смерти, но и обязательность фазы угасания, исчезновения, небытия («жатва», «созревание»), которая, однако, сулит пробуждение: Так саду суждено, дозрев, Весною ранней вновь томиться, Так в жатве новый скрыт посев, Так миру быть и не избыться. («Похвала жадности») Именно этот круговорот природы позволяет ему соединить концы и начала, в старости прозревать младенчество. Собственно, об этом и говорится в стихотворении «Вечернее детство», где вечер сравнивается с ребенком, поскольку он тоже ежедневно «рождается». В этом стихотворении в плане развития образа вечер-ребенок шокирующе неожиданно сравнение красок заката с застлавшими небосвод застиранными пеленками, которые были когда-то розовыми, а теперь приобрели палевый цвет. Сравнение же заката с декадентом, изощряющимся в подборе красок, служит напоминанием о прошлых увлечениях поэта. Наиболее частый прием Новикова – прямое уподобление человека природному миру – используется и здесь. Причем нередко поэт находит неожиданные, «физиологические» аналогии и соответствия: так, рисунок ветвей дерева напоминает ему «узор веток-извилин под костью надлобной». Это сходство призвано воплотить общность всех проявлений жизни, показать нерасторжимость мира, вечно изменяющегося и в то же время остающегося единым. Мысль о великом единении и нерушимом содружестве человека и природы пронизывает «Грузинскую сказочку», в которой помощниками и гостями старухи становятся и птицы, и звери. Но еще важнее Новикову увидеть единство мироздания в целом. Поэтому небесная сфера у него становится водной гладью или лугом, по которому плывет ладья жизни человека («Ночью»), а сам человек - тот же «таинственный облак», что и серебристое облачко на небосклоне. Это дублирование человеческой жизни в небесном устроении указывает на общие законы, которым подчинено в этом мире все. И лук Дианы-луны устремляет на землю свои стрелы-лучи, которые человека объединяют со всей вселенной. В этом стихотворении встречаются строки, к которым можно было бы отнести возмущенную реплику В.Соловьева. Известно, что в свое время его негодование вызвали строки В.Брюсова «Всходит месяц обнаженный при лазоревой луне». У Новикова тоже на небосводе одновременно присутствуют и луна, и месяц («Луна – как Диана божественна, // И месяц двурогий, как лук…»), но это не брюсовский эпатаж, а совмещение в космосе всех природных начал. Причем их соприсутствие рождает не хаос, а гармонию, гармонию тех «заветных чувств», что так дороги поэту: «где радость похожа на грусть». То же взаимное отражение-дополнение двух сфер находим мы в стихотворении «Родное»: «Звезды смотрятся в очи-озера, // Где плывут облаков паруса». А васильки – это затерявшиеся во ржи «кусочки неба». Движение, изменение – неумолимый закон природы. Этому закону подчиняется все сущее. Поэтому, по Новикову, и исторический процесс не может застыть. На смену одной его фазе неизбежно придет другая. Поэт воспевает энергию движения («Две инерции»), которая, на его взгляд, способна менять «лицо вселенной». Стихотворение заканчивается лозунгом-призывом, обращенном к самому «порыву» движения: «творить» бессмертие «смертного мира». В последнем утверждении для Новикова нет противоречия. Для него как для христианина не существует смерти как конечности бытия. Его душа будет пребывать вечно. Как гимн движению воспринимается и стихотворение «Казбек и Терек», в котором поэту в Казбеке видится гетевская спокойная мудрость, а в Тереке он улавливает байроновское неистовство, которому отдает предпочтение. Но все же он не столько в христианском, сколько в пантеистическом духе мыслит растворение жизни в «дыханьи воздуха, и света, и тепла» («Смерть узка»). Однако в цитируемом стихотворении на самом деле речь идет не о душе, как могло показаться поначалу, а о поэтическом наследии художника. Поэт мечтает об «участи желанной» для своего стиха: «дышать в дыханье мировом», не «затеряться в голубизне пространной», не уснуть мертвым сном. Перед нами своеобразное завещание поэта, о чем говорит и перекличка с пушкинским «Памятником» (использовано пушкинское словосочетание «подлунный мир»; впрочем, пушкинских реминисценций найдется немало во всем цикле), и обращение к атмосфере лермонтовского «Выхожу один я на дорогу …» (думается, отсюда привлечение «атрибутов» космического пространства «пространная голубизна», «мировое дыхание»). Помимо классических, Новиков опирается и на иные поэтические традиции. Так, традиция русского романса наглядно прочитывается в стихотворении «Звезда», в котором звезда становится духовным ориентиром всей жизни поэта, а заканчивается стихотворение клятвой верности «чистому дыханию» небес и «прохладной» звезде. Прикосновение к грузинской средневековой оде чувствуется в стихотворении «На чтении «Абдул-Мессии», которое становится идейной кульминацией книги. О себе, присутствующем на чтении одической поэмы, созданной выдающимся грузинским поэтом XII-XIII вв. Шавтели, Новиков говорит в третьем лице: он «русский певец», «задумчивый гость», внимающий «пестрому узору звукового наряда» древнего стиха, ловящий «звуков виноградную гроздь». Вероятно, здесь присутствует сознательная перекличка с теми местами оды, где преподобный Иоанн Шавтели именует себя самого «странником» и «рабом Христовым». В этом стихотворении совместилось чувство признательности и восторга от прикосновения к иной культуре, которую он готов признать своей, поскольку он провидит много общего в ее истоках («Здесь, вижу, – Тамара, у нас – Ярославна»). И этим общим является, в первую очередь, христианское начало обоих народов, ведь неслучайно выбран торжественный момент внимания строфам именно этой поэмы, в которой воспет образ христианина, верного канонам Святой Православной Церкви. Для знающих грузинскую средневековую поэзию богословская значительность «Абдул-Мессии» особенно очевидна в тех строфах, в которых поэт возносит молитвы во Имя Пресвятой Троицы, благодарит Творца-Вседержителя и Благого Промыслителя, даровавшего людям спасение во Христе. Обратившись к творчеству грузинского поэта, Новиков имеет возможность упомянуть о Троице, сославшись на встречающееся у Шавтели сравнение царицы Тамары с Троицей. И конечно, именно эти строки имеет в виду поэт, когда пишет о тех местах поэмы, что несут «потоки взволнованной мысли», в которых становится очевидна «подземная суть» происходящих событий. А ядро событий - битва с поработителями родной земли. Недаром «задумчивый гость», прибыв в Тбилиси через Византию, ищет «повсюду Буй-Тура». Этот христианско-патриотический пафос стихотворения становится еще более очевиден для тех, для кого имя Шавтели ассоциируется еще и с «Песнопениями Вардзийской Богоматери», которые он создал и в которых раскрывается значение исторической Басианской битвы (1204). Она запомнилась грузинам тем, что их народное ополчение разбило четырехсоттысячную армию мусульман во главе с султаном Рукн-эд-дином, благодаря чему Грузия сохранила свою независимость и осталась оплотом Православия. Так же как оплотом Православия оставалась севернее Святая Русь. Так в одном стихотворении соединились важнейшие элементы поэтики Новикова: христианское, природное (что особенно ощутимо в сравнениях и метафорах) и патриотические начала. И эти начала являются основополагающими и для всей его замечательной книги о прекрасной грузинской земле. Мария МИХАЙЛОВА ИВАН НОВИКОВ СТИХОТВОРЕНИЯ ПОЭТАМ ГРУЗИИ Поэты Грузии – Куры журчанью Сродни, и ветру, щебету листвы. Давно уже знакомы по названью, Но лишь теперь мне приоткрылись вы. И, мнится, я дыханье различаю Особое – вот тут, и чуть иное здесь; Стакан вина, с лимоном чашка чаю, Ищу я слов, прислушиваясь весь. Мы с музой вместе в горы поднялися От яблони родной, но, бытие здесь для, Отрадно мне с поэтами Тбилиси Вдруг процвести и веткой миндаля. Я вновь Москву увижу не на карте, «Мшвидобит» вам скажу, иль русское «прости» Пока же здесь, дышу дыханьем Картли, Дабы ваш стих до русских донести. Апрель 1942 г. ЭКСПРОМТ Грузинки – как быстро седеют, И к ним седина – как идет: Цветы на столе хорошеют, Когда за окошками лед. И как на весну все похоже: Ведь декоративна зима, Коль яркий румянец под кожей И с розой ты схожа сама. Июнь 1942 г. У ГРИБОЕДОВА Кипарис у чугунной решетки, Церковь древняя в сером плаще, Щебетанье пичуги залетной, Солнца луч на могильном плюще. Здесь века приютили как сына – Кто умел и любить, и страдать, Не умея давать вполовину, Но умея все сразу отдать. Июнь 1942 г. РАЗЛУКА С ТБИЛИСИ (Старинная весенняя) Не Севилья, не Гренада, Но в мерцании лучей Мне Тбилиси был отрада И услада для очей. Нет, милей на свете вида Не создал, как видно, бог, Здесь рассыпав для Давида Из огней ковер у ног. Я помню: все выси Луною зажглись, И светлый Тбилиси Сам – горная высь. Не Гренада, не Севилья Те кавказские края, Но запомнил эту быль я, В глуби сердца затая. В ночь, как на небе стожары Пораскинули шатры, Слышал поступь я Тамары Сквозь журчание Куры. Сейчас ты далеко, Но сердца коснись, Проснись, мое око, Тбилиси, вернись! Май 1942 г. НА ПРОЩАНЬЕ На дальнем Юге бродит северянин И мысленно ведет о нем рассказ: Все тот же мир, но он немного странен Для этих любопытствующих глаз. Домов над ярусом нависший ярус Медведица на крыше сторожит, А месяц новый, что у нас как парус, Порой здесь легкою ладьей лежит. Цветы зимой... Но каждый русский ахнет, Когда, храня весенний, талый вид, Подснежник вдруг черемухой запахнет, Иль веткой вербы назовут самшит. Запомнится, как ласточки-мерцхали, Задержанные на пути войной, - Как беженцы теснимые, мерцали В час вечера гонимые толпой. Запомнит он и осликов шершавых, И рядом курдку в куртке расписной, Порошу снега на зеленых травах, Глазок фиалки теплою зимой; Запомнит все: и небыли, и были, И ветерок как русский налетал, И как всерьез малютка швили-швили Однажды бабуа его назвал. Июль 1942 г. Но что толку часовой их "Люголь при беременности"не видит! Долго еще охотники ругались и "Скачать книги бесплатно татьяны степановой"осыпали Бизона проклятиями. Настроение "Игры пацылуи винкс"окружающих быть может, в силу какого-то физического закона, "Скачать я лечу сериал"которому вы не можете противиться, сразу "Картинки голых баб скачать"передается и вам. Они создавали ему домашний очаг. |
