| ХРАНИМЫЕ В ПАМЯТИ |
|
В детстве и юности Петербург в моем воображении ассоциировался с пушкинскими и блоковско-ахматовскими стихами, с впечатлениями от произведений Гоголя и Достоевского - загадочно-мистическими, глубоко будоражащими душу и сердце... Однако непосредственное знакомство с этим прекрасным городом превзошло все ожидания. Это произошло в 50-е годы, вскоре после моего замужества. Несмотря на то, что эта моя первая встреча с Северной Пальмирой пришлась, казалось бы, на самое невыгодное в природном время - на зиму, тем не менее очарование от города-музея было невероятным. Конечно, немалую роль в этом сыграл тот круг людей, который встретил меня там. Это была семья профессора Ленинградской консерватории Александра Владимировича Зейлигера и его супруги Марии Михайловны Страдецкой. Эти чудесные люди были давнишними и очень близкими друзьями семьи моего мужа - Георгия Михайловича Гиголова.Войдя в эту семью, я часто слышала много хорошего о «наших питерцах», о «наших ленинградцах». Наконец и я непосредственно познакомилась с ними - они очень часто приезжали в Тбилиси и подолгу гостили у нас. И хотя они считались друзьями старшего поколения - отца моего мужа хирурга Михаила Георгиевича Гиголова и его супруги Марии Ивановны, - тем не менее нам, молодым, всегда было очень интересно и приятно общаться с этой замечательной парой. Их отличали и высокий интеллект, и поразительная эрудиция, и немыслимая доброта, и отзывчивость, а еще какая-то органическая любовь к нашему городу, в котором у них было множество дружеских связей. Среди тбилисских друзей особенно близка им была семья Чуты (Елены Константиновны) Эристави-Жгенти, которую можно с полным правом назвать одним из ярких тбилисских очагов высокой культуры и духовности. Елена Константиновна, которую все всегда называли Чутой, славилась необыкновенной красотой и талантливостью, была очень артистичной, недаром несколько раз ее снимали в первых - еще немых - грузинских кинофильмах. Елена Константиновна была и очень музыкальной. В давние годы она брала уроки по фортепиано у Александра Зейлигера, часто приезжавшего в Тбилиси, и, судя по его словам, подавала большие надежды как пианистка. Дочь Елены Константиновны - Ирина Жгенти, вышедшая замуж за известного деятеля грузинской культуры Акакия Дзидзигури, посвятила себя науке, она - профессор Тбилисского университета, многие годы преподает студентам языковедческие дисциплины. А вот ее дочь - Медея Дзидзигури - явно унаследовала от бабушки Чуты музыкальный дар и артистизм. Она стала известнейшей и любимейшей звездой грузинской эстрады, песни в ее исполнении вошли в золотой фонд грузинской музыкальной культуры. К великому сожалению, наша всеобщая любимица рано ушла из жизни. Немало можно вспомнить еще об одной дружеской связи с театральным Питером, завязавшейся уже в «мой» период жизни в семье Гиголовых. Это несравненный Аркадий Исаакович Райкин и его супруга Рома Марковна Рома. Первый раз они побывали у нас дома в пасхальные дни 1972 года (в апреле). Никогда не забуду, какой фурор на нашей улице произвел их приезд. Был теплый весенний день, многие из соседей гуляли, дети тут же играли. И вдруг! Все увидели Райкина, самого Райкина, живого Райкина! Он со своей супругой в сопровождении моего мужа и сына вышли из машины и направились к нашему подъезду. Что тут началось! Все сбежались и почти до неприличия откровенно и удивленно-радостно приветствовали своего кумира. И это было совершенно естественной реакцией людей, которые восторженно относились к этому гениальному артисту, ставшему уже тогда живой легендой не только в России, но и далеко за ее пределами. В Тбилиси у него и в тот раз было несколько концертов. Идя к нам, Аркадий Исаакович очень настойчиво просил, чтобы у нас не было никого «чужих», кроме членов семьи (мы не могли не выполнить этой просьбы, что явилось причиной обид со стороны многих наших друзей...). Понять Райкина можно: во-первых, он уже порядком устал от широких тбилисских застолий, во-вторых, вечером того дня он должен был выступать. Спустя несколько часов он, в преддверии концерта, не нарушая своего режима, отдохнул полтора часа в нашей спальне. Ведь он был, как ни странно, если вспомнить его невероятные динамичные и физически столь напряженные выступления, человеком с очень больным сердцем. Я это хорошо знаю, так как, сама будучи давней «сердечницей», в разговоре с ним на эту тему с удивлением услышала много грустного и о его серьезном пороке сердца, и о стенокардии, и о «недостаточности». И когда мы «хвастали» друг перед другом своими недугами, он «в доказательство» своего «превосходства» раскрыл свой чемоданчик-»дипломат», который всегда был с ним, и показал мне его содержимое: я с грустью увидела, что он был переполнен всеми возможными сердечными лекарствами. Этот «дипломат» я не раз видела, увы, в раскрытом состоянии в антрактах концертов Райкина, когда ходила к нему за кулисы приветствовать и поздравлять с неизменным блестящим успехом. Невозможно было не поражаться тому удивительному перевоплощению, той невероятной метаморфозе только что совершенно обессиленного, расслабленного, смертельно утомленного человека, которая вдруг происходила с ним в нужный момент. Он расправлялся, как пружина, и легко выбегал, вернее, выпархивал на сцену, продолжая восхищать зрителей поразительным волшебством своего высокого искусства. Несравненный сатирик, владеющий могучим оружием осмеяния краснобаев и казнокрадов, чванливых дураков, бюрократов, хапуг, беззастенчивых карьеристов, моральных уродов, пьяниц, делавший это удивительно виртуозно, вызывая бурю неудержимого смеха только ему, Райкину, известными колдовскими способами, - в жизни этот «Паганини эстрады», как называли его критики, этот виртуоз миниатюры, молниеносно меняющейся «блицформы», - был серьезным и даже грустным человеком. Какая глубокая эрудиция и разносторонняя образованность, сколько ума и наблюдательности, сколько блеска и остроумия было всегда в суждениях и разговорах этого красивого, стройного, всегда с большим вкусом одетого, интеллигентнейшего человека с немного застенчивой улыбкой и умными, чуть усталыми глазами... И еще: никто не умел так внимательно, понимающе и сочувственно слушать, как это делал Райкин. Я помню наше с ним посещение больших грузинских художников - таких разных и замечательных каждый по-своему - Гудиашвили и Гурули. Даже на фотографиях видно, с каким глубоким интересом и вниманием он осматривал их творения и слушал самих авторов, с какой трепетной благодарностью он принимал от обоих в дар их прекрасные картины. Дома у Райкиных я видела много подобных подарков от известных художников, среди них были и несколько чудесных полотен Елены Ахвледиани, которые она в свое время дарила Аркадию Исааковичу, восхищенная его несравненным талантом. Уморительно было наблюдать, как у себя дома Райкин, переходя в разговоре на «запрещенные» политико-социальные темы, прикладывал палец к губам, с подчеркнуто-серьезным видом брал подушку и накрывал ею собственный телефон, говоря: «А этого Иван Иванович не должен слышать!» Увы, такова была наша тогдашняя действительность, нужно было опасаться «жучков» в собственном доме. Трогательно было видеть, с какой заботой, любовью и вниманием Аркадий Исаакович относился к своей супруге. Причем, это проявлялось всегда - и тогда, когда она была в полном здравии, и тогда, когда очень тяжело болела. Рома Рома была не только прекрасной актрисой, но и очень талантливой рассказчицей и даже «тамадой». Да-да, именно тамадой! Как-то раз я была приглашена к Райкиным в день рождения их очаровательной дочери Кати. «Вела» стол в качестве тамады именно Рома, а не Аркадий Исаакович, причем, делала это на очень высоком уровне, произнося тосты красноречиво и остроумно. Муж сидел рядом, живо реагируя на ее выступления, и у меня сложилось впечатление, что он очень гордился ею, блиставшей каскадом юмора и эрудиции. Когда я спросила его позже, почему он «уступил» застольные бразды правления Роме, он, лукаво улыбаясь, ответил, что таким образом отдыхает, расслабляется, а главное, получает огромное удовольствие, слушая ее. Самого же Аркадия Исааковича я не раз слушала у нас дома за столом, когда он, как бы «соревнуясь» в остроумии и с нашим другом режиссером Димитрием (Додо) Алексидзе, и с моим мужем, рассказывал разные случаи из своей жизни, причем делал это с уморительно- ложной серьезностью, изяществом и подспудным юмором. А еще один раз мне довелось слышать Райкина за совершенно сказочно-необычным застольем. Дело было так. Как-то в день 1 мая Аркадий Исаакович предложил мне и моей московской подруге, которая была за рулем машины, и ее приятельнице, бывшей в тот день с нами, поехать на дачу Петра Леонидовича Капицы (к «Капичкам», как сказал нам Райкин) на Николину Гору. Мы, конечно, заволновались; к самому Капице! Аркадий Исаакович стал нас успокаивать, говоря о том, какие чудесные, милые, простые и очень им любимые люди «Капички». И он был тысячу раз прав. И сам отец Капица, и его замечательная супруга, и их сын, которого мы уже давно и хорошо знали по его интересным телевизионным передачам «Очевидное-невероятное», оказались симпатичнейшими, приятными и очень гостеприимными хозяевами. У них в гостях уже были... как вы думаете, кто? Сам Ираклий Луарсабович Андроников с супругой... Невозможно передать, какого высочайшего уровня «праздником души» остался в моей памяти этот день. Участвовать в этом необкновенном застолье, быть живыми свидетелями их остроумнейшей словесной «перестрелки», слушать рассказы и воспоминания этих небожителей о множестве любопытнейших случаев из их жизни, их мысли и рассуждения на самые разные темы и литературного, и научного, и театрального, и политического характера, было, конечно, огромным счастьем. С А. Райкиным мне и моей ближайшей подруге Ляле (Мелите) Клдиашвили не раз приходилось встречаться во время наших творческих командировок (тогда у Института грузинской литературы им. Ш. Руставели АН Грузии была такая счастливая возможность - отправлять своих сотрудников поработать в архивах и библиотеках Москвы и Ленинграда, а также других городов). Почти на все премьеры и другие труднодоступные спектакли во всех столичных театрах мы имели возможность попадать благодаря райкинскому «блату». А потом, после нашего возвращения из театра Райкин любил подробно расспрашивать о наших впечатлениях, и эти обсуждения по телефону длились иногда рекордно долго. Слушать его суждения всегда было безумно интересно. Однажды Райкин произнес целый монолог, который я постараюсь воспроизвести: «Видите ли, мне всегда представляются главным в искусстве не способы самовыражения художника, не их разнообразие, усложненность и прочее, а та цель, та основная задача, которая была перед ним, когда он брался за произведение. Выступая перед людьми, имея смелость и дерзость говорить с ними, надо знать, что хочешь сказать, и надо знать, зачем ты это говоришь, с какой целью? А самовыражаться, показывать мне, что ты есть сам, - это не то искусство, которое меня трогает. Художник должен знать, что сегодня важно и нужно сказать людям. И вот тут-то пусть он и оставляет «в уме» два, пять, десять или сколько нужно... Но только - на этом пути, когда он знает и мы все знаем, что там, «в уме», за кадром, десять или пять, а не нуль...А вот когда король-то голый, когда нечего сказать и ничего нет за всеми этими недомолвками, недосказанностями - это плохо...» Несколько раз он сам появлялся на спектаклях вместе с нами. Это всегда было очень забавно: публика больше смотрела в сторону своего любимца, чем на сцену! Помню, как давным-давно он повел меня в «Современник» на «Валентина и Валентину», где играл тогда начинавший свою театральную карьеру его сын Костя. Как Аркадий Исаакович гордился им, как вос- торженно рассказывал о многосторонних способностях своего любимого мальчика, как подчеркивал те или иные его удачные профессиональные находки! И уже тогда было ясно, что отец ни на йоту не ошибается, нисколько не преувеличивает достоинств Константина. В последующие годы мы все могли убедиться и с огромным удовольствием продолжаем убеждаться, что младший Райкин - одна из блестящих вершин театрального искусства. И еще: очень интересно было слушать Аркадия Исааковича, когда он читал нам свои новые, «необыгранные» на сцене монологи. Он обычно работал над ними, удалившись в какой-нибудь пригородный санаторий или дом отдыха, где на воздухе, вне городского шума и многолюдья он таким образом «отдыхал». Очень любил, когда приезжали навестить его. Ему было интересно на «свежих» слушателях проверить результаты своих последних, новых «наработок». Он всегда внимательно наблюдал за нашей реакцией, просил нелицеприятно говорить о своих впечатлениях. Выступать в качестве «оценщика» этих шедевров (естественно, восторженного!) было величайшим счастьем. Непередаваемая радость рождалась не только от великого таинства гениальности, раскрывающейся перед тобой, но и от того, как остроумно, с непередаваемым юмором он комментировал изображаемое... Однажды мы побывали в санатории у Райкина вместе с племянником моей московской подруги, который сделал много фотоснимков и во время нашей прогулки по территории парка, и потом, в его комнате, где он щедро продолжал нам читать еще, по его словам, «сырые» и не до конца отделанные монологи. Великий художник как бы впустил нас в свою творческую лабораторию, и мы, затаив дыхание, становились счастливыми «соглядатаями» этого праздничного таинства. Даже на фотографиях, которые хранятся у меня, можно увидеть этот великолепный, поразительно меняющийся фейерверк. Светлана КОШУТ 2004 И в этом случае условие было постыдно нарушено. Как "Скрытая магия игра"безумный бросился "Холодно холодно холодно на морозе песни петь скачать"я к выходу и высунулся за дверь. Кое-кому, видимо, это имя было известно, но "Игры от алавар скачать полные версии"большинство слышали его впервые. Будет, безусловно, лучше, "Проектирование домов скачать программу"если Швейк оставит его одного, так как глупости, "Виндовс медиаплеер скачать торрент"которые пришлось ему выслушать, утомили его больше, чем весь поход от Санока. |
