Может быть, кто-то из вас, дорогие читатели, вспомнит такую цитату: «Мальчик пристально вглядывается в даль. Что видят его глаза? Таинственные образы проносятся в детских мечтах, подобно песням птиц. Но что мы сделали для того, чтобы королевство фантазии стало рядом с нами навсегда?»
Это – описание нэцке «Рисующий мальчик» в одной из самых любимых книг нашего детства, написанной Анатолием Рыбаковым, и к грузинской культуре, скажем честно, оно не относится. Но именно эти слова мне бы хотелось поставить эпиграфом к творчеству Мераба Кокочашвили, выдающегося кинорежиссера и сценариста. В каждом своем фильме он, как рисующий (или мечтающий?) мальчик, глядит не себе под ноги, а вдаль и вверх. Иногда – в прошлое, которое является неотъемлемой частью его настоящего. Иногда – в будущее, покрытое «туманом – думами гор», как у Важа Пшавела. И что видится ему, а вместе с ним и нам, там, вдали? Конечно, она – «Большая зеленая долина». Символ мечты, символ родины, символ красоты и свободы. Как в песне Эдит Пиаф: «И вдруг – долина, и жизнь начинается!»
В этом году Мерабу Кокочашвили исполнилось 85 лет. Народный артист Грузии, лауреат Государственной премии имени Шота Руставели, множества премий международных кинофестивалей, он снял 11 художественных и 10 документальных картин и по-прежнему остается в профессии – продолжает снимать и преподавать.
Было о чем поговорить.

– Батоно Мераб, вы, наверное, знаете, что недавно Театр Грибоедова отметил 175-летие.
– Знаю и поздравляю!
– Мы гордимся, что в 1845 году в Совет дирекции нашего театра – первого учреждения культуры на Кавказе – вошел Александр Чавчавадзе, ваш предок…
- Я расскажу вам, как это произошло. В 1801 году Грузия была объявлена Тифлисской губернией Российской империи. И Чавчавадзе, ему тогда исполнилось 18 лет, вместе с сыном царя Ираклия II Парнавазом участвовал в восстании в Ананури. Его арестовали, судили и сослали в Тамбов. Отец Александра был послом Грузии в России. Между прочим, на Георгиевском трактате, вместе с подписью Ираклия II, стоит и подпись Гарсевана Чавчавадзе. Ему удалось вызволить сына из ссылки и устроить в Пажеский корпус в Петербурге. Шло время, чины Александра росли, вскоре после войны с Наполеоном он уже стал полковником. Но в 1832 году принял участие в заговоре за восстановление государственной независимости Грузии, и его снова сослали в Тамбов. Через два года он написал письмо Николаю I. Знаете, я был поражен, когда его прочел. Непонятно, как Чавчавадзе смог решиться на это, зная методы императора… Основная мысль такая: силовыми методами, которые Россия применяет по отношению к Грузии, она ничего не добьется, ведь Грузия исторически имеет свою государственность, культуру, экономические возможности. Однако письмо вызвало интерес, и в 1836 году Чавчавадзе перевели из Тамбова в Петербург. Не знаю, была ли у него встреча с Николаем I, но через год российский император приехал в Грузию. Это знаменитый приезд, который к тому же оброс массой сплетен и слухов. Но важно не только это, но и то, что после своего письма Чавчавадзе получил большие деньги и сумел наладить в Цинандали винное производство: и грузинским методом – в квеври, и, впервые в стране, европейским, в бутылках. Вскоре произошла еще одна очень важная вещь – на Кавказе сменился царский наместник. В Грузию приехал граф Воронцов. Он сразу же создал Совет грузинских дворян, в который вошли шесть человек, в том числе и Александр Чавчавадзе. Видимо, интересные беседы происходили на этом Совете: в Грузии был организован русский театр, налажено издание газет и журналов, открылись библиотеки, состоялся показ первого спектакля на грузинском языке, появилась итальянская опера... Первую гимназию, которая существовала с 1802 года, и где учились Николоз Бараташвили, Григол Орбелиани, Соломон Додашвили, Рафаэл Эристави, расширили и стали уделять ей гораздо более серьезное внимание. Так что Александр Чавчавадзе имеет почти прямое отношение к возникновению в Грузии и русского, и грузинского театра, и вообще – к развитию культуры в стране, к другому отношению к Грузии со стороны России. Он принимал участие во всех войнах, если понимал, что Россия, по существу, возвращает Грузии принадлежащие ей земли. Но когда Чавчавадзе и подобные ему люди чувствовали, что к Грузии необходимо другое отношение, то принимали участие в восстаниях, хотя и были полковниками и генералами царской армии. Я собирался снимать сериал о трагическом событии 1854 года, был готов сценарий о том, как на усадьбу в Цинандали напал отряд Шамиля, разграбил ее и взял в плен семью сына Александра Чавчавадзе, Давида. Шамиль потребовал огромный выкуп – миллион рублей. После сложных переговоров пленников обменяли на сына Шамиля и 40 тысяч рублей серебром. Эти деньги Давид одолжил в государственной казне. Выплатить долг не смог, и после его смерти имение в Цинанадали перешло в собственность императорской семьи. Кстати, сын Николая I, Александр II, был очень благосклонен к дочери Александра Чавчавадзе Екатерине. Она вышла замуж за владетельного князя Мегрелии Давида Дадиани, и была, можно сказать, царицей независимой Мегрелии. Во время Крымской войны турецкие войска вторглись на территорию княжества, и Екатерина Александровна встала во главе мегрельских войск и повела их в наступление на турок… Она обращалась с Александру с просьбой сохранить независимость Мегрелии, и, действительно, до конца 60-х годов она таковой и оставалась. Но во время последнего разговора Александр ей сказал: «Вы прекрасны (Екатерина была очень красива), но поймите меня – я всего лишь император». Это означало, что оставить Мегрелию свободной он не может.
– Вы прямой потомок Александра Чавчавадзе?
– Да, моя мама – внучка сына Александра Чавчавадзе. Бабушка Нина родилась после смерти Нины Чавчавадзе, вдовы Грибоедова, поэтому ее назвали Ниной. Она вышла замуж за Джорджадзе, и мама носила эту фамилию. Мои родители были музыкантами. Отец служил в оперном оркестре у Евгения Микеладзе и в театре Руставели, которым руководил Сандро Ахметели. И Микеладзе, и Ахметели были расстреляны. Отец, очень далекий от политики человек, попал в «мясорубку» – его приговорили к пяти годам ссылки. Он умер в арестантском поезде.
– Понимаю, что вам всегда задают этот вопрос, но тоже хочу спросить. Почему вы выбрали ВГИК, кинорежиссуру?
– Мне трудно ответить… Ребенком я снимался в фильме «Георгий Саакадзе». По правде говоря, никакого интереса к кино у меня тогда не было. На съемках меня гораздо больше интересовали лошади, на которых я скакал, шашка… А после 1946 года в Грузию привезли грандиозные фильмы – американские, французские, итальянские. Все это было очень интересно и не могло не оказывать влияния. Проспект Руставели тогда был проспектом кинотеатров, и мы каждый день ходили в кино. Очень часто, отправляясь утром на занятия, оказывались в одном из кинотеатров. А потом в середине сеанса в зале зажигался свет, в дверях стоял директор и всех нас гнали в школу. Такое тоже бывало. Самыми интересными предметами для меня были литература и история. Уже в школьные годы я кое-что писал…. Вообще, моя семья была очень интеллигентная. Музыка, литература, театр – все это было мне близко. Нас окружали друзья из театрального мира. Самым близким другом был великий артист Ушанги Чхеидзе. Мы жили в большой квартире на улице братьев Зубалашвили. И когда у благополучных семей стали отбирать квартиры, родители предложили Ушанги: «Все равно у нас заберут часть жилплощади, переходи жить к нам». На том и порешили, Ушанги поселился у нас, и двери между нашими половинами никогда не закрывались. В то время мы уже были близки с семьей Шенгелая-Вачнадзе. С Эльдаром и Георгием мы вместе играли в футбол, вместе отдыхали. В 1953 году, когда я окончил школу, Эльдар учился во ВГИКе, и первую консультацию я получил у него. Кстати, когда я должен был ехать в Москву поступать во ВГИК, мама очень переживала и попросила Ушанги Чхеидзе поговорить со мной, убедиться, что я готов там учиться. Мы много беседовали, и в итоге он посоветовал маме отпустить меня.
– Кого из педагогов вспоминаете с благодарностью?
– Сергея Герасимова, он был руководителем нашего курса. Михаила Ромма. Александра Довженко. Михаила Чиаурели. Григория Козинцева. Льва Филонова – педагога по монтажу. Григория Широкова – он был мастером нашей группы. Филонов очень помог мне в моей первой работе – «Сухой бук» по рассказу Важа Пшавела. Все удивлялись моему выбору, друзья говорили – как ты сумеешь это снять? А в итоге картина удалась, и я даже премии международные получил... Во ВГИКе у нас сложилась грузинская коммуна. Мы все жили в одном общежитии. Отар Иоселиани, Георгий Шенгелая и я – в одной комнате. Баадур Цуладзе – в соседней.  В комнате напротив – Эльдар Шенгелая. С нами были талантливейший Тамаз Мелиава, Юра Кавтарадзе, во время войны служивший разведчиком. Один из лучших моих друзей – Борис Андроникашвили, картину «Путь» я снял по его сценарию. В ближний круг входили Андрей Тарковский, Леша Сахаров, Андрей Кончаловский… Мы воспринимали от наших педагогов все лучшее и сообща пропускали через грузинскую призму. Главное, мы не теряли Грузию ни на секунду. Жили по-грузински – с нашими песнями, с нашей литературой и не смогли бы жить иначе. Дни рождения и праздники были грузинским весельем. К примеру, Гия Данелия, москвич, не то что сохранил Грузию в своих картинах, но и не терял ее никогда. Он был старше нас, но кутили мы вместе.
– То есть не только творческая жизнь кипела, но и вино лилось рекой?
– Конечно! Расскажу вам историю, связанную с вином. Правда, это случилось не в Москве, а в Тбилиси. Моя жена Манана была на девятом месяце беременности. Одиннадцать часов ночи. И вдруг она расплакалась и сказала, что очень хочет помидор. И я отправился на поиски. А это 80-е годы. Все магазины и рестораны закрыты. Набрел на открытый ресторан, и вижу – Тамаз Мелиава и Темико Чиргадзе, который был фантастическим тамадой, кутят. Увидели меня: «О Мераб! Давай к нам! Что тебя привело сюда?» – «Да вот, – говорю, – Манана просит помидор. Ищу». Молчание. Затем Темико меня хватает, ставит на стул и провозглашает: «Вот это символ грузинского мужа!» И начались тосты, песни. «Отпустите меня, – говорю, – мне помидор нужен». – «Сейчас будет». Действительно, принесли 3-4 штуки. А тосты все продолжаются. Темико даже сымпровизировал песню про красный помидор. Я спохватился, смотрю – помидоры исчезли, их благополучно съели.  Пошел к повару – хоть одну штучку дай, говорю. Повар залез в громадный холодильник и вытащил маленький помидор. Вернулся я домой, Манана открыла дверь и очень обрадовалась: «Ой, помидор!» И тут выскочила наша дочка Майя, ей было тогда четыре годика, выхватила его у меня из рук и тут же съела.
– Да это готовый сценарий для короткометражки!
– Вполне возможно.
– Давайте вспомним историю грузинского кино. Она начинается с Николая Шенгелая…
– …Котэ Микаберидзе и Михаила Калатозишвили. Недавно выяснилось, что в то же время очень здорово работала и Нуца Гогоберидзе, мать Ланы Гогоберидзе. Эти четыре человека в 1920-е годы, в начале 1930-х годов создавали грузинское кино. А его основу в свое время заложил документальный фильм «Путешествие Акакия Церетели в Рача-Лечхуми» Василия Амашукели – как фильм-документ. И так же – в основном в стиле документа – работали и эти режиссеры, особенно Калатозишвили. Фильмы Микаберидзе сейчас используются во многих учебных заведениях за границей как учебное пособие. В его картине «Моя бабушка» все сделано необыкновенно точно, и это уже художественный фильм. «Элисо» Шенгелая тоже изучают за границей. Там необыкновенный, просто фантастический монтажный принцип. Надо подчеркнуть, что кинематографическая школа Грузии 30-х годов – очень национальная. Негрузин не сможет сделать того, что сделали и Калатозов, и Микаберидзе, и Шенгелая, и Гогоберидзе. В 1956 году Резо Чхеидзе и Тенгиз Абуладзе сняли свою первую картину «Лурджа Магданы» – они сделали фактически грузинский фильм, но влияние неореализма в нем было очень сильно. Это был этап. А в 1960-х мы снимали уже другое кино. Оно было, с одной стороны, результатом изучения современного мирового кинематографа – это Феллини, Висконти, французская новая волна. С другой стороны – основой того, что мы делали, была грузинская культура. И грузинское кино 1960-х произвело на деятелей мирового кино совершенно иное впечатление. В конце 70-х даже появилось определение «феномен грузинского кино» – эту формулировку не мы придумали, а, по-моему, французы.
– Расскажите о вашей дипломной работе.
– С дипломом было очень сложно. 1958 год. Я написал сценарий под названием «Миха» по рассказу Михаила Джавахишвили «Мусуси». Приехал снимать в Грузию. Сценарий приняли вроде бы с большим интересом. Начался подготовительный период, и вскоре я должен быть приступить к съемкам. И вдруг все остановили – так решил худсовет. Дело в том, что в 1937 году, когда Джавахишвили репрессировали, в Союзе писателей Грузии были люди, которые свидетельствовали против него как врага народа. Джавахишвили расстреляли, а эти люди были живы и состояли в худсовете. Возможно, поэтому они и воспротивились моему сценарию. В общем, я рисковал остаться без диплома. А в то время Отар Абесадзе, мой товарищ по ВГИКу, снимал короткометражную картину по рассказу Давида Клдиашвили «Соломон Морбеладзе». Автором сценария был Резо Табукашвили. И он мне сказал: «Я сделаю сценарий для полнометражного фильма, и вы с Отаром снимете его вместе». Вот так я примкнул к ним и защитил диплом. Но это не моя картина, а Отара. А «Каникулы» и «Миха» – уже мои. Фильм «Миха» прошел прекрасно, получил призы на фестивалях в Оберхаузене и Кракове. «Каникулы» шли очень хорошо, но в ЦК приняли какое-то постановление о детях, и картину вдруг разгромили. Я был молод, не имел опыта сопротивления, очень сильно переживал и даже попал в больницу.
– Легендарная «Большая зеленая долина» тоже встретила препятствия?
– Тяжелые были времена. Незадолго до моей «Долины» Отар Иоселиани снял замечательную картину «Листопад». Все вроде бы начиналось хорошо, но кончилось очень драматично для Отара. Против фильма протест написали виноделы, и первый секретарь Мжаванадзе позвал кинематографистов в ЦК. Отар, кстати, в этот момент уехал в Прибалтику, думая, что там он спасется, но Прибалтика была советской, и никакого спасения он там не нашел. На встрече в ЦК мы начали объяснять, что худсовет уже принял картину, но Мжаванадзе нас прервал и выразительно указал на красный телефон, стоявший в стороне, на маленьком столике. Создавалось ощущение, что он боится этого телефона. «Мне позвонили, – сказал он, – и объяснили, что если будем много выступать, то вся наша республика окажется в Сибири. Примеры есть – Еврейская республика».
– Чем же Грузия так разозлила «красный телефон»?
– В Грузию приехала русская певица, не помню, кто именно. Это уже были брежневские времена, 1967 год. Говорили, что Брежнев к ней неравнодушен. А в Грузии ее освистали. По-моему, звонок был связан именно с этим событием. Как раз в то время я заканчивал «Большую зеленую долину». Ко мне приходил секретарь по идеологии Дэви Стуруа, уговаривал, предупреждал, озвучивая то, что ему говорили в ЦК: герой должен быть отрицательным. Я уважал Дэви, но отвечал, что мой герой и так отрицательный, потому что не принял и не понял цивилизацию, но я его люблю, потому что он хороший человек.
– И свободный.
– Именно – свободный. «Нет, – говорил Дэви, – ты должен зрителю прямо показать, что он поступает плохо». И даже предлагал использовать какую-то цитату из Руставели – как мораль. Это уж было совсем невозможно! Так или иначе, я закончил картину и меня позвали в ЦК. Тогда все фильмы сдавали в ЦК, иначе их не принимали. Могу вам рассказать, какая была мизансцена. Представьте себе: зал, сидим я, исполнитель главной роли Додо Абашидзе и директор киностудии Тенгиз Горделадзе. Секретари расположились в партере, по рангу. В первом ряду – трое: Мжаванадзе, председатель Верховного Совета Дзоценидзе, третьего не помню. Перед ними стоит столик, на нем – боржоми, лимонад, мандарины. С краю сидит Инаури, председатель КГБ. То есть в зале находится все руководство республики. Фильм кончился. Мжаванадзе обернулся и спросил: «Ваше мнение?» Все молчат. Поднялся Инаури, прошелся по расстеленной ковровой дорожке. Я обратил внимание, что он как-то странно одет: голубовато-серый пиджак, галстук, галифе и сапоги, которые очень скрипели. Прошелся туда-сюда, остановился и говорит: «Мы потеряли два часа рабочего времени». У меня екнуло сердце. Я посмотрел на Додо – с него градом лил пот. Горделадзе сидел белый. Дзоценидзе обратился к Инаури: «Алекси, ты всегда так говоришь. Не надо». Инаури обиделся и молча сел на свое место. Заговорили секретари. И тут такое началось – ужас! Чувствую – конец, фильма не будет. Вдруг скрипнула дверь, и вошел Серго Закариадзе. Он тогда уже был членом ЦК и лауреатом Ленинской премии. Закариадзе сел и стал слушать все эти выступления. Выслушал нескольких человек и… Знаете, как он выступил? Разгромил всех! «Что же получается, по-вашему? – говорил он. – Мы не должны снимать драматические произведения и трагедии? А ведь это трагедия! А Додо Абашидзе? Он когда-нибудь играл подобные роли? И вы хотите у этого замечательного актера отнять такую роль?» Он закончил. Все молчат. И тут Мжаванадзе – у него в руках, я хорошо помню, был наполовину очищенный мандарин – провозгласил: «Ну что ж, пусть народ смотрит». И фильм выпустили на экраны. В понедельник его начали показывать в кинотеатре «Руставели», а во вторник в газете «Коммунист» вышла статья под названием «Зритель покидает зал» – про мой фильм и картину Тенгиза Абуладзе «Мольба». Вот и все. Кстати, в Москве из картины вырезали несколько кусков, и я написал в Госкино протест. Оттуда пришел ответ на нашу киностудию. Там было сказано – режиссер Кокочашвили выражает протест, но он не является автором фильма и не имеет права требовать и протестовать.
– Не понимаю.
– В те годы авторами фильма считались сценарист и композитор. А режиссер был приглашенным сотрудником, нанятым киностудией. После этого фильм не выпускали на экраны около десяти лет. Возвращение картины произошло благодаря немцам. В 1976 году замечательные кинокритики, муж и жена Ульрих и Эрика Грегор, случайно увидели эту картину на «Грузия-фильм» и решили, что покажут ее в рамках Недели грузинского кино в Германии. Правда, в Москве им объяснили, что грузинского кино не существует, есть только советское. А они ответили, что хотят представить именно грузинское кино. К тому времени за рубежом уже знали картины Отара Иоселиани, Георгия Шенгелая, Ланы Гогоберидзе, Миши Кобахидзе… Москва в конце концов согласилась, и «Большую зеленую долину» показали в Берлине. Картину представлял Гюнтер Грасс – большой писатель, ставший впоследствии Нобелевским лауреатом. Кстати, два года назад они устроили повторную премьеру в Берлине, и все прошло замечательно… С картиной «Три дня знойного лета» тоже случилась целая история. Я ее снял, прошел год, а картину не показывают. Что делать? В один прекрасный день Како Двалишвили, председатель нашего комитета, говорит: «Ничего не получается, ты должен обратиться лично к Шеварднадзе». Вторым секретарем ЦК тогда был Сулико Хабеишвили, мой однокашник. Он был, между прочим, хорошим поэтом, альпинистом. Сулико сказал: «Я фильма не видел, но по твоим глазам понимаю, что фильм хороший. Сделаю все, чтобы Шеварднадзе тебя принял». И через два дня он меня принял. Я вошел в кабинет, мне показалось, что Шеварднадзе смотрит на меня довольно грозно. Говорит: «Вот ты снял этот фильм. А кто тебе помог?» – «Вы. Эльдар Шенгелая вам сказал, что есть хороший сценарий, а Москва не разрешает снимать. Если бы не вы, то фильма не было бы». Он помолчал. Потом сказал: «Фильм вызывает ассоциации. Как зовут героиню?» – «Тамара». – «Почему?» – «В честь царицы Тамары». Он снова замолчал. И тут я догадываюсь – дочь Резо Чхеидзе Тамара вместе с Звиадом Гамсахурдия и Мерабом Костава арестована за диссидентскую деятельность и сидит в тюрьме. А Шеварднадзе вдруг говорит: «Ты не вырежешь из фильма ни одного кадра. Но он выйдет тогда и так, как мы посчитаем нужным». Я сказал «спасибо», ушел, а сам думаю – что значит «так, как мы посчитаем нужным»? Прошло время, и я все понял. Вот как это произошло. Вдруг в газете появилось объявление, что в кинотеатре «Амирани» будут показывать фильм «Три дня знойного лета». Мы с женой пошли на утренний сеанс. Протягиваю кассирше деньги за два билета, а она говорит: «Мало». – «Почему?» – «Потому что две серии». – «Как две серии!» – «Вот так. Плати или уходи». Заплатили, естественно. Вошли, сели. И начался документальный фильм «Грузинская археология: вчера, сегодня, завтра». Он шел 40 минут. К тому времени, когда начался мой фильм, больше половины зрителей ушло из зала. Вот такие методы цензуры были при Шеварднадзе – не такие грубые и страшные, как прежде. А если говорить о страшном методе, то я его испытал на себе, когда снял картину «В добрый путь, Джако!» по повести Нодара Думбадзе «Не бойся, мама!». После «Зеленой долины» у меня не утвердили несколько интересных сценариев – не давали снимать. И я обратился к произведению Думбадзе, которое мне очень нравилось. Действие происходит на грузино-турецкой границе, по обе стороны от которой живут грузины. На турецкой стороне начинается пожар. Молоденький пограничник Джако знает всех жителей, видит их каждый день и бежит к границе, чтобы перейти на ту сторону и помочь. Начальник заставы кричит: «Не смей, я буду стрелять!» Джако бежит. Начальник стреляет в воздух: «Стой! Назад! Застрелю тебя и застрелюсь!» Джако продолжает бежать. И тут начальник опускает пистолет. Он не может выстрелить. Мне не позволили снять эту сцену, и в результате получился совсем не тот фильм, который я задумывал. Когда я приехал в Москву, где должны были принимать картину, в просмотровом зале сидели два редактора и восемь генералов. Вы не можете представить, что происходило, когда показ закончился. В картине был эпизод, который я снял, потому что сам пережил. В 1957 году, во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве, всех нас забрали в армию, на сборы – чтобы мы не общались с иностранцами. Спустя месяц нас провожали домой, и тем, кто оставался служить дальше, давали каждому пинка под зад – дескать, катись отсюда и не возвращайся. Традиция такая была. И я снял такой эпизод. Так вот, после показа один из генералов меня спрашивает: «Разве в уставе написано, что надо давать пинка?» – «Нет, – говорю, – но так было». И вдруг генерал как рявкнет: «Встать!!!» Все вскочили. «В чем дело?» – в изумлении и ужасе спросил я. – «А вот в чем – через три месяца я выхожу на пенсию. И что – меня под зад будут провожать, что ли? Убрать! Вырезать!» И этот эпизод, очень смешной, в котором, кстати, снялся писатель Резо Чеишвили, убрали. В титрах фамилия Резо осталась, а в фильме его нет… А всего из картины вырезали целых 20 минут – все, что было снято, так сказать, по-человечески. Так что методы Шеварднадзе были другие, не живодерские. Он был умный, хитрый, все понимающий человек. И очень много сделал для грузинского кино. Когда я снял документальную картину «Путь», он ее не выпустил – сказал, что сейчас нельзя. Это был 1983 год, 200-летие Георгиевского трактата. Картина вышла в 1985-м, прошла успешно и получила Руставелевскую премию. Благодаря Шеварднадзе Тенгиз Абуладзе снял «Покаяние». Это началось так. Шеварднадзе меня вызвал и спросил, читал ли я сценарий «Покаяния». «Читал, – говорю, – замечательный сценарий». – «Вы должны запустить этот фильм в производство. Москва не запускает». В тот период я был руководителем студии телевизионных фильмов, и у нашей студии было право запустить часовую продукцию без разрешения Москвы. «Ты не против?» – спросил Шеварднадзе. – «Конечно, нет!» И мы запустили «Покаяние». Потом Шеварднадзе выделил дополнительные средства из бюджета на уже запущенный фильм, его перенесли на Грузия-фильм, и там завершили съемки… Конечно, Шеварднадзе служил советской системе, но он понимал, что обязательно надо делать что-то хорошее. При нем снимались великие фильмы. Отара Иоселиани, правда, уже не было в стране, он не выдержал и уехал. Но за границу его выпустил опять-таки Шеварднадзе.
– Вы упомянули блестящих режиссеров, которые составили славу грузинского кино. А сейчас есть подобная россыпь?
–  Россыпь могла быть. Возможно, и будет. Но сегодня государство очень слабо поддерживает кинематограф, и он не работает так, как должен работать. Бюджет, выделяемый на картины, настолько мал, что это даже не смешно, а трагично. Кроме того, я думаю, что государство вообще относится к культуре очень несерьезно. Телевидение не является культурой. Глубокую, настоящую культуру несут литература, музыка, кино, театр. Сегодня глубинного влияния культуры на общество не существует. Поэтому и происходят страшные вещи. И оппозиция, и позиция – это необразованные, крайне политизированные люди. Поэтому они не проявляют нормальной человеческой культуры и без конца воюют вместо того, чтобы вести диалог. Думаю, государство должно гораздо больше вкладывать в культуру.
– А в чем практическое значение культуры? Способна ли она влиять на жизнь общества? Может ли красота спасти мир?
– Я абсолютно уверен, что да, может. Если существует культура, если люди общаются так, как мы с вами, и пытаются понять друг друга, это и есть основа дальнейшего развития. Культура – это фундамент всего. Иначе начинаются войны, революции, которые длятся 30-40 лет, до тех пор, пока не появится новое поколение, способное культурно думать. Я приветствую появление новых университетов – потому что в результате у нас будет гораздо более культурная, цивилизованная экономика, чем та, которая есть сейчас. Знаете, мы снимали цикл фильмов о возникновении высшего образования в Грузии, и мне довелось пообщаться со многими грузинскими учеными, проживающими за рубежом. Вы не можете себе представить, какие высокие посты в самых авторитетных институтах мира они занимают – и в Америке, и в Европе! И все они готовы вернуться в Грузию – были бы условия для работы. Одна из моих дочерей – музыкант, училась у Элисо Вирсаладзе, сейчас работает в Бельгии. Она профессор консерватории, выступает с концертами, участвует в фестивалях. Но хочет вернуться на родину – как и очень многие грузины, проживающие за рубежом. И я их понимаю – грузину трудно прижиться за границей. Кстати, я был очень удивлен, что Отар Иоселиани абсолютно прижился во Франции. Я в этом убедился, когда в начале 90-х он снимал документальный фильм о Грузии и позвал меня в качестве консультанта. Я провел с ним в Париже полтора месяца. Он, конечно, работает здорово. Замечательный режиссер! И у меня было четкое ощущение, что он чувствует себя там, как рыба в воде.
– Вы бы так не смогли?
– Нет, не смог бы. Мне было бы очень тяжело. Когда я вспоминаю, что меня интересовало и чем я занимался – Важа Пшавела, Джавахишвили, грузинская культура, история Грузии… Видимо, у меня очень сильные корни. В 1921 году, когда большевики вошли в Грузию, моя мама училась в Константинополе. В это время вся грузинская знать уезжала из Грузии, естественно, через Турцию, и все уговаривали маму не возвращаться и ехать с ними в Париж. Мама рассказывала мне такой эпизод: дождливое утро, отчаливает пароход с нашими эмигрантами, а мама сидит в маленькой моторной лодке и возвращается в Батуми. Она не смогла уехать. А мой дядя, Мераб Джорджадзе (меня назвали Мерабом в его честь), в 1924 году вместе с Какуцой Чолокашвили покинул Грузию. Иначе бы его расстреляли. Окончил с отличием Высшую военную школу в Париже. Ему предложили служить во французской армии с условием, что он примет французское подданство. Он не принял, остался подданным Грузии. Во время гражданской войны в Испании воевал на стороне испанского короля, а не Франко и не Республики. Вернулся во Францию, а там уже было коллаборационистское правительство Петена. И его, как не французского подданного, вывезли на границу с Люксембургом и оставили там. Туда не пускают, отсюда выгоняют. Помните замечательный фильм Чарли Чаплина «Пилигрим», где в финале он оказывается на мексиканской границе?
– Или фильм «Закон есть закон» с Фернанделем и Тото.
– Да, да, та же самая ситуация! И вот стоит дядя на границе, идти некуда. Что делать? В это время примчалась какая-то роскошная легковая машина. «Где здесь Джорджадзе?» – «Вон, стоит. Не знаем, что с ним делать». – «Мераб! Иди сюда!». Это был принц Люксембургский, вместе с которым дядя учился в военной школе. Принц посадил его к себе в машину и увез. В Люксембурге дядя Мераб встретил свою будущую жену, Ольгу Павловну. Между прочим, Пикассо подарил ей пять или шесть собственноручно сделанных линогравюр своих работ. Тетя Оля дружила с Ильяздом Зданевичем, а тот – с Пикассо. Так и познакомились.
– Что в ближайших планах, батоно Мераб?
– Я руковожу Центром развития грузинского кинематографа киностудии «Грузия-фильм». За последние годы мы представили несколько проектов в Национальный киноцентр, и четыре наших проекта выиграли конкурс. Это можно считать достижением. Одна картина уже снята – первый грузино-турецкий фильм «Мост». К сожалению, режиссер картины, Эрекле Бадурашвили скончался, и коллеги завершили его работу. Второй фильм, короткометражка «Криманчули», тоже закончен – его сняла Хатуна Хундадзе. Третий – фильм Бубы Хотивари. Но режиссер даже не приступил к съемкам, потому что выделенная сумма настолько мала, что снимать невозможно. И четвертый фильм – мой, «Терцо мондо». Я его и сегодня снимаю, осталось немного. Стараниями Хатуны Хундадзе, не только директора нашей киностудии, но и моего продюсера, у нас снялись очень хорошие актеры. В главных ролях – Леван Цуладзе, известный всем как Чола, и Дута Схиртладзе. Я уже снимал Чолу несколько раз. Он замечательный актер, очень талантливый. На один из эпизодов был приглашен Ален Делон. Но у него случился инсульт. Его партнершей должна была быть Росси де Пальма, известная испанская актриса. Жаль, хороший дуэт мог быть…


Нина Шадури

Быстро мыслит и так же быстро говорит, высказывается всегда интересно. Вечно молодой, энергичный, эксцентричный, безумно талантливый, зажигательный. Фотохудожнику Юрию Мечитову 70 лет? Да не может этого быть! И только вспомнив, сколько им сделано в профессии, можешь как-то согласиться с возрастом. Он сохранил для нас Тбилиси прежних лет с удивительными лицами горожан, увековечил фрагменты истории Грузии, обессмертил своими снимками очень многих людей. Снимал Сергея Параджанова, Верико Анджапаридзе, Михаила Туманишвили, Андрея Тарковского, Майю Плисецкую, Олега Янковского, Александра Абдулова, Аллена Гинзберга, Марчелло Мастроянни, Роберта де Ниро… «Хочешь стать великим – снимай великих», – не раз слышала от Юрия Мечитова. Теперь он может говорить своим ученикам (и говорит полушутя – полусерьезно): «И начинайте с меня».
Во время изоляции занимался своим новым проектом – «Тбилиси, восьмидесятые…». В фотостудии на Абашидзе, рядом с оперой, где происходит наш разговор, показывает некоторые работы из будущей книги. Майя Деисадзе, его давняя подруга, коллега и компаньонка, приносит чай и велит мне на интервью оставаться в маске.

– Для меня 80-е – важный период, – рассказывает Мечитов. – Оттуда берет начало мой фотографический архив. Первая выставка в Доме кино, в 1979 году. Сделали мы ее вдвоем с Вовой Николаишвили, руководителем фотоцеха киностудии. Эта выставка – заслуга моего друга Марка Полякова, живущего ныне в Нью-Йорке, который всячески подталкивал меня заняться фотографией серьезно. А я хотел быть поначалу кинематографистом, снимал фильмы, но сдавать экзамены во ВГИК не поехал – семья, двое детей. Сдавал раза три в наш театральный институт – на оператора, на режиссера научно-популярного фильма. Мне прямо сказали – «тебя все равно туда не пустят». Не подходил по многим параметрам.
Это сейчас кино можно снимать без никого. Достаточно мобильного телефона. Загрузи в компьютер специальные программы, и делай хоть для Каннского фестиваля. Даже если не мобильный, а камера стоимостью 1000 долларов – все равно не те деньги, что раньше были нужны. В современных фильмах часто используют вставки с мобильного. Допускается грубое изображение. Нет четких требований, как в советском кино. Солнце, светящее в объектив, раньше считалось техническим браком. Но в фильме «Изи Райдер» («Easy Rider», 1969 г.) впервые использовали блики намеренно, утвердили, как эстетический прием. Его успешно применил наш фантастический оператор Леван Пааташвили в фильме «Романс о влюбленных».
Почему советское время оказалось таким плодотворным? Была жесткая цензура, приходилось проявлять изворотливость, чтобы сказать свое слово. Аллегория, иносказание  – язык искусства. Фактически тебя побуждали, заставляли заниматься искусством. Больше, чем сам бы мог захотеть.
Вчера услышал анекдот, который очень понравился. Сталина спросили: «Что сделать, чтобы правительство работало лучше?». Он ответил: «Две вещи. Покрасить Кремль в бирюзовый цвет и послать все правительство на лесоповал». «Почему Кремль в бирюзовый цвет?» – интересуется журналист. «Я так и знал, что со вторым вы будете согласны!».

– Юра, вы так артистично рассказываете. Могли бы пойти в кинематограф и в качестве актера.
– Так я снялся недавно в фильме «Давай насос – 2». Отработал один съемочный день. Изображал шофера-армянина, плохо говорящего по-грузински. Заставили меня ломать язык. За день до съемок напился и взялся за роль на похмельную голову. Понял, что актер не имеет права так расслабляться. Пришлось водить дорогущую белую Тойоту, думать о том, чтобы никого не сбить, и еще произносить текст. Я-то со своей праворульной машиной уже разучился нормально сидеть за рулем. Словом, сложная работа. Но я справился и получил свои 300 лари. Хотелось бы 10 съемочных дней, долги бы раздал.

– Откуда происходит фамилия Мечитов?
– На самом деле, это русифицированная фамилия Мечитишвили. «Чити» – «ситец» по-грузински. Приставка «ме» в грузинском языке обозначает принадлежность к профессии: менабде, мекисе, метевзе, меткеве… Стало быть, человек, который имел дело с ситцем. Фамилия родом из села Зерти Горийского района. Очень хочется там побывать. В Зерти встречаются варианты фамилии – Мечитишвили, Мечиташвили… Отец вообще считал себя грузином. А вот мать моя Эмилия, дай ей Бог здоровья, урожденная Маноян.

– Каким запечатлелось в памяти тбилисское детство?
– Я очень любил большую бабушку (диди бабо), Еленочку Васильевну. Урожденная Акопова, она была замужем за Кузановым (кстати, такая фамилия – Кузанов – у одного итальянского философа). Бабушка жила в большом дворе на Песках. Там работали потомственные кузнецы: ковали ножки для «буржуек». И я с интересом наблюдал этот процесс. Два кузнеца: один с большим молотком, другой – с маленьким. Не забыть вкус сосисок из закусочной, за которыми посылала бабушка. К ним прилагались добротная порция горчицы и черный хлеб.
Собственно оттуда и начинается первый интерес к фотографии. Сосед Гриша Овесян, работавший на киностудии «Грузия-фильм», часто снимал меня. Сохранилось несколько сделанных им школьных фотографий. Также поспособствовал увлечению фотоделом один наш родственник – Нодар Окрокверцхишвили. Научил всем этим проявителям и прочему. Говорю про возраст восемь – десять лет. Первой, самой старой моей фотографии – 60 лет (надо ее отыскать). Мой двухлетний брат копается в песке совочком.
Но с того момента, как я занялся фотографией, и до той поры, когда начал осмыслять ее как искусство, прошло 20 лет.

– Есть ваш замечательный альбом «101 портрет», выпущенный в 2011 году TBC банком. Что вы отобрали для новой книги «Тбилиси, восьмидесятые. Взгляд из прошлого»?
– Во всех книгах о Тбилиси почти нет людей. В моей большинство – это жанровые портреты тбилисцев. Есть и улицы, и площади. И элементы того, коммунистического времени – памятные доски, Ленин. Возможно, сегодня кому-то это не понравится. Скажут, что Ленина мы не хотим. Как не хотите?
Вот эта маленькая женщина – мой репетитор по математике Надежда Павловна Тумян. Готовила меня к поступлению в институт. Она умерла в прошлом году, в возрасте 92 лет. Хотела в свое время, чтобы я стал ее зятем. Я отшучивался – зачем портить наши прекрасные отношения форматом зятя и тещи!
Или вот снимок, выложенный мной на фейсбук. Сейчас его обнаружил, представляете? Лучезарная девочка в национальном костюме исполняет грузинский танец на фоне церкви Николая Угодника. 40 лет снимку. В советское время там, в этой церкви, что на Хетагурова, находился склад пластинок. Причем республиканский. Я приходил туда, и в безмолвии, в окружении фресок,  покупал «слева» нужные мне диски. Между прочим, самое лучшее приобрел там – Луи Армстронга, «West Side Story», «Саймон энд Гарфункель». Стоили они пять или восемь рублей. И все происходило в церкви. До сих пор храню эти диски.
Мои семейные фотографии, снимки друзей, почтальон из «Ахалгазрда комунисти»… И, конечно же, известные личности. Наличие людей, которых вы знаете, важно. У вас имеется собственное представление о человеке, и к своему знанию вы добавляете тот мессидж, что несет снимок. Вот Темур Баблуани в молодости. Каков, да?
Если же выбираешь снимок человека неизвестного, то он должен быть убойным, сверхсильным. По моим наблюдениям, человек, многое испытавший, становится очень фотогеничным.
Этот фотоальбом, допечатная подготовка, финансируется мэрией нашего города, что очень хорошо. Вот бы еще найти денег на печать!

–- Учительнице математики не удалось заполучить вас в зятья. Но настал момент, и вы сами связали себя узами Гименея, причем пребываете в браке 50 лет. У кого же получилось?
– Мне нравились разные девочки в классе. Но в какой-то миг я посмотрел на Тамилу другими глазами. Кажется, стоял август, она приехала с моря загоревшая. Мы жили практически на одной улице. Вообще я плохо себя вел, например, обмакивал кончики ее косичек в чернильницу… Рано поженились – в 19. Сейчас из-за карантина так много семей разводится. А мы даже не ругаемся. Дочка из Англии звонит, спрашивает: «Вы там как, не ругаетесь?». Говорю: «Нет, тем более, когда ты нам деньги присылаешь» (смеется – М.А.).
Для мужчины брак – сложная история. Он по природе ветреный человек. Если же он во всем правильный, все делает, как надо – значит, он ничем не интересная личность. Даже изменить не может (смеется – М.А.).
Читал как-то «Караван историй». Как нашкодивший Джек Николсон прятался от жены, потому что та хотела его убить. И думал, как этот великий актер, снявшийся в стольких фильмах, миллионер или миллиардер боится жены. Но это на самом деле грозная сила!

– Вы шутя умеете говорить о серьезных вещах.
– На занятиях с учениками обязательно рассказываю анекдоты. Я – большой поклонник Ошо, а тот все лекции сопровождал анекдотами. Как у Тютчева? «Мысль изреченная есть ложь». То есть все, что мы скажем, уже неправда. Потому что мы не можем охватить сложность этой жизни одним, двумя словами, даже большим томом. Помните, прутковское «нельзя объять необъятное»? Собираются эксперты, часами что-то обсуждают. Анекдот же двумя-тремя словами проникает в суть явления. У Пушкина мне нравится «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Философски совершенно правильно.

– Юра, чему в первую очередь учите своих учеников?
– Умению видеть. Раньше существовали фотокружки (во Дворце пионеров, на Центральной станции юных техников, что располагалась рядом с нынешним Кидобани, левее памятника Церетели). Но там учили снимать, проявлять, получать изображение. Каким оно выйдет – до таких подробностей не доходили. Само изображение получить было проблемой. Много манипуляций проделать, и эта химия, химия, химия… Сейчас получить изображение ничего не стоит. Каждый может – одним нажатием кнопки мобильного. И кошка может нажать кнопку. Но разве то, что японцы вложили в камеру, достаточно для хорошей фотографии?
Есть предметная фотография, оставим творческую, черт с ней. Во всей Грузии, может, человек пять снимут как надо бутылку вина. Те, с кем я работал, платили за чисто технический снимок винной бутылки, даже не художественный – 200-300 долларов. Но не нам, а когда заказывали в Москве.
Когда снимаешь портрет, тут 90 % взаимоотношения. Загляните на мою фейсбук-страницу: недавно выложил портрет театрального критика Лаши Чхартишвили с дочерью. Сразу оброс множеством лайков.
Преподаю больше 30 лет. Начал в 1989 году. Фотография – это твое послание, мессидж. Ты высказываешь снимком свое отношение к жизни. Больше того, ты указываешь тому, кто смотрит: гляди в этот прямоугольник. Мы же видим окружающее без рамок. Рамка – изобретение человека, ее нет в природе. Как нет и прямоугольника. В природе более сложные формы – тетраэдры, октаэдры. Минералы имеют такие геометрические формы. Говорю, как горный инженер по специальности.

– Есть способные ученики?
– Обычно мы с Майей Деисадзе берем небольшую группу – из 4-5 человек. Чтобы каждому уделить внимание. Но ведем занятия не только здесь, в студии (на Абашидзе обитаем третий год). В театральном институте преподавали четыре года. Группе из 22 человек. Не все из них метили в фотографы. В итоге выпустили девять человек. И три из них действительно профессионально занялись фотографией – Зура Картвелишвили, Ираклий Долидзе, Леван Кинцурашвили. Работают в журналах, агентствах, снимают свадьбы. Последнее, кстати, требует особого мастерства. У нас есть отдельный курс – «свадьба».

– Продолжаете снимать каждый день?
– Конечно. Хотя я могу вообще больше ничего не снимать. Много сделано, и все это требует обработки. Мои лекции начинаются со слов: «фотограф не тот, кто снимает, а тот, кто отбирает». Цифровая техника позволяет делать ежедневно огромное количество снимков. Но нет времени на осмысление снятого. Первая проблема цифровой фотографии: не успеваешь обработать, стало быть, не ценишь. Раньше все давалось с трудом и больше ценилось. И рискуешь упустить действительно уникальный     снимок. Может, в нем что-то заложено, и нужно просто убрать цвет. Превратить его в черно-белый. И эта вещь «выстрелит». Важно еще одно обстоятельство. У грузин есть на этот счет прекрасная поговорка: «хорошему рассказчику нужен хороший слушатель». Ведь если слушателя нет, послание не состоится. Или он не прочтет его язык. У фотографии свой язык.

– Вам ли на это жаловаться? Ваши фотографии давно завоевали сердца.
– Есть первый слой, второй слой, одни это видят, но дальше не идут. Другие же добираются до глубинных слоев. Само собой, чтобы дойти до глубин, нужно иметь и жизненный, и фотографический опыт.
Вспомнил анекдот про слух. На симфоническом концерте сидит завсегдатай, большой ценитель. Внимает взволнованно, с прикрытыми глазами. Вдруг встрепенулся и обращается к соседу справа: «Это вы сказали – «...твою мать»?». «Нет». К соседу слева – «может вы?». «Нет». Закрыв глаза и успокоившись, произносит: «Значит, музыкой навеяло».

– 14 лет назад, когда готовилась книга «Сергей Параджанов. Хроника диалога» вы мне рассказали удивительную историю. Как Параджанов устроил вам проверку, предложив выпить чай. Принес два стакана – обычный граненый и китайскую фарфоровую чашку. Вы из скромности выбрали граненый, сказав, что все равно, из какой чашки пить чай. Параджанов не на шутку разгневался – слишком сильно в нем было чувство красоты.
Признаюсь, эта история настолько запала мне в душу, что делать выбор в пользу прекрасного стало необходимой привычкой, принципом жизни… Вы провели с Параджановым 12 лет, общались буквально каждый день, работали на фильмах, ездили в поездки. И говорите, что многое от него переняли.
– Подождите, я подарю вам открытки из той книги. Да, замечаю повадки Параджанова в себе. Но полностью играть роль Сержика не получается. Вот интересная история. Сидит Сергей Параджанов вместе с Андреем Тарковским в квартире Юры Барабадзе и Нелли Долидзе. И говорит Тарковскому: «Андрей, ты талантливый режиссер, но не гениальный». У Тарковского поднимаются брови, в глазах вопрос. Работает вся мимика. Сергей продолжает: «Потому что ты не голубой (гений употребил более крепкое слово – М.А.) и никогда не сидел в тюрьме».
Мне тоже поэтому далеко до гениальности.
Про чувство эстетики, кстати. У меня любимая группа «Джетро талл» (Jethro Tull). Недавно записал несколько песен для соседки. У нее проигрыватель, который она ласково называет «Бекека». Производное от аббревиатуры. Прихожу, а Бекека испортилась, выдает мелодию с большей скоростью. «Вот, Юра, слушаю, наслаждаюсь», – докладывает соседка. Меня коробит, выдержать, вынести этот искаженный звук не в силах. «Выключи, сейчас же!» – кричу ей. Как так можно издеваться над музыкой?!

– Вас также сопровождают скандалы...
– Самый главный, скандал скандалов, когда я был замминистра культуры. Полтора года назад произошел еще один, достаточно серьезный.После него меня больше не зовут на дебаты. И сейчас моя роль в обществе сведена к минимуму – к преподавательству. Конечно, мне этого не хватает. Потому что мне всегда есть что сказать по поводу происходящих на моей родине явлений, событий. Часто незнакомые люди задают мне на улице вопрос: «Юра, почему вас не видно?» И раньше подходили, благодарили за мою позицию.

– Как отводите душу, помимо любимой работы? Что вас умиротворяет?
– У меня есть садик. В корпусе живу, на первом этаже. Правда, сторона северная. Мы с женой посадили мушмулу, виноград, вишню, инжир, смородину. Так повелось, что у нас дома никто не выбрасывает ничего из органики. Овощные очистки, скорлупу яиц – все закапываем в землю. Надо любить и беречь природу.
Хожу с пинцетом и собираю сигаретные окурки, которые кидают сверху мои нерадивые соседи. Правда, сейчас меньше стали бросать. Им тоже неудобно. Видят, что человек старается, работает в саду каждый день.

– Какое определение дали бы жизни сейчас?
– Маркс сказал: «жизнь – борьба». Когда человек рождается, он уже проходит путь препятствий. Я нелегко живу. Но в этом и есть прелесть жизни.


Медея АМИРХАНОВА