Из первых уст

АРТИСТ, КОТОРЫЙ УДИВИЛ ВСЕХ

Недавно в Тбилиси побывал Евгений Цыганов – тончайший, умный актер с невероятным мужским обаянием. Час общения добавил новые краски к портрету артиста, знакомого зрителям как по своим театральным работам в «Мастерской Петра Фоменко», Театре «Около Станиславского», МХАТе, так и по фильмам «Питер FM», «Дети Арбата», «Оттепель», «Мертвое озеро», «Человек, который удивил всех», «Одесса», «Мертвые души» и многим другим. В Грузию его привели съемки в кино.

– Я не в первый раз в Грузии. Был здесь на фестивалях, открытии театра Резо Габриадзе, приезжал частенько в Гудаури – я катаюсь на сноуборде. В этот раз я здесь на достаточно долгий период – практически месяц, и у меня чувство, что такой Грузии я не видел и не знаю. Потому что, помимо пандемии, поймал себя на ощущении холода вокруг, какой-то дистанции. Когда мне как будто неловко, что я из России. Я нахожусь в каком-то новом пространстве, мне не очень знакомом. Я попадаю в неожиданно иную атмосферу. Я, конечно, говорю не о прекрасной грузинской съемочной группе, с которой мы очень подружились. Речь идет об отношении со стороны малознакомых людей. Возможно, конечно, что это мне показалось. Много времени я провел в Эстонии и в какой-то момент просто перестал там разговаривать, замолчал. Потому что со мной не общались ни на русском, ни на английском, понимая что я русский. Наверное, в этом виноваты наши политики. Но, может быть, мы с вами сделаем то, что в наших силах, чтобы изменить эту ситуацию. Ваш «Русский клуб», наше кино, театр... Я в последнее время стал понимать, что политика, с одной стороны, и театр, литература, живопись, музыка – с другой, занимаются совершенно противоположными вещами. Политики расчерчивают границы. А живопись, кино, театр, литература все время пытаются сделать так, чтобы ты забыл, кто ты есть как часть социума и вспомнил о том, что ты – Человек. Что можешь сопереживать, сочувствовать. Поэтому в этой ситуации не так важно, грузин ты, русский, армянин или аргентинец. Либо ты влюблен, либо нет... Желания и страхи у всех приблизительно одинаковы.

– О человеке как таковом размышлял в своих спектаклях Петр Фоменко. Я посмотрела его постановку «Одна самая счастливая деревня» через двадцать лет после того, как она вышла. Говорят, спектакли неизбежно меняются спустя время...
– Ну, в этом гениальность Фоменко. Я сейчас играю в спектакле Петра Наумовича «Безумная из Шайо» Жана Жироду. Когда он вышел, я был просто его зрителем. Не смог в нем участвовать, потому что репетировал тогда Раскольникова во МХАТе. И я не понял тогда этот спектакль и воспринял его лишь спустя десять лет. Что это за персонажи, о чем они говорят? Зачем Фоменко взялся за эту постановку и что хотел ею сказать? Для того, чтобы его понять и открыть, должно было пройти время. Фоменко его немного опережал в силу того, что мы все-таки живем тем, что видим, что для нас буквально. А Петр Наумович всегда говорил об органах чувств, и у него было понятие предчувствия ...было предощущение темы националистической в том числе, которая вдруг стала очень актуальна в России спустя десять лет после того, как он поставил спектакль. Что касается «Деревни», которой двадцать лет, то до меня в ней блестяще играл Сережа Тарамаев... А недавно я увидел запись этого спектакля со мной пятнадцатилетней давности, и мне стало неловко. Мне показалось, что играю я там плохо. Думаю, что сейчас спектакль тоньше и точнее, нежели он был пятнадцать лет назад. Фоменко закладывал зерна, которым давал возможность произрастать еще и как педагог. Мы выпустили «Бесприданницу», и спектакль три года вообще не складывался. Но он по этому поводу не переживал. Он знал, что пройдет три-пять лет, и вдруг начнется жизнь этого спектакля. Представляете, три года играть спектакль, в котором нет ощущения жизни? А она только заложена, только обещана... У меня был и другой опыт с моим однокурсником, когда выпущенный им спектакль сразу имел бешеный успех. Потому что там были все ингредиенты – как в пироге, нас сразу стали зазывать на большие гастроли во Францию, все работало, его ждали! Но спектакль умер через полгода. Потому что был пустой внутри. Так в театре бывает. Успех, принятие зрителем, интерес, а внутри – пустота... А есть истории, которые, может быть, не очень понятны зрителю. Петр Наумович спокойно к этому относился. Нет, иногда он нервничал, но и нас учил, и сам так считал, что успех – не то, ради чего... Потому что есть еще наша внутренняя жизнь, наш сговор... Не знаю, Фоменко открыл это сам или его где-то научили? Или поколение было такое? Сейчас я работаю с Юрием Николаевичем Погребничко, который тоже существует сговором. Мы играем спектакль на 80 человек, и вдруг в антракте 6 человек уходят.

– Это, наверное, невыносимо актеру на сцене?
– Выносимо. Когда есть внутреннее ощущение точности взаимодействия. Мы не знаем, почему ушли эти люди. Либо мы чувствуем, что у нас внутри что-то складывается – и тогда это действительно все равно, либо мы понимаем: что-то не получается, и становится тревожно. Важно именно это, а не то, как кто-то воспринял спектакль. Но вернемся к Петру Наумовичу. Я даю время от времени интервью и вдруг осознаю, что все они сводятся к цитатам из Фоменко. Но на самом деле он действительно здорово формулировал и мог в двух словах выразить какие-то глубокие вещи, не стеснялся повторять и повторять свои мысли. В какой-то момент думаешь: «Да я уже это слышал!» А потом: «Не стыдно еще раз услышать!» И не стыдно повторить мысль, которая выращена Петром Наумовичем.

– А какая самая-самая запомнившаяся формулировка?
– Ну, он часто говорил: «Не ставьте точек, ради Бога!» Или его «Хотя...»: «Этого не может быть, хотя...»... «Есть политик, который все время повторяет слово «однозначно», а я вот не знаю, что в жизни однозначно!» Это все в одну историю: однозначно, хотя, не ставьте точек... В этом принцип жизни: в ней нет ни однозначности, ни точки. Есть какая-то вибрация, которую можно поймать, почувствовать, увлечься, пойти за ней... «Самая надежная материя, за которую можно держаться в театре, – это воздух». Это про дуализм, единство и борьбу противоположностей, нашу внутреннюю смуту и гармонию. У меня как-то знакомая спросила про политические взгляды: «Женя, ты за кого? Все равно надо определяться, туда или туда...». Наверное, надо... Хотя... надо ли, не надо ли? Когда в 1991 году его студенты пришли с бешеными глазами: «Там путч – надо идти к Белому дому!», Фоменко сказал: «Вообще-то у нас репетиция!» Такой вот у нас с вами разговор про мастера получается.

– Это потому, что мне интересно все, что связано с Петром Наумовичем.
– Он говорил однажды: «Помните эту песню у Аллы Пугачевой: «Лет десяток с плеч долой, в омут танца с головой! Молодой человек, потанцуйте же со мной!»? Какая пошлость... и какая трагедия!» В этом весь Петр Наумович Фоменко. Все – на одних весах: и вульгарное, и высокое. Как-то все сплетается. Это бывает только у больших художников. Как в фильмах Феллини или Соррентино, когда они сочетают разговоры о божественном, высоком с пошлым, сентиментальное – с грубым... Все это рядом. Так и в жизни происходит, так она замешана. В одно ухо играет Гендель, в другое – Лепс поет. Как это возможно? А так. Ну выключишь одно ухо, скажешь – «Не хочу слушать Лепса!» или «Гендель грузит». Но жизнь-то и в том, и в другом.

– Особенно современная жизнь.
– Да не думаю, что это про современность. Дуализма предостаточно и у Льва Николаевича Толстого...

– И у Достоевского.
– Полным-полно! Или у Александра Сергеевича Пушкина. Это любимый автор Петра Наумовича. Помню, как мы начинали делать «Бориса Годунова». Самозванец там пытается подарить перстень – а он не снимается с пальца. То есть хотел бы перстень снять и отдать – но нет, не получается! И где тут грань искреннего порыва и лукавства? Это была смешная сцена.

– Спектакли Фоменко состоят из подобных тонких деталей и подробностей.
– В Москве гастролировал какой-то провинциальный театр – не вспомню, какой он играл спектакль на нашей малой сцене. Очень камерный. На следующий день приходит Петр Наумович и спрашивает нас: «Ребята, никто не ходил?» – «Нет». – «Жаль... Там такая сцена была! Актриса одевалась... как она одевалась!» Поди пойми: одевалась, а не раздевалась. Фоменко был в полном потрясении, а мы, дураки, все пропустили. Помню, шли по улице во время каких-то гастролей, а Фоменко спрашивает: «Вот вы приехали в незнакомый город, хоть успели погулять? Заблудиться хоть успели?» Заблудиться! Это такое любопытство к жизни! Мы же все боимся заблудиться. Идем по маршрутам, знаниям, каким-то проверенным тропам, большим проспектам, там, где светло. У нас даже в мыслях нет взять и заблудиться. А для него это был предел мечтаний – заблудиться. Это значит – обнажить все рецепторы, ощутить запахи, обострить зрение, слух, интуицию. Потому что если заблудился, то тебе надо выбираться.

– Сейчас вы работаете с Юрием Погребничко. Он ведь совершенно другой, иная стилистика...
– Петр Фоменко и Юрий Погребничко никогда не пересекались. Но Фоменко говорил о Погребничко, как о человеке с внутренним стрежнем, и уважал его как режиссера. И Погребничко тоже отзывается о Фоменко с большой теплотой и уважением. Они были ровесники, оба работали когда-то в театре на Таганке. И я работал там же, еще будучи ребенком. Это мой странный личный замес. Я там жил, я там родился... Я про разницу в стилистике не очень понимаю. На самом деле Петр Наумович в какой-то момент, насколько я знаю, сопротивлялся Станиславскому и его монополии в русской театральной традиции. Его влекла экспрессия, театр Акимова, например. Но в итоге пришел к тому, что Станиславский точно все формулировал. А что такое Станиславский? Это про правду. Про то, насколько «верю-не верю». Вы можете придумать любую форму, можете сделать Тузенбаха женщиной, а Ольгу мужчиной – это не важно. Сопереживаете или не сопереживаете герою – вот что главное! И, в общем, по сути, что Фоменко, что Погребничко, что Женовач – каждый все равно существовал и существует в поиске этой правды. В поиске подключения к сопереживанию.
Ионеско говорил, что театр абсурда самый реалистичный, потому что жизнь сама по себе абсурдна. Иными словами, жизнь абсурдна, а значит, театр абсурда – это про правду жизни. Это все равно поиск правды, чувств, парадоксальности. Парадокс и является правдой. Вот в чем дело. Погребничко все время пытается обнаружить точку взаимоотношений со зрителем. Это и есть острое желание найти правду. Важно осознать, что я не вообще произношу слова. Я должен понимать сказанное, что мое слово рождает в человеке, сидящем в зале. Петр Наумович занимался ровно тем же самым. Он пытался сделать так, чтобы слова не были словами. Но только через восприятие партнера. Однажды я услышал от Погребничко о таком понятии, как «аффективная память». А до этого я ставил в «Мастерской Фоменко» спектакль «Олимпия» по пьесе Ольги Мухиной и говорил актерам: «Вы не помните вкус ножки стула? Вы не помните, когда в последний раз грызли ножку стула, но ведь все помните ее вкус? Я хочу про это сделать спектакль, но не знаю, как это называется!». И через пять лет после выпуска спектакля я узнал об этом от Погребничко – об аффективной памяти. Когда в спектакле «Одна самая счастливая деревня» перед расставанием наших героев Петр Наумович укладывал нас с актрисой Полиной Агуреевой на помост, где мы друг друга обнимаем, он вспоминал одну и ту же историю: как во время войны ребята прямо с танцплощадки отправлялись на фронт, а перед этим танцевали с подругами, невестами, женами, после чего уходили с ними в кусты тут же рядом и предавались любви. И никому вокруг до этого не было дела. Не было ни осуждения, ни любопытства, потому что все понимали происходящее: эти мальчики сейчас уйдут и никогда не вернутся, это сакральный и святой момент – объятья в кустах под «Рио-Риту». Фоменко говорил нам с Полиной: «Вот что с вами в спектакле происходит, вот ваши кусты – на авансцене. У вас есть сейчас возможность друг друга обнять в последний раз, чтобы расстаться навсегда!» Это и есть аффективная память. В Фоменко это когда-то вошло, как информация… как вкус ножки стула. То же самое.

– В этом плане как вам нравится театр Дмитрия Анатольевича Крымова?
– Я в восторге от того, что он делает. Начиная со спектакля «Демон. Вид сверху», который увидел давным-давно. А пару лет назад случайно забрел на его «Сережу» во МХАТ-е. Потом пришел в родной театр и сказал коллегам: «Бросайте все, все свои дела, идите во МХАТ и смотрите «Сережу»!». А через две недели мне сказали, что в нашем театре будет ставить Дмитрий Крымов. Я не знал тогда, что буду репетировать, но был очень рад за наш театр. Еще через две недели мне позвонил сам Дмитрий Анатольевич и сказал, что было бы здорово встретиться и поговорить. Мы встретились и поговорили, это было больше года назад. И с этого момента мы репетируем. Я был в большой тревоге, потому что когда есть такое безусловное очарование от личности, от его бэкграунда, очень страшно разочароваться. Мы год с перерывами провели вместе, и мое очарование этим моментом и самим Крымовым только увеличилось. При всей сложности конструкции и тревожности Дмитрия Анатольевича как человека мне очень радостно, что я живу в одно время с художником и личностью такого масштаба. Такое надо ценить. У меня было счастье работать с Валерием Тодоровским, с Аней Меликян, с Григорием Константинопольским и со многими другими совершенно разными, но очень талантливыми людьми. И я понимаю, что пока все эти люди творят, мы живем в замечательное время. Не потому, что я у них работаю, а потому, что они могут себе позволить творить. А что такое – творить? Это значит – быть проводником энергии. И эти ребята действительно крутые проводники!

– Вы не назвали среди режиссеров, с кем довелось работать, Алексея Чупова и Наталью Меркулову, снявших вас в картине «Человек, который удивил всех». Эта необычная история человека, заболевшего раком, но сумевшего его победить, как и ваша работа в картине, – меня поразила. Вы настолько другой! Впрочем, вы везде – разный…
– В фильме «Человек, который удивил всех» затрагивается именно эта тема: человек живет своей жизнью, но существует так называемое общественное мнение. Это фильм не про онкологию и не про гомосексуализм. Это история про то, насколько мы имеем право на свою болезнь. Мы все больны и у каждого свой диагноз. Но вот насколько ты имеешь право болеть своей болезнью, или в тебя неизбежно будут тыкать пальцем люди? Я тему саму очень чувствую. Она в меня попала…

– Вы в картине очень худой… Специально сбросили вес?
– Да, я похудел на пятнадцать килограммов. Такая была договоренность, ведь это история про тяжелую болезнь. И похудание отразилось на моем самоощущении, я себя по-другому чувствовал. Меня и до этого не один раз просили похудеть для роли, но я на это никогда не велся, честно говоря. Но вот в случае с картиной Чупова и Меркуловой это был принципиальный момент, и я в это включился. Мне был интересен сам процесс. И какое-то время я в этом существовал. Но тут вопрос, насколько игра стоит свеч. Интересно, что сложилась киноистория, и она попала, произошла. А могла бы и не произойти, пройти мимо, и все было бы зря. Это всегда риск, но мы ребята рисковые…

– Расскажите о фильме, в котором сейчас снимаетесь.
– Не могу рассказать – существует договоренность с продюсером. Мы с ней познакомились на картине «Человек, который удивил всех». Про съемки «Человека» мы тоже тогда ни с кем не делились. Ну и, в общем, почему бы нет. Режиссер картины тоже женщина. Мы не в первый раз работаем вместе, и я очень ее уважаю как автора. Так что, надеюсь, фильм будет не пустой.

– Очень понравилась ваша работа в мистическом сериале Романа Прыгунова «Мертвое озеро». Были ли у вас в жизни мистические моменты?
– У меня в жизни чего только не было… А «Мертвое озеро» – это абсолютно хулиганская история, которую снял Рома Прыгунов. Я называю его lucky boy – счастливчик! Это режиссер, который, даже если в сцене не прописано ничего выдающегося, может сказать актеру: «Просто сядь в машину! Боже, как красиво блики упали, все, сцена готова!» Ничего нет, а у него блики упали, музыку подложил, и все – есть драматургия. Это определенный талант к жизни, созиданию. Ведь есть люди замороченные, перфекционисты и прочее, а вот Рома – нечто совершенно обратное. Он просто очень легкий человек, который ловит момент.
Что касается мистики «Мертвого озера», то я тоже живу и, как мне кажется, вижу определенные знаки. Нумерология, то, се. Это жутко любопытно, но нельзя мистическим совпадениям придавать слишком много значения и так сильно убиваться по этому поводу. В какой-то момент это превращается в страхи, в какое-то знание, которое начинает тебя сковывать. Как говорится, все то же самое, только полегче… Нам часто приходится удивляться. Как это так? Я только про него подумал, хотя до этого не вспоминал об этом человеке лет 20, а у него, оказывается, сегодня день рождения. И подобное происходит изо дня в день. Вот мы снимали «Человек, который удивил всех», там была запланирована сцена – я должен был ходить по деревне, а бабки должны были смотреть на меня с презрением. Но выпал снег, и сцену отменили, а вместо нее предложили: «Сегодня в местном клубе День колхозника, давайте пойдем туда снимать!» Договорились, пошли в Дом колхозника, и в итоге получилась кульминационная, важнейшая сцена, которая была снята в этом месте. Этой сцены, естественно, не было в сценарии, просто так совпало. В Доме колхозника были совершенно реальные люди, их никто не готовил к съемкам. И вдруг именно сцена в Доме колхозника вошла во все трейлеры и альбомы, под песню, звучащую в этом эпизоде, мы шли по красной дорожке на фестивале в Венеции. Мистика? Мистика… Наташа Меркулова говорила перед съемками, что ей нужен месяц на репетиции. Я спрашивал: «А про что кино?» – «Я хочу снять фильм про то, как важно в какой-то момент отпустить ситуацию». «Так отпусти уже! Дай нам войти в эту историю. Не пытайся ее всю просчитать, отпусти!» – говорил я. Но отпустить мы ее смогли только к финалу съемок, и тогда просто возник этот клуб.

– Недавно вы снова удивили своих поклонников, сыграв Чичикова в минисериале «Мертвые души».
– Гоголь – это давняя любовь. Когда-то я прочитал «Невский проспект» и был совершенно потрясен. Потом – «Тараса Бульбу» и понял, что снять такой фильм – это мечта всей моей жизни. Потом я читал Эйзенштейна, который разбирает монтажное мышление Гоголя. В общем, Гоголь жив!

– В «Мертвых душах» вы предстали в образе Чичикова – малосимпатичный, но загадочный персонаж…
– Режиссер Гриша Константинопольский долго сомневался. Сначала позвал меня на эту роль, потом передумал: «Чичиковым будет другой, а ты сыграешь Манилова…». Но спустя время опять переиграл: «Нет, ты все-таки будешь Чичиков!» Что ж, Чичиков и Чичиков. Чичиков – человек без лица! Ничего такого в нем нет.

– Глубоко он вам не интересен.
– Глубоко – нет. Но он глубоко и Грише Константинопольскому неинтересен. Он говорил мне: «Не дай Бог тебе придумать ему какое-то оправдание!» Этому персонажу и нет оправдания, он очень внешний. Его «оправдание» очень простое: береги, люби копеечку. Он не герой. Поэтому все забавно, потешно, но не про глубину персонажа.

– Кто вам ближе: Гоголь или Достоевский?
– Мне всегда казалось, что у меня с Достоевским максимальная близость. В том смысле, что когда в детстве я впервые начал читать «Преступление и наказание», то заболел на три дня. А когда дочитал роман, то выздоровел. Я болел вместе с Раскольниковым. С температурой! Я не выходил из дома, пока не дочитал. На меня это произвело очень сильное впечатление. Поэтому, мне кажется, что про Федора Михайловича я знаю нечто такое, чего не знают другие. Я могу ошибаться, но у меня есть подозрение, что я кое-что про природу его письма понимаю. Мне представляется, он доводил до слез свою жену, стенографистку Анна Григорьевну. Я думаю, писатель разыгрывал все свои романы. В лицах. И делал это очень талантливо, по-актерски. Я так себе это воображаю. Иначе не могу себе представить, как это все рождалось. Я вижу абсолютно бытовую сцену. Достоевский жене все это наговаривает, и пока не доведет ее до слез, не успокаивается. Поэтому написаны его романы так сочно и драматично.

– Кто, на ваш взгляд, герой нашего времени?
– Для меня человек, обладающий внутренней свободой, и есть герой нашего времени. Это – Дмитрий Крымов, Юрий Погребничко, Петр Фоменко. Я сейчас не берусь дать точное определение понятию «свобода». Это скорее мое ощущение от этих людей.

– Тогда и вы тоже – герой нашего времени!
– Я не готов настолько рефлексировать, чтобы считать себя героем. Я просто живу и живу, включаюсь в какие-то аферы, выключаюсь из этих афер. Творческих, жизненных. Но я что-то чувствую, где-то что-то позволяю себе чувствовать. У меня такая сфера ответственности, что во мне внутренний полицейский работает жестко. Я себе не позволяю бить наотмашь. А может и не надо наотмашь? Мы же ничего не знаем… Живу своей жизнью, но себя к героям не причисляю, не готов! И мне это незачем.

– Герой – не обязательно ГЕРОЙ! Это же просто продукт своего времени.
– Продукт времени – это совсем не понятное для меня определение. Я все-таки настаиваю на формулировке «внутренняя свобода». Либо она есть, либо ее нет. Ну и честность. Очень надеюсь, что честен с вами и с собой. Насколько это возможно. А герой или не герой – это достаточно субъективный взгляд со стороны.

Инна БЕЗИРГАНОВА

ВСПОМИНАЯ ПРОШЛЫЙ ВЕК

В начале 70-х годов работа в Центральном комитете партии шла обычно без каких-либо особенностей. В Грузию так же, как и в другие республики, из союзного ЦК поступали директивы, и мы работали для их выполнения. В последующем этот период оценили как «застойный». Возможно, это так и казалось, но в 1970-72 годах определенное «движение» несомненно наблюдалось. Сам Леонид Брежнев пока еще был здоров, довольно трезво мыслил. В этом я впервые убедился во время его визита в Грузию, в мае 1971 года (об этом расскажу ниже). Результат трудов страны измерялся урожайностью винограда и чая, поскольку на эти продукты был большой спрос, и республиканские организации в основном были заняты этим. Работали Руставский металлургический комбинат, электровозостроительный, вагоноремонтный, станкостроительные заводы, Кутаисский автомобильный завод, Зестафонский завод ферросплавов, добывали и обрабатывали марганец в Чиатура шло строительство. Я не буду останавливаться на партийной деятельности в общем. Коснусь только некоторых вопросов, которые считаю интересными для читателя.
Я только приступил к работе, когда ко мне пришли известные поэты Давид Квицаридзе и Зураб Кухианидзе. Давид был главой Кутаисской организации писателей, а Зураб – директором филиала издательства «Сакартвело». Они пожаловались, что вблизи Гелати находится каменоломня, в которой постоянно производят взрывы, а это вызывает образование трещин на здании Гелатского храма. А еще добавили, что от самолетов истребителей (МИГ) тоже много проблем. При преодолении сверхзвукового барьера (приблизительно 2200 км/ч) они издают звук сильнейшего взрыва, волны которого достигают зданий и тоже наносят повреждения храму. Для усиления впечатления отметили, что известная Гелатская мозаика вот-вот рассыплется. Я доложил руководству об этом факте и незамедлительно пригласил к себе командующего Военно-Воздушными силами Закавказья генерала Василия Логинова. У этого очень симпатичного человека было много друзей грузин, у меня с ним тоже были хорошие отношения. Когда я объяснил ему обстановку, тот засомневался, мол, вряд ли из-за полетов наших самолетов могло что-то повредиться, мой рассказ ему показался несколько преувеличенным. Видимо, Василий Логинов срочно проверил состояние Гелатского храма, спустя неделю после нашей беседы пришел и по-военному доложил, что маршрут полетов изменен и больше никому не будет нанесен вред. Вместе с тем попросил в ближайший воскресный день посетить аэродром Вазиани (это был военный аэродром), чтобы посмотреть показательные полеты. Это было интересное зрелище. Главное, что генерал тоже сел за штурвал и показал пилотаж высокого класса. Василия Логинова вскоре перевели в Москву. Вместо него был назначен очень интересный человек – Владимир Дольников (прототип рассказа Михаила Шолохова «Судьба человека»). С ним также не было никаких проблем с точки зрения маршрутов тренировочных полетов истребителей. Вопрос о взрывах в карьере вблизи Гелати и Моцамета и их последствий правительство отдельно рассмотрело, и он был практически закрыт.
Обстановка, возникшая вокруг храма Гелати, привела нас к выводу, что следует более внимательно относиться к намного больше делать для ухода за памятниками материальной культуры. Местные партийные и советские организации, в основном, были заняты выполнением планов, а о культуре думали меньше. По нашей инициативе отдел организационно-партийной работы совместно с отделом культуры внес на рассмотрение бюро Центрального комитета вопрос об охране памятников материальной культуры и уходе за ними. Было принято постановление, предписывающее районным и местным организациям заботиться о церквях, монастырях, археологических памятниках, этнографических материалах и охранять их. Это был фактически беспрецедентный случай.
Мне очень трудно дать какую-либо оценку деятельности Центрального комитета вообще. Хочу лишь рассказать о некоторых событиях и фактах. Было запланировано проведение в мае 1971 года 50-летнего юбилея коммунистической партии Грузии и установления в Грузии советской власти. За несколько месяцев началась подготовка. Правительству, министерствам, отделам Центрального комитета были даны определенные задания. Торжественное заседание решили провести в недавно построенном здании Филармонии. Был создан организационный штаб, руководство которым было поручено мне. Секретарей Центрального комитета и заместителей председателя правительства прикрепили к делегациям. Приезжали первые лица всех республик. Вместе с Леонидом Брежневым ждали министра обороны Советского Союза Андрея Гречко.
Одним словом, подготовка к юбилею шла полным ходом. Из секретарей ЦК без функции остался Шота Чануквадзе (он слабо владел русским языком, поэтому не сочли нужным прикрепить его к какой-либо делегации). Ему было поручено курировать меня, как председателя организационного штаба. Это было очень хорошо для меня: ответственность отчасти перелагалась и на него, а он был опытным человеком с чутьем и умело решал вопросы. А решать нужно было многое. Шота Илларионович был наделен отличным чувством юмора. Во время одной из встреч с прикрепленными к делегациям (секретари ЦК, заместители председателя Совета министров) мы привезли их к зданию Филармонии и показали две двери рядом друг с другом, указывая, в какую из них должны были войти члены Политбюро и руководители делегаций, и в какую – их супруги (все были приглашены с супругами). Мы им сообщили, что у первой двери их будет встречать наш сотрудник Борис Адлейба, а у второй – Гиви Хеладзе. Все было просто и ясно, но все же эти руководители высокого ранга задавали уйму вопросов. Я терпеливо отвечал на порой бессмысленные вопросы. Шота Чануквадзе, который стоял рядом, не вытерпел и строгим, но не без юмора, тоном обратился к ним: товарищи, объясните мне, из дома на работу сами ходите или вас кто-то водит?
Большой зал Филармонии, где должно было проходить заседание, мы осмотрели вместе со вторым секретарем ЦК Альбертом Чуркиным (здание, особенно внутренние работы, еще не были завершены). Он был профессиональным строителем, высказал интересные соображения относительно дизайна и вызвался сам проконтролировать их выполнение. При рассмотрении макета зала оказалось, что на сцене в первом ряду президиума располагались 25 стульев. Леониду Брежневу выпадало сидеть на 13-ом стуле (посередине, как полагалось). Вторая часть торжества отводилась концерту. Гости, располагавшиеся в президиуме, должны были перейти в зал. Ряд, который был отведен для почетных гостей, тоже оказался тринадцатым. Учитывая, что Леонид Брежнев прилетал 13 мая, получалось слишком много «13». Василий Мжаванадзе сначала сказал, что ничего особенного, но немножко подумав, как будто в шутку (обычно он редко шутил) добавил: а давайте, пусть в филармонии не будет 13-го ряда. Я опешил, Альберт Чуркин тоже растерялся. А Мжаванадзе продолжил: вместо 13-и напишем 12а и проблема будет решена. И действительно, в Большом концертном зале филармонии после 12-го ряда последовал ряд 12а. Так было очень долго (если не ошибаюсь, по сей день).
В связи со зданием Филармонии нужно было решить еще один важный вопрос с установкой «Муза» Мераба Бердзенишвили. На заседании бюро ЦК председатель правительства воздержался, посчитав, что московское руководство не одобрит установку такой скульптуры. Действительно, строительство культурных сооружений и установка масштабных памятников часто вызывали недовольство высшего руководства (в свое время Никита Хрущев раскритиковал руководство Грузии за строительство Дворца спорта). Гиви Джавахишвили помнил старые выговоры и проявлял осторожность. Василий Мжаванадзе выделил группу, которая должна была принять соответствующее решение. То есть многое зависело от оценки и заключения этой группы. Альберт Чуркин, Отар Лолашвили (первый секретарь Тбилисского горкома партии), Иване Чхенкели (архитектор, автор проекта здания Филармонии), Шалва Кикнадзе (заместитель председателя Совета министров) и я направились в гараж Трамвайно-троллейбусного парка, где в одном из модулей находился упомянутая скульптура. На месте нас встретил автор «Музы» Мераб Бердзенишвили и проводил к «Музе». Скульптурное произведение было создано с таким расчетом, что его восприятие было возможно с определенного расстояния. У некоторых членов нашей группы возникли вопросы, кто-то начал рассматривать отдельные части памятника. Все это происходило по-дилетантски, на непрофессиональном уровне. Тогда я попросил Иване Чхенкели высказать свои соображения (я с ним беседовал раньше и знал его мнение). Он дал памятнику высокую оценку и особо подчеркнул, что зданию, построенному по его проекту, необходима скульптура, которая дополнит и украсит его. Его мнение и предложение сразу же были приняты. На следующий день Альберт Чуркин доложил об этом бюро ЦК, так что установке скульптуры как будто больше ничего не препятствовало, но некоторые члены бюро, особенно Гиви Джавахишвили, вновь призывали воздержаться, опасаясь, что «Муза» вызовет критику со стороны руководства. Вопрос решил Василий Мжаванадзе, который предложил к приезду гостей на месте, предназначенном для скульптуры, расположить какой-нибудь временный стенд, а через несколько недель установить «Музу». Так и сделали: поставили очень красивый стенд со знаменами. А вскоре после завершения юбилейных торжеств воздвигли «Музу», которая по сей день украшает нашу столицу.
Хочу рассказать об одной детали в связи с подготовкой к юбилею. Вместе с другими я участвовал в подготовке материалов для основного доклада. Я предложил Мжаванадзе в самом начале доклада вставить один такой абзац: «Длинным и тернистым был путь Грузии на протяжении веков и тысячелетий. Закавказье как магнит притягивало орды завоевателей. Многие шли с войной на эту землю, но горести и беды, выпавшие на долю грузинского народа, не сломили его, не погасили его творческую энергию. Эта энергия вновь и вновь возрождала Грузию из руин и пепла...» Эти несколько предложений безоговорочно вошли в доклад первого секретаря. Стоит подчеркнуть, какое большое значение имели эти фразы для того времени – 1960-1970 годы! Но эта «вставка» в докладе имела интересное продолжение. Когда доклад был окончательно готов, Василий Павлович отправил один экземпляр в Москву, в Центральный комитет, помощнику Брежнева Георгию Эммануиловичу Цуканову. Три дня спустя Георгий Цуканов позвонил и без всяких извинений сказал Мжаванадзе, что тот должен был уступить упомянутый абзац, поскольку он очень понравился Леониду Ильичу и, скорее всего, будет внесен в его выступление. Василий Мжаванадзе, разумеется, согласился. Леонид Ильич подчеркнуто прочитал эти слова и заслужил громкие аплодисменты. Возможно, тогда так было лучше – оценка прошлого Грузии со стороны руководителя советской страны имела особое значение.
Однажды (весной 1971 года) мне позвонил Мжаванадазе и пригласил к себе. Он выглядел озабоченным. Сказал, что ему позвонили из политбюро и сообщили, что Серго Закариадзе сорвал съемки фильма, посвященного Великой отечественной войне. Он попросил поговорить с Серго и выяснить, что случилось. К тому времени Серго Закариадзе был представлен кандидатом в депутаты Верховного совета Советского Союза и Василий Павлович беспокоился, что эта история может ему помешать. До встречи с Закариадзе я выяснил, что речь шла о съемках четырехсерийного фильма Юрия Озерова «Освобождение», в котором Серго Закариадзе был приглашен на роль Сталина. Оказалось, что именно съемки этого фильма он демонстративно покинул. Я был близко с ним знаком. Помню, в 1967 году в Москве состоялись Дни грузинской культуры. Россию посетила довольно большая делегация, в том числе наши художественные коллективы. Проводились встречи в вузах, фабриках и заводах, театрах, в Союзе писателей – центральной персоной делегации был Серго Закариадзе. Где бы ни появился «отец солдата», его везде встречали овациями. Интеллектуальная элита Москвы крутилась вокруг нас. В последний день во Дворце съездов Кремля был запланирован заключительный концерт. Подготовка началась заранее. Главным режиссером-постановщиком концерта был народный артист Советского Союза Иосиф Туманов. Ему также помогали грузинские режиссеры (особенно Арчил Чхартишвили). Финал концерта был задуман очень интересно: из глубины сцены выходил Серго Закариадзе в обмундировании отца солдата, с кратким выступлением обращался к общественности и бросал в зал гвоздики. На концерте присутствовал весь состав политбюро во главе с Леонидом Брежневым. Концерт прошел блестяще... И наконец, апогей – появился Серго Закариадзе с огромной охапкой гвоздик в руках... Весь зал (шесть тысяч человек) встал и зааплодировал. Серго чинно, как подобает отцу солдата, вышел на сцену и начал... Повернулся к правительственной ложе, к генеральному секретарю и произнеся его имя, замешкался... потом еще раз произнес его имя... по-видимому, отчество вылетело из головы... в зале чувствовалась неловкость, но овация продолжалась. Серго Закариадзе бросил гвоздики сидящим в партере и концерт завершился.
На приеме после концерта Серго Закариадзе сидел молча, нервничал. Он перенервничал настолько, что даже заболел ненадолго. Зная о большой ответственности и чувствительном характере Серго Александровича, мне было трудно встретиться с ним и говорить о неловкой теме.
Я позвонил Закариадзе, справился о его здоровье и попросил о встрече. Он накануне вернулся из Москвы и, оказывается, ждал подобного звонка. Не дав мне закончить, он ответил: «Через десять минут буду у тебя». Серго Александрович рассказал мне очень интересную историю: «Как только Юрий Озеров пригласил меня на роль Сталина, я сразу согласился. Сценарий был довольно интересным и для меня было важным сыграть эту роль. После определенной подготовки начали снимать первые кадры. Именно тогда и возник конфликт». Серго Закариадзе встал и с волнением продолжил рассказ: «Вижу, Жуков (его играл М. Ульянов) встал надо мной и дает указания, к тому же, довольно нагло размахивает руками у меня перед носом (представляешь, так вели себя со Сталиным, – часто повторял он), другие генералы тоже вели себя нетактично. Поэтому я прервал съемки, подозвал Юрия Озерова и сказал: «Если я Сталин, предупреди всех, чтобы вели себя тактично, например, обращались ко мне – разрешите, товарищ Сталин... и т.д., как и было в реальности». Озеров намеревался принизить роль Сталина и возвеличить Жукова и других, на что я не мог согласиться. Поэтому конфликт закончился тем, что я сбежал».
Эту историю Серго Закариадзе рассказал также руководителю республики. Василий Мжаванадзе связался с Михаилом Сусловым и после их телефонного разговора все мирно уладилось. На роль Сталина появилась новая кандидатура – брат Серго Александровича Бухути Закариадзе.
Летом 1971 года состоялся XXIV съезд Коммунистической партии Советского Союза. Я был среди делегатов. Нашей делегации было отведено место в Кремлевском Дворце съездов. Рядом со мной оказался выдающийся кинорежиссер Сергей Герасимов. Сергей Апполинариевич был признанным во всем мире кинорежиссером, актером, кинодраматургом и теоретиком кино. Он был удостоен звания Героя, был четырежды лауреатом Государственной премии. Герасимов создал множество фильмов, среди которых выделялись «Тихий Дон» (по роману М. Шолохова), «Люди и звери», «Журналист», «У озера», «Любить человека» и др., был доктором искусствоведения. Одним словом, Сергей Герасимов был весьма интересной личностью. В течение всей недели мы довольно тесно общались, вместе обедали, в свободное время он рассказывал много интересного. Герасимов искренне уважал Грузию и грузин. Во время одной из бесед он спросил, видел ли я фильм Отара Иоселиани «Апрель». Получив положительный ответ, удивился – ведь фильм был запрещен. Дело было в том, что в 60-х годах я был членом худсовета киностудии и был обязан не только просматривать все новые фильмы, но и знакомиться со сценариями. Я объяснил Сергею Апполинариевичу, почему смотрел фильм и даже поддерживал его показ широкой общественности, существует стенограмма в подтверждение этого. Поняв, что он слушает меня с некоторым сомнением, я сообщил ему одну деталь, в частности, что председатель Союза кинематографистов Сико Долидзе зачитал его (Герасимова) депешу, в которой он не только поддерживал, но и поздравлял киностудию Грузии с победой создания фильма «Апрель». Я также осмелился и высказал предположение, что «арест» фильма был скорее на совести московских цензоров. Ведь «Апрель» был действительно интересным и далеким от политики фильмом. К сожалению, зритель не смог его посмотреть.
...XXIV съезд отличался бесчисленными аплодисментами. Помню, сидящий в президиуме лидер Румынии Николае Чаушеску демонстративно стучал пальцем по своим часам – мол, много времени теряете на аплодисменты. Здесь явно чувствовались трещины в коммунистическом движении: румыны, югославы уже не скрывали своего критического отношения к Компартии СССР. Все же съезд прошел в спокойной обстановке. Я подчеркиваю это потому, что предыдущие съезды и пленумы проходили очень шумно. Помню, в феврале 1964 года состоялся пленум по проблемам сельского хозяйства. Пленум начался в понедельник. Внезапно ЦК Грузии получил указание дополнительно направить делегацию в Москву. Дело в том, что Никита Хрущев должен был в пятницу выступить с пространным докладом, к тому же в Кремлевском Дворце съездов (раньше заседания проходили в обычном зале заседаний), который вмещал 6 тысяч человек. Поэтому пришлось подтянуть большое количество слушателей. Будучи секретарем ЦК комсомола, я был довольно далек от сельского хозяйства... Начался доклад Хрущева. С первых же слов он исходил гневом. В то время сельское хозяйство было в плачевном состоянии и первое лицо государства выражало свое возмущение в довольно грубой форме. Неожиданно Хрущев спросил: где Кучумов? (руководитель всесоюзной «Сельхозтехники»), Кучумов встал в первом ряду. Хрушев продолжил: «Мы тебя в Финляндию послали, чтоб ты нам технику привез... а ты только панталоны достал для тещи...» Кучумов упал в обморок и его вынесли на носилках. Таких примеров было много.
XXIV съезд проходил сравнительно корректно. Были случаи, когда выступающие в прениях избегали основных вопросов. Например, выступивший от имени писателей Михаил Шолохов говорил большей частью о защите природы, не касаясь вопросов творчества. Таким же обобщенным было выступление главного редактора «Литературной газеты» Александра Маковского. После этих выступлений президент Академии Наук Грузии, академик Нико Мусхелишвили остроумно заметил: «Шолохов отшутился, а Маковский отболтался».
XXIV съезд был интересен выборами. Наверное, впервые за последние 30 лет довольно большое количество голосов «против» получили Михаил Суслов, Алексей Косыгин, другие члены Центрального комитета. Съезд торжественно завершился, однако существующие в международном коммунистическом движении трещины не исчезли. Наоборот, партии разных стран еще больше отмежевались от КПСС. На съезде Василия Мжаванадзе вновь избрали кандидатом в члены Политбюро. И еще одна деталь: в церемониал съезда входило фотографирование членов делегаций с руководителями партии и правительства. В назначенное время в Георгиевском зале собрали делегатов Грузии. Вместе с нами были делегаты из Азербайджана и Армении. В первом ряду, в центре, сидел Леонид Брежнев, рядом с ним Василий Мжаванадзе, Николай Подгорный и т.д., первые секретари ЦК Азербайджана и Армении, другие члены Политбюро. Я стоял во втором ряду, прямо за Брежневым. Пока фотограф готовил аппарат, сидящие в первом ряду беседовали между собой. Вдруг Брежнев повернулся к Василию Мжаванадзе и сказал: думаю встретиться с делегацией (речь шла о какой-то иностранной делегации) сегодня, что ты скажешь? Мжаванадзе с достоинством (он был в хороших отношениях с первым лицом государства) согласился – это возможно. Брежнев продолжил: «Подгорный против», а потом обратился к сидящему после Мжаванадзе Подгорному: может, все-таки сегодня? Подгорный ответил холодно и сурово: «Нет, встретимся завтра». Они разговаривали громко, и мы все слышали. Всех удивил решительный отказ Подгорного от предложения Генерального секретаря, а Брежнев как будто ничего не заметил... Возможно, эту историю и не стоило вспоминать, но, думаю, она в определенной степени показывает тогдашние отношения между членами Политбюро.
Василий Мжаванадзе всегда держался достойно. Он вел заседания бюро степенно и спокойно, говорил негромко. В зале заседаний бюро стояла удивительная тишина, все внимательно слушали, чтобы ничего не пропустить. Приехавшие из Москвы сотрудники союзного Центрального комитета были почтительны с ним. Я несколько раз присутствовал (Василий Павлович сам так захотел) при его телефонном разговоре с Брежневым и удивлялся, когда он обращался к Генеральному секретарю на «ты». При этом, когда Брежнев спросил: «А где ты был в субботу? Я звонил и не нашел тебя». Мжаванадзе спокойно и искренне ответил: «Я был в Кахети на охоте». Еще более доверительными были отношения Мжаванадзе с Андреем Кириленко... Но когда настало время кадровых изменений в Грузии (это было обусловлено различными факторами), добрые отношения остались позади: Василия Мжаванадзе освободили от должности довольно хладнокровно и даже цинично, именно в тот день, когда ему исполнилось 70 лет. Еще большим цинизмом было (возможно, мне так кажется), что перед освобождением его наградили Орденом Октябрьской Революции... Ничего не поделаешь, такова жизнь (освобождение и награждение произошло в один и тот же день).

Роин МЕТРЕВЕЛИ

«РАЙ НА ЗЕМЛЕ»

«Рай на земле» – так в народе называют саженцевое хозяйство декоративных растений Зураба Шеварднадзе, которое расположено на окраине Тбилиси. Официально оно именуется «Gardenia Shevardnadze», и помимо сада состоит из теплиц с саженцами и рассадой цветов, овощей и фруктов, маленького кафе и гостиницы. Впервые с творчеством Зуры (да, именно с творчеством, так как невозможно другим словом описать созданный им шедевр декоративного искусства) я познакомилась год назад, на празднике Тбилисоба, когда он представил публике утопающий в зелени «осенний сад»: букеты умопомрачительной красоты, корзины с цветами и фруктами, и наконец, великолепно сервированный праздничный стол, изысканному оформлению которого позавидовал бы любой дизайнер. Прежде чем достичь такого мастерства, Зуре пришлось преодолеть множество преград, и его путь к успеху не был усыпан розами.
САДОВОД ИЗ АСКАНЫ
Зура Шеварднадзе – великолепный рассказчик, говорит с ярко выраженным гурийским акцентом, он родом из деревни Аскана, расположенной недалеко от Озургети, в Гурии. Зура хотел заниматься садоводством тогда, когда еще не знал, что такая профессия существует.
– С самого детства, сколько себя помню, возился с растениями. У меня были интересы, не свойственные мальчикам моего возраста: птички, огород, кролики, цветочки на подоконниках. Нас растили в атмосфере свободы, когда сейчас смотрю, как родители строго требуют с детей, водят их на огромное количество кружков – прихожу в ужас. Мы воспитывались достаточно вольно, но с правильными ценностями: «так нельзя, нена» (в Гурии слово «нена» – ласкательное обращение матери к ребенку), – говорили нам, «вот так будет лучше», «а этого не делай, неудобно», – сегодня многие дети даже не знают значения слова «неудобно». Правильный образ жизни нам прививали простыми, доходчивыми методами: тебя умыли, опрятно одели, накормили, обласкали, поцеловали в лоб, дали наставления, и «выпустили в открытое поле», теперь ты сам отвечаешь за себя и решаешь, как поступать. Это ощущение свободы, когда ребенку полностью доверяют, осталось со мной на всю жизнь. Счастлив, что семья не препятствовала мне заниматься любимым делом. Мои родители, дедушка с бабушкой, одарили меня такой любовью, что сегодня ее раздаю, раздаю, а она не иссякает, это огромное счастье. После окончания школы собрался поступать на биологический факультет ТГУ. Для сдачи вступительных экзаменов нужно было ехать в Тбилиси, трудное было время. На пятничный рынок в Озургети бабушка взяла одного козленка, которого у нее купил за тридцать лари, с условием, что животное не зарежут, а будут использовать только для осеменения коз. Два лари она потратила на дорогу и остальные двадцать восемь принесла мне, все переживала, – «как же это тебе хватит, нена?» У меня был билет на субботний поезд, который отправлялся вечером. Утром бабушка отнесла второго козленка к тому же покупателю, и принесла мне другие двадцать восемь лари. Отвела в сторонку, попрощалась и благословила. Так, с пятьюдесятью шестью ларами в кармане мы с мамой сели на автобус до железнодорожной станции. В столице поселились у родственников матери. На улице Меликишвили. Соседка моей тети, профессор Гульнара Кикнадзе проверила меня, и успокоила маму, сказав, что на экзамене по биологии я получу «твердую» четверку. Вторая соседка, Нана Чеишвили, сказала, – «если этот мальчик также пишет, с каким диалектом говорит, мы пропали, он не сможет получить оценку по грузинскому языку». Нана дала мне задание, проверила написанный текст и облегченно вздохнула, оказалось, что писал я лучше, чем говорил. Сдал экзамены, когда нашел свое имя в списке поступивших студентов, понял, что с той минуты моя жизнь сильно изменится. Пятьдесят шесть лари иссякли, в тот же вечер мы с мамой поехали поездом домой.

Киоск у дороги
– Мне было восемнадцать, когда я стал студентом. Поселился в том же доме у теток, на улице Меликишвили. Мои родные не смогли бы содержать меня из деревни, сам должен был что-то придумать. На троллейбусе № 11 ездил в высотный корпус университета. Напротив парка Ваке, у дороги, стоял неприглядный, большой железный киоск, в котором женщины торговали цветами, привезенными из Цавкиси. Подошел к цветочницам и представился, сказал, что в деревне часто делал траурные венки, и если они согласятся, покажу что могу. Мое предложение не восприняли с большим энтузиазмом, но указали на ветки рододендрона понтийского и другие растения, сложенные в тени за киоском. Я согнул стебель ломоноса, прикрепил комок мха, вставил тонкую гвоздику, неплохо получилось, вынес и положил на прилавок. Не прошло и десяти минут, как остановилась машина, из нее вышла толстая дама, вся в золотых украшениях, и купила венок за 15 лари. Обрадовался. В тот же день мне дали ключи от бывшего цветочного магазина, находящегося в подземке, прибрал там все, привез из Гурии криптомерию, мох, высушенные гортензии, колосья проса, листья кукурузы и взялся за дело. Скоро киоск преобразился, и в районе меня стали узнавать. По возвращении с лекций меня уже ждал прикрепленный к железной стене осколком магнита список: «один венок с фиалками – 10 лари. Один венок с белыми розами (очень капризная женщина) – 25 лари, два букета – один для невесты, другой для – шафера, дочь Лейлы вышла замуж» и т.д. Продавщицы – тети Додо и Мариам, оказались простыми, но очень сердечными, душевными людьми, полюбили меня, как сына, ценили мой труд и заботились обо мне. У них было великолепное чутье: когда останавливалась машина, с букетом встречали покупателя. Не помню, чтобы они хоть раз ошиблись и клиент сказал, – «нет, этот не хочу, другой покажите», я удивлялся, как они угадывали – кому, что и когда надо предлагать. Это до сих пор меня удивляет.
Мариам скончалась несколько лет назад, а тетю Додо давно не видел, да и железный киоск уже не стоит у парка Ваке. Как-то раз был прохладный день, и я с удовольствием работал – подрезал кусты циненарии, когда передо мной появилась тетя Додо. Внуки привезли ее ко мне, как же я обрадовался! Все ей показал, сад и теплицы, она меня обласкала. Уходя сказала, – «совсем не удивляюсь, уже тогда было видно, что ты не успокоишься. Иди, иди, гость ждет, предложи ему этот цветущий куст олеандра, он точно купит». Господин Гоча купил все семь олеандров, которые намеревался посадить у ворот своего двора в Багеби. Тетя Додо улыбнулась...

Нам вместе жить
в этой стране
– Я вспоминаю еще одну старую историю, которую хочу рассказать вам. Тогда мне было двадцать лет, в пору моего студенчества. Послом ООН в Грузии назначили госпожу Хайди Тальявини. Она приехала в Тбилиси, сняла частный дом на Вере, и попросила мою знакомую, госпожу Цисану, ухаживать за садом за неслыханную в то время плату. Я помогал ей в тяжелых работах, где нужна была мужская сила. Она платила мне из своей зарплаты 20 лари в день, и все были довольны.
Когда возился в саду, госпожа Тальявини несколько раз заговаривала со мной, интересовалась, где я учился, на что жил и какие у меня были увлечения. Несколько раз проявила внимание, преподнесла в подарок дорогостоящий ботанический альбом. Ей нравилось, что я отвечал на вопросы на ее родном, немецком языке. Однажды пригласила меня позавтракать, похвалила, сказала, что одно удовольствие смотреть, с каким усердием и любовью я работаю, помогаю Цисане. Объяснила, что предпочла бы, чтобы я взял на себя уход за садом, Цисану она бы уволила, а ее зарплату, для меня тогда столь неслыханную и баснословную, назначила мне. Я не задумываясь отказался, она удивилась и спросила причину. Ответил, что не предам человека, который обо мне заботится. После завершения миссии она бы уехала на родину, а нам вместе жить в этой стране. Заметил, ей мой ответ понравился, она сказала, что с сегодняшнего дня будет платить мне то же жалованье, что и Цисане, и поручила нам вместе заботиться о саде. Так и проработали мы бок о бок пять лет, нашими стараниями все вокруг расцвело. Это было большим подспорьем тогда, я многое смог сделать с полученной зарплаты.
Через три месяца после отъезда госпожи Тальявини я получил по почте большую папку. Оказалось, она дала интервью немецкому журналу, эмоциональный текст женщины, влюбленной в Грузию и грузин, начинался со слов молодого грузинского садовода, – «после вашего отъезда нам вместе жить в этой стране»... Часто, когда мрачные мысли одолевают меня, вспоминаю Цисану, госпожу Тальявини, эту историю, мою бабушку, вырастившую меня, и все проходит...
После университета была учеба в Германии, где в течение нескольких лет Зура проходил практику в лучших ботанических садах страны, приобрел там много друзей и советчиков, с которыми до сих пор поддерживает теплые отношения, а своего профессора даже пригласил погостить в родную Аскану. Возвратившись в Грузию, Шеварднадзе уже обладал достаточным опытом, чтобы начать свое дело – оформлять офисы, планировать ландшафт дворов и садов. Постепенно собрал деньги и купил участок земли для собственного сада.

Сад вместо
мусоросвалки
«Гардения» расположена недалеко от Тбилисского моря, где раньше было саженцевое хозяйство. Когда Зура приобрел этот участок, здесь не было ни ограды, ни ворот, а только болото, полное строительного мусора. Как отметил Шеварднадзе, истории многих знаменитых садов начинались примерно одинаково – на их месте была мусоросвалка. В результате самоотверженного труда садовода заброшенная территория превратилась в настоящий Эдем. Здесь есть все, что должно быть в саду, в классическом понимании этого слова: аллеи, дорожки, пруд, фонтан и множество растений: гортензии, азалии, остинские розы, глицинии, суккуленты... Сад все время заполнен посетителями: ворота открываются в 9 часов утра, а закрываются в 10 часов вечера, за вход нужно брать билет, стоимость небольшая – 2 лари. В год сюда приходит более 100 тысяч визитеров. Здесь же функционирует оформленное с большим вкусом «Маленькое кафе» со скромным, но полезным меню.
– «Гардения» – это сад, но без людей он теряет свою привлекательность, сад должен служить людям. Посетители, которые приходят осматривать растения, обязательно остаются в уютном кафе, попить чай, кофе или сок, попробовать свежеиспеченный пирог, блины. У меня хорошо получается угощать людей здоровой пищей, много желающих, которые говорят, – «не хотим блюда, приготовленные продуктами, привезенными откуда-то, хотим, как это ты делаешь – предложи нам мчади и сыр». Верные поклонники «Гардении» приводят сюда приехавших к ним гостей, и показывают им сад как местную достопримечательность...
«Гардению» посещают коллеги и друзья Зуры Шеварднадзе, в том числе иностранцы. По признанию садовода, ему хотелось поселить этих людей недалеко от себя, – «когда они проживают в гостинице в городе, для меня это неудобно. Поэтому принял решение о строительстве гостиницы на территории «Гардении»», – отметил Зура. Это достаточно большой дом, в нем шесть номеров для гостей, большие, залитые солнцем комнаты со старинной мебелью, стены украшены изображениями цветов. Гостиницу построили сравнительно легко и недорого. «Для обустройства номеров ничего покупать не пришлось: старинные вещи у меня в большом количестве, если встречается какой-либо предмет по доступной цене, который нужно немного подреставрировать, обязательно покупаю. Используя их, как бы дарю им новую жизнь. У меня ничего не пылится на полке, всему нахожу должное применение: посуде, мебели, глиняному горшку, старым бутылкам», – признался Зура. На первом этаже гостиницы – открытая, просторная терраса, предназначенная для церемоний и проведения разного рода мероприятий. Она пользуется особой популярностью среди посетителей, и желающим отметить какое-нибудь событие приходится выстраиваться в очередь. Терраса уже стала местом встречи многих известных деятелей культуры – ансамбль Сухишвили и Нани Брегвадзе провели здесь концерт, а на одном званом вечере Нино Ананиашвили и Николай Цискаридзе даже станцевали импровизированный танец «Картули». В период эпидемии коронавируса ворота «Гардении» временно закрылись, но Зура и теперь, в это сложное время, нашел выход: саженцы и рассаду он продает через окно, с соблюдением всех принятых регуляций. Надо было видеть, как желающие приобрести растения стояли на опустевшей улице, на расстоянии двух метров друг от друга, дисциплинированно дожидаясь своей очереди.

Таблицу умножения
не знаю
Зура не получал специального бизнес-образования. Уже в процессе работы у него появляются идеи, которые дают возможность развивать бизнес в разных направлениях. Это свойство он называет чутьем. Однако он всегда подчеркивает, что его основным занятием остается садоводство – «без этого дела не хочу прожить и дня, все делаю для того, чтобы остаться садоводом». Формулой достижения успеха Шеварднадзе считает самоотверженный труд, любовь к своему делу, чутье и энергию. «Я с семи часов на ногах, все время работаю. До прихода моих сотрудников два часа занимаюсь своими делами: пишу письма, читаю, ищу информацию. После ухода сотрудников тоже работаю». Во время учебы в Германии его педагоги на личном примере показывали, как нужно работать, поступать в той или иной ситуации, как жить, Зура говорит, что до конца жизни будет благодарен этим людям.
– Не знаю таблицу умножения, не умею считать, может, говорю ужасную вещь, но я не стыжусь этого. Не клеятся у меня отношения с финансами – не мое это дело. Когда пересчитываю деньги, каждый раз получаю разную цифру. Никогда не писал бизнес-план, не понимаю, что это такое. Когда хочу что-нибудь делать, я не думаю о том, чтобы что-то спланировать и написать, думаю, как нужно сделать, чтобы замысел осуществился. Один эксперт из Германии провел у нас три недели, изучая систему, по которой работает «Гардения», по истечении этого срока написал необычайно интересное заключение: «деятельность этой компании не совпадает ни с одной известной мне бизнес-моделью. Для меня эта формулировка бизнеса непонятна, но факт, что это дело развивается и приносит доход».

Кетеван МГЕБРИШВИЛИ

С высоты прожитых лет

Интервью с Народным артистом Грузии, почетным гражданином города Тбилиси, известным предпринимателем Джумбером Берадзе мы записали накануне его 76-летия в уютном ресторане «Тбилисский Мухамбази». Двадцать лет своей жизни он посвятил высокому искусству танца, выступая в Национальном балете Грузии «Сухишвили», затем был одним из руководителей Государственной филармонии Грузии и директором фирмы «Мелодия». Позднее стал управлять бизнесом, основав несколько великолепных ресторанов в Тбилиси. За какое бы дело ни брался, Берадзе всегда добивался успеха, благодаря упорному труду и самоотверженности. Несмотря на громкие регалии и работу на высоких должностях, он лишен высокомерия, очень коммуникабельный и открытый человек, с замечательным чувством юмора: когда мы с ним договаривались об интервью, Джумбер Викторович серьезно сказал: «Да, да, я чрезвычайно занят, завтра у меня стирка!»

Джумбер Берадзе родился в семье коренных тбилисцев, его дед был представителем одной из торговых гильдий, был знаком и дружил со многими известными и колоритными людьми. Одним из них был мастер золотых дел Амвросий Джикия, чей подарок – рог до сих пор бережно хранится в семье как реликвия. Мать по профессии была юристом, отец – врач: он был представительной внешности, наделен талантом пения и танца, отличался необычайной пластикой, в молодости работал в ансамбле Кирилла Пачкория. Виктор Берадзе был настоящим ценителем грузинских традиций и обычаев, именно он привил сыну любовь к танцу. Джумбер начал танцевать достаточно поздно, произошло это случайно: в их доме гостил хореограф Бухути Дарахвелидзе, – «он предложил отцу, чтобы я у них стал танцевать, мне только исполнилось четырнадцать лет, оттуда перешел в ансамбль самодеятельности Тбилисского трамвайно-троллейбусного управления. Очень любил танец, т.к. я человек целеустремленный, много думал о танце, и помимо репетиций, по нескольку часов в день занимался самостоятельно», – вспоминает Джумбер.

«Джейран» с Нино Рамишвили

В то время попасть в ансамбль «Сухишвили» было пределом мечтаний любого танцора. Однажды Илико Сухишвили через друга отца Берадзе передал, что ждет его в своем репетиционном зале, – «я узнал, что ты танцуешь, твой танец я не видал, приходи завтра, посмотрим», – сказал Илико. Джумбер одел чувяки (мягкая кожаная обувь без каблуков, которую носят танцоры во время выступлений), и пошел «на экзамен» к мэтру.

– Весь ансамбль уже в сборе, представьте, я совсем молоденький мальчик, должен перед ними выступать. Сначала исполнил «Казбегури-Мтиулури», затем проделал трюки из «Мтиулури», Илико остановил меня, сказал, – «достаточно», и меня взяли, на дворе был 1962 год, мне еще не было семнадцати лет. Это был ансамбль, созданный двумя величайшими, неповторимыми личностями – Илико Сухишвили и Нино Рамишвили, они оба сыграли большую роль в формировании моей личности. В этом коллективе работало целое созвездие великолепных танцоров, искусство каждого из них служило примером для подражания, я многому научился у них, приобрел навыки и свойства характера, которые понадобились в дальнейшей жизни, овладел мастерством. Я исполнял соло-номера в «Мхедрули», «Шеджибри», а в «Парикаоба» мы с Миллером Цирекидзе танцевали дуэт. В каждом танце финал – это кульминация всего действа, повезло, что мне дали возможность закрывать их. Финалом первого отделения была кульминация «Мхедрули», второго – «Ханджлури», и я закрывал финал танцем с кинжалами. Затем мне довелось с моим старшим другом Омаром Мхеидзе вместе с госпожой Нино солировать в танце «Джейран». Исходя из наших технических данных, Нино добавила динамичный отрезок к заключительной части «Джейран», и танец получился необыкновенно полным. Когда были на гастролях в Греции, поставили «Сиртаки», где я солировал с превосходной танцовщицей Мананой Абазадзе...

Слушая рассказ Джумбера, я невольно вспомнила одно из его выступлений по телевидению, где Берадзе с восторгом отзывался о годах, проведенных в этом коллективе. «Сегодня, с высоты прожитых лет, если я сделал что-то в жизни, а думаю, что сделал немало, во всем этом заслуга Нино Рамишвили и Илико Сухишвили, они были большими эстетами, настоящими интеллектуалами. Без интеллекта нельзя творить в танце», – отметил Берадзе. По его словам, концерты везде проходили с аншлагом, «Сухишвили» единственный ансамбль из нашей страны, который выступал на таких престижных сценах, как «Ла Скала», «Метрополитен-опера», «Альберт-холл», «Ла Фениче», «Сан Карлос». «Утонченный вкус этой пары выражался и в их одеянии. Представьте, заканчивается концерт, последний танец повторяют на бис по три-четыре раза, в это время с правой стороны сцены выходит Нино в платье от Шанель с шикарными украшениями, а с левой – Илико в черном фраке с бабочкой – это было потрясающее зрелище», – отметил Джумбер...

– Танец был неотъемлемой частью моей жизни на протяжении двадцати лет, свою молодость я посвятил этому искусству, оно принесло мне звание Народного артиста Грузии, также я награжден Орденом чести. В начале 80-х годов завершил карьеру, т.к. считаю, что со сцены артист должен уходить в расцвете сил.

Танцующий директор

– Когда еще танцевал в ансамбле «Сухишвили», меня назначили заместителем генерального директора Государственной филармонии. Это было огромное объединение, в которое входили Абхазское, Аджарское, Кутаисское отделения, все государственные филармонические коллективы и концертные группы. Моей обязанностью было управление отделом международных отношений. Знаете, в футболе существует термин «играющий тренер», когда тренер руководит командой и одновременно выходит на поле в качестве игрока. Вот я был таким «танцующим директором», прямиком из репетиционного зала на машине мчался на проспект Плеханова, в свой кабинет в филармонии – работать над документами. Благодарен судьбе, что мне пришлось сотрудничать с такими замечательными людьми, как Дориан Кития, генеральный директор учреждения, музыковед Евгений Мачавариани, художественный руководитель, композитор Сулхан Насидзе. Там я получил драгоценный опыт организационной работы.

Фирма «Мелодия»

– Позднее начал работать в филиале Всесоюзной фирмы «Мелодия». В отличие от других республик Тбилисской студии грамзаписи были делегированы такие же функции, какие были у центральной организации в Москве, в частности, определение музыкальной политики не только в Грузии, но и в Армении, Азербайджане и на Северном Кавказе. Организация владела двумя заводами: грампластинок и аудиокассет; существовало свое торговое объединение. До моего прихода на студию эту должность занимал Гайоз Канделаки, который внес большую лепту в развитие отечественного джаза, именно его заслугой является то, что сегодня джаз так популярен в Грузии. Я же стал проводить свою линию, «огрузинил» наш репертуар. Спектр выпускаемой продукции был самый разнообразный: литературно-драматический жанр, детское направление, фольклор, классическая музыка, эстрада и лицензионный репертуар. Мы издали гениальное произведение Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», текст которого читал Гоги Харабадзе. В канун 900-летнего юбилея Давида Агмашенебели фирма издала пластинку с его произведениями: «Слово перед битвой», «Песни раскаянья» («Галобани синанулисани») и «Завещание».

Запись втайне от всех

– Может, я не воцерковленный человек, но испытываю искреннее благоговение и любовь к Богу. Поэтому мне, как православному христианину, хотелось выразить свои глубокие чувства к Всевышнему, издав древние грузинские церковные песнопения. Это происходило в период, когда в стране господствовал атеизм, когда многое решал худсовет и грозный Главлит, осуществлявший цензуру печатных произведений. Я побеседовал с членами худсовета Сулханом Насидзе и Мананой Ахметели, помню, она сказала: «Сулхан, раз Джумбер говорит, что он добьется издания этой пластинки, значит исполнит свое слово, видно, он что-то задумал». Договорились с руководителем хора Сионского кафедрального собора Нодаром Кикнадзе и втайне от всех сделали запись песнопений. Своим замыслом я поделился с Католикосом-Патриархом Илией II, взял у него благословение и поехал в Москву, никому ничего не сказав, и не поставив в известность местный Главлит. С генеральным директором «Мелодии» Валерием Сухорадо мы давно дружили, это был человек старшего поколения, многое сделавший для развития музыкального искусства в стране. Объяснил ему свое намерение, он ответил: «Ты что, хочешь чтобы нас обоих сняли?!» Я сказал: «Валерий Васильевич – надо сделать!», и вернулся домой. Через двадцать дней он мне звонит: «Надо бы тебе приехать». Оказывается, он встретился с влиятельным человеком из правительства и уладил это дело. Пластинку с записью песнопений я преподнес Католикосу-Патриарху Илие II, спустя некоторое время он подарил мне Библию со своей дарственной надписью.

Ресторан – дело тонкое

– С «Мелодией» связано начало моего собственного бизнеса. Вместе с Сухорадо мы были во Франции, на крупнейшей в Европе музыкальной ярмарке «MIDEM», объединяющей тысячи музыкантов, продюсеров, менеджеров, агентов музыкальных компаний, бизнесменов и журналистов. Перестройка только началась, и на Западе возник большой интерес ко всему советскому. Там мы познакомились с бизнесменом Стэнли Корнелиусом из Нэшвилла, в семье которого меня познакомили с руководителем крупнейшей американской телекоммуникационной компании «Metro Media Incorporation» Диком Шервином. В 1989 году он вместе с вице-президентом компании Диком Бернштейном приехал в Тбилиси, мы начали сотрудничать и осуществили первый проект – «Аиети TV», затем последовала «Фортуна», после этого «Магти», можно сказать, что я – один из пионеров телекоммуникационного бизнеса в Грузии. По делам, связанным с «Metro Media Incorporation», мне часто приходилось бывать в Нью-Йорке. Во время одного из таких визитов, Дик Шервин предложил мне поужинать вечером в русском ресторане «Самовар», который располагается в Манхэттене. Ресторан принадлежал звезде балетного искусства Михаилу Барышникову, поужинав там, я заинтересовался данным бизнесом. Это происходило в 90-е годы, как раз в тот период, когда известные американские киноактеры Сталлоне и де Ниро открыли свои рестораны. Я вспомнил свое творческое прошлое, и решил взять с них пример. В развитии моего бизнеса очень помог Тенгиз Чигвинадзе, член американской академии «Food and Wine», я перенял его опыт управления рестораном. У него был инновационный подход к кулинарии, новация хороша тогда, когда она совершенствует старое блюдо, давая ему новую жизнь, а не так, как это делают сегодня – для меня неприемлемо, когда на сыр эдам кладут гоми, или же гоми бросают во фритюрницу. В ресторане все должно быть на уровне, атмосфера заведения формируется из хорошего интерьера, экстерьера, кондиционирования – вентиляции, обслуживания и качественной, вкусной еды. Наш первый проект осуществился на проспекте Руставели: под названием «Марко Поло» открылся ресторан, таверна и бар. Эскиз для росписи таверны сделал мой друг, выдающийся сценограф Мураз Мурванидзе, он связал меня с известными сценографами Мирианом Швелидзе, главным художником театра Руставели, и Ушанги Имерлишвили. Благодаря плодотворному сотрудничеству этих трех мастеров, интерьер таверны получился изумительно красивым. На первом этапе пришлось преодолеть много сложностей, в те годы в обществе существовал стереотип – раз ресторан, значит обязательно обманут. Я решил разрушить сложившееся ложное мнение, и думаю, что мне это удалось, потому что ресторан не испытывал недостатка в посетителях. После «Марко Поло» мы открыли «Фаэтон», несколькими годами позднее появились «Золотая кружка» и «Тбилисский Мухамбази», которые пользуются большой популярностью среди представителей творческой интеллигенции Грузии, их также часто посещают знаменитые гости из-за рубежа. Несмотря на то, что я давно завершил карьеру танцора, считаю, что не оставил искусство, ведь ресторанный бизнес – тоже своего рода творчество.

Кетеван МГЕБРИШВИЛИ

МОЖНО ЛИ ОСТАНОВИТЬ ВРЕМЯ?

«Только поверхностные люди не судят по внешности», – говорил Оскар Уйальд. Не хочется прослыть поверхностным человеком, да и потом – любое знакомство, действительно, начинается именно с внешнего впечатления. Общение с переводчиком, поэтом, музыкантом, автором книги переводов и стихотворений «Остановившееся время» Иринэ Гочашвили – тот нечастый случай, когда очарование первой встречи впоследствии не ослабевает, а только лишь усиливается, и ты проникаешься все большей симпатией к прелестному артистизму, эрудированности, глубине и четкости суждений, мягкому юмору этого человека. У Иринэ удивительная родословная, а в ее судьбе много как счастливого, так и трагического. Поговорить было о чем – и мы поговорили. А начали, конечно, с темы Цхинвали – самой любимой и самой болезненной для нашей собеседницы.

– Мое детство прошло в Цхинвали. Это был замечательный маленький многонациональный город. Цхинвальцев связывали совершенно особые отношения – закрывать двери в домах было не принято, все были соседями, родственниками или друзьями, все друг друга прекрасно знали. Каждый уголок города моего детства для меня незабываем. Вместе с Цхинвали я потеряла свое огромное счастье. На родине – в Грузии – я потеряла мою малую родину – Цхинвали… Я с огромным удовольствием вернулась бы в родной город. Мечтаю об этом.

– У вас интересная родословная.
– Именно так, мне очень повезло. Во мне течет осетинская, грузинская и русская кровь. Моя бабушка по материнской линии Кристина Тедиашвили была заслуженным врачом Грузии, главным педиатром тогдашней Юго-Осетинской автономной области. В 50-е годы, когда в республике появилась холера, в инфекционной больнице не хватало коек. Бабушка поставила восемь коек в самой большой комнате собственной квартиры и разместила там заболевших детей... Она служила своему делу до самого конца, и ее домашний адрес – улица Гогебашвили, дом 5 – знал весь город. Помню, она всегда была готова к вызову, и в любое время дня и ночи, в любую погоду отправлялась к пациенту. Зачастую – пешком. Грузинка, она прекрасно знала осетинский язык. Кстати, она была еще и замечательной пианисткой.
Бабушка очень хотела, чтобы я стала врачом, но по ее стопам пошла моя тетя, мамина сестра Ия Давитая. Она главный неонатолог Тбилиси, заслуженный врач Грузии, доктор медицины, президент профессиональной Ассоциации перинатологов и неонатологов Грузии, вице-президент Ассоциации женщин-врачей Грузии.
Дедушка, Владимир Хетагуров – выдающийся танцовщик, хореограф, педагог, заслуженный артист Грузии. Он во многом стал первопроходцем: был одним из первых постановщиков и исполнителей осетинских танцев на профессиональной сцене, одним из основателей Юго-Осетинского театра, одним из основателей ансамбля Сухишвили-Рамишвили. Вместе с Илико Сухишвили участвовал в гастролях кавказских хореографов и танцовщиков в Лондоне, и Илико потом рассказывал, что «Володя с ума сводил англичан, и не зря английская королева-мать вручила ему золотую медаль».
Дом бабушки и дедушки был культурным центром Цхинвали. Сколько замечательных людей приходили к ним в гости! Здесь беседовали о музыке, литературе, театре. На балконе нашего дома композитор Виктор Долидзе написал увертюру к своей опере «Кето и Котэ».

– Ваши родители – не менее знаменитые люди.
– Говорить о родителях как-то неловко. Естественно, для каждого человека его папа и мама – особенные, самые красивые и талантливые. Но я дам себе право рассказать о моих родителях с гордостью.
Моя мама, Мзия Хетагури – поэт, переводчик, драматург, актриса. Между прочим, ей было всего 12 лет, когда Иосиф Гришашвили сказал: «Эта девочка – поэт». Мама была актрисой Цхинвальского театра, но все время писала. Благодаря ей я попала в писательскую среду. Она уникальный, очень сложный, многогранный человек. Таких людей непросто понять, принять. Их надо любить и прощать. У нее безупречный вкус. Она прекрасный редактор, и многих поставила на литературную стезю.
Папа, Джемал Гочашвили – народный артист Грузии. Был ведущим актером Цхинвальского театра имени Коста Хетагурова. Когда Сократа в исполнении папы увидели приехавшие в Цхинвали представители театра Марджанишвили, сразу же пригласили его в свой театр. Папа отказался. Он был невероятным патриотом своего театра и остался служить там до конца. Вы, наверное, знаете, что вот уже почти 30 лет театр находится в изгнании – в 1991 году, в разгар грузино-осетинского конфликта, Цхинвальский театр вынужденно переместился в Тбилиси. Сегодня он носит имя Иванэ Мачабели.
Папа и мама учились в первой школе Цхинвали и вместе участвовали в драматическом кружке, основанном директором школы – знаменитым педагогом и общественным деятелем Вахтангом Касрадзе. Кстати, более двадцати членов этого драматического кружка стали профессиональными актерами.
Я закулисный ребенок, и театр для меня – святое место. Больше всего в театре я любила и люблю не премьеры, а репетиции, читку за столом. Забегая вперед, скажу, что мне довелось служить ассистентом режиссера в Цхинвальском театре. Я работала с Лери Паксашвили, Гогой Габелая, Торнике Марджанишвили… Этот театр по-прежнему в моем сердце. Он держит высокую планку в искусстве, успешно гастролирует, участвует в фестивалях и один раз в месяц играет в Малом зале Театра Руставели.
До четвертого класса я училась в Цхинвали, а потом успешно сдала экзамены и поступила в музыкальную десятилетку для одаренных детей имени Палиашвили при Тбилисской консерватории, где занималась по классу скрипки профессора Серго Шанидзе. У меня была прекрасная скрипка – Гварнери, бабушка приобрела ее по счастливому случаю.

– И кем же вы собирались стать? Врачом, актрисой, скрипачкой?
– Игра на скрипке доставляла мне огромное наслаждение. Но я мечтала стать актрисой. И чуть было не попала в кино – на главную роль. В самом начале 1980-х меня, школьницу, пригласили на пробы в картину «Серафита». Я отнеслась к этому очень серьезно. Видимо, занятия скрипкой, которые требуют необыкновенной усидчивости, и участие в концертах, где со сцены громко произносят твое имя, а потом ты выходишь и играешь у всех на виду, выработали во мне огромную ответственность. Я отправилась к маме, и она дала мне книгу, в которой был опубликован небольшой рассказ о Серафите. Я узнала, что в 1940 году в Армази обнаружили ее могилу с эпитафией – знаменитую армазскую билингву: «Я, Серафита, дочь Зеваха, горе тебе, которая была молодая, и столь хорошая и красивая была, что никто не был ей подобен по красоте, и умерла 21 году (жизни)». Я очень вжилась в ее судьбу и была совершенно уверена, что меня утвердят. Но – раздался телефонный звонок, и мне сообщили, что на роль взяли другую девушку. Я так расстроилась, что у меня подскочила температура – до сорока. Теперь я очень хорошо понимаю переживания актеров, которые не получили желанной роли! Прошло время, фильм вышел на экран, и мы с подругой пошли на просмотр в Дом кино. Я добрый человек, но, должна признаться, позлорадствовала – картина не получилась... А потом произошло вот что. Мама лежала в больнице, и я пришла ее навестить. Сижу в палате, и вдруг в коридоре раздается какой-то шум. Смотрю – камеры, осветительные приборы! Оказалось – снимают кино. Я не обратила на это никакого внимания, потому что твердо решила, что кино меня больше не интересует. Вдруг в палату заглядывает женщина, видит маму и восклицает: «Ой, Мзия! Что ты здесь делаешь?» – «Что я могу делать в больнице? Болею. А ты?» – «У меня съемки. Вот подбираю медсестру для сцены, но никто не подходит… А это кто?» – «Иринэ, моя дочь» – «Отлично! Ну-ка, пойдем со мной!». Это была кинорежиссер Лиана Элиава, которая снимала картину «Начало пути». Перед камерой я почувствовала себя, как рыба в воде. И мне было очень интересно. Тем более такие звезды стояли рядом – Марика Джанашия, Мака Махарадзе, Тенгиз Арчвадзе, Берта Хапава… Я никому не сказала, что снялась в кино. Да и о чем было рассказывать – это же не главная роль. И что вы думаете? Картину привезли в Цхинвали, и папа со своими друзьями пошел ее смотреть. Увидел меня на экране, и так разволновался, что ему стало плохо. Он вызвал меня к себе на разговор. «Ну, и что ты собираешься делать?» – «Хочу поступать в театральный». И тут папа задал мне вопрос, который, думаю, каждый родитель должен задать ребенку, который собрался стать артистом: «Ты уверена, что будешь лучшей?» Я задумалась... «Все ясно! – заключил папа. – Если бы ты была уверена в себе, ты бы не задумалась. А без уверенности в этой профессии делать нечего. Ты любишь театр, знаешь его, чувствуешь. Пусть так и остается. Продолжай заниматься музыкой».

– Но вы не пошли по музыкальной линии, а поступили в Литературный институт имени Горького в Москве. Почему?
– В Цхинвали любой ребенок сразу же становился полиглотом, все говорили на трех языках – осетинском, грузинском и русском. Это было обычное дело. Мне русский язык давался особенно легко. И наступил тот счастливый день, когда в Тбилиси в очередной раз приехала Анаида Николаевна Беставашвили. Мы были знакомы – она знала меня как талантливую девочку, приходила на мои концерты. Она искала молодых людей, которых можно было бы обучать переводческому делу, беседовала со мной о литературе, задавала разные вопросы, и я даже спросила у мамы, не экзаменует ли она меня? Эти беседы действительно оказались своего рода экзаменом, после которого Анаида Николаевна и дала мне совет – поступать в Литературный институт.

– После стольких лет упорных занятий вы отказались от скрипки?
– Музыкант, как и актер, зависимая профессия. Надо было сделать выбор. Москва, простор, Анаида Николаевна… Конечно, Литинститут победил!

– Вступительные экзамены сдали легко?
– Французский, русский, русская литература меня не пугали. А вот история – на русском языке… Но я готовилась целый месяц, прошла весь предмет по-русски, сдала и поступила! И началась моя московская жизнь – замечательная, очень интересная! Знаете, если бы я не поехала в Москву, то никогда бы не познакомилась со многими кавказцами – адыгейцы, абхазы, чеченцы, ингуши, дагестанцы, а еще – студенты из Болгарии, Коста-Рики, Финляндии и даже из Эфиопии! А вот грузин в Литинституте тогда училось мало.

– Кто, например?
– Дима Мониава – он был младше на два курса. Замечательный поэт, прекрасный человек, умница!

– Кого из педагогов вспоминаете с благодарностью?
– В первую очередь и всегда – Анаиду Беставашвили. Она не только профессионал высочайшего класса, но и необыкновенный человек. Мы называли ее «мама Ида», она была нашим учителем, покровителем и защитником, оазисом тепла в холодной Москве.
Как не вспомнить выдающегося поэта и переводчика Льва Озерова? А Владимира Смирнова, который читал нам курс русской литературы? А Мариэтту Чудакову – легендарного булгаковеда? У нас был предмет, который назывался «текущая советская литература». Нам пришлось штудировать даже «Цемент» Гладкова – а это, я вам скажу, посложнее «Капитала»! А потом к нам пришла Мариэтта Омаровна, и мы, как заговорщики, слушали ее лекции на совершенно другие темы, не имеющие отношения к советской литературе. Мы изучали Булгакова, Набокова, занимались настоящей литературой, творчеством.

– Расскажите о ваших московских впечатлениях.
– О, это театры, выставки, музеи, кино! Я побывала везде – Большой театр, Малый театр, Ленком, театр Пушкина, театр Маяковского, театр «Ромэн», консерватория… И вот парадокс – триумф Сухумского театра я наблюдала не в Грузии, а в Москве, на сцене театра имени Пушкина. Вы представить себе не можете, какой это был успех! Они почти затмили театр Руставели, который в то же время играл в Малом театре. Вся Москва говорила о Сухумском театре. Главным режиссером тогда был Гоги Кавтарадзе. Его спектакль «Венецианский купец» стал для меня открытием, потрясением. Он совершенно отличается от постановки Стуруа. Вы сами знаете, Стуруа любит намеки, неоднозначность. А Кавтарадзе ставил ясно, четко, понятно.
Я никогда не забуду закрытый показ фильма «Покаяние» в ЦДЛ. Мама отдала мне свою членскую книжку Союза писателей СССР, благодаря чему я и попала на показ. Закадровый текст – вживую – читал Михаил Квливидзе. Вообще, у него был бархатный приятный голос, но он настолько сопереживал происходящему на экране, что голос дрожал и срывался. Фильм шел около трех часов. У меня было место, но я его уступила пожилой русской женщине, которая, как потом выяснилось, сама пережила все то, о чем шла речь в фильме. Я простояла на ногах все три часа. И даже не почувствовала усталости – настолько велик был шок. Когда показ закончился, минут пять в зале стояла полная тишина. А потом разразились невероятные овации.
Еще одно потрясение моей московской жизни – знакомство с Фазилем Искандером и Андреем Битовым, которое состоялось, конечно, благодаря Анаиде Николаевне. Фазиль Их беседы я слушала с упоением. Где бы еще мне довелось послушать подобные «лекции»? А вскоре я начала переводить Битова. Работалось с ним очень легко! Он даже шел на компромиссы – разрешал разбивать одно предложение на несколько, чтобы грузинский читатель не потерял авторскую мысль. У Битова длинные, бесконечные предложения – по-русски это звучит прекрасно, но грузинский язык подобное не всегда выносит.

– Работа переводчика – дело неблагодарное…
– Да, мы тянем очень тяжелую лямку, и наш труд не ценится по достоинству. Поэтому Пушкин называл переводчиков «почтовыми лошадьми просвещения». Не знаю, каждый ли грузин прочитал «Витязя в тигровой шкуре» целиком. А мы изучили не только оригинал, но и все пять полных переводов на русский язык – Бальмонта, Петренко, Нуцубидзе, Цагарели и Заболоцкого. Николай Заболоцкий – великий переводчик великого Шота Руставели. Вы читаете первые строки, и вы уже там – в руставелевском мире…

– Во время вашего студенчества грянуло 9 апреля…
– Да… 6 апреля я успешно защитила диплом на тему «Русские поэты о Грузии». Мы с Анаидой Николаевной строили планы, предполагали, что я поступлю в аспирантуру, продолжу научную работу… Ничего этого не случилось. 9 апреля произошло то, что произошло. Жестокая ирония судьбы. Очень многие в России не верили в происшедшее – не может быть, чтобы этот солнечный народ избивали лопатками! Не верили! Даже писатели не верили! Помню, наш лектор по истории, которая очень хорошо ко мне относилась, сказала: «Только не надо говорить, что вас русские били!» А я ответила: «История покажет, кто кого бил». Знаете, такой ответ в то время был своего рода геройством.
В те дни я сдавала экзамен по научному коммунизму. И наш грозный лектор Мальков, которого мы боялись, как огня, не задал мне ни одного вопроса – сразу поставил оценку.
Мне пришлось вернуться в Тбилиси – все рухнуло, перемешалось, отношения с Россией разладились… Моя книга «Остановившееся время» должна была выйти в издательстве «Мерани» в 1989 году под другим названием. Но она увидела свет лишь 25 лет спустя. Ее редактором стала Марина Тектуманидзе, которой я очень благодарна.
А в 1991 году погиб мой муж Лаша Церетели. Он был военным, гвардии майором, служил в Национальной гвардии. Помню наш последний разговор и его слова: «Я в грузин стрелять не буду»… Дочке было тогда год и восемь месяцев. Она не помнит своего отца… В моей жизни наступила пауза, и я на долгие годы просто выпала из жизни – закрылась в себе, не появлялась в обществе, занималась ребенком. А когда «вернулась» – это был уже совсем другой мир. Нужное время и нужное место, где мне надо было оказаться, я пропустила. Все было занято. И название моей книги – «Остановившееся время» – не случайно. Я сама остановила для себя время.

– Что вас больше всего огорчает в этом, как вы говорите, «совсем другом мире»?
– Для меня абсолютно неприемлемо, когда творческие люди уходят в политику. Не приемлю, когда такими прославленными учебными заведениями, как Консерватория, Академия художеств или Театральный институт руководят люди, назначенные по партийным спискам. Должность становится для них трамплином в политику. Мы видим много таких примеров. И у меня есть огромное желание, возможно, утопическое, чтобы министр культуры, министр образования, министр здравоохранения или ректор вуза не были зависимы от партийных списков. Необходимо, чтобы эти должности занимали профессионалы, пришедшие из соответствующей сферы, с серьезным опытом работы именно в этой сфере, которые могли бы одинаково внимательно беседовать как с представителями позиции, так и оппозиции, выслушивать и учитывать предложения и рекомендации каждой из сторон. В противном случае власти сами станут апологетами того, с чем пытаются бороться. Таково мое пожелание как избирателя.

– Из чего складывается ваша сегодняшняя жизнь?
– Воспитываю внучку. Помогаю маме в ее литературной деятельности. Общаюсь с аудиторией: меня приглашают на телевидение, радио. Публикуюсь. Выступаю. Но мне бы хотелось, чтобы моя практика, мой опыт нашли определенное рабочее применение в литературном процессе. Мне очень этого не достает. Когда-то я остановила свое время, и поезд ушел без меня…

– Но этот поезд был в огне, как поет Борис Гребенщиков. Может быть, вы поступили правильно.
– Может быть… Сейчас я занимаюсь и редакторской деятельностью. Эка Бакрадзе, очень хороший поэт из Хашури, переводит на грузинский язык стихотворения Анны Ахматовой. Я помогаю ей как редактор и, кроме того, перевожу на грузинский язык воспоминания современников об Ахматовой. А еще на моем письменном столе лежат «Блоха» и «Леди Макбет» Лескова и «Натали» Бунина – намереваюсь их перевести. Помню, этот бунинский рассказ еще в юности зацепил меня фразой: «Вот они сейчас войдут во всей своей утренней свежести, увидят меня, мою грузинскую красоту…».

Нина Шадури

Еще статьи...

<< Первая < Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая > Последняя >>

Страница 3 из 19

Цитатa

Журналы

Номера

Авторы

Рекомендуем

Рубрики