|
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ ОТ СОФИКО |
|
Софико Чиаурели была и остается легендой – как незабываемая актриса и неординарная личность. Уже пять лет, как ее нет с нами, и в день памяти актрисы 2 марта и накануне Дня матери в Большом зале Тбилисской филармонии прошла благотворительная акция-концерт Фонда Пааты Бурчуладзе «Иавнана». Фонд, основанный под лозунгом «Вместе спасем будущее» и направленный на оказание помощи детям и многодетным семьям, с самого начала его создания очень поддерживала Чиаурели. «Иавнана» не упустил возможности отдать дань памяти актрисе необычным способом. На этот раз щедрые благотворительные дары Фонда шли от имени Софико. И, казалось, будто она слышала и чувствовала это. Нуждающиеся в помощи люди, в том числе многодетные семьи, получали то необходимое, без чего им не выжить. Грудному ребенку с соской во рту на руках у матери, окруженной своими детьми, вешали на шейку ленточку с ключом от новой квартиры, как бы давая благословение на счастливую жизнь. В числе вручавших ключи был старший сын Софико, Ника Шенгелая, который тоже участвует в работе Фонда.
Присутствие Софико ощущалось как-то сразу, еще при входе в зрительный зал, вмещающий около 2 500 человек. Пространство под колосниками заполняли знакомые всем фотографии актрисы из фильмов, а огромная открытая сцена филармонии создавала впечатление интерьера, окружавшего актрису и в доме на Пикрис-гора, и на съемках, и в театре. Впрочем так оно и было изначально задумано автором сценария и худруком проекта Теоной Джорбенадзе, режиссером Гией Кития, художником Давидом Апциаури. В организации этого вечера участвовали многие. В первую очередь театр Марджанишвили, предоставивший костюмы Софико из ее спектаклей и элементы декораций. Акция прошла при поддержке Министерства культуры Грузии и мэрии Тбилиси.
Первое, что бросилось в глаза при входе в зал – стоящее на авансцене справа символическое разноцветное «древо желания» с притулившимся к нему велосипедом, а по краям сцены – два женских манекена в длинных платьях театральных героинь актрисы, и корзины цветов у ног. Цветы были по всей сцене. В центре стоял открытый рояль, готовый к работе, а за ним – пюпитр для оркестра. Правая сторона отдана большому дивану с креслами и висящим над ними абажуром из цветных тканей в духе Параджанова. На левой стороне другой уголок интерьера – высокий круглый столик-стойка со стульями, позади которых красовалась большая белая ширма, с набором прикрепленных шляп. Ну, как же без них – это любимое увлечение Софико, у нее дома была целая коллекция шляп, размещавшаяся над шкафами в узком коридорчике, ведущем в спальню. Но это было при жизни.
Теперь же на сцене лишь знаковые ассоциации – узнаваемый белый зонтик незабываемой Фуфалы, на фоне ширмы еще несколько театральных костюмов Софико, причудливым продолжением которых смотрелись ножки пюпитров для оркестра в глубине сцены за роялем. Пюпитры здесь абсолютно необходимы, ведь Государственный симфонический оркестр под управлением Николоза Рачвели будет не просто сопровождать выступления артистов и певцов, но задавать настроение этому благотворительному вечеру-концерту. Николоза мы знали давно как пианиста, дирижера, композитора Нику Меманишвили. Здесь он также был и автором музыкальной композиции, и выступал в качестве аккомпаниатора, а также пианиста-импровизатора, но при этом умудрялся оставаться действующим дирижером оркестра, в составе которого был приглашенный солист Георгий Цагарели. И музыканты, кажется, не только понимали дирижера, но и чувствовали. Неудивительно, за дирижерский пульт он впервые встал в десять лет, и его имя в 1995 году вошло в книгу «Новые лица планеты». Так что к многогранности таланта Ники нам не привыкать.
Открыл акцию-концерт основатель «Иавнана», Посол доброй воли Детского фонда ООН, оперный певец с мировым именем Паата Бурчуладзе. А дальше шла обширная концертная программа, и там главным действующим лицом была Софико, ее творческая и личная биография. На экране мелькали фрагменты самых известных ее ролей в кино и театре, а всего их у актрисы более сотни. И все ее персонажи разные – трогательные, надменные, задорные, трагические. Во всех ипостасях она была убедительна и непредсказуема. Ну, как можно сравнить девчонку из ее первого фильма «Наш двор» Резо Чхеидзе и Фуфалу, или неповторимые образы в фильмах Параджанова, включая сразу шесть персонажей в фильме «Цвет граната», один из которых мужчина.
Так как благотворительная акция проходила от имени Софико, то и вечер получился неординарный: конгломерат, казалось бы, несоединимого. Это было музыкальное представление вне жанров, здесь пели и танцевали солисты и ансамбли, шли кадры из фильмов, звучали стихи, воспоминания коллег, семейные легенды о доме Чиаурели и даже дневниковые записи актрисы. И все это с элементами Театра.doc и экспромтными массовыми сценами. Например, символическое начало благотворительного вечера – под звуки музыки на сцену выскакивает стайка маленьких девочек в белых платьицах, они резвятся вокруг «древа желания» - танцуют, прыгают, тянутся к заветным веточкам и ленточкам, чтобы исполнились их мечты. И тут же перекличка с детством нашей героини: труппа Марджановского театра почти в полном составе разыгрывает яркую пантомимическую сцену из спектакля, посвященного создателю их театра Котэ Марджанишвили, воплощавшего идею театра-праздника. Сподвижницей великого режиссера была мать Софико – Верико Анджапаридзе, чье имя включено в десятку самых выдающихся актрис XX века. Театр выбрал эпизод, когда в 30-е годы прошлого века актеры-марджановцы едут на гастроли, они бегают и танцуют, спешат к поезду, мечутся в суматохе, но при этом каждый со своим характером и пластикой. Вот в такой мельтешне актерской жизни в те самые 30-е годы и появилась на свет новая звезда театра и кино Софико. О ней вспоминает ее одноклассница Нана Авалишвили, мы видим семейные фотографии, ее юность, кадры жениха и невесты из фильма «Иные нынче времена» с Георгием Шенгелая, в то время уже ее мужем.
На этом памятном вечере было много выступлений актеров театра и кино, которые работали с Софико и для которых она много значила. Эти люди не могли не придти: Кахи Кавсадзе, Буба Кикабидзе, Тенгиз Арчвадзе, Мурман Джинория, Тамар Схиртладзе, Джемал Гаганидзе, и появление каждого из них рождало свои ассоциации со славным прошлым грузинского кино и творчеством актрисы. К примеру, выступление Мурмана Джинория, читавшего на вечере стихи, конечно, в сопровождении музыки, как это умеет делать Меманишвили, вызвало воспоминания о Театре одного актера «Верико», который создали Софико и Котэ Махарадзе в своем доме. И сразу всплыл в памяти актерский дуэт Мурмана и Софико в одной из последних ее работ в своем театре – «Королева-мать» М.Сантанелли – одна из лучших театральных ролей Чиаурели, где спонтанная импульсивность, взбалмошность героини оттеняли глубину ее внутренней трагедии. Она не боялась показаться некрасивой, смешной или чудаковатой, и это придавало образу абсолютную достоверность.
Самый большой всплеск эмоций вызвало выступление Нани Брегвадзе и Эки Мамаладзе, их дуэт звучал как признание в любви. Нани – ближайшая подруга и незаменимый для Софико человек еще с юности. На экране Чиаурели пела голосом Брегвадзе, и никому в голову не приходило, даже дети Софико не верили, что поет не она – настолько певица вживалась в образ. Чего стоили с трудом сдерживаемые слезы Нани Брегвадзе, когда на экране появилась поющая и танцующая Софико в «Мелодиях Верийского квартала». Одновременно показывали запись процесса озвучения этого кадра. Мы увидели, как в тон-студии Нани пела, улавливая с экрана нюансы не только характера героини, но каждого движения вихрем танцующей Софико и ее артикуляцию. Такая тонкая проникновенность и абсолютное слияние и сейчас кажутся чем-то невероятным. После просмотра этих давних кадров Нани даже сделала маленькую паузу, чтобы справиться с волнением и продолжить выступление. Зрители оценили по достоинству и ее чуткость, и силу духа.
Не осталась в стороне и дочь Котэ Махарадзе, актриса и балерина Мака Махарадзе, близкий человек для семьи Софико. Она читала ее дневниковые записи, где Софико вспоминала историю любви с Котэ, и как иллюстрация к тексту в исполнении Нато Метонидзе звучала песня «Желтые листья» Гии Канчели. Он был другом Софико, и на вечере прозвучали несколько его пьес. А дружба началась полвека назад с постановки «Ханумы» Роберта Стуруа на руставелевской сцене. Она откликнулась на просьбу режиссера и танцевала в финале знаменитый огненный «Кинтаури». На вечере об этом с экрана вспоминал с признательностью Стуруа.
Софико осталась в памяти не только грузинских коллег. Дом Чиаурели всегда был полон гостей и при жизни ее родителей, и потом, когда они с Котэ Махарадзе реконструировали дом и превратили его в дом-музей, дом-театр. Приезжающие в Тбилиси знаменитости обязательно приходили сюда. Я помню на этой сцене Ванессу Редгрейв, Евгения Евтушенко, Сергея Юрского. Бывала в этом доме и Алиса Фрейндлих. В показанной на этом вечере записи, она говорила, какой замечательной актрисой была Софико на съемочной площадке и потрясающей хозяйкой в своем доме. Вспоминали о совместных съемках с Чиаурели также Армен Джигарханян и Леонид Куравлев, отмечавшие, каким поразительным человеком была Софико. Отклики коллег из России были записаны специально для этого вечера, потому каждый из них в конце своего выступления говорил о благотворительной акции от имени Софико и зачитывал номер телефона.
На вечере было много отдельных выступлений актеров нового поколения – Нино Бурдули, Эка Чхеидзе, Онисе Ониани, Кахабер Микиашвили и певцов – Майя Джабуа, Нато Метонидзе, Лиза Багратиони, замечательное женское трио сестер Чохонелидзе. Выступали также ансамбли – порадовал зрителей старожил грузинской эстрады ансамбль «Швидкаца», интерес к которому со временем ничуть не угасает, и популярный не только в Грузии детский ансамбль «Басти-Бубу».
В программу благотворительной акции-концерта постоянно вклинивался Театр.doc, тот самый театр, который основан на подлинных текстах. Так вот, почти каждое выступление артистов заканчивалось чтением информации: называли организации и частных лиц, сделавших перечисления в Фонд «Иавнана» с указанием конкретной цели – на детские дома или многодетным семьям, или отдельным нуждающимся людям. В течение этого вечера на сцене филармонии были переданы ключи от квартир четырем многодетным семьям, финансовая помощь была оказана 31 нуждающемуся студенту и 130 детям, потерявшим отцов в августовской войне 2008 года. Причем, откликнулись на эту акцию люди со всего мира. В этом году Золотой конь «Иавнана» был передан Дмитрию и Саиде Мчедлидзе, проживающим в Испании, и с первого дня активно поддерживавших Фонд.
Во время вечера пришло новое срочное сообщение о тяжелом заболевании крови 24-летнего актера театра Марджанишвили Георгия Корганашвили, которому требуется дорогостоящая операция за рубежом по пересадке костного мозга. С этой сцены прозвучала просьба помочь спасти жизнь молодого актера. Благодаря этому сообщению, которое услышали не только в зале, но и все телезрители, люди откликнулись. Наверное, первым был Паата Бурчуладзе, внесший 1000 лари. Включилось и театральное сообщество. Так, русский театр имени А.С. Грибоедова и МКПС «Русский клуб» сразу объявили о проведении благотворительного спектакля «Холстомер. История лошади». Позже, когда спектакль состоялся, весь сбор от него пошел в помощь Корганашвили.
Получается, что сегодняшняя благотворительная акция Фонда «Иавнана» работает на перспективу, а в целом – на помощь людям.
Вера ЦЕРЕТЕЛИ |
|
Не думала я, тогда школьница-старшеклассница, которой преподаватель литературы 56-й средней школы г.Тбилиси, Сергей Георгиевич Амзоев поручил подготовить доклад к чеховскому юбилею, что спустя годы окажусь в городе Таганроге, где родился и вырос великий писатель. Полюблю этот милый провинциальный город со старыми, из ХIХ века, колодцами во дворах, ажурными козырьками над крылечками, глазастыми домами с распахнутыми днем зелеными ставнями – настоящий «городок в табакерке», как называют его старожилы.
Вот в таком маленьком белом домике в три комнатушки родился 17 января 1860 года Антон – третий мальчик в семье купца Павла Егоровича Чехова и Евгении Яковлевны Морозовой, дочери торговца сукном. Этот маленький глинобитный домик на бывшей Полицейской, а ныне улице Чехова, нам всем дорог особенно. Здесь уже в 1910 году появилась мемориальная доска.
Тесненькое жилье живо передает интересы хозяев дома – религиозные: в каждой комнатушке – иконы; профессиональные – конторка со счетами – непременный атрибут торговли; начищенный до блеска самовар – символ домашнего уюта и гостеприимства; вязанные крючком белые скатерти; подзоры на кроватях; занавески на окнах – чисто, опрятно, красиво, ничего лишнего, и все своими руками (сестра хозяйки – Федосья Яковлевна, была отменной рукодельницей, и это все – ее лепта в быт семьи).
Торговал отец в своей лавке всем, что появлялось в Таганроге, но дневной доход был грошовый. Павел Егорович изо всех сил пытался быть коммерсантом, а по духу был эстетом, музыкантом, художником. И сыновья унаследовали его таланты. Дочь Машенька прекрасно играла на скрипке и фортепьяно, в будущем, отказавшись от личного счастья, полностью посвятила себя Антону, как позднее выяснилось, самому талантливому. А тогда... Сколько раз, глотая слезы и мучаясь из-за невыученного урока, Антон спускался в лавку, где в качестве приказчика взвешивал фунт сахара, заворачивал селедку в вощеную бумагу, лихо щелкал на счетах.
Вот и перешли мы плавно к следующему этапу жизни семьи. Сегодня это Гоголевский переулок, центр Таганрога.
«В то время, - вспоминал брат писателя Михаил, - мы жили в доме Моисеева, на углу Монастырской улицы и Ярмарочного переулка, почти на самом краю города... Над входом в лавку помещалась вывеска «Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары», немного ниже – «Распивочное и на вынос». Это означало наличие при лавке погребка с сантуринским и водкой. Переезд сюда был обусловлен двумя причинами: появившейся железной дорогой и разросшейся семьей. Настоящий двухэтажный особняк. На втором этаже располагалось семейство, внизу – торговая лавка. Здесь можно было купить все что угодно: перец и фрукты, сельдь из бочки, сахар головами, редкие французские духи соседствовали с «конфетками», и те впитывали тонкий заморский аромат, от булавки до пуговицы для сюртука. Здесь же и сегодня, у стены, стоит столик, за которым неспешный покупатель мог заказать штоф водки и за стопочкой обсудить с хозяином последние газетные новости».
Посетителям музея представлена экспозиция старинного торгового помещения с прилавками, товарами, интересными предметами быта ХIХ века. Восстановлены подсобные помещения и жилые комнаты семьи Чеховых.
В лавке проходили разные посетители. Живой, наблюдательный мальчик, как губка, впитывал их повадки, манеры, разговоры... Он был блестящим импровизатором и быстро менял облик и интонации, становясь то чиновником, то профессором, то врачом или архиереем. Многие из них впоследствии стали прототипами его будущих героев.
Бережно хранят в музее, пожалуй, самый ранний автограф гимназиста 4-го класса А.Чехова, расписавшегося за отца в получении повестки о выборах купеческого старосты. В гостиной на стене – портрет мальчика в красном (так хочется думать, что это Антоша Чехов в костюме). Дети часто разыгрывали миниспектакли, и Николай Чехов, повинуясь художественному наитию, вполне мог нарисовать брата.
В гостиной на стене натюрморт с цветами. Так и видится…
...Спиной к окну, так, чтобы свет падал на полотно, с кистью в руке стоял старший брат Антона – Николай.
На письменном столе, в довольно широкой, как бы сплюснутой с двух сторон, вазе нежно светились розы, видно, недавно срезанные.
- Как здорово! - с восхищением воскликнул Антон, - как красиво! И как это у тебя так дивно получается... Как у настоящего художника.
- Сам не знаю, - ответил Николай, - прямо руки зачесались, так захотелось их нарисовать. Представляешь, в жизни через пару дней они завянут, а вот на бумаге, если нарисованы хорошо, будут долго! Вот я, если родители согласятся, уеду в Москву учиться на настоящего художника, а ты, Антон, как посмотришь на рисунок, меня вспомнишь...
- Не уезжай, Коля, - попросил Антон, - мне без тебя плохо будет.
Братья знали – Антон говорит правду. Сколько раз, бывало, набедокурит Антон, и справедливая отцовская расправа нависнет над ним, как дамоклов меч, а Коля что-нибудь такое скажет к месту, глядишь, угроза миновала. Но не всегда защита срабатывала: уж больно суров и непреклонен характер отца. Уж больно он горяч.
В столовой – старинная мебель, уникальные документы 1890-х годов: выданное П.Е. Чехову разрешение построить свой дом, свидетельство о награждении его серебряной медалью.
В то время в торговле тон задавали богатые греки. Чтобы попасть к ним на службу, надо было знать греческий язык. Поэтому Павел Егорович отдал сыновей сначала не в гимназию, а в греческую школу. Но обучение там было неважное, в 1868 году отец определил Антошу в гимназию.
Основанная в 1806 году Таганрогская мужская гимназия была одним из старейших учебных заведений на юге России. Сегодня здесь третий по счету музей Чехова (условно назовем его так) из музейного комплекса.
Дети в семье Чеховых всегда были предельно заняты: работа в лавке, спевки и репетиции в церковном хоре отнимали много времени, мешали учебе. А когда в Таганроге открыли бесплатные ремесленные курсы, где после занятий могли обучаться и гимназисты, Павел Егорович определил на курсы сыновей, полагая, что ремесла всегда дадут верный заработок: Иван учился переплетному делу, Николай и Антон – сапожному и портняжному.
На гимназию сил почти не оставалось, но надо было стараться и тут. Тем более порядки были весьма строгие, требования высокие, надо было соответствовать. А это не всегда удавалось.
С учащихся, что называется, глаз не спускали. «Глаз да глаз» за гимназистами был поставлен продуманно: окошечки, сделанные в дверях классных комнат наподобие тюремных глазков, позволяли надзирателям незаметно следить не только за учениками, но и за либерально настроенными учителями. Не раз отсиживал Антон наказание в холодном карцере, и только бой настенных часов помогал определять время. Часы до сих пор «живы», как «жив» и карцер – маленькая пустая квадратная комнатенка с одним оконцем, выходящим в вестибюль, и единственным стулом для нарушителя, чтобы «посидел – подумал».
Чехов учился средне. Законоучитель гимназии протоиерей Ф.Покровский, любивший Антона, тем не менее пророчил будущность только старшему сыну в семье – Александру. Но именно он наградил Антона смешным именем «Антоша Чехонте», которое впоследствии писатель сделал своим литературным псевдонимом.
Школьники, приходящие в музей на экскурсии, любят разглядывать парту, за которой сидел Антон и которая так не похожа на современную в школьном классе.
Именно в гимназии началось повальное увлечение братьев Чеховых театром, который был и остается гордостью таганрожцев.
Обычно Антон занимал галерку, и теперь об этом напоминает другая мемориальная табличка. «Театр давал мне когда-то много хорошего... Прежде для меня не было большего наслаждения, как сидеть в театре», - писал Чехов.
Покровский, к счастью, ошибся. В семье Чеховых состоялись один художник, один писатель, три преподавателя, один биограф, но тогда Антону «неблагополучные» слова о его будущем были как с гуся вода. Не раз его ругали за разгильдяйство, за манкирование обязанностями гимназиста.
В книге брата Михаила «Вокруг Чехова» говорится о том, что, уже будучи очень известным писателем, Антон вместе с петербургским адвокатом Коломниным, также окончившим курс таганрогской гимназии, послали протоиерею Покровскому в подарок серебряный подстаканник. Тот, польщенный, поблагодарил и попросил выслать ему свои сочинения. «Поброунсекарствуйте старику», - писал он (Броун Секар – изобретатель омолаживающей жидкости). Антон Павлович выслал ему свои «Пестрые рассказы», на заглавном листе которых стояло: «А.Чехонте».
Городская библиотека нам интересна тем, что Антон Павлович, уже будучи великим писателем, прислал сюда свое собрание книг.
Он считал своим долгом заботиться о городе, где родился и вырос, Таганрог отвечает ему взаимностью: заботливо бережет все, что связано с жизнью писателя.
Приезжайте в Таганрог, я буду вашим гидом!
Елена НАЦВЛИШВИЛИ |
|
|
«САМОЕ ПРОЧНОЕ В ЖИЗНИ – ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ» |
|
Двух зарубежных участниц конференции, организованной Национальным исследовательским центром истории грузинского искусства и охраны памятников имени Г.Н. Чубинашвили, с нашей страной связывают особые отношения. Этих искусствоведов, входящих в число ведущих в России, излишне знакомить с Грузией, ее историей, традициями и культурой. Потому что они давно живут всем этим, и Сакартвело занимает особое место в их жизни. Старшего научного сотрудника Государственного музея Востока в Москве Светлану Хромченко не пришлось долго уговаривать на интервью «Русскому клубу». Она призналась: «Это поможет выразить то пьянящее ощущение радости бытия, которое грузинская земля, грузинское искусство и люди щедро дарили мне, моим коллегам и вообще всем, кто с открытой душой и чистыми помыслами прибывал на вашу благодатную землю. К этому чувству теперь примешиваются и светлая печаль, с которой вспоминаешь ушедших друзей и горькое недоумение, с которым размышляешь о событиях последних лет».
- Светлана Михайловна, как и когда вы, москвичка, связали себя с грузинским искусством?
- На последних курсах МГУ, уже работая в музее, я сделала свой выбор: искусство Грузии. Великолепные памятники средневековья, картины, графика и скульптура современников, так заметно выделяющиеся на фоне остального советского искусства… Кроме того, мне всегда был интересен резонанс культур, их взаимодействия, позволяющие лучше понять их существенные особенности. Под руководством крупнейшего искусствоведа и изумительного человека Дмитрия Сарабьянова написала диплом, выбрав довольно экзотическую для университета тему: «Грузинские художники в Париже. Какабадзе и Гудиашвили». К сожалению, Гудиашвили ушел из жизни годом раньше, но, впервые приехав в Грузию, я попала в его музей-квартиру и познакомилась с милейшей госпожой Нино, которая нашла время для студентки и много и ярко рассказывала о том, что не входит в искусствоведческие исследования. А их, в том числе и парижские, посвященные Гудиашвили, я все к тому времени прочитала. Она говорила о жизни. Напоследок я получила приглашение зайти еще через несколько дней. И вот, с букетом цветов прихожу прощаться – улетаю в Москву. Госпожа Нино передает мне маленький прямоугольник картона, а на нем… У меня перехватывает дыхание – приглашение на выставку Ладо Гудиашвили в парижскую галерею Joseph Billet в январе 1925 года! Я получаю как бы благословение проникнуть мыслью и чувством в то время, через десятилетия прикоснуться к тому великому искусству, которое творилось тогда во Франции. Этот бережно хранимый пригласительный билет для меня - напутствие.
- Среди «парижских грузин» была, как известно, и Елена Ахвледиани…
- С огромной теплотой вспоминаю время, проведенное в фондах ее музея-квартиры, концерты по вечерам, встречи с ее друзьями. Живая и теплая атмосфера в доме этой еще одной легендарной фигуры Тбилиси сохранялась благодаря друзьям и родным Элички, колоритной носительницы тифлисских традиций. До сих пор помню неповторимую смесь запахов вкусных грузинских блюд и проклеенной бумаги больших папок, в которых хранились Эличкины наброски Парижа, рисунки, сделанные в студии Филиппо Коларосси, зарисовки Сигнахи, Батуми, Тбилиси, театральные эскизы, книжные иллюстрации. С восторгом читала шутливую переписку со Святославом Рихтером и пронизанные драматичными оттенками письма к театроведу Елене Тагер. Придирчивые подруги художницы сначала воспринимали меня со смешанным чувством: «Вам поручили сделать публикацию, а вы еще так молоды…» «С возрастом это пройдет», - неожиданно ответила я. Не помню, чтобы дамы так хохотали… Результатами этой приятной работы стали альбом и несколько статей, опубликованных в московских журналах.
- Что было потом, после первого знакомства с Грузией?
- Очарованная Грузией, я не упускала случая привезти московских художников, побывать на симпозиумах, поработать в музее над каталогами, альбомами, выставками. Незабываемы впечатления от встреч с художниками Зурабом Нижарадзе, Тенгизом Мирзашвили, Дмитрием Эристави, Марком Поляковым, Автандилом Попиашвили, Зулейкой Бажбеук-Меликян, Гено Тугуши, Леночкой Пирцхалаишвили, Наной Цинцадзе, Мананой Тавадзе, Лали Замбахидзе, Гурамом Доленджашвили и многими другими – яркими, артистичными, талантливыми. Обо всех хотелось написать, удалось о многих. Судьба подарила огромное счастье, иначе не назовешь – работу над выставкой Пиросмани, которая с впечатляющим успехом прошла в нашем музее в 1986 году. К ней была приурочена и научная конференция, на которой выступали наши коллеги из Грузии, из Музея искусств Нонна Элизбарашвили, Ирина Дзуцова, Ната Беручашвили и другие. Сборник конференции, доклады на которой уточнили многое в судьбе и творчестве Пиросмани, стали библиографической редкостью. А потом как-то органично все материалы встроились в потрясающую книгу, которую Тенгиз Мирзашвили начал делать в Москве, сдружив впечатляющее число искусствоведов.
- Сейчас многие задумываются, что же нам делать, чтобы не прервалась связь культур, связь в искусстве. Судя по всему, вы – из их числа?
- Она не прервется. Знаете, мой предыдущий приезд в Грузию совпал с драматичным событием - гибелью Мераба Костава. Непривычно затихший проспект Руставели, траурная процессия, перед которой ведут коня… Теперь, после того, что случилось с нашими странами, это событие кажется символичным. Но благодаря московским грузинам, замечательным художникам, сохраняющим в своем творчестве важные качества грузинского национального характера, связь с Грузией не прерывалась. К большой радости зрителей, я устраивала выставки братьев Тотибадзе, Георгия Гигинейшвили, Тенгиза Мирзашвили (к сожалению, посмертную). На выставках новых поступлений постоянно появлялись работы грузинских художников, подаренные музею.
- Ваши впечатления о нынешней конференции?
- После стольких лет мы с коллегой получили приглашение в Грузию. Тема конференции касалась широкого спектра вопросов сохранения архитектурного наследия, особенностей грузинского кинематографа, театра. Особенно впечатлил доклад об архитектуре старого Тбилиси, очарование которого может безвозвратно исчезнуть, как только исчезнет удивительное гармоничное соотношение архитектуры и ландшафта, воспетое поэтами и запечатленное художниками. Реставрировать и сохранять облик старых домов дорого. Очень дорого. Но в скромной по уровню развития Чехии это сейчас делается вполне успешно. Крохотная Голландия уже давно и тщательно охраняет свою старину. При этом, жить современному человеку там вполне комфортно. Потеряв старый Тбилиси, нынешнее поколение заслужит геростратову славу и уже не сможет оправдаться перед следующими. Как это ни трудно, надо думать на века вперед. В Тбилиси еще есть что сохранять! И, несмотря на проблемы, особенное лицо города еще не совсем утрачено.
- А о чем говорили вы в своем выступлении?
- Сохранение национального – дело, всегда требующее мужества. В архивах нашего музея есть уникальный документ – стенограмма того, как государственная комиссия в 1937 году обсуждала закупочную экспедицию в Грузию. Напомню, что в то время отход от норм соцреализма приравнивался к государственной измене. И в драматичном документе отразились и тупость тогдашних чиновников от искусства и высокомерие тех, кто был обласкан властью и считал, что гораздо более талантливых мастеров, таких как Давид Какабадзе, можно учить «перестраиваться» в соответствии с идеологической доктриной тоталитарного государства. На том заседании художник Александр Герасимов в пух и прах разнес работу Пиросмани, утверждая, что автор «кисти в руках никогда не держал» и «его работы никогда не будут показываться в музеях». Он ехидно критиковал рисунки Гудиашвили, правда, с завистью отмечая, что у того был феноменальный успех в Лондоне. Он откровенно соглашался с Лаврентием Берия в оценке произведений. Тогда, в знак протеста, Ираклий Тоидзе и другие покинули заседание. А музейные специалисты интеллигентно старались потом сохранить в коллекции произведения, характеризующие именно национальный характер искусства. Но часто безрезультатно. Год спустя организатор экспедиции, сотрудник музея Корсунский был арестован, а Герасимов написал очередную картину – «Сталин и Ворошилов на прогулке в Кремле», которую московские искусствоведы иронично называют «Два вождя после дождя». Картины же Пиросмани теперь висят в залах Третьяковки, Русского музея и у нас.
Этот колоритный документ и стал ядром моего сообщения, прочитанного на конференции, которая была организована блестяще, с тонким тактом и заботой. Мы, гости, постоянно ощущали удивительную теплоту к себе и за стенами зала. Мы вновь и вновь убеждались, что самое прочное в жизни – человеческие отношения, и самое поразительное – сохраняющийся, несмотря ни на что, легкий и светлый грузинский характер, в котором чарующе переплетаются остроумие, отзывчивость, доброта.
***
Все титулы и должности второй нашей собеседницы сразу и не перечислишь. Член Международной ассоциации художественных критиков (AICA), Международной ассоциации искусствоведов (АИС) и Отделения критики Московского союза художников, заведующая кафедрой всеобщей истории искусств и профессор Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, преподаватель в МГУ имени М. Ломоносова, Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ) и Институте антиквариата и экспертизы «Гелос», руководитель научных и образовательных проектов Фонда Петра Кончаловского… Но гостьей Нину Геташвили никак не назовешь - она родилась, выросла и значительную часть своей жизни провела в Тбилиси. Ну, а поскольку она не только выпускница кафедры искусствоведения МГУ, но и 43-й тбилисской школы (мы с ней из одного выпуска), разговор шел, естественно, на «ты».
- Расскажи, пожалуйста, как сололакская девочка Нина стала москвичкой и обладательницей стольких титулов?
- Фактически биография изменилась, жизнь переломилась в тот непростой период, который я переживала вместе со своей страной. В планах ничего такого не было, просто какие-то новые социальные обстоятельства (назовем их хоть «перестройкой», хоть как-то иначе) позволили проявить личную инициативу. А у меня она заключалась в том, что захотелось уйти из Музея дружбы народов в самостоятельное плавание. Я увидела себя в рамках выставочной галереи. В 1990 году, когда мы с мужем гостили во Франции, он показывал свои работы в некоторых галереях. Мы входили во многие стеклянные и полированные двери… И это когда мировой художественный рынок переживал шокирующий кризис! И я поняла: галерея - это мое. Естественно, у меня не было ни спонсоров, ни начального капитала, а дело хотелось начинать с высокой профессиональной основы, чтобы были помещение, факс, ксерокс, типография. На самостоятельную раскрутку могло уйти до десяти лет. Еще существовал Советский Союз. Но уже наступило и время частного предпринимательства. Когда в Тбилиси создалась Ассоциация содействия дружбе народов Кавказа «Кавказ», я посчитала, что это очень благородно. Народы региона тогда уже воевали друг с другом, и мне до боли хотелось внести свою лепту в дело умиротворения.
- И как же ты решила помочь лирам заставить пушки замолчать?
- В музее я провела достаточно лет не только на научной, но и на административной работе, так что, имела некоторые организаторские навыки, а, самое главное, не боялась брать на себя ответственность. Кроме того, поздно родив ребенка, накопила силы в декретном отпуске. Я составила технико-экономическое обоснование на многих страницах, со всеми планами, анализом международной обстановки, и того, насколько арт-рынок является не только популярным, но и прибыльным. Со всем этим пришла в «Кавказ», и… открылась галерея «Нина». Я была не владелицей, а директором, наемным работником. Тогда в СССР стал образовываться художественный рынок, мои московские друзья организовывали международную художественную ярмарку «АРТ-МИФ». И я предложила на втором «АРТ-МИФЕ» представить «Нину» как грузинскую галерею, которая специализируется на изобразительном материале художников всего Кавказа. В Нагорном Карабахе, в других местах – конфликты, а мы, как бы, рушим все рамки и, в одном художественном пространстве, показываем, что искусство – без границ. Ту выставку я назвала «Тбилиси – перекресток культур». Там были и грузинские, и армянские художники, я и сейчас горжусь тем каталогом, в нем – блестящие имена: Гоги Алекси-Месхишвили, Зураб Нижарадзе, Гриша Даниелян, нынешний главный художник «Новой газеты» Петр Саруханов… Была и Гаянэ Хачатурян, поначалу отказавшаяся: «Я в Москве еще не выставлялась, это – такая ответственность». Я предложила послать хотя бы графику. И она сделала большой рисунок. Все это было хорошей заявкой.
- Увы, остановить вооруженные конфликты это не помогло…
- Более того, один из таких конфликтов коснулся и нас. Мы погрузили работы в товарный вагон, отослали с сопровождающим в Москву. И этот поезд с нашими картинами стал последним, прошедшим по Сухумской ветке – железную дорогу разбомбили. Это было начало октября 1992 года. Вот так частная история вдруг оказывается связанной с огромными геополитическими сдвигами. Но мы пока ничего не чувствовали, разве что только толчки…
- И как шла продажи работ художников Грузии, для которых та выставка-ярмарка стала уже исторической?
- Сначала, вообще, комедия произошла. Я думала, что все мои московские друзья поспособствуют с продажами. Ведь мне надо было вернуть деньги, которые в меня вложили, они – не мои деньги, я получала зарплату и пробовала свои силы, и была благодарна судьбе и людям, что мне дали такую возможность. Но прошли первые два дня ярмарки, а друзья-организаторы проходят мимо вместе с директорами банков. Меня словно и нет! Я своему директору говорю: «Темури, что происходит?» Он отвечает: «А ты с ними договорилась о процентах?» А рядом сидят наши художники с грустными глазами… И тогда как администратор я попросила их (вежливо, но твердо) перебраться в другие «отсеки», (они, кстати, очень обиделись, в том числе и мой муж Толя Чечик). Поставила дежурить молодых, красивых дочку с зятем – маркетинговый ход. И люди стали заходить, уходили неохотно, картины-то – и вправду, классные. Я вообще слово «клиент» не употребляла, из академической среды сразу впала в рынок. Но сориентировалась быстро, наверное, артистизм помог – мне стало интересно играть эту роль. И я сыграла ее. Люди шли и шли. Кстати, визитки, которые я тогда получала, помогли на долгие годы – все, давшие их, становились моими друзьями и поклонниками моих художников.
- В общем, искусствоведу пришлось стать коммерсантом…
- Не только коммерсантом, но и экспертом, экспедитором, транспортником, критиком и т.д. А пока... Дело в том, что с октября по декабрь 1992-го политическая обстановка резко изменилась. В России перестали выплачивать суммы из «Сбербанка», деньги за картины люди переводили через первые биржи. Но «Кавказу» это было уже не интересно, ассоциация разорилась и все перепродала банку. А банк уже налаживал связи с Прибалтикой и Москвой не очень интересовался. В Москве же больше пяти тысяч частному лицу на руки не выдавали (новые указы сыпались как из рога изобилия, плюс бешеная инфляция). И мы с мужем каждый день ходили, как на работу, в течение месяца получили колоссальные деньги, такие, что мне раньше и не снились. В Тбилиси же в это время – война, а мне надо вернуть чужие деньги. Да и дома остались старики, ребенок. И мы все бросаем, прилетаем последним рейсом и сидим дома, пережидая стрельбу. Потом я поехала в «Кавказ» и выложила на стол кучу целлофановых пакетов с деньгами. А ведь долгие годы близкие иронизировали, что я даже три рубля запросто потеряю. Но, при всем этом, поняла: я опять работаю «на дядю». И улетела в Москву.
- И как удалось все начать с нуля?
- У нас были и «семейные» деньги – вместе с остальными картинами хорошо продались работы мужа. Так что, я зарегистрировала в Москве индивидуально-частное предприятие – галерею все с тем же названием «Нина», потом перевезла родителей, дочку. И началась эта круговерть. Пока не переехала из Тбилиси домашняя библиотека, не могла ничего писать. Удовлетворялась тем, что представляла художников, делала пресс-релизы. Ну, а потом пошла педагогическая работа, книги пошли. Оставила галерейное дело, по которому скучаю и сейчас. Но каждый раз, как подумаешь про кражи из хранилищ и с экпозиций, о страховках, об аренде помещения, которое когда-нибудь придется покинуть из-за изменения условий аренды… Ведь, что такое галерея? Она – вроде клуба. Пришел человек, ты ему все объясняешь о хорошем художнике, он делает покупку, радуется. Мы продолжаем общаться. Но другие могут еще прийти через пару лет, а галереи на том месте уже нет… Вот так, три раза поменяв дислокацию, я сказала себе: «Пока не будет стабильности, нет ни сил, ни возможностей вкладывать столько энергии». Потому что для меня это – не бизнес, это – еще часть души, понимаешь?
- Так что, теперь основное – научная и педагогическая деятельность?
- Загрузила себя по максимуму. Были и Академия художеств, и ГИТИС, кроме того, что ты перечислил в самом начале, веду мастер-классы в Санкт-Петербурге – от Фонда Петра Кончаловского. Этот фонд прилагает гигантские и очень плодотворные усилия для понимания процессов, которые происходят в современном изобразительном искусстве. Могу назвать себя всеядной, но это будет не совсем правдой. Я люблю хорошее искусство, то есть волнующее душу, дающее пищу уму, не обязательно имеющее рациональное приложение, а просто, каким-то образом трогающее сердце. Вообще, мои привязанности в искусстве часто иррациональны. Хотя профессионально я могу их вербально объяснить. Но понимаю, что нечто, аура, для объяснения ускальзывает. И слава богу! А сейчас очень много сил отдаю большим международным форумам по различным проблемам, которые Фонд Петра Кончаловского намерен ежегодно организовывать в ближайшие пять лет. В 2011 году такой форум, посвященный художественной критике, в ноябре прошел в Санкт Петербурге (25-27 ноября), в Президентской библиотеке. Коллегам из Грузии присутствовать на нем не удалось, и мы договорились работать в режиме он-лайн.
- А что можно сказать о нынешней конференции в твоем родном городе?
- В Тбилиси я приезжаю, к сожалению, редко. Счастлива, что смогла не просто быть здесь, но и участвовать в первой после долгого перерыва международной конференции по проблемам искусства. А ведь традиция-то была. В 2001 году, когда я делала доклад на очередном конгрессе AICA в Загребе, ко мне выстривались просто очереди коллег, вспоминавших то прекрасное время, когда такой конгресс состоялся в Тбилиси. Я принимала их комплименты и безумно жалела, что не имею возможности пригласить всех, потому что я сама – не в Грузии. И вот, на этой конференции, уже были гости: трое из Америки и мы со Светланой Хромченко, моей подругой, экспертом по грузинскому искусству. Уверена, что организаторов конференции следует поздравить (Могу назвать их поименно, но особо благодарна Марине Медзмариашвили, Мзии Чихрадзе и Мариане Оклей). Если у меня и были какие-то личные замечания (не к конференции, а по содержанию докладов), то это естественно – дело не в придирчивости, а в точке зрения. Но конференция-то получилась замечательной, мне было очень полезно присутствовать на всех заседаниях, потому что было много очень интересных докладов, презентаций, много по-настоящему нового материала. Так что – спасибо!
Владимир ГОЛОВИН |
|
НАРОДНЫЙ АРТИСТ ИСЧЕЗНУВШЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ |
|
Как больно вспоминать о Котэ Махарадзе в прошедшем времени. Народный артист исчезнувшей цивилизации – так в последнее время он себя называл. Он даже не предполагал, насколько провидческими окажутся эти слова. Махарадзе – это яркая, многогранная личность и абсолютно неординарная. Его отличали артистизм, легкость, неиссякаемый юмор, море обаяния. При этом он был человеком широчайшего образования и энциклопедических знаний. Своими первыми друзьями он всегда считал книги.
Котэ – из породы счастливчиков, коих природа щедро одарила разнообразными талантами. Для одних он – великолепный артист, публицист и историк, для друзей – душа компании, вдохновенный тамада, веселый рассказчик, для приверженцев спорта – незабываемый спортивный комментатор, чей голос знали все на просторах СССР. Любой его репортаж превращался в азартный моноспектакль, насыщенный действием, эмоциями, событиями и самыми неожиданными ассоциациями.
У Махарадзе была феноменальная память, сегодня его сравнили бы с компьютером. В своих спортивных репортажах Махарадзе работал без шпаргалок, безошибочно сыпал цифрами, именами, датами. Для театра его память была «скорой помощью»: за два-три часа до начала спектакля он мог выучить самый громоздкий текст и заменить заболевшего актера.
«Слуга двух господ» - шутил о себе Котэ Махарадзе, и так назвал свою книгу воспоминаний на грузинском языке. В этой книге театр и спорт неразделимы, как и в жизни.
О его былом увлечении балетом – он был надеждой балетной студии оперного театра – вздыхали те, кто видел в 1936 году дебют Махарадзе на сцене этого театра в партии Щелкунчика. Первая роль свалилась на него в десять лет. Спектакль шел в великолепных декорациях Солико Вирсаладзе, а дирижировал выдающийся Евгений Микеладзе. Это было самое сильное детское впечатление Котэ. А Гиви Берикашвили и Кахи Кавсадзе на юбилейном вечере Котэ в 2001 году вспоминали, как он в свое время преподавал им хореографию в театральном институте. Берикашвили подтвердил это, исполнив в свои шестьдесят с гаком лет танец умирающего лебедя. Кстати, юмористическая викторина того вечера приоткрыла завесу в личной жизни юбиляра. Одним из ее вопросов был такой: «Что связывает троих известных деятелей из четырех – Сталина, Черчилля, Чаплина, Махарадзе?» С ответом юбиляр быстро нашелся: «Все, кроме Сталина, имели три жены».
НАЧАЛО НАЧАЛ
Началось все с первой школы, бывшей классической гимназии, что на проспекте Руставели. Вместе с ним учились Бадри Кобахидзе, Мераб Табукашвили, Нодар Андгуладзе, Зураб Анджапаридзе, Авксентий Гамсахурдия. Все, кто вспоминали свои школьные годы, неизменно возвращались к матери Махарадзе – тете Варе, работавшей школьным библиотекарем. Мимо библиотеки тогда не мог пройти ни один ученик. Свободно ориентировавшаяся в море названий, авторов, эпох и произведений, она притягивала в мир литературы каждого. А для сына библиотека была вторым домом, он оставался там до вечера, до конца рабочего дня.
Кроме того, как и все мальчишки, Котэ увлекался спортом, в детстве он был одержим скачками, а рядом с манежем был стадион, и после скачек они с отцом шли на футбол, в эту игру он влюбился с первого матча. Котэ был мастером спорта по баскетболу и капитаном юношеской сборной в составе «Динамо».
А еще заботливая мама отдала сына и дочь в хореографическую студию при театре оперы и балета, и они закончили ее. После дебюта в «Щелкунчике», казалось бы, от балета Махарадзе ничто не могло спасти. Но лет в 15-16 он зашел в театр Руставели. Увидел там Акакия Хорава в «Отелло» и обомлел.
Так судьбой Котэ Махарадзе стал драматический театр. Он поступил в театральный институт и на отлично закончил его на курсе Додо Алексидзе, который и позже считал Махарадзе своим верным учеником.
Легкий в общении, живой, эрудированный, бесконечно изобретательный в шутках и розыгрышах, Котэ еще со студенческих лет был в центре внимания. В театральном институте он вечно выпускал какие-то стенгазеты, «молнии», организовывал вечера юмора, был капитаном баскетбольной команды, за которую болел весь институт. Театралы запомнили его еще со студенческой роли Керубино в «Женитьбе Фигаро». Мальчик-юноша, хрупкий, пластичный, восторженно-влюбленный, говорят, он был легок как стих Бомарше и изящен, как сама французская комедия.
После театрального он был принят в театр имени Ш.Руставели и оказался в гуще театральной борьбы, сотрясавшей театр. Он был одним из самых активных в содружестве актеров «Швидкаца», объединившихся вокруг легендарного режиссера-новатора Михаила Туманишвили. Тогда спектакли с участием молодой когорты гремели в Тбилиси. В своей книге «Режиссер уходит из театра» Михаил Иванович писал о Махарадзе: «Умный, темпераментный, расчетливый в работе, больше других любящий книгу, влюбленный в Маяковского, сочиняющий футуристические стихи, остроумный Котэ Махарадзе. По амплуа скорее всего герой».
В первом же спектакле Махарадзе оправдал это амплуа «швидкаца», он сыграл пламенного Юлиуса Фучика («Люди, будьте бдительны!»). Зато в другом спектакле его ждала уже острохарактерная роль, нисколько не похожая на предыдущую. В искрящемся праздничной театральностью «Испанском священнике» он сыграл скупого стряпчего Бартолуса, сыграл старика, будучи юнцом – вот где пригодились ирония, природный юмор, обостренное чувство пластики и внешнего рисунка роли. В поисках характера своих героев Махарадзе, виртуозно владеющий своим телом, ощущающий его как послушный инструмент, часто шел от пластики.
В «Швидкаца» блистала Медея Чахава, она и стала женой Махарадзе. У них появилось двое детей – дочь Мака Махарадзе, будущая знаменитая прима-балерина, и сын Ивико – актер и спортивный комментатор. А старшим из детей в этой семье был сын Медеи Чахава от первого брака Темур Чхеидзе, в будущем главный режиссер театра имени Марджанишвили и Петербургского БДТ. Темур всегда вспоминает, что основным багажом из зарубежных поездок спортивного комментатора Махарадзе, были книги, о которых в СССР могли слышать краем уха, а говорить только шепотом.
Кстати, спортивным комментатором Махарадзе стал случайно. Он был уже заслуженным артистом, когда его однажды попросили комментировать по радио игру баскетболистов, тогда в Грузию приехала американская команда. Он попробовал, а дальше пошло-поехало – баскетбол, потом футбол, сначала на грузинском, позже и на русском. Но он никогда не забывал о театре. Николай Озеров вспоминал, что в Испании, на чемпионате мира по футболу, Котэ в свободное время работал над ролью.
За 23 года работы в руставелевском театре Махарадзе сыграл около сотни ролей, здесь были и успех, и проходные роли. Его творческий диапазон постоянно расширялся, он работал в разных стилях и жанрах. Запомнился зрителям комдив Киквидзе, которого называли «грузинский Чапаев» («Песня о соколе»), Креонт в «Царе Эдипе», рыцарственный Лаэрт в «Гамлете», сказочно-таинственный Оберон в первой постановке М.Туманишвили «Сна в летнюю ночь». Наиболее ярко актерская индивидуальность Махарадзе проявилась в роли Андареза в постановке Додо Алексидзе «Бахтриони». В 1967 году К.Махарадзе получил звание народного артиста республики.
НОВАЯ ТЕАТРАЛЬНАЯ ЭРА
С 1970-го для него началась новая эра – театр им. К.Марджанишвили. Большой успех принесли Махарадзе роли в постановках его учителя Додо Алексидзе: Нароков в «Талантах и поклонниках», итальянец Терачини в «Памяти сердца». А в «Дон Карлосе» маркиз Де Поза в его исполнении становился по сути главным героем, это был символ идеальной дружбы. Особенно запомнился его Квачи в созданной самим Махарадзе инсценировке романа М.Джавахишвили «Квачи Квачантирадзе». Вместо привычного отвратительного Квачи на сцене – пройдохи-ловкача, перед зрителем был обаятельный, «катастрофически неотразимый», а значит, и более опасный авантюрист. Как говорил сам Котэ, этакий грузинский Остап Бендер.
Мне, например, очень запомнился его Мурман из «Провинциальной истории» в постановке Медеи Кучухидзе. Элегантный, вальяжный, чуть снисходительный столичный премьер – это вначале. А после разоблачения он вдруг тускнел на глазах, сникал, почти съеживался, будто внутри него погасили светившийся фонарь. Но одной из лучших его ролей я считаю Каренина, он его осовременил и очеловечил. Махарадзе говорил, что подспудно шел к этой роли от пластики: он «видел» Каренина страшно медлительным, без единого жеста – неподвижные руки всегда строго внизу. И вот в эту ходячую мумию артист умудрился вдохнуть жизнь. За этой ледяной недвижной оболочкой был виден человек со своим достоинством, со своей болью и страданиями. Когда Каренин плакал – это было как гром средь ясного неба, это все равно, что плачущая статуя Командора.
Но знаковым во всех смыслах была для Махарадзе роль Уриэля Акосты в возобновленной Верико Анджапаридзе постановке легендарного спектакля Марджанишвили, где когда-то блистали сама Верико и Ушанги Чхеидзе. Именно там впервые партнершей Котэ была Софико Чиаурели в роли Юдифи. В спектакле, не для них поставленном, им было очень трудно. Котэ говорил, что вначале никак не мог репетировать. Его выручила тогда музыка, она несла в себе стилистику образов, мизансцен, и он почувствовал нечто неуловимое, чего не мог найти раньше. Кроме точно схваченного внешнего рисунка роли, он еще умудрился патетику смягчить печалью, человеческой горечью.
Эта совместная работа с Софико стала поворотным моментом в их жизни. Хотя они были знакомы давно и часто пересекались в театрах, но, оказавшись партнерами, ближе узнали друг друга. Когда они поженились, друзья Котэ привезли в подарок якорь – настоящий, чугунный. Чтобы друг в семейной жизни, наконец, бросил якорь. Этот якорь всегда стоял в их доме. Софико говорила о нем: «С Котэ мне очень легко. Он не навязывает своего, он тонкий, любящий, внимательный. Недаром он прослыл донжуаном. Меня это не волнует, ведь это было до моей эры».
Так Софико и Котэ объединили два семейных клана. Софико обожала дочь Котэ, балерину Маку Махарадзе, а Мака была в восторге от мачехи. Наверное, такое редко где встретишь.
ТЕАТР ОДНОГО АКТЕРА
Так же, как щедра была к Махарадзе природа, так и он всю жизнь оставался невероятно расточительным в трате себя. Замечательно сказал о нем Католикос-Патриарх всея Грузии Илья II: «Махарадзе – это необыкновенный феномен. Он мне напоминает неугомонную реку Терек, течение которой невозможно остановить».
В 80-х годах, во времена подъема национального сознания, он окунулся в историю и публицистику. Будучи интереснейшим рассказчиком, он подспудно мечтал о театре одного актера, и осуществил эту идею. В Грузии появился новый театр. Начиналось все с его моноспектаклей. В них история Грузии представала в театрально-философском аспекте. Эпохи, царствования, события, нравы, выдающиеся личности показывались с доскональностью историка и подавались с пафосом гражданина. И каждый раз это был новый взгляд, открытие неизвестного.
Котэ Махарадзе остро чувствовал пульс времени. И не случайно его первый моноспектакль был посвящен великому Илье Чавчавадзе по книге Акакия Бакрадзе. В спектакле Котэ раскрывал и уникальную личность литератора и публициста, и в то же время делал акцент на актуальных темах наследия Чавчавадзе – его патриотизме, совсем не означавшем самоизоляции. Актер предлагал зрителям несколько версий гибели Ильи, давая толчок к размышлениям над сутью и последствиями этой трагедии.
Спектакль имел громкий резонанс, билеты было невозможно достать. А сам театр стал своеобразной общественной трибуной, с которой звучала четкая гражданская позиция. В 1989 году представления проходили в заброшенном, холодном помещении, никак не приспособленном для театра – некогда это была летняя резиденция царицы Дареджан.
Махарадзе был автором серии моноспектаклей по истории Грузии и царской династии Багратиони. Они появились в те годы, когда жития царей и их деяния были для общества закрытой страницей. В каждом новом спектакле сквозь факты и великие деяния выдающихся людей всегда проглядывал человек, со своими привычками и слабостями. Например, в моноспектакле об Акакии Церетели самым большим открытием для публики стало известие, что этот поэт с таким музыкальным стихом, был абсолютно лишен музыкального слуха. И при этом почти каждое второе его стихотворение, начиная с «Сулико», стало песней.
В 1990 году это пристанище у театра отобрали. На какое-то время театр приютил театральный институт, там Махарадзе поставил «Багратиони», который получил Гран-при на международном фестивале в Киеве.
Позже Софико и Котэ решили открыть театр одного актера в доме-музее Верико Анджапаридзе, то есть в своем же доме. Театр назвали «Верико». Друзья Котэ шутили, что Махарадзе войдет в историю как единственный артист, который назвал созданный им театр именем своей тещи. Софико всегда подчеркивала, что идея создания театра принадлежит Котэ, и это его страсть и призвание. Она же всегда мечтала, чтобы гостиная родителей ожила вновь, и это осуществилось. Зрителей помещалось немного, человек 80, но зато легко устанавливалось общение актера и публики. Софико называла его «театр крупным планом».
И самый нашумевший моноспектакль Котэ Махарадзе – «Сталин» смотрели уже в этой знаменитой гостиной. Он вызвал буквально бурю, не оставив равнодушными ни поклонников вождя народов, упрекавших артиста в недостатке пиетета, ни антисталинистов, усмотревших в спектакле апологетику кровавого диктатора. Готовя сценарий, актер переворошил горы литературы, работал в архивах Москвы, Гори. В спектакле в захватывающем калейдоскопе сплелись факты и мифы, политика и религия, пафос и ирония. Яркий, захватывающий рассказ – ни стремления к перевоплощению, ни показного актерства. Три с половиной часа самой насыщенной информации.
Софико и Котэ тогда удалось сохранить «дом открытых дверей», как было при ее родителях. Этот дом – живая история грузинского театра и кино, сами стены пропитаны духом прошлого, здесь своя аура. И зрители сюда приходили не развлечься, а прикоснуться к своей истории. Этот дом был оазисом жизни. В нем можно было увидеть Ванессу Редгрейв, Сергея Юрского, Евгения Евтушенко, Елену Образцову, Зураба Соткилава…
В одной из наших бесед с Котэ Махарадзе он сказал замечательные слова, которые можно считать его завещанием: «Искусство, наука, спорт – это вне национальностей и над политикой. И не важно, откуда мы родом – мы все с планеты Земля. И каждому из нас когда-то предстоит произнести: «Остановите Землю, я сойду».
Вера ЦЕРЕТЕЛИ
|
|
