Уроженец Грузии, создавший один из лучших симфонических оркестров советской Украины, гражданин США, прославившийся как главный дирижер симфонического оркестра Корейского радио, гостевой дирижер знаменитого нью-йоркского «Американ симфони», создатель в Москве Русского федерального симфонического оркестра прожил стремительную жизнь. Были в ней и тбилисское детство вундеркинда, и достойный шпионского фильма побег из СССР, и основание Международного конкурса дирижеров собственного имени… «Если Бог даст, и будет здоровье – буду дирижировать столько же, сколько и сейчас, – сказал Вахтанг Жордания в 2000-х, незадолго до своей смерти. – Если сил не будет – придется что-нибудь подсократить. А в принципе, у меня с пяти лет только музыка, ничего другого нет. И не будет. Я в этом уверен».
Сын известного тбилисского историка, музыканта-любителя родился в 1942-м и «заболел» музыкой в совсем нежном возрасте. С трех лет сидел на коленях игравшего на фортепиано отца, затем просил научить и его. «А отец говорил: «Нет, ты неусидчивый. И все, я загорелся, и в шесть лет уже первый раз в концерте выступил. Потом мои педагоги часто играли на этом честолюбии», – признавался Вахтанг. В девять лет он видит приехавшего в Грузию итальянского дирижера Вилли Ферерро, и это определяет всю его дальнейшую жизнь: мальчик твердо решает стать «повелителем оркестра»: «Когда играл на рояле, закрывал глаза и представлял себе оркестр: здесь играют флейты, а там выступают тромбоны...».
И вот музыкальная школа позади, но в Тбилиси для того, чтобы учиться на дирижера, необходимо окончить еще какой-нибудь музыкальный факультет. И он становится студентом консерватории по классу фортепиано. Но после третьего курса не выдерживает и отправляется «на разведку» в прославленную Ленинградскую консерваторию – там есть дирижерский факультет. Успев, кстати, жениться и стать отцом. На берегах Невы происходит невероятное – Вахтанга принимают сразу на третий курс: «Я спросил: а как же первый, второй? Мне ответили: на начальных курсах мы учим технике дирижирования, а у вас она уже есть»… Затем – еще один «рекорд» в дирижерском образовании – аспирантура окончена за семь месяцев вместо двух лет.
Известность приходит к Жордания неожиданно, по воле «его величества случая». В оперной студии при Ленинградской консерватории заболевает дирижер, и спешно заменить его предлагают молодому человеку, прекрасно знающему все партии «Травиаты». Успех настолько очевиден, что Жордания приглашают и на другие постановки. И не только в консерватории. На одной из них – дебютной в Ленинградской филармонии появляется легендарный Евгений Мравинский, на протяжении полувека – главный дирижер лучшего в стране Симфонического оркестра этой филармонии. Зачем же народный артист СССР, лауреат Сталинской и Ленинской премий приходит на выступление дебютанта?
Все начинается с того, что Вахтанг нарушает строжайший запрет находиться посторонним на репетициях Мравинского. Он несколько раз проникает в «святая святых» и в конце концов попадается. О том, что было после этого, он вспоминал, удивляясь реакции Мравинского: «…К величайшему удивлению, не рассердился, а поговорил со мной и сказал, что я ему понравился. Он разрешил бывать на репетициях, и более того, пригласил к себе домой. Мы подружились. Когда дома не было жены, он меня приглашал пить вино и водку – как молодого собутыльника. Летом я со своей девушкой (с женой мы уже разошлись) ездил к нему на Карельский перешеек, где он отдыхал. Вообще, Мравинский был самодуром – в хорошем смысле этого слова. При первом же знакомстве он сказал: «Проси у меня чего хочешь». И я попросил, чтоб он пришел на мой дирижерский дебют в Ленинградской филармонии, хотя знал, что вероятность этого ничтожна».
Дело в том, что дебютировать Жордания должен был с оркестром молодого дирижера Ленинградского академического Малого театра оперы и балета Юрия Темирканова. Тому еще только предстояло стать народным артистом СССР, лауреатом Государственных премий СССР и России, полным кавалером ордена «За заслуги перед Отечеством». А тогда он претендовал на место Мравинского, так что, мягко говоря, особой любви между ними не было. Тем не менее Стравинский звонит художественному руководителю филармонии и говорит, чтобы Жордания разрешили исполнять все, что он захочет. В том числе и Пятую симфонию Шостаковича, первым исполнением которой Мравинский дирижировал еще в 1937 году и оставил ее в своем репертуаре. Из-за этого ее не позволяли включать в программы других дирижеров. А тут…
Появление Мравинского изумляет Жордания не меньше других: «Когда за час до начала концерта Евгения Александровича увидели за кулисами, никто глазам своим не поверил. Юрка Темирканов, с которым мы дружили и вместе выпивали в общежитии, спросил: «Чего дед приперся? Только не рассказывай, что из-за тебя». Я и сам не мог поверить. Ведь Мравинский тогда был для всех, как Бог. Это сейчас легко рассказывать…». Дебют проходит с огромным успехом, Мравинский заявляет: «Поздравляю, ты победил!». Не проходит и двух суток, как Вахтангу сообщают: через пять дней в Москве пройдет Всесоюзный отбор дирижеров для участия в престижнейшем конкурсе молодых режиссеров, основанном знаменитым австрийцем Гербертом фон Караяном. Мравинский не советует ехать на прослушивание, но Жордания полон решимости: «Я безработный. Мне терять нечего». И он выигрывает этот конкурс.
А через несколько дней – звонок из Министерства культуры: «Что вы нас вводите в заблуждение? Какой вы безработный? Вы же второй дирижер у Мравинского!» Оказывается, знаменитый маэстро позвонил лично министру культуры и сказал, что ему нужен ассистент. А зовут ассистента Вахтанг Жордания… Так, в звании второго дирижера оркестра Ленинградской филармонии Вахтанг побеждает на конкурсе Герберта фон Караяна и три года работает с Мравинским. А в 1973-м он – уже самый молодой главный дирижер в Советском Союзе возглавляет оркестр Ленинградского комитета по телевидению и радиовещанию.
Именно с этим коллективом он записывает музыку к популярным советским фильмам, среди которых – «Соломенная шляпка», «Звезда пленительного счастья», оскароносный «Дерсу Узала». И организует работу так, что его музыканты за неделю выполняют месячную норму, получая возможность играть еще и на киностудии «Ленфильм», зарабатывая больше, чем в оркестре Мравинского – самом высокооплачиваемом в стране. Это буквально бесит председателя Лентелерадио, который находит официальные причины для придирок: «недостаточно пропагандируется советская массовая песня», а подготовленные Жордания программы классической, опереточной и джазовой музыки не соответствуют каким-то там критериям. Несмотря на то, что их на весь Союз повторяет Центральное телевидение. Через год Вахтанг не выдерживает: «Я не ваш крепостной!» и бросает на стол удостоверение.
После этого не может быть и речи о поездках за границу, хотя персональные предложения поступают. И Жордания едет, совсем по Грибоедову, «в глушь, в Саратов». Там он – главный дирижер оркестра филармонии и доцент консерватории, сумевший внести новую струну в музыкальную жизнь города. Он создает просветительские проекты для не слишком искушенных в классике людей, организует декады музыки ленинградских композиторов. Однако… «Секретарем обкома была бывшая председатель колхоза и нам трудно было договориться. В это время меня пригласили в Братиславский симфонический оркестр. Хотел поехать на год-два. Но даже туда меня не пустили», – вспоминал он.
Зато его уже давно ждут в Харькове. И в 1977-м он уезжает в этот город на шесть лет. Дольше он не работал ни в одном городе Советского Союза. Начало работы в качестве главного дирижера и художественного руководителя Симфонического оркестра Харьковской филармонии Жордания описывает весьма эмоционально: «К тому моменту, как я приехал, оркестр напоминал бандитскую группу: сначала одного дирижера сожрали, потом другого. Но я в них поверил. Поднял музыкантам зарплаты, сократил концертные нормы (тогда было 132 выступления в год – это самоубийство!) Больше семидесяти в год они при мне не играли. Пятьдесят дней был летний отдых. Мы получили абонемент в Большом зале Московской консерватории. Я их возил на гастроли по Закавказью, по России». Он становится профессором Харьковского института искусств, заслуженным артистом Украины, его представляют к званию народного.
В этом городе его вспоминают как «эпохального для филармонии человека», «культовую фигуру». Он добивается того, что в Большом зале Московской консерватории проходит концерт по поводу 30-летия Харьковской филармонии, его оркестр играет на концертах лауреатов Международного конкурса имени Чайковского и звучит на Всесоюзном радио. С Жордания сотрудничают такие звезды, как Давид и Игорь Ойстрахи, Эмиль Гилельс, Леонид Коган, Дмитрий Шостакович, Кирилл Кондрашин... О нем все чаще говорят как об одном из лучших дирижеров СССР.
И при всем этом, на приглашения с Запада чиновники дают отказ за отказом. На запросы иностранных организаций, филармоний, театров в Министерстве культуры отвечают: дирижер Жордания сейчас занят, болен и еще нечто в том же духе. Самому Вахтангу Георгиевичу никакого внятного объяснения не дают. Спустя годы он продолжал считать, что под него «копали» конкуренты -завистники: «Я чувствовал себя как в клетке и никак не мог понять, почему меня никуда не пускают… На 99% уверен, что коллеги, вхожие в высокие кабинеты, перекрыли мне путь на Запад».
Когда окончательно созревает решение покинуть Советский Союз, на помощь приходит… личная жизнь. Оставив в Грузии жену и сына, он приезжает в Харьков с новой, обретенной в Ленинграде супругой и дочерью. Но через три года в Харькове появляется восходящая звезда, скрипачка Виктория Муллова. Она блестяще окончила Московскую консерваторию под руководством Леонида Когана и с оркестром Жордания обыгрывает программу перед Международным конкурсом скрипачей имени Сибелиуса в Финляндии. Вспыхивает бурный роман. Вике 21 год, Вахтангу – 38. Он разводится и со второй женой, он рядом с Викой и на работе, и в свободное время. Конечно, есть и его заслуга как руководителя оркестра в том, что девушка в 1981-м выигрывает конкурс в Финляндии, а через год – Международный конкурс имени Чайковского в Москве.
Между тем в 1981 году Жордания приглашают в жюри Международного конкурса в Монреале. О том, что было потом, никто не расскажет лучше него самого:
«У меня в одном кармане билет на самолет, в другом – чек на тысячу долларов, я прихожу в Министерство культуры, чтобы получить паспорт, а мне говорят, что документ не выдадут… Даже у моего «сопровождающего» челюсть отвисла от удивления. Я ходил по всем инстанциям, пытался выяснить, но никто толком не мог объяснить. Одна из версий была: «Вы с Викой не зарегистрированы». Хорошо, а почему раньше не выпускали?.. Одних выпускали, других – нет, а почему – загадка… Тогда мне сказали: первый отдел запретил. А первый отдел – это значит КГБ. К тому времени меня уже 10 лет не выпускали за границу… Так вот, та история с паспортом стала последней каплей. Я тогда же для себя решил: если у меня будет возможность покинуть эту страну, я ее покину без разговоров. У меня была подруга, с которой мы потом вместе и убежали. То есть меня ничего не держало, и я никому ничем не был обязан… Решившись, я ждал первой возможности. И с Божьей помощью у меня получилось, хотя был большой риск».
Жордания часто спрашивали, почему он решился на побег, ведь у него было все, о чем мечтал советский человек: большая квартира, машина, хорошая зарплата, известность, удачная карьера. И он подробно разъяснял: «Мне не давали возможности свободно передвигаться, как это необходимо артисту. Я же поехал туда не для того, чтобы ходить по итальянским и французским ресторанам. Я довольствуюсь тем, что имею. И большие деньги меня не интересовали, их как не было, так и нет. Интересовало свободное передвижение, общение со всем миром. Ведь музыка – лучший вариант объединения всех народов и всех талантов, музыке не нужен язык. А в Союзе меня как будто оставляли без одной руки, обрубая возможность общаться с известными в мире музыкантами, выступать в знаменитых залах, не давая играть некоторых композиторов. Почему я не мог выступить со спектаклем в «Ла Скала», куда меня приглашали, или в «Карнеги Холл», или в Монреале? Это было унизительно и вопиюще. Если бы меня пускали, как некоторых музыкантов, я бы, может, никуда и не уехал. Это вообще у меня в характере. Если мне кто-то говорит, что я чего-то не могу сделать, я сдохну, а сделаю».
После того, как Муллова в 1981 году побеждает на Московском конкурсе имени Чайковского, ей, естественно, предлагают гастрольные поездки. В том числе и в Финляндию. А вот ее концертмейстера почему-то не отпускают. Она же, как и ее возлюбленный, мечтает о побеге: «…Понимала, что только таким образом я могу сбежать от давления власти в другую страну, могу добиться успеха и жить хорошо. Я этого очень хотела». И вместе с Вахтангом они начинают добиваться, чтобы он поехал вместо «невыездного» концертмейстера.
Вахтанг вспоминал: «Кто знает, что я с 1966 года не занимался как пианист?.. Я нажал на все рычаги, которые только имел, начиная с московских связей и заканчивая Харьковским обкомом партии… Просил у Тихона Хренникова помощи, а он был членом ЦК КПСС. Кто в конце концов мне помог – не знаю. Думаю, Бог помог. Там, «наверху», наверное, решили: курица не птица, Финляндия – не заграница. Тем более, что у СССР был договор с Финляндией о возврате беженцев, поэтому туда даже неблагонадежные иногда попадали: особого риска не было».
И отчаянные усилия дают результат: разрешение на поездку получено, но, естественно, под чутким наблюдением представителя властей. В данном случае – Ирины Захаровой из Управления внешних сношений Министерства культуры. У нее – большой опыт, она постоянно ездит на различные конкурсы и фестивали не только переводчицей, но и, говоря по-современному, менеджером. То есть улаживает конфликты, ведет переговоры, а, главное, следит за финансами. Ведь всю валюту, полученную артистами кроме командировочных денег, необходимо сдавать по возвращении на родину. Впрочем, в этой поездке главная ценность – не валюта, а скрипка работы великого Страдивари. Ее выдали Мулловой из государственной коллекции.
В общем, в поезд «Москва-Хельсинки» садится делегация из трех человек – Захарова, Муллова и Жордания. В Финляндии импресарио выдает чиновнице деньги сразу за все три концерта, второй из которых в Куусамо на границе с Швецией. И в Хельсинки, и в этом городе выступления проходят «на ура». А перед третьим концертом – выходные дни, суббота и воскресение. Виктория просит у сопровождающей деньги, полученные за все 3 концерта. Мол, сказавшись нездоровой, она не пойдет на пикник, организованный мэром города, а встретится с друзьями и пройдется по магазинам. И Захарова, нарушая инструкцию, соглашается, уж она-то знает, сколь привлекательны для советского человека заграничные магазины. Когда сопровождающая уезжает на пикник, Вахтанг с Викторией прыгают в такси и… едут на границу с Швецией.
Вернувшись в гостиницу и не увидев своих «подопечных» ни вечером, ни утром, Захарова поначалу не волнуется. Но к вечеру следующего дня она начинает бить тревогу, особенно ее волнует дорогущая скрипка Страдивари. Гостиничный номер Мулловой вскрывают и видят заветный инструмент лежащим на кровати. Беглецы не хотели, чтобы их обвинили в элементарном воровстве государственного имущества. Захарова садится на стул перед номером и всю ночь стережет скрипку, а утром советский консул вызывает полицию. Звонят в город Оул, где должен состояться третий концерт Мулловой, и легко догадаться, какой ответ получают. Выйдя из гостиницы через черный ход, с прикрытой пальто скрипкой и соответствующей справкой от консула в сумочке, Захарова убывает в аэропорт. Родина наказывает ее не очень строго – два года невыезда из СССР.
А беглецы беспрепятственно пересекают границу с Швецией – по выходным она полностью открыта. В шведской полиции заявляют, что не хотят возвращаться в СССР, слышат в ответ «Добро пожаловать!» и два дня скрываются в гостинице под вымышленным именами. Конечно же, миссис и мистер Смит. Однако оставаться в Европе они не хотят: «КГБ там чувствовал себя почти как дома, нас могли выкрасть, увезти обратно и т.д.» Беглецы стремятся за океан и заключают с местной полицией соглашение: Швеция отказывает им в убежище, они обращаются в американское посольство, и там их принимают. Все так и проходит, а потом их просят сделать публичное заявление о том, что бежали они добровольно. Это заявление делается на пресс-конференции в Стокгольме в присутствии большого числа сотрудников КГБ, и тайных, и официальных. Еще пара дней – и беглецов, замаскированных, в париках, секретная полиция отвозит к самолету, вылетающему в США.
Комментарий Вахтанга Георгиевича: «Это были времена Андропова, и побег действительно был большим скандалом. Меня очень хорошо знали в Союзе. А передо мной бежали Шостакович-младший, Барышников. И я, получается, был третьим из знаменитостей-беженцев. К тому же, представьте, мне только-только присвоили звание народного артиста УССР. Приказ успели подписать, а опубликовать не успели. Как раз в тот день должны были напечатать в газетах, когда стало известно о моем побеге. Поэтому было очень много шума и на Западе, и в Союзе».
В Вашингтоне – пресс-конференция, кстати, вместе с хорошо знакомым Вахтангу великим Мстиславом Ростроповичем, уехавшим из СССР еще в 1978 году. Один из вопросов журналистов: «На что вы рассчитываете в Америке в свои 40 лет»? Ответ уверенного в себе человека: «У меня здесь нет друзей, нет денег, зато есть то, что у меня никто не сможет отобрать, – мой талант». К тому же, он не говорит по-английски, но талант, действительно, берет свое. Ростропович знакомит беглеца с одним из лучших американских менеджеров Геральдом Шелом, правой рукой знаменитого импресарио Сола Юрока, который организовывает гастроли советским артистам. Муллова сразу получает контракт на концерты. «Ей легче: взяла скрипочку в руки и поехала, а мне-то нужен целый оркестр!», – шутит Жордания. И… получает оркестр. Причем основанный великим дирижером Леопольдом Стоковским. С этим коллективом Вахтанг, замещая заболевшего дирижера, дебютирует в Америке. И не где-нибудь, а в одном из самых престижных в мире залов для исполнения классической музыки «Карнеги Холл».
Публика аплодирует стоя, в газетах – восторженные отзывы. Так приходит признание. С оркестром Стоковского Жордания выступает почти каждый год. После двух лет жизни в Нью-Йорке – поездки по миру: Франция, Германия, Австрия, Нидерланды, Бельгия, Япония, Южная Корея, Ирландия, Новая Зеландия, Австралия… Руководит в Нью-Йорке Русским федеральным симфоническим оркестром. Семь лет возглавляет симфонический оркестр и оперный театр в городе Чаттануга. Грузинскому дирижеру удается значительно поднять профессиональный уровень этих коллективов, к нему охотно приезжают звезды мировой музыкальной сцены. Затем – Симфонический оркестр в Спокане, практически, помощь этому городу в выходе из застоя, вызванного экономическим спадом. И, одна из самых значительных страниц творческой биографии – Южная Корея. Главный гостевой дирижер Симфонического оркестра Корейского радио, художественный руководитель Городского симфонического оркестра Тэгу, один из авторитетнейших дирижеров оперной компании «Бе Се То»…
С этой страной Жордания не расстается и после падения СССР, став уже частым гостем бывших советских городов. «У меня в Южной Корее большой коллектив – 105 человек. В Корее я провожу 12 недель в году. Несколько недель в году – в Москве, репетиции и записи с Русским федеральным оркестром, несколько недель – в Ирландии, несколько – в Румынии. Как минимум, две недели в году – в Харькове. Постоянно езжу по США, выступаю в «Карнеги Холл», занимаюсь оперной деятельностью, много записываюсь», – делится он в 2004-м.
А с Викторией Мулловой они расстаются через несколько лет после побега, она создает свою семью в Англии, он – в Америке. И на этом довольно бурная семейная жизнь, что называется, устаканивается. И ни от грузинки, ни от русской, ни от американки – никаких упреков и нареканий. Право, Вахтангу Георгиевичу можно позавидовать: «И первая, и вторая мои супруги – замечательные женщины. Они обожали меня. Но именно с третьей мы нашли друг друга. Она выучила грузинский язык, там ее принимают за свою, а в России – за свою. Она добрейший человек. Ее обожают мои первая и вторая жены. У нас у всех прекрасные дружеские отношения. С Викторией Мулловой мы тоже в хороших отношениях, но не в близких, так как у нас не было детей. Несколько лет назад мы с Кимберли были в Лондоне у Вики в гостях, видели трех ее детей».
Первый город, в который приезжает Жордания после развала СССР, – Харьков. Тамошний оркестр присваивает ему звание почетного музыкального директора. Там в 2001 году он организует Международный конкурс дирижеров «Вахтанг Жордания – третье тысячелетие», в который вкладывает немало своих средств. А в России он становится главным дирижером Московского федерального оркестра.
В 2003-м году украинская газета «Бизнес» пишет: «Когда Вахтанг Жордания бежал за границу, музыкальный Харьков рыдал от горя. Теперь, когда он создал в первой столице Украины собственный международный конкурс дирижеров, музыкальный Харьков рыдает от счастья. Чтобы понять, за что так любят этого человека с внешностью боксера и повадками аристократа, достаточно один раз посетить его концерт. Когда Жордания становится за пульт, от него исходят такая мощь и одновременно такое обаяние, что и оркестр, и зритель повинуются даже скупым движениям его пальцев. А уж если он взмахивает рукой, зал электризуется до предела и готов в любой миг взорваться от восторга».
После статьи с этим отзывом проходит два года, и Вахтанг Георгиевич уже не может приехать, чтобы возглавить жюри конкурса – он болен. Недуг добивает его в штате Вирджиния, в октябре 2005-го, в городке с символически звучащим названием Бродвей… В завещании дирижера фигурируют две самые значимые для него страны – родная Грузия и принявшие его США. Одну часть своего праха он завещает захоронить на Вашингтонском кладбище, а другую – в Тбилиси, в Дидубийском пантеоне писателей и общественных деятелей.
Склоним голову перед тбилисцем, необыкновенную судьбу которого с детства определили две вечные ценности: музыка и свобода…
Владимир Головин |
|
Говорят, что на детях талантливых людей природа отдыхает. В тифлисской семье Амбарцумян это опровергли. Выпускник московского Института восточных языков и юридического факультета Санкт-Петербургского университета Амазасп не только перевел с древнегреческого на современный армянский язык гомеровские «Илиаду» с «Одиссеей» и несколько пьес греческих трагиков. Он занимался серьезными исследованиями в юриспруденции, филологии, философии, написал множество стихотворений. Среди научных интересов этого ученого, философа, педагога – и такая проблема, как жизнь и ее происхождение во Вселенной. Так что можно понять, почему его называли «армянским Леонардо да Винчи». А его сын Виктор, также окончивший университет на берегу Невы, стал астрофизиком с мировыми именем, создал в родном вузе первую в СССР кафедру этой научной дисциплины, организовал в Армении знаменитую Бюроканскую астрофизическую обсерваторию. Его работы посвящены физике звезд и газовых туманностей, статистической механике звездных систем, внегалактической астрономии и космогонии. Нам, людям, далеким от науки, не понять этих сугубо специфических терминов. Поэтому просто запомним: Виктор Амбарцумян, один из основателей теоретической астрофизики, создал основополагающую модель процессов, протекающих в газовых туманностях, правильно оценил возраст Галактики и сделал два фундаментальных вывода: звезды продолжают образовываться и в нашу эпоху, причем рождаются группами. Это, конечно, далеко не полный перечень. И все его открытия становились настоящей сенсацией. А началось все в доме номер 42 на Бебутовской (затем – Энгельса, а ныне – Ладо Асатиани) улице в районе Сололаки...
В сентябре 1908-го в семье Амазаспа и Рипсиме Амбарцумян, через год после рождения дочери Гоар, появляется на свет долгожданный сын, нареченный Виктором. Повзрослев, он утверждал, что отцу «обязан всем». Тот заметил, что уже в 3-4 года мальчик легко решает простые арифметические задачи и даже перемножает в уме любые двузначные числа. «Отец начал всячески поощрять мой интерес к таким упражнениям, – вспоминал дважды Герой Социалистического Труда, дважды лауреат Сталинской премии, академик Академий наук СССР и Армении, президент Международного астрономического союза, лауреат Государственной премии РФ. – Он очень был воодушевлен и пытался даже в 5-6-летнем возрасте познакомить меня с алгебраическими задачами. Отец чрезмерно хвалил меня перед нашими знакомыми. По его мнению, я демонстрировал признаки математического таланта».
А это – объяснение его отца: «Несмотря на общественную работу и работу по адвокатской практике, значительную часть своих усилий я посвящал детям и их правильному развитию … С осени 1912 года я начал более последовательно и более настойчиво проводить в жизнь принципы своего воспитания… Действенное, фактическое направление любознательности мальчика на географию (пространство) и на арифметику. Была куплена большая географическая карта, которая висела у нас на стене, являясь ареной всех детских соревнований, и параллельно были усилены упражнения по арифметике… Я умышленно поощрял демонстрацию и показ мальчиком своих знаний перед людьми – перед удивлявшимися родными, знакомыми и незнакомыми. Таким образом, получались психологически сильно стимулирующие сеансы показа знаний… Виктор уже великолепно знал всю географию и полностью овладел арифметикой… Пространственная интуиция у него развилась до виртуозности, а способность мысленно оперировать арифметическими действиями была исключительной. Не глядя на карту, он легко мог описать расположение всех городов, рек, горных хребтов и вершин, всех морей и озер. Он знал и точно вычислял все расстояния и направления между географическими категориями, ясно представляя себе их географическое расположение».
В общем, когда Виктор в 1917 поступает в 3-ю тифлисскую гимназию (ныне – 43-ю школу, прославленную многими выпускниками), выясняется, что в арифметике он сильнее других учеников. А пространственные интересы перерастают из географических в космические: «Я вычислю, определю все, что угодно – вес и величину солнца, расстояние до звезд, тяготение всех небесных светил!.. Я могу представить себе бесчисленное множество земных шаров! Лишь одна Луна светит ночью на небе, а мы можем представить себе бесконечное число таких лун! Сперва я буду подробно изучать Луну, Солнце и звезды, а потом начну свои вычисления».
Отец, считающий, что «психическая реакция на внешний мир происходит у Виктора концентрированно», не против такого увлечения: «Немедленно же после этого я купил и принес ему Стратонова «Солнце», Покровского «Каталог неба», Секки «Солнце», Лапласа «Система мира», Фламмариона – какое-то сочинение, Джорджа Дарвина «Луна» и две брошюры о Марсе. И с этого дня Виктор всецело углубился в изучение этих книг. Изредка, отрываясь от книг, он обращался ко мне с вопросами, на которые я отвечал по мере сил. Через несколько месяцев Виктор уже был маленьким астрономом. Он серьезно обсуждал со мной астрономические проблемы и рассуждал о качестве прочитанных книг».
Своими познаниями в астрономии мальчик делится с друзьями и в гимназии, и во дворе. А когда ему покупают телескоп, он каждый вечер, «окруженный толпой любознательных товарищей и знакомых по двору», проводит свои наблюдения. А взрослые, слышавшие, что он рассказывает в тесном кругу, требуют публичных докладов «для всего общества». Несмотря на возражения многих друзей и знакомых Амазаспа, такая лекция все-таки прочитана. И 9 июня 1921 года армянская газета «Красная Звезда» публикует восторженный отклик. В том же году увлечение астрономией уводит мальчика в 4-ю гимназию – там преподает лучший в Тифлисе педагог по этой дисциплине, выпускник Московского университета Николай Сундуков. Под его руководством совершаются первые попытки самостоятельных исследований, и вскоре у 11-летнего Виктора появились три самостоятельные научные работы. Правда, нигде не опубликованные, но сохранившиеся в архиве его отца.
А вне учебы Виктор – в центре культурной жизни тифлисской армянской общины. Он встречается с замечательным поэтом-лириком Вааном Терьяном, на утреннике в 3-й гимназии декламирует стихи перед великим армянским писателем Ованесом Туманяном, тот хвалит и целует мальчика. «В жизни я получал много премий и орденов, но до сих пор я считаю наивысшей наградой эту похвалу Ованеса Туманяна», – признавался Амбарцумян. На всю жизнь запомнилось ему и выступление отца в Товариществе армянских писателей. Тот – секретарь товарищества и делает доклад о новом сборнике стихов грузинских символистов на русском языке. В дискуссии участвуют и грузинские поэты во главе с Григолом Робакидзе и Паоло Яшвили. «Несмотря на бурную дискуссию, – вспоминал ученый, – атмосфера была очень дружелюбная. Чувствовалось, что обе нации уважают друг друга, а разногласия являются теоретическими». Еще одно яркое воспоминание – проводы лидера армянского национально-освободительного движения Андраника Озаняна. Вся 3-я школа отправляется к дому Туманяна, где национальный герой Армении приветствует тифлисских учащихся перед тем, как отправиться в эмиграцию. «Мы не знали, что он окончательно прощается с Закавказьем», – писал Амбарцумян.
Но вот среднее образование получено, и в 1924-м Виктор с сестрой Гоар решают отправиться на учебу в Ленинград, по стопам отца. Правда, тот настаивает, что сын должен специализироваться в математике, но поскольку на выбранном факультете ее изучают вместе астрономией, дает согласие. С письмом учителя Сундукова члену-корреспонденту Академии наук СССР, пулковскому астроному Сергею Костинскому, в котором Амабарцумян рекомендуется как «молодой человек, серьезно относящийся к науке», Виктор отправляется в путь. Но билеты удается достать только до Ростова-на-Дону, и до Ленинграда брату с сестрой приходится проделать долгий путь «на перекладных», в товарных вагонах. Едут они с компанией веселых питерских студентов, встречают интересных людей, и это – первые уроки школы самостоятельной жизни.
В Ленинграде юные тифлисцы снимают комнату у знакомых отца и начинают готовиться к университету. А сделать это ой как нелегко – необходимо быть рабочим или иметь «пролетарское происхождение». Да и прием уже закончен. И Виктор поступает в Педагогический институт имени А. И. Герцена, где прием еще продолжается. Там он учится полтора года на физико-математическом факультете. А отец настаивает в письмах, чтобы он отправился с рекомендательным письмом к Костинскому, и юноша едет в Пулково, причем от станции идет пешком по снегу, уже затемно. Он остается ночевать у ученого, на следующий день тот показывает знаменитую Пулковскую обсерваторию и приводит на доклад ее директора о зарубежной поездке. Амбарцумян надолго задерживается в библиотеке, осматривает оборудование. А сама встреча с Костинским производит на него огромное впечатление и оказывается очень полезной:
«Я очень обрадовался, что его советы совпали с моими взглядами… Он указал, что мне необходимо знать все три иностранных языка (немецкий, французский, английский). В первую очередь — немецкий (на русском языке нет ни одного курса небесной механики). В противном случае вместо науки придется заниматься кустарничеством. Он посоветовал мне в течение первых двух лет изучать физику, математику, иностранные языки. После этого только, имея солидную подготовку, можно будет приняться за серьезное изучение астрономии». Ну а Костинский пишет Сундукову в Тифлис письмо о его ученике и подчеркивает в нем слова: «У него хорошая голова и большая начитанность, хотя он слишком молод».
Между тем обладателю хорошей головы живется в Ленинграде совсем не легко. Денег иногда не хватает даже на трамвай, и приходится в дождь и снег проделывать 4-километровый путь до института. Сестра Гоарик, с первой попытки не поступившая в вуз, готовит еду и обшивает обоих, а Виктор умудряется добывать дрова и продукты. После сильного наводнения надолго исчезает электричество и заниматься приходится при свечах. Отец помогает, как может. И для этого работает на «нескольких фронтах»: адвокатская практика, преподавание в коммерческой школе, частные уроки, подготовка абитуриентов к вузам. И даже иногда присылает чай и мандарины для перепродажи, однако коммерческой жилки у его детей нет. К счастью, подключается Народный комиссариат просвещения Закавказья: успешному студенту устанавливают государственную стипендию в 50 рублей. И брат с сестрой радостно сообщают отцу, что смогли купить «даже примус за 11 рублей, сковородку за 1 рубль 50 копеек и дрова на зиму за 12 рублей».
А когда Гоарик поступает на мехмат университета, деньги, в основном, тратятся на покупку научной литературы, постепенно у обоих набирается сотня книг, но и этого мало. И Амазасп по частям присылает всю имеющуюся дома научную и учебную литературу. Благодаря этому Виктору удается много заниматься, и переведясь в 1926-м в университет, он не только легко сдает все экзамены, но и вместе с другом Николаем Козыревым пишет работу по определению высоты факелов над атмосферой Солнца, которую печатает немецкий журнал «AstronomischeNachrichten» («Астрономические новости»). А всего в студенческие годы он умудряется опубликовать в солидных изданиях 16 научных работ по стремительно развивающейся науке – теоретической астрофизике. И становится корреспондентом-наблюдателем авторитетного «Русского общества любителей мироведения». На третьем курсе он – уже один из лучших студентов. Среди его университетских товарищей – будущие светила науки: физик Лев Ландау, математик Сергей Соболев, механик Сергей Христианович, астрофизик Георгий Гамов…
В 1927-м только что перешедший на 4-й курс Амбарцумян – практикант в Пулковской обсерватории, через год, окончив университет и став аспирантом, уже работает в ней. Причем помимо исследований умудряется с друзьями Николаем Козыревым и Дмитрием Еропкиным устроить там грандиозную мистификацию. Их, успешно выступавших на многих семинарах, астрономы считают вундеркиндами. И они решают разыграть старших коллег, объявив, что переписываются с живущим в Индии гениальным физиком-теоретиком Бодичаракой. Он присылает свои сложные труды и просит отзывов, так что необходимы обсуждения на семинарах и комментарии в научном журнале. Друзья зачитывают перед учеными наукообразную абракадабру, созданную Амбарцумяном, и озадаченная аудитория стремится на следующий семинар. После нескольких семинаров «индусу» подготовлен ответ в том же псевдонаучном духе и ставится вопрос о публикации. В типографии уже набирается текст, когда шутники понимают, что зашли слишком далеко и во всем признаются. Поднимать скандал одураченным ученым невыгодно, и все «спускают на тормозах».
Шутки – шутками, а в 1931 году, окончив аспирантуру, 23-летний Амбарцумян уже читает серьезные лекции по теоретической астрофизике. Впервые в СССР. Так начинается стремительная научная карьера. Через три года он – уже профессор, перейдя из Пулкова в университет, основывает и целых 14 лет возглавляет первую в стране кафедру астрофизики. В 1935-м ему без защиты диссертации(!) присуждается ученая степень доктора физико-математических наук, Потом он становится директором университетской обсерватории, а в 31 год избирается членом-корреспондентом Академии наук СССР. Перед самой войной его назначают проректором университета по научной работе.
А что же в личной жизни? Отец с матерью перебираются к нему в Ленинград, и в 1930-м аспирант приводит к ним 18-летнюю красавицу Верочку Клочихину. Молодой ученый часто ездит по научным делам в обсерватории грузинского Абастумани и крымского Симеиза. И в Крыму знакомится с этой девушкой. Они сразу договариваются о встрече, и когда Вера приезжает в Ленинград на учебу, Виктор под Новый год знакомит ее с родителями. Вера Федоровна прожила с ним 58 лет и родила четырех детей, которые стали успешными математиками и физиками. Она отлично владела английским и некоторое время преподавала в Ереванском педагогическом институте. А великолепным голосом поразила участников XI съезда Mеждународного астрономического союза в Калифорнии, спев романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду» на приеме, организованном советской делегацией.
Репрессии 1930-х минуют семью Амбарцумян, но в это десятилетие страшный удар ей все же нанесен – в гравиметрической экспедиции погиб младший сын Левон, не успевший поступить в вуз. Он был на пару лет моложе Виктора. Семье было трудно пережить это, но жизнь продолжается. И к 1941 году кажется, что она совсем наладилась… Первые два дня войны Виктор не уходит из университета, заменяя уехавшего в командировку ректора. А 24 июня его вызывают в военкомат. Мобилизация, форма рядового красноармейца и направление на аэродром Витрино в Ленинградской области. Но вскоре выясняется, что членов и членов-корреспондентов Академии наук СССР не используют в качестве рядовых, и в начале июля Амбарцумяна отзывают из армии. Проректору университета поручают отобрать сотрудников, составить из них филиал ЛГУ и вместе с лабораторным оборудованием отправиться в глубокий тыл «для выполнения работ оборонного значения».
И вот товарные вагоны в середине июля увозят в Казань семьдесят научных сотрудников и их семьи вместе с Амбарцумяном, его родителями, беременной женой, тремя малолетними детьми и сестрой с маленьким сыном. По плану эвакуации, разработанному еще до войны, филиал ЛГУ должен разместиться в здании Казанского авиационного института. Однако там – уже несколько московских учреждений. Приходится обращаться в местный университет, а в нем размещают Академию наук СССР с ее институтами. И все же ректор находит для ленинградцев кровати, а Амбарцумян едет в Москву, в Центральную эвакуационную комиссию. И в ней решают, что филиал обоснуется в педагогическом институте Елабуги, города в Татарстане. Туда добираются на корабле по Волге и Каме, расселяются у местных жителей. Семья Амбарцумяна живет в двух комнатах, сам Виктор Амазаспович – в крохотном закутке. Зимой морозы достигают 45 градусов, в первый год теплой одежды не хватает, питание только варево из муки, дети болеют…
В следующие два с половиной года живется полегче. И за этот срок Амбарцумян добивается успеха не только в астрономии, впервые получив функциональные уравнения переноса излучения в атмосферах планет. Эти его исследования оказываются необходимыми и военным, особенно – морякам и авиаторам, которым надо обнаруживать объекты в мутной среде – в тумане и в море. Ученому приходится много ездить в специализированные конструкторские бюро различных городов. А ближайшая железнодорожная станция Кизнер – в ста километрах, и в лютую стужу он добирается до нее на санях… В конце концов, с наитруднейшей математической задачей и созданием аппаратуры он справляется блестяще. Разбирать эту работу нет смысла – ничего не поймем. Но о ее сути тогда вкратце говорили: «Амбарцумян сотворил чудо, дал возможность видеть в тумане и в морских глубинах». После войны рассекреченная работа получает разносторонние применения не только в математической физике, но и в других областях науки.
В 1942 году ректор эвакуированного в Саратов Ленинградского университета Александр Вознесенский требует, чтобы туда переехал и Амбарцумян. Но тот отказывается покинуть налаженный коллектив, решающий важные проблемы. Конфликт не успевает разгореться, потому что в один из приездов в Москву, в 1943-м, Амбарцумян встречает директора Эрмитажа Иосифа Орбели. Кстати, тот тоже рос на Бебутовской улице в Тифлисе, правда, намного раньше Виктора. Выдающийся востоковед сообщает земляку, что решен вопрос о создании Академии наук Армении: «Вы не откажетесь работать в ней?» Амбарцумян сразу соглашается. В декабре он уже в Ереване, ему сообщают, что открытие Академии прошло хорошо, и что он… уже избран ее вице-президентом. Весной 1944-го он едет из Еревана в Саратов, чтобы проститься с Ленинградским университетом, откровенно беседует с ректором, тот понимает его, и они расстаются дружески. А затем – в Елабугу, где Амбарцумян забирает семью и навсегда увозит ее в Армению.
Увидев, что тамошние астрономы ютятся в университетской обсерватории на территории города, опытный ученый понимает: проводить мало-мальски серьезные исследования в ней невозможно. Нужна новая обсерватория с большим телескопом в относительно недалеком от Еревана месте, где высока прозрачность атмосферы, много ясных ночей, нет отсветов от электрических огней населенных пунктов. Самым подходящим место оказывается село Бюракан на склоне горы Арагац, на высоте около 1500 метров. Удивленный секретарь райкома партии предлагает другие села – это уж больно бедное, и ученые будут испытывать неудобства. Но астрономы продолжают проверки, изучения и в 1946 году появляется небольшой домик. В его шести комнатах и живут, и работают, инструменты – на улице. Потом появляются новые помещения, оборудования и – первый успех: бюраканские астрофизики получают многочисленные спектры переменных звезд.
Сейчас главное детище Амбарцумяна, носящее его имя, – одно из ведущих астрономических научных учреждений СНГ. Его основной инструмент «ЗТА» (Зеркальный телескоп им. Амбарцумяна) – один из крупнейших в Европе. В этой обсерватории открыли почти две тысячи галактик, спроектировали два телескопа для орбитальной станции «Мир», отслеживают движение космического мусора, изучают возможные формы жизни во Вселенной.
Амбарцумян, в 1947-м избранный после Орбели президентом Академии наук Армянской ССР, оставался на этом посту 46 лет. И 42 года руководил Бюроканской обсерваторией. Его имя носят малая планета (1905 Ambartsumyan), открытая в 1972 году крымскими астрономами, гора в Антарктиде и учрежденная в Армении международная научная премия за выдающуюся научную работу в астрофизике, а также в примыкающих к ней сферах физики и математики. Но вот на какое сравнение наводит материальное выражение этой премии, присуждаемой раз в два года. После учреждения премии в 2010-м оно составляло полмиллиона, а с 2016-го года – 300 тысяч долларов. Пенсия, которую получал национальный герой Армении Виктор Амбарцумян в последние годы жизни вплоть до смерти в 1996 году, была …50 долларов. Увы, тогда историческая родина не могла дать ему больше – это были труднейшие для нее времена…
Неподалеку от башни Бюроканского большого телескопа, рядом с родителями и женой похоронен человек, которому знаменитый представитель русской математической школы Иван Виноградов прилюдно сделал весьма примечательный выговор. В 1953 году Амбарцумян благодарил подходивших к нему ученых за поздравления в связи с избранием в члены Академии наук СССР. И Виноградов с нарочитой сердитостью сказал ему: «Зачем вы благодарите? Это их нужно поздравлять, так как, избрав вас, они сравнялись с вами».
Владимир Головин |
|
|
«Равнодушие верующих – вещь гораздо более ужасная, чем тот факт, что существуют неверующие… Держись проще и веселее. Христианин вовсе не должен представлять собой какую-то мрачную фигуру, изможденную аскетическими подвигами и служащую укором для других людей. Если даже это у тебя и совсем искренно – все равно – долго так не прожить, и реакция может быть как раз в обратную сторону». Признаем: по таким принципам сегодня живут далеко не все верующие люди. Так что и в наши дни очень актуальны эти мысли, высказанные священником, церковным историком и литератором Александром Ельчаниновым. Одним из тех выдающихся религиозных мыслителей, которых в первой половине прошлого века Грузия дала России и Церкви. Он жил в эпоху Серебряного века и был в центре культурной жизни Тифлиса, Петербурга, Москвы. А после Октябрьского переворота стал одним из духовных столпов русской диаспоры в эмиграции.
Весной 1881 года в причерноморском городе Николаеве полковой священник 58-го пехотного полка Николай Руднев крестит Александра, второго сына потомственного военного, дворянина, штабс-капитана Виктора Ельчанинова. Мальчику исполняется двенадцать лет, когда умирает его отец, вышедший в отставку подполковником, кавалером ордена Святого Станислава 3-й степени. И вдова офицера, в девичестве дочь надворного советника Оссовского, переселяется с четырьмя детьми в Тифлис. Живут они очень небогато, пенсия за скончавшегося кормильца – 48 рублей в месяц. Вместе с двумя младшими братьями Саша поступает во Вторую тифлисскую классическую мужскую гимназию. И судьба распоряжается так, что у него в одноклассниках – целая плеяда молодых людей, впоследствии вошедших в историю и России, и Грузии.
Двое из них уйдут в большую политику. Сын инженера Лева Розенфельд станет под псевдонимом Каменев одним из большевистских вождей, председателем Совета труда и обороны СССР, главой Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, народным комиссаром внутренней и внешней торговли советского государства. Князя Ираклия Церетели тоже ждет революционное поприще социал-демократа. Но по другую от большевиков сторону баррикад. Он будет членом II Государственной Думы Российской империи, министром почт и телеграфов во Временном правительстве Александра Керенского, одним из лидеров Грузинской Демократической Республики и членом исполкома II Интернационала. А Миша Асатиани станет основателем научной школы психиатрии в Грузии, одним из первых в Российской империи применит психоаналитическую терапию и предложенный Зигмундом Фрейдом метод восстановления гипнозом причин психической травмы.
Особенно крепкая дружба связывает Сашу Ельчанинова с Павликом Флоренским и Володей Эрном. Первый из них станет выдающимся богословом, религиозным философом и хорошим поэтом. Второй – религиозным мыслителем, историком философии, публицистом. Жизненные пути неразлучной троицы определяются еще в гимназии, а происходит это благодаря преподавателю истории и древних языков Георгию Гехтману. Родившийся в Кутаиси и окончивший Харьковский университет талантливый педагог создает со старшеклассниками историко-философский кружок, который сами они называют «обществом». И горячо обсуждают в нем важные религиозные, философские и этические вопросы.
Гехтман умеет заинтересовать молодежь, привить ей умение анализировать, выделять в проблеме главное. И Флоренский раз за разом записывает в дневнике: «Он человеком оказался очень симпатичным и умным… Он убеждает, покоряет не столько логическими хитросплетениями, сколько непосредственно действуя на чувство… На ученика можно действовать так, как Гехтман, а не колом… Замечательно благотворно действует этот человек. Его душевная ясность, его бодрость и простота невольно подкупают и завораживают». А это – воспоминание Эрна: «Его влияние в смысле возбуждения самостоятельности мысли и интереса к серьезному исследованию – на весь класс было огромно. Пробуждавшейся мысли он давал обильное содержание, а своей обаятельной личностью давал живое и наиболее убедительное доказательство всей важности и ценности того пути, по которому он шел».
И вот что примечательно: Ельчанинов обретает на занятиях с Гехтманом не только желание по-настоящему заняться серьезнейшими вопросами человеческого бытия, но и умение общаться с учениками. А таковые появляются у него самого еще в гимназии: чтобы материально помочь семье, он начинает давать частные уроки ребятам из младших классов. Записи в дневнике Саши: «Я стал заниматься 4-м классом (там классный наставник Гехтман), хочу давать им книги, собрать их и словом, оказывать некоторое влияние при содействии Гехтмана и Эрна… Сегодня говорил с некоторыми учениками 4-го класса относительно общества и журнала, который, быть может, будет при нем. Как будто они сочувствуют этому проекту, и я в восторге. В воскресенье соберемся у меня…»
Друзья поддерживают его. «Был сегодня на конце заседания 2-го класса и др. детей под начальством Ельчанинова, – записывает в дневнике Флоренский. – Дело его очень хорошее… Даже если собрания совсем не будут продолжаться, они оставят достаточные хорошие следы на детях и заставят их стремиться к возобновлению этих собраний так или иначе». Пусть не удивляет вас, что речь идет и о второклассниках. Вспомним, что в гимназию поступали с 8-10 лет, как минимум «умеющие читать и писать по-русски, знающие главные молитвы, из арифметики сложение, вычитание и таблицу умножения». Так что, во втором классе учились отнюдь не малыши. И с ними он тоже с удовольствием работает.
Про одного из них Ельчанинов сообщает Флоренскому: «Карпович будет рассматривать воспитание, отношения с учителями и что дала школьникам школа». Не правда ли, интересная тема для одиннадцатилетнего мальчика? Речь идет о Михаиле Карповиче. Он станет секретарем последнего посла России в США, одним из основателей американской русистики, редактором популярного эмигрантского издания «Новый журнал». Он возглавит отделение славянских языков и литературы в Гарварде, читая лекции и будущему президенту США Джону Кеннеди. И через много лет поделится гимназическими впечатлениями о Ельчанинове:
«Очень скоро после нашей первой встречи он стал значить для меня больше, чем кто бы то ни было другой в семье или школе. Образовалось как бы особое детское содружество «Ельчаниновцев», связанное чувством любви к Саше и преданности ему. Он был воистину нашим наставником, влияние которого перевешивало, если не исключало, все остальное. Насколько помню, Саше приходилось объясняться с некоторыми из особенно встревоженных родителей. Они не могли понять, почему этот юноша 17-18 лет мог уделять столько времени и внимания детям, с которыми у него, казалось бы, не могло быть ничего общего. Их тревожил самый факт такого сильного влияния на нас со стороны Саши, и они боялись, быть может, как бы это влияние не было использовано им во вред нашему развитию. Сомнения эти быстро рассеялись. Слишком уже очевидна была моральная безупречность нашего друга, искренность его любви к нам и, главное, его необычайная бережливость в обращении с нашими душами».
И еще: «Все самое существенное в нашей жизни было связано с ним. Ему можно было сказать о том, чего никому другому не доверил бы. У него можно было искать разрешения разных сомнений и советов в трудных случаях жизни. Его влияние перевешивало, если не исключало, все остальные. Наша привязанность к нему была безгранична, но влиянием своим он пользовался с исключительной осторожностью. Никому ничего никогда не навязывая, он старался только помочь каждому найти правильный путь в ту сторону, куда каждого из нас влекло». Оно и понятно: с «ельчаниновцами» Александр не огранивается только занятиями, отправляется с ними в походы по окрестностям Тифлиса, обсуждает различные книги, беседует на любые темы, интересующие молодежь.
Идею выпускать гимназический журнал старшеклассник Ельчанинов воплощает в жизнь. И, судя по всему, не один раз. В архиве семьи Флоренских сохранилось рекламное объявление: «Вышел журнал «Фонарь просвещения», под редакцией г-на Ельчанинова. Редакция помещается на Великокняжеской улице N 6З. Желающие могут писать в журнал». А в другом документе из того же архива «верноподданные издатели журнала «Заря» Борис Ельчанинов (брат Александра – прим. автора) и Павел Цицианов имеют честь подать господину редактору жалобу на одного из сотрудников, литератора Михаила Карповича». Вот и получается, что в 1899-90 годах Ельчанинов выпускал два журнала.
А в гехтмановском кружке-обществе кумиром Саши и его друзей становится один из крупнейших русских философов XIX века, основатель христианской философии, поэт и публицист Владимир Соловьев. Это понятно: разработанный им подход к исследованию духовного мира человека преобладает в российской философии и психологии на рубеже XIX и XX веков. Летом 1900-го Александр Ельчанинов, Павел Флоренский и Владимир Эрн с «золотом» оканчивают гимназию и решают «отправиться к Соловьеву». С именем философа связаны обе российские столицы: он окончил Московский университет, а лекции читал в Петербургском, откуда его вынудили уйти.
Сказано – сделано, три молодых тифлисца отправляются в Москву. Гимназический аттестат и так дает право на поступление в высшие учебные заведения без экзаменов, а уж с золотыми медалями – подавно. Но в Ростове они узнают, что их кумир после двухнедельной болезни скончался от цирроза печени. И в студенческую жизнь им приходится вступать с идеями Соловьева, но без надежд на встречу с ним. Друзья Ельчанинова поступают в Московский университет: Флоренский – на физико-математический факультет, Эрн – на историко-филологический. Такой же факультет выбирает и Александр, но в Санкт-Петербургском университете.
Учится он блестяще, его оставляют на кафедре, но от научной карьеры он отказывается. Переезжает в Сергиев Посад к Флоренскому, поступает в Московскую духовную академию и в 1905 году становится первым секретарем только что основанного московского Религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева. Он вовсе не думает о сане священника, но его очень интересует духовная жизнь. Однако Академия не оправдывает ожиданий Ельчанинова, он считает, что ее программа носит слишком общий, теоретический характер. По словам его дочери Марии Струве, «там он мало находил того, что искал в Церкви, для него был очень важен живой подход, а не школьное богословие». И через полтора года он прекращает учебу, желая заняться практической деятельностью именно в те годы, которые назовут «эпохой духовного возрождения».
Ельчанинов участвует в работе нелегального Христианского братства борьбы (ХББ), которое основали его друг Эрн и настоятель московского храма Николая Чудотворца на Ильинке, публицист Валентин Свенцицкий. Молодому человеку, ненавидящему любую косность, импонируют цели этой организации – приблизить общественное устройства к евангельскому идеалу, ввести выборное начало в Церкви, сделать ее независимой от государства. Цели, прямо скажем, трудновыполнимые. Но Александра это не пугает. Он становится редактором-издателем газет ХББ и читает рабочим лекции о Евангелии, за что его даже штрафует полиция, заподозрившая горячего оратора в политической неблагонадежности. Это не останавливает просветительскую деятельность Ельчанинова, он – один из организаторов и член редакции «Религиозно-общественной библиотеки», которая с 1906 года выпускает серии популярных брошюр для интеллигенции и народа, переводит иностранных авторов, пишущих о взаимоотношениях Церкви и общества. Конечно, там публикуются и его сочинения.
На такие сложные темы, как религия, философия, общественное устройство, он пишет интересно и доходчиво. И неслучайно еще в студенческие годы сближается со знаковыми фигурами Серебряного века – Андреем Белым, Валерием Брюсовым, Константином Бальмонтом, Дмитрием Мережковским, Зинаидой Гиппиус, Александром Блоком, Вячеславом Ивановым. И печатается не только в религиозно-философском публицистическом журнале «Новый путь», но и в основном органе русского символизма «Весы». «А. Ельчанинов был любим и принят одинаково в кругах литературной Москвы и Петербурга, и везде с радостью встречалось появление студента с лучезарной улыбкой и особой скромностью и готовностью слушать и запечатлевать бесконечные творческие беседы», – вспоминает философ и богослов, бывший депутат II Государственной Думы, священник Сергей Булгаков, который в эмиграции стал духовным отцом Ельчанинова.
А в 1911-м приходит извещение о необходимости «отбыть воинскую повинность». Правда, в ставшем ему родным Тифлисе. Как он служил, пока не известно. Но продолжалось это всего год, и, сняв военную форму, Ельчанинов читает циклы лекций: по истории религий на Тифлисских высших женских курсах, а в частном порядке – о новой русской религиозно-философской мысли, многих представителей которой знал лично. А потом получает предложение, от которого ему просто нельзя отказаться.
Дело в том, что в 1910 году участник русско-японской войны, штаб-офицер для поручений при Главнокомандующем войсками Закавказского военного округа полковник Владимир Левандовский вместе с женой основывает в тифлисском районе Верэ уникальное учебное заведение. Его сложное название полностью звучит так: «Частная шестиклассная прогимназия В. А. Левандовского с совместным обучением мальчиков и девочек и с правами казенных прогимназий для мальчиков и при ней частное учебное заведение с детским садом В. С. Левандовской». А уникально оно тем, что было первым в России учебным заведением со смешанным обучением. И, несмотря на то, что основал его офицер, никакой муштры там не было, напротив, старшие поколения тбилисцев вспоминали эту гимназию как «школу радости, творчества и свободы». Недаром Левандовский еще и заведовал библиотекой офицеров Генерального штаба округа.
И вот именно этот человек приглашает Ельчанинова к себе. Тот с радостью соглашается и целых восемь лет, до закрытия гимназии, преподает в ней историю. А с 1924-го и вовсе становится ее директором. Вспоминает его ученица Милица Лаврова, ставшая в эмиграции доктором медицины и женой философа-богослова Николая Зернова: «Эта гимназия привлекала в свои стены самых талантливых преподавателей, но А. В. Ельчанинов был среди них исключительным и несравнимым. Его преподавание более чем что-либо иное в гимназии осуществляло ее основную идею – школу радости, творчества и свободы. Оно не укладывалось ни в какую систему и перерастало всякую программу. Это время полно для нас, учеников О. Александра, яркими личными воспоминаниями, овеяно очарованием прежде всего личности нашего учителя».
В гимназии Левандовского у Александра Викторовича те же отношения с учениками, что и с «ельчаниновцами» во Второй гимназии: походы, доверительные беседы, обсуждение любых жизненных тем и интересных книг. Он постоянно переписывается с Эрном и Флоренским, которому в конце 1916 года отправляет и такое письмо: «Милый Павлуша, у меня к тебе большая просьба. В этом году кончила у нас гимназию и поехала в Москву дочь генерала Левандовского Тамара Владимировна, моя любимая ученица, православная христианка, о душевных качествах ты сам будешь судить, а я умоляю тебя принять ее, когда она приедет в Посад, как меня самого: тебя она хорошо знает по «Столпу» и моим рассказам. Она человек редкой, фантастической правдивости, но застенчива и самолюбива, но Анна Мих.(супруга Флолренского – В.Г.) и ты сможете добраться до ея души. Для начала расспроси ее обо мне...»
А в другом письме Ельчанинов сообщает друзьям главное: Тамара Левандовская для него не только любимая ученица, но и любимая девушка. Вскоре она становится его женой, а спустя десятилетия напишет: «В начале 17 года я была в Москве и, по желанию моего будущего мужа, была в Посаде у Павла. Он был необыкновенно внимателен и мил ко мне, много рассказывал и расспрашивал, водил показывать Посад и я, по молодости лет, вообразила, что мое общество ему так интересно. Но потом выяснилось, что мой буд. муж не сдержал данного мне обещания и написал Павлу и другому своему другу Вл. Эрну о том, что я его невеста».
Но начинаются 1920-е, в Грузию приходит советская власть. Тесть Ельчанинова, уже генерал-майор, бывший начальник штаба Кавказского фронта, награжденный на Первой мировой войне Георгиевским оружием, эту власть не принимает. Но и барону Врангелю, предложившему ему вступить в Белую Армию, отказывает: «Со своим народом не воюю!». Его судьба могла бы сложиться трагически, но генералу везет – его «всего-навсего» высылают. И он становится… садовником. На юге Франции, а потом в США.
А семья Ельчанинова, в которой уже растут дочь Наталья и сын Кирилл, живет впроголодь – прогрессивный педагог, к тому же теолог, советской власти не нужен. «Первым словом моей сестры было: «хлеба», – делится Мария Струве, родившаяся уже в изгнании. – И вот, когда она стала голодать, а ей был год и два месяца, родные испугались, думали поехать к дедушке на годик. И оказались во Франции навсегда. Отец работал на земле, и моя трехлетняя сестра собирала весь день апельсины в ведра». К этому надо добавить: главная причина эмиграции и в том, что Ельчанинов не принимает насилия и несправедливости, а тем более, со стороны властей. И проходит с семьей традиционный печальный путь многих русских интеллигентов-изгнанников: морской порт (у него – Батуми) – Константинополь – Франция.
В Ницце Александр Викторович занимается сельским хозяйством, но город переполнен эмигрантами, и Ельчанинов во французском лицее преподает им родной язык и историю. А потом его увлекает Русское студенческое христианское движение (РСХД). Цель этого религиозно-просветительского объединения – воспитание в молодежи целостного христианского мировоззрения и «подготовка проповедников в условиях распространяющихся материализма и атеизма». Оно объединяет кружки не только молодежи, но и творческой интеллигенции. Его девиз: «Мы абсолютно свободны, мы не зависим ни от кого, ни от какого государства, ни от каких властей. Мы зависим только от своей веры и от самих себя». По свидетельству современников, «все, что было замечательного в Церкви, было в движении». И, побывав на съездах РСХД в Берлине, Праге и Париже, педагог в 1926 году принимает решение: он станет священником.
Он не только ведет службу в Свято-Николаевском соборе Ниццы, но и привлекает людей вне церкви. Вспоминает его дочь Мария: «В Ницце, на горку, где мы жили, к нему приходили и дети, и взрослые, люди шли и шли. С ними он занимался абсолютно добровольно. Как священнику ему не платили, хотя исповедовал он целыми ночами, а в Ницце был богатый приход… Были люди, которые высчитывали, сколько за панихиду, сколько за то, сколько за это. Немного мертвое церковное царство. И это при том, что в Ниццу через юг, через Марсель, приезжало много интеллигенции, собор был набит битком на службах. Но христианская мертвечина отца отталкивала. Для него вера была вопросом жизни. У нас собирались молодежные кружки, велись богословские разговоры. Пели, голос у отца был тихий, но верный… И так почти каждый вечер».
Его маленький домик всегда забит людьми. «Очень тесно жили, у отца фактически никогда не было кабинета, он умел сосредоточиться в любой атмосфере. Работал в огороде, очень это любил, или сидел за своим письменным столом. А если к нему приходила молодежь, то шел с ними гулять в лес, наш сад оканчивался лесом… – Приходили поговорить... Не было объявлений о сборе кружка в такой-то час. Люди постоянно тянулись к нему… Он работал в саду, перекопал весь и нашел в земле мраморные античные куски от ворот. Еще в России он строил планы о том, какую школу можно устроить для детей, хотел, чтобы были и занятия на земле, и с животными, и греческий, и латинский, и литература. Сохранился ее проект».
Протоиерей Ельчанинов оказывается в руководстве РСХД и становится одной из самых духовно востребованных личностей в русской диаспоре не только Ниццы, но и всей Франции. И в 1934-м получает назначение в кафедральный Александро-Невский собор Парижа. Увы, прослужил он там всего неделю – прободение язвы желудка вызвало внутреннее осложнение… Он ушел в 53 года, похоронили его в облюбованном русскими беженцами городке Медон между Парижем и Версалем. Генерал Левандовский, переживший зятя на 12 лет, так сказал о нем: «Разве был в нем хоть малейший признак старости? – он не только оставался все тем же, но становился как будто все моложе и моложе душой. Да даже физически – разве можно было сказать, что это человек уже перешедший за 50 лет тяжелой трудовой жизни, всегда переполненной непосильной работой, ни на минуту не отвлекавшей его от постоянного внутреннего горения».
Александр Ельчанинов не успел написать книг. Но они все-таки вышли после его смерти – составленные из записок, писем, заметок и дневника – под названиями «Записи» и «Православие для многих». Их так и хочется разобрать на мудрые цитаты, но здесь вспомним лишь еще одну. Тоже актуальнейшую в наше время: «Осуждением занята вся наша жизнь. Мы не щадим чужого имени, мы легкомысленно, часто даже без злобы, осуждаем и клевещем – почти уже по привычке. Как осенние листья – шуршат и падают и гниют, отравляя воздух, так и осуждения разрушают всякое дело, создают обстановку недоверия и злобы, губят наши души». Задумайся над этим, читатель.
Владимир Головин |
|
Военные успехи молодой Грузинской Демократической Республики и принципиальные разногласия с ее руководством, первое появление в Европе грузинского мацони и девушка агента 007 Джеймса Бонда… Все это связано с именем генерала Георгия Квинитадзе. Царское правительство осыпало его наградами за героизм. Большевики, с которыми он сражался, высоко ценили его воинское мастерство. А на родине, которой он блестяще служил, увы, подтвердили невеселый библейский постулат о том, что нет пророка в своем отечестве. Грузия в полной мере воздала должное Георгию Ивановичу лишь после того, как повторно и уже окончательно обрела независимость.
Вообще-то, герой Хивинского похода 1873 года полковник Иванэ Квинитадзе, в семье которого родился будущий генерал, появился на свет под другой фамилией – Чиковани. Но отец его отправился по делам в Турцию и не вернулся, оставив мальчика на попечение своих друзей. Тот получает домашнее образование, берет фамилию Квинитадзе и под ней, добровольцем, отправляется в армию. Став офицером, сражается на Кавказе и в Средней Азии, заканчивает службу командиром 2-го Дагестанского конно-иррегулярного полка, с шестью орденами. И в Дагестане, в 1874-м, у него рождается сын Георгий, который, пойдя по стопам отца, практически с детства носит военную форму.
В восемнадцать у него уже погоны подпрапорщика – после окончания Тифлисского кадетского корпуса. Еще через пару лет он – подпоручик, выпускник знаменитого петербургского Константиновского военного училища. Русско-японскую войну 1904-1905 годов Георгий встречает уже штабс-капитаном, в 152-м?пехотном?Владикавказском?полку. Отправившись на Дальний Восток, сражается в рядах 9-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. А когда на сопках Манчжурии отгремели сражения, уже в чине капитана и с двумя орденами продолжает образование в Николаевской академии Генерального штаба.
Престижное военное высшее учебное заведение он оканчивает по первому разряду и в 1910 году получает под командование роту в 16-м гренадерском?Мингрельском?полку. Через год – свадьба с княжной Мариам Макашвили, у этой пары появятся три дочери. К началу Первой мировой войны Квинитадзе уже два года, как обер-офицер для особых поручений при штабе Кавказского?военного?округа. Он сражается на русско-турецком фронте в Закавказье, дослуживается до полковника, назначается начальником штаба 4-й Кавказской стрелковой дивизии. И особо отличается при взятии крепости Эрзерум.
Этим крупным и важнейшим сражением командовал генерал от инфантерии Николай Юденич, один самых успешных русских военачальников в Первой мировой войне, возглавивший в Гражданскую войну белую армию на северо-западе России. Квинитадзе вспоминает январь 1916 года: «В столовой штаба армии собрались начальники… Генерал Юденич обедает, иногда перекидывается словами, совершенно не относящимся к предстоящему бою. Кончили обедать. «Ну, господа, к делу.» Все насторожились и, по-видимому, приготовились долго слушать. Ведь берем Эрзерум! «Получили мой приказ о штурме Эрзерума? Так вот, назначаю часом начала атаки 8 часов вечера 28 января». И замолчал. Вот и вся речь для штурма… Обводя взором всех, генерал Юденич увидел и меня в углу. Очевидно, прочел на моем лице полное сочувствие. «Что, Георгий Иванович, много снега на Каргабазаре?» Я показал рукой на шею. «Спуститесь?» «Надо», отвечаю. «Да, надо». И вот все. Совещание окончилось».
Полковник Квинитадзе выполняет это «надо» так, что получает золотую саблю с надписью «За храбрость» и орден Святого Георгия 4-й степени. А Февральская революция застает его в Тбилиси, куда он приезжает в шестидневный отпуск: «Я только что приехал с фронта, кажется, 23 или 24 февраля… В Тбилиси я не был с декабря 1915 года. Я был в должности начальника штаба 4-ой Кавказской стрелковой дивизии… Революцию в Тбилиси мы, собственно, получили по телеграфу, и первые дни ознаменовались лишь общей радостью. В Тбилиси сейчас же образовался, по примеру Петрограда, Совет рабочих и солдатских депутатов. Наряду с этим организовывались союзы и советы: польский, украинский, армянский, грузинский. Социал-демократическая партия сразу захватила фактическую власть. По примеру других образовался союз грузин воинов».
Приняв участие в создании этого союза, который «существовал недолго и постепенно умер», Квинитадзе возвращается на фронт, командует стрелковым полком, а затем, как сообщают энциклопедии, – бригадой в Грузинском корпусе. Но сам он вспоминает, что этот корпус только формировался, и «на высокие должности были назначены люди, не готовые к исполнению своих обязанностей… Иначе говоря, не польза дела важна, а что-то другое, а это другое было обеспечение утверждения социализма. Плоды такого отношения быстро сказались. Из нашего формирования ничего не вышло – корпус не сформировался».
До того, как проследить за дальнейшей судьбой Георгия Ивановича в независимой Грузии, вспомним, какие только демократически избранные органы не регулировали жизнь страны, освободившейся от имперского бремени! С осени 1917 года – коалиционное правительство Закавказья, названное Закавказским комиссариатом. В него вошли представители грузинских социал-демократов и эсеров, армянских дашнаков и азербайджанских мусаватистов. В начале 1918-го этот комиссариат созывает Закавказский сейм – представительный и законодательный орган государственной власти в регионе. Он состоял из членов Всероссийского Учредительного собрания, избранных от Закавказья, а также представителей политических партий Южного Кавказа. И уже этот сейм весной 1918 года провозглашает Закавказскую демократическую федеративную республику (ЗДФР). Она просуществовала всего месяц, после чего сейм был распущен и образовались три независимых государства.
Квинитадзе, никогда не вмешивавшийся в политику и никогда не входивший ни в одну партию, хочет лишь одного – делать для родины то, что он умеет. Он подчеркивает, что «в грузинском войске готов командовать даже батальоном». Но такая крайность не понадобилась. Ему присваивают звание генерал-майора, он назначается генерал-квартирмейстером штаба Кавказского фронта, а в ЗДФР – помощником военного министра. Однако при всем этом в Грузинской Демократической Республике у Квинитадзе не складываются отношения с ее руководством, несмотря на то, что он входит во вновь образованный Союз комитетов Грузии. Почему? Об этом стоит поговорить подробно, уделив особое внимание высказываниям Георгия Ивановича. Правительство не считает регулярную армию главной силой, способной защитить только что образовавшееся государство. У генерала же – диаметрально противоположное мнение:
«В жизни каждого государства вооруженные силы имеют громадное значение, а в критические моменты, когда решается его судьба, это значение является преобладающим и армия является вершителем ее судьбы… Армия есть зеркало души народа, народ в своей вооруженной силе отражает все свои достоинства, все свои недостатки, всю свою культуру, все свое развитие. Это настолько непреложный закон, что по армии, как по термометру, можно всегда сделать верные заключения о степени культурности народа, его мощи и его развитии во всех отраслях жизни… Всегда сильная, могущественная армия соответствовала высокому развитию народа, и упадок армии соответственно был показателем и предсказателем грядущего падения государства».
Прекрасно зная историю своего народа и историю различных войн, Квинитадзе убежден: в Грузии есть все предпосылки для создания армии, способной побеждать. В первую очередь это – национальная идея, объединившая все слои общества: «Дворянство, служащие, среди которых главная масса были военные, купечество, промышленники, рабочие, народ, все, все сгруппировались около своих новых вождей. Рабочие шли за своими социалистическими вождями; крестьянство, в котором не заглох патриотизм и в котором бродили идеи независимости, горячо откликнулись на их призыв, и, конечно, дворянство, верное своим старым традициям служения народу, а также промышленники и торговый класс, и вся интеллигенция примкнули к ним… Все горели патриотизмом, желанием принести себя в жертву Родине, и все стремились облегчить работу наших новых вождей. В грузинском народе, в общей массе, не имела места классовая вражда. Всех объединяла любовь к Родине. Это была общая идея всего народа… она была могучим двигателем, охватившим все слои, и сделала то, что Грузия представляла маленький островок некоторого правопорядка и спокойствия среди кровавых бушующих волн беспредельного российского моря…».
Во-вторых, по мнению генерала, огромное значение имеет сама сущность грузинского народа: «После столетнего владычества России народ остался верен своим старым вкоренившимся в его кровь заветам, и вновь пробудившаяся в нем любовь к Родине и самостоятельности не будет сломлена большевизмом, как не сломили наших праотцев ни Шах-Абазы, ни Ага-Магомет ханы… Грузины – народ неизбежно воинственный… но с одной особенностью: в нем нет агрессивно-завоевательной жилки… грузины воевали всегда не для завоевания и не для войны, а лишь для защиты своей родины, своей национальности и веры; они никогда не начинали войны с завоевательной целью и овладевали той или другой областью с целью лишь обеспечения своих насущных границ и отличались терпимостью к побежденным».
В-третьих, Квинитадзе подчеркивает: «Ни одна нация, входящая в состав Русского государства, не дала такого относительно большого процента офицеров, как грузинская… В рядах русской армии во время войн грузины офицеры сильно выдвигались… Кажется, нет ни одной грузинской дворянской фамилии, представители которой не были бы на полях сражений…» И, наконец, как профессиональный военный Георгий Иванович считает, что кадров для создания армии предостаточно: «Оказалось, что из числа 25 генералов 23 генерала были награждены Георгиевскими крестами на службе в рядах русской армии. Факт примечательный. Вряд ли на каждые 25 русских генералов приходится 23 георгиевских кавалера. О штаб- и обер-офицерах я не говорю. В отношении подготовки по специальностям я должен сказать, что среди офицеров было много генерального штаба, академиков, окончивших артиллерийскую, военно-юридическую и военно-инженерную Академию; были окончившие интендантскую Академию, а также школы воздухоплавательную и военно-технические, как-то: радио, автомобильные, броневые и пр.».
Рассчитывает он и на офицеров не самых высоких чинов, и на рядовых солдат : «Были офицеры кавалеристы, бравшие призы даже за границей. Грузинские фамилии пестрели во всех стрелковых и спортивных обществах и на ипподромах… И это давала нация, составлявшая едва 2% всего населения Русского государства… Что касается солдат, то благодаря воинской повинности мы обладали достаточным запасом обученных. Во время Великой Европейской войны грузин было призвано до 155.000 человек. Надо думать, что 2/3 вернулись умудренные опытом последней войны. Итак, грузинские офицеры и солдаты представляли прекрасный кадр и материал для создания самостоятельной грузинской армии».
Резюме генерала таково: «При организации нашей армии пришлось тысячи офицеров уволить со службы за неимением штатных мест в нашем маленьком войске, и, конечно, можно было отцедить все лучшее, что помогло бы иметь армию наилучшего качества. Остальные образовали бы запас, вполне достаточный при развертывании армии для войны. Наши новые вожди, в критический момент создания государства и вооруженной силы… этого стража мирного преуспевания государства имели более, чем нужно. Грузинский народ весь объединился около них. Любовь к родине, самоотверженье, прекрасный боевой кадр и материал – все было к их услугам».
Но стоящие у власти социал-демократы к офицерам царской армии относятся с недоверием. А тем более – к выходцам из аристократических семей, которых считают классово чуждыми и способными к контрреволюционным выступлениям. В противовес оставшейся после революции армии правительство создает свою военную организацию – Народную гвардию. Ею руководят партийные чиновники – патриоты, но смутно представляющие военное дело. Квинитадзе тоже не доверяют. Еще до образования независимой Грузии происходит событие, возмутившее и оскорбившее его. В январе 1918-го, находись в гостях, он узнает, что в его доме… проводится обыск.
«Когда я приехал, то производивших обыск уже не оказалось… Обыск был произведен по приказанию Совета солдатских и рабочих депутатов, председателем которого был Н.Н. Жордания… У меня взяли коллекцию ружей; некоторые были мною взяты на полях сражений в Японскую и последнюю войны. Был один карабин – боевой подарок. Очень тщательно искали патроны. Их, конечно, у меня не было. Ружья лежали сложенные в открытом ящике в гостиной, под роялем, и на вопрос, обращенный к одной из моих сестер, где квартира полковника Квинитадзе и есть ли оружие, она прямо привела и показала. Она просила подождать до моего приезда. Конечно, было отказано. Вообще же обыскивающий, главный, считал, по-видимому, необходимым быть возможно грубее. Сестра говорила, что трудно было с ним разговаривать. Тщательность же обыска доходила до того, что они искали патроны в детской среди игрушек… На эту грубость я ответил подачей в отставку. Я считал недопустимым обыск у офицера, занимающего пост помощника генерал-квартирмейстера штаба фронта. Особенно обидно было, что обыск произвели у меня, грузина-офицера, грузины же… Должен отметить, что из всего состава штаба главнокомандующего обыск был произведен только у меня».
Квинитадзе подает в отставку, но просьбу не удовлетворяют. Более того, через некоторое время его назначают главнокомандующим грузинской армии, предоставив возможность разбираться с делом, за которое он ратует. Генерал требует, чтобы общему военному командованию, вместе с армией, подчинялась и Народная гвардия, которую резко и, очевидно, не всегда справедливо критикует: «Неподчинение старшим, беспомощность начальства были основными характерными чертами этого вида войск». Правительство не соглашается с такой позицией, и летом 1918 года главнокомандующий сам уходит в отставку. Так начинается череда событий, о которых можно сказать словами Квинитадзе: «Каждый раз нас застигали врасплох, и мы спасались благодаря блестящему, бескорыстно служившему родине офицерству и патриотизму населения». В первую очередь, это относится к нему самому, родина четырежды призывала его на помощь в сложнейших ситуациях.
В первый раз это происходит в декабре 1918 года во время конфликта с Арменией, которая захватила Борчалинский округ Грузии. Командовал тогда грузинской армией генерал Георгий Мазниашвили, а стать начальником его штаба правительство упросило Квинитадзе. Два опытных генерала успешно проводят операцию и выигрывают первую войну Демократической Грузии. Но Квинитадзе снова уходит в отставку, опять из-за вопроса Народной гвардии. Через пару месяцев в Самцхе-Джавахети вспыхивает восстание, инспирированное Турцией, которая хочет присоединить этот регион. Квинитадзе вновь просят занять пост главкома. Не помня обиды, он соглашается, и Грузия не только возвращает Самцхе-Джавахети, но и размещает свои гарнизоны в подчиненных туркам городах Ардаган и Артвин. Окрыленный успехом Квинитадзе опять поднимает вопрос о реорганизации армии, опять получает отказ и уходит в очередную отставку.
Впрочем, в отставках он без дела не сидит – создает военное училище, по-новому именуемое Военной школой, и одно время возглавляет ее. Интересно воспоминание этого отставника: «Находясь в отставке и посещая общественные места, я неоднократно бывал чествуем отдельными группами, а также всеми ужинающими, как офицерами, так и не офицерами. Тифлисское общество выражало мне симпатии; таковое же явление происходило и в Ахалцихе, и в деревнях, в которых мне довелось бывать».
А весной 1920-го Советская Россия начинает военную интервенцию в Закавказье, и Квинитадзе, вновь став главнокомандующим, громит авангард красных. «Война началась без всякого предупреждения, и, несмотря на то, наш представитель в Москве в это время заключал с большевиками мирный договор... На запросы нашего Правительства оттуда отвечали, что это «местный инцидент», – вспоминает генерал. – Мы нанесли поражение одной дивизии русских, они сняли вторую дивизию, но и ей нанесли поражение. По нашим сведениям, у большевиков в Азербайджане имелась одна дивизия, да и то около Баку. В это же время у меня было больше 40 тысяч солдат… Мы могли все Закавказье очистить от большевиков. Это же происходило в 1920 году, когда Польша и Врангель на двух фронтах воевали с Россией… Но мы не использовали это обстоятельство».
После того, как, по его мнению, вновь ничего не делается для улучшения положения в армии, он уже в третий раз оставляет пост главнокомандующего и ограничивается преподаванием в военном училище. «Я ушел в отставку и с тоской ждал развязки. Она превзошла мои ожидания». В феврале 1921 года красные переходят в решающее наступление. «Наше Правительство запрашивало Москву о причине войны, и ответ получился, как и в 1920-м году, что это местный инцидент», – подчеркивает Квинитадзе, которого, несмотря на болезнь (осложнение после гайморита), в четвертый раз призывают спасать отечество. «Война проиграна, – отвечает он на этот призыв, – но драться надо».
В кратчайшие сроки мобилизовав остатки военных частей, резерв и юнкеров, он так организует оборону Тбилиси, что превосходящие в несколько раз войска наступающих несут огромные потери. Но силы все же неравны, город не удержать, и генерал умело организует отступление. Наивысшую оценку этому маневру дает… противник, командующий XI Красной армией Анатолий Геккер: «Если бы за отступление давали ордена, то Квинитадзе получил бы награду. Этим отступлением он совершил чудо».
После падения независимой Грузии генерал эмигрирует сначала в Константинополь, потом – во Францию. И даже за границей он продолжает дискутировать с земляками-эмигрантами о причинах поражения Грузинской Демократической Республики. Вновь и вновь звучит: «В 1914 году русское правительство мобилизовало 155.000 грузин. Где были эти 155.000 во время нашей войны против русских в 1921 году?.. Одной из самых главных причин, а может быть, и самой главной, нашего поражения большевикам считаю неустройство или, вернее, неправильное устройство вооруженной силы».
Квинитадзе обосновывается в любимом импрессионистами городке Шату неподалеку от Парижа и первые четыре месяца получает пособие от грузинского правительства в изгнании. А затем уже приходится думать о том, как кормить семью. Генерал пытается заготавливать орехи, потом находит работу на заводе грампластинок знаменитой фирмы «Пате» и, наконец, начинает, говоря современным языком, свой бизнес. Он изготавливает и продает исконно грузинскую еду. Мацони! Белоэмигрант граф Георгий Ланздорф, которому неведомо это слово, применяет общеизвестное «йогурт». Вообще-то, йогурт в нынешнем понимании появился на Балканах, а про мацони Европа никогда не слышала. И все равно свидетельство графа о «французских йогуртах» очень интересно:
«Я часто бывал у генерала Квинитадзе, у которого были три очень красивые дочки. Чтобы зарабатывать на жизнь, он стал делать йогурты сначала просто для семьи… У Квинитадзе были какие-то особые грибки для йогурта. До него про йогурт никто никогда не слышал. Сперва русские стали покупать этот йогурт в русских магазинах с большим удовольствием. А потом он продал лицензию какому-то французу за большие деньги, и тот сделал из этих йогуртов огромное дело в Европе. Никто не знает, что эти прекрасные французские йогурты на самом деле изобрел генерал русской императорской армии Квинитадзе».
Без общественной работы генерал не может и во Франции, где фактически проводит вторую половину своей долгой жизни – 49 лет. Он – председатель Объединения бывших воспитанников Тифлисского кадетского корпуса, член Союза российских кадетских корпусов, Союза Георгиевских кавалеров, «Парижского блока» и «Грузинского демократического союза». Все три его дочери удачно выходят замуж: Эльза и Тамара – за грузин-эмигрантов, а Нино – за англичанина с голландскими корнями Д’Або. От этого брака появляется на свет Мэриам, ставшая известной всему миру, как девушка Джеймса Бонда. В 1987-м она снимается в пятнадцатом фильме об агенте 007 «Искры из глаз». Если исполнителя главной роли Тимоти Далтона многие критикуют за недостаточную для его героя брутальность, то очаровательной чехословацкой снайпершей-виолончелисткой Карой Миловы в исполнении Мэриам все восхищаются и поныне.
Триумф своей любимой внучки генерал не увидел. Кавалера семи орденов, без единой царапины прошедшего несколько войн, побеждает возраст. В 1970-м Квинитадзе получает смертельную травму, оступившись на лестнице на глазах дочерей и будущей кинозвезды… Ему было 96 лет…
Георгий Квинитадзе покоится на кладбище в Шату рядом с женой. Лишь в первом десятилетии XXI века в Тбилиси появилась улица его имени, и на торжественную церемонию, связанную с этим, приехали Нино и Мэриам Д’Або. А в грузинской армии учреждена серебряная медаль, которой награждаются офицеры штабов и управлений за «достижения в военном деле и укрепление боевой готовности Вооруженных сил». Она называется «Генерал Квинитадзе». В честь человека, заявившего: «Нет пули, которая бы меня убила, ведь я происхожу из страны, которую не раз убивали, но она не умирала!»
Владимир Головин |
|
