|
Старшее и среднее поколения хорошо помнят, как в легендарный «Кабачок 13 стульев» на советском телевидении со словами «Добрейший всем вечерочек!» входил графоман-зайцевед Пан Зюзя. Эстрадной классикой стали монологи подвыпившего интеллигента, звонящего из «тимирязисьского» вытрезвителя своей жене Люле. На знаменитых концертах ко Дню милиции регулярно выступал на злобу дня мудрый и ироничный Аптекарь, пришедший из пьесы Льва Славина «Интервенция». На радио «Юмор FM» шла передача «Говорит Одесса», переполненный зал московского Театра сатиры аплодировал доктору Бартоло из «Женитьбы Фигаро», Почтмейстеру из «Ревизора», ревнивому мужу из «Маленьких комедий большого дома»… Но всего этого могло и не быть, если бы Грузия в 1941 году не приютила мальчика-беженца Зяму Высоковского.
«Родился я на берегу Азовского моря в славном Таганроге 28 ноября. В один день с Фридрихом Энгельсом, но чуток попозжее его, в 1932 году, – вспоминал через много лет актер театра, кино и эстрады Зиновий Высоковский. – Сей факт сердце никак не согревает, но все-таки какой-то «Анти-Дюринг» в этом присутствует… Когда мне стукнуло семь лет, мой дед, знаменитый в довоенном Таганроге портной, сказал мне: «Всю свою жизнь, Зюнечка, старайся смотреть в свою тарелку и внимательно следить за тем, чтобы она была у тебя полной. И вот если ты будешь этим серьезно заниматься, то у тебя никогда не будет времени смотреть в чужую тарелку». Этому завету народный артист России и заслуженный деятель культуры Польши следовал всю свою жизнь.
Проучиться в школе мальчик успевает лишь два года – начинается Великая Отечественная война. К городу стремительно приближаются немцы, и на эвакуацию отводятся всего восемь дней. Вместе с другими выезжает и семья бухгалтера завода «Красный гидропресс» Моисея Высоковского. Кому-кому, а ей оставаться никак нельзя, уже на девятый день оккупации в Таганроге были расстреляны около двух тысяч евреев. Слово – Зиновию Высоковскому:
«Я принадлежу к поколению, детство которого оборвала война. С последним эшелоном меня вывезли из Таганрога, куда чуть ли не на следующий день вошли немцы. Мы ехали в Тбилиси, поезд бомбили и старый грузин, единственный проводник на весь состав, с улыбкой успокаивал нас. Он приговаривал: «Не плачь, бичико, ты же мужчина, а значит, охотник и не должен бояться птиц. Видишь, у них на крыльях кресты, а кто сам на себе поставил крест, песенка того спета...». Вот так я впервые услышал голос Кавказа, узнал, что такое кавказская мудрость и доброта. Я узнал ее еще лучше, когда нас, ребят самых разных национальностей, приняли в Грузии как родных».
Слова благодарности Грузии он повторяет неоднократно, во многих интервью: «Мы вошли в этот прекрасный, пахнущий мандариновыми корками город, и там нас приютили и обогрели… Кавказ принял нас всех, не спрашивая национальности. В школе нас учили наукам, а на школьном дворе седой сторож дедушка Шалва, который подкармливал нас, эвакуированных мальчишек, кукурузными лепешками, преподавал нам народную мудрость: «Дети! Слушайте и запоминайте. Вот моя рука. Кто скажет, зачем на ней пять пальцев?» И сам же отвечал: «Чтобы эта рука всегда работала за пятерых». А знаешь, Зиновий – продолжал он, – зачем между пальцами щелочки? Это чтобы деньги сквозь них сыпались. Будь щедрым: что отдал, то твое, что зажал в кулак, счастья не приносит... А теперь кто скажет, зачем между пальцами дирочки? Никто не скажет, аба, я скажу: чтобы в эти дирочки деньги пролетали… Будьте всегда щедрыми, дети, все отдавайте людям! Все, что отдал – твое, что не отдал – то пропало».
Много мудрых и простых слов услышал я от старого Шалвы. «Не та кровь дорога, что в жилах, а та, что из жил, – говорил он. – За какую землю ты жизнь готов отдать, та тебе и Родина». Был и такой совет: «Пейте, дети, молоко, чтобы сберечь здоровье и в старости пить красное вино, а не наоборот, как приходится поступать вашему старому Шалве...» Я по возможности соблюдал его рецепт и, может быть, поэтому до сих пор жив и могу употреблять кое-что покрепче молока… Девятилетним мальчиком я стал полноправным гражданином Кавказа… Дедушка Шалва учил меня сначала правильному акценту, а затем уже и грузинскому языку. Он говорил мне: «Зиновий, шен генацвале, если ты виучился говорить по-русски, то как можешь не знать по-грузински?! Смотри, как по-русски трудно виговаривается: лягушка квакаэт у прудэ. И смотри, как тонко, как изящно по-грузински: бахахи цхалши хихинебс». Добавим, что происходило все это в 21-й тбилисской средней школе на проспекте Плеханова, ныне – здание Православной школы имени Святой Нино Патриархии Грузии на проспекте Агмашенебели.
В те годы всем жилось трудно. Потому-то есть и такие воспоминания: «В Тбилиси, где проходило мое беспризорное, оборванное войной, голодное детство, мы с оравой эвакуированных мальчишек пели на базарах, воровали яблоки и айву с прилавков… Сердобольные грузины делали страшные глаза и только цокали языками… В общем, по Высоцкому: «Я вырос, как вся дворовая шпана, мы пили водку, пели песни ночью…». А еще именно в грузинской столице Зяма окончательно решает, кем он станет: «Уже закончилась война. В 1945 или в 1946 году, когда в Тбилиси приехал Райкин, родители взяли меня на концерт, и я увидел его первый раз в жизни. Помню, он пел на мотив Чаплина: «Живет он в Ленинграде, зовут его Аркадий, иль попросту Аркаша, иль Райкин наконец». Я с детства был шутом, клоуном. Но тогда интуитивно понял: это то, к чему я хочу стремиться».
После войны Высоковские возвращаются в Таганрог. В школе Зяма увлекается театром, играет в спектаклях, которые ставит учительница Юлия Григорьевна Недоречко, окончательно привившая ему любовь к сцене. А потом происходят две неожиданности. Первая: Зиновий оканчивает школу с золотой медалью. Вторая: он решает поступать в театральное училище и ехать в Москву, где у него «никого не было, ни родных, ни знакомых, вообще никого». Папа-бухгалтер страшно огорчен: «Ребенок с золотой медалью уходит в босяки. Откуда это у него? В нашей семье никогда не было ни босяков, ни шаромыжников, ни артистов...». Но его сын остается непреклонным и появляется на прослушивании в Щукинском училище. Все, что он привез с собой, – «золотая медаль, белые парусиновые брюки и стихотворение Владимира Маяковского «Вызов».
После прослушивания его отправляют к ректору училища Борису Захава: «Вы ему прочтете, и он ваш вопрос решит». Знаменитый режиссер и педагог, прослушав парня, вручает ему конверт. На обратном пути, в электричке, Зиновий поддается искушению и конверт вскрывает. Письмо лаконично: «Считаю возможным Высоковского зачислить немедленно». Надо ли говорить, в каком состоянии Зяма проводит теплую июньскую ночь на Курском вокзале перед возвращением домой? Но наступает август и в Таганрог приходит телеграмма из Главного управления учебных заведений. Она еще лаконичней: «Не считаем возможным утвердить кандидатуру».
И Зяма с отцом отправляются в Москву. Захава в недоумении: «Я сам ничего не понимаю. Я сейчас позвоню председателю Комитета по делам искусств». Звонит немедленно: «Я принял Высоковского в училище. Я сам его могу отчислить по профнепригодности с первого курса. Но сейчас я отвечаю за него. И я прошу…» Выслушав ответ, краснеет и, помрачнев, говорит: «К сожалению, я ничего не могу сделать». Со временем стало ясно, что «ларчик просто открывался»: в том самом 1952 году в Москве уже разгорается антисемитское «Дело врачей». Евреев, а тем более, иногородних отправляют подальше от столицы.
Все мечты разрушены: «Я вернулся в Таганрог, где в то время на базе сельскохозяйственного института, по личному распоряжению Сталина, был создан совершенно секретный закрытый радиотехнический институт. Как потом оказалось, там начинали «ковать кадры» для космоса. Туда был такой анкетный отбор, что даже трудно себе представить это сейчас… Но жизнь моя – анекдот… Учиться в открытом театральном мне не разрешили, а в совершенно закрытый радиотехнический взяли. И я его окончил. И год работал на космос. И понял, что чем быстрее я из него, из космоса, уйду, тем значительнее будет мой вклад в его освоение…» Кстати, секретный институт он оканчивает с «красным» дипломом, хотя большую часть времени проводит в студенческом театре эстрадных миниатюр. Играет интермедии, сам пишет их, читает юмористические рассказы. А вне стен института ведет со своим другом парный конферанс в кинотеатре «Рот-Фронт», в джаз-оркестре, перед вечерними киносеансами.
В итоге, проработав по распределению год, специалист в области автоматических систем управления в 1957-м вновь предстает перед ректором «Щуки». И слышит от Захава: «Зиновий. Я рад, что Вы пришли, я вас все это время ждал»… Поначалу в учебе мешает южный говор: «Профессор, который преподавал у нас сценическую речь, утверждал, что мой диалект неистребим. Тогда я пошел в музей МХАТ и выпросил стенограмму обсуждения репетиции чеховской пьесы «Вишневый сад» в присутствии автора. Где зафиксировано, как мой земляк великий Антон Павлович Чехов говорил: «Это жижь превосходна, это жижь великолепна…». Показал профессору. А он мне: «Чехов мог так говорить, но писал «Жижь» он по-другому… А вас, если не избавитесь от говора, будут понимать только в Таганроге».
И вскоре он произносит монологи ничуть не хуже своих однокурсников Андрея Миронова, Вениамина Смехова, Людмилы Максаковой, Александра Збруева, Александра Белявского, Ивана Бортника. «Такой был курсик», – говорил он потом. Этот звездный курс – единственный, которым руководил в своей жизни легендарный Владимир Этуш, в 1987 году написавший на программке спектакля в Государственном театре эстрады с участием Высоковского: «Зяме! Ученику, вот-вот и превосшедшему учителя. С любовью и уважением. Ваш Вл. Этуш».
Зиновий получал стипендию в 22 рубля, ходил на занятия в одном и том же пиджаке, жил по временной прописке в десятиметровой комнате с женой и дочкой Катей, родившейся за год до окончания им училища. Будущие супруги знакомятся в Ростове-на-Дону, на конкурсе самодеятельности. Подружки говорят девушке: «Какая ты дура, он бы сейчас работал на заводе, зарплату бы большую получал, а будет учиться на артиста, так бросит тебя». А они прожили вместе больше половины века. Любовь Ефимовна становится своей и в компании щукинцев. Как-то на вечере выпускников женщине, сказавшей, что не помнит ее, ответили: «А Любаня никогда здесь не училась, она поступила женой». «Это было время вечного безденежья, обязательного веселья, когда три рубля были верхом блаженства: можно было скинуться и купить водки, пельменей и созвать друзей», – говорил Высоковский.
Окончив в 1961-м училище, он сразу попадает в Московский театр миниатюр, который называют «школой клоунов» и которым руководит Владимир Поляков – сценарист легендарной «Карнавальной ночи» и автор всех программ Аркадия Райкина («что на уме у Полякова, у Райкина на языке»). Там Высоковский играет вместе с Марком Захаровым и Владимиром Высоцким: «Среди моих новых приятелей был коренастый, крепко сбитый парень с гитарой. И в 1962 году ему было 24 года, и никто не предполагал тогда, что именно он скажет от всех нас за всех нас, про всех нас так, как никто другой». Работая в этом театре, Зиновий уже ездит на гастроли в страны «соцлагеря». А с 1967 года он уже – в знаменитом Театре сатиры. На 21 год.
Увы, его талант там востребован не полностью – складываются сложные отношения с худруком Валентином Плучеком. В первую очередь из-за работы «на стороне» – с 1967 года, вместе с еще несколькими актерами театра, в обожаемом всей страной телевизионном «Кабачке 13 стульев»: «Художественное руководство Театра сатиры во главе с главным режиссером и кукловодом просто нас ненавидело, считало, что мы вносим в академическую сатиру (я до сих пор не понимаю, что это такое) некоторый привкус эстрады. Когда мы получили всесоюзную, действительно дикую популярность, то мы вроде стали самодостаточны, и он стал этого бояться». Раздражало Плучека и то, что зрители серьезных драматических спектаклей его театра визжали от восторга, увидев, пусть и в других ролях, «пана Директора» (Спартака Мишулина), «пани Монику» (Ольгу Аросеву), пана Ведущего (Михаила Державина)… Плучек не мог смириться с тем, что во многом популярным его театр сделала невиданная популярность «кабачка».
Вот и остались в истории этого театра лишь несколько блистательных, но неглавных ролей, сыгранных Высоковским. Не увидел массовый зритель и двухсерийный телевизионный фильм «Швейк во Второй мировой войне», снятый Марком Захаровым по Бертольду Брехту в 1969-м. Высоковский играл в нем главную роль, Анатолий Папанов – Гитлера, участвовали также Мишулин, Державин, Георгий Менглет, Роман Ткачук и другие звезды Театра сатиры. Но уж слишком напрашивались аналогии с советской действительностью... Впрочем, о телевидении разговор пойдет ниже. А здесь надо добавить, что актера-шута очень ценил кумир всей его жизни Аркадий Райкин:
«Как-то в 1976 году мы с Аркадием Исааковичем были на одном полузакрытом правительственном концерте. Возвращаемся мы с Аркадием Исааковичем в одной машине, и он мне говорит: «Чего вы торчите в этом Театре сатиры? Идите ко мне». Я сказал: «Аркадий Исаакович, когда я смотрю ваши спектакли, то если вы хоть на минуту уходите со сцены, мне сразу становится скучно. А если я буду на сцене с вами, и вы уйдете, то мне будет скучно от самого себя». Была большая пауза. И Райкин говорит: «Уходить я не собираюсь». Когда мы прощались, я сказал: «Аркадий Исаакович, я прошу вас, подарите мне свою фотографию с подписью». Он сказал: «Хорошо». Через неделю звонит его первый артист Владимир Ляховицкий: «У меня для тебя небывалый подарок, такого еще никто не видел и не читал». И через полчаса я получаю от него конверт, а там фотография Райкина и подписано: «Зямочке, моему собрату, с симпатией. 17 октября 1976 года». Тогда я понял, что коронован».
Коронован он был и народом. Его шутки в образе «зайцеведа» и «зайцелюба» пана Зюзи повторяла вся страна. Это был один из самых любимых зрителями персонажей «Кабачка 13 стульев», тексты для него писал сам актер, придумавший ему и имя. В детстве у него были друзья-ассирийцы, он запомнил, что на их языке «зузи» означает «деньги» и добавлял: «Ну, а «зюзя» российскому человеку говорит о многом». Так и стали говорить в народе: «Напиться в пана Зюзю… В юмористической передаче, шедшей с 1966-го по 1980-й годы, всех восхищали невиданные для советского телевидения шутки на остросоциальные темы. Использовались миниатюры и имена из польских юмористических журналов, звучали фонограммы песен зарубежных звезд. В часы трансляции «кабачка» пустели улицы – люди спешили приобщиться к веселой и красивой «не нашей жизни», где, к тому же о многих актуальных проблемах говорили в открытую.
Свои первые звания – заслуженных деятелей польской культуры артисты «кабачка» получили в посольстве Польской Народной Республики. Вручая знаки отличия, министр культуры Польши сказал фразу, объясняющую очень многое: «Нас часто спрашивают, не обижаемся ли мы, что в СССР по телевидению идет передача, в которой паны и пани выглядят немножко балдами? Мы не обижаемся. Потому что понимаем: если по вашему Центральному телевидению скажут: «Товарищ Директор – дурак», то это как-то неудобно. А когда звучит «пан Директор», то это вроде не у вас. Но всем понятно, о чем речь».
Все это не могло не раздражать идеологов в партийном руководстве страны, главу Центрального телевидения Сергея Лапина. За 15 лет выходит 133 выпуска этой передачи, а в 1981-м ее закрывают. Ходят слухи, что из-за массовых антисоциалистических выступлений в Польше. Но на Новогоднем приеме в Кремле к Лапину подходит «лично дорогой Леонид Ильич Брежнев»: «Слушай, тут супруга меня спрашивает, когда будет «кабачок»?» И передача возобновляется. Правда, ненадолго.
Через шесть лет, в 1987-м, Зиновий Моисеевич покидает театр. Плучек после смерти на сцене Андрея Миронова не прекращает гастроли в Риге, а они совпадают с сольными выступлениями Высоковского, которые идут с полным аншлагом. Да и вообще, работать с руководством театра он уже не может, и уходит «на вольные хлеба». Маска пана Зюзи, казалось бы, приросла к нему, но он выходит из этого образа циклом «звонков из вытрезвителя» жене Люльку. Словечки из этих монологов цитирует вся страна: «мацацикл», «к стенке прислонютый», «бледный мент», «цулую». А знаменитый юморист Акадий Арканов пишет такую эпиграмму: «Какая песня без баяна?/ Какой ботинок без шнурка?/ Какая Марья без Ивана?/ Какой пан Зюзя без Люлька?»
Высоковский ставит спектакли в Театре эстрады, ведет радиопередачу «Говорит Одесса» и юмористические колонки в газетах «Новый свет» (США), «Московский комсомолец», «Русский израильтянин». В них немало анекдотов, соченных им самим, на это он – большой мастер. Достаточно вспомнить пару анекдотов середины 60-х годов, когда космонавты с орбиты обязательно докладывали руководству СССР, что полет проходит нормально и чувствуют они себя прекрасно. Высоковский «выводит» на орбиту… Рабиновича. И тот сообщает партии и правительству: «Впервые в жизни чувствую себя нормально». А в другом «космическом» анекдоте был такой доклад: «Все системы корабля работают нормально... ботают нормально... ботают нормально».
Он много гастролирует. «Куда мы только не ездили на гастроли – и за границу, и по стране, у нас было по 40 предложений в день. А сколько мы в круизы ездили с одной только внучкой Сонечкой – раз 20, по-моему. Концерты Зиновия везде проходили блистательно», – делится его жена. А вот с кинематографом ему не повезло, хотя еще в 1964-м он блистательно дебютировал небольшой ролью фронтового журналиста Мишки Файнштейна в знаменитом фильме «Живые и мертвые». Через год – уже одна из главных ролей – Гриша Костанецкий в картине «Друзья и годы». А о дальнейшем он говорил так: «Но кино закончилось, когда я впервые произнес в «кабачке» слова: «Добрейший всем вечерочек». И остался в кино лишь с десяток его эпизодических ролей.
Он часто вспоминает Владимира Высоцкого, с которым дружил и которому даже составил компанию в выступлениях перед участниками черноморского круиза на лайнере «Шота Руставели». Однажды в большой компании он заявил: «Володь, знаешь, тебя надо читать! Ты ведь гитарой забиваешь слова». И начал декламировать стихи Высоцкого. Тот, помолчав, сказал Марине Влади: «Меня читать может только Зяма!» А через четверть века после смерти своего друга Высоковский выпускает аудиокнигу «Мой Высоцкий», над которой работал почти год – «для себя, для людей, для Высоцкого».
А когда в 1987 году Высоцкому посмертно готовили Государственную премию СССР, его близким людям задали два вопроса: «Как вы относитесь к присуждению этой премии?» и «Как вы думаете, что бы он бы делал, если бы он ожил?» Ответ Высоковского на первый вопрос: «Пойдите на Ваганьковское кладбище, извинитесь перед людьми, раздвиньте цветы на могиле, благо, они и зимой, и летом, и весной там лежат, и туда в землю спросите у него, нужна ему сейчас Государственная премия? И послушайте внимательно». Отвечая на второй вопрос, он сразу предупреждает, что его не напечатают: «Если бы Бог на один день воскресил Владимира Семеновича, то к утру следующего дня была бы готова песня, которую бы назавтра распевал бы весь народ российский, а к вечеру этого же дня его бы с удовольствием похоронили и демократы, и консерваторы, и коммунисты, и артисты, и все, кто угодно, и закопали бы опять». Не напечатали.
Это – еще одно проявление того, как он всегда остро чувствовал «злобу дня». В 1993 году он участвует в попытке возродить «Кабачок 13 стульев», пишет три сценария. Но передаче дают новое название «На Тверской» и постоянно прерывают рекламой: «Нас всех утопили тогда в соке «Вимм-Билль-Данн». Мы отказались работать с новыми требованиями, мы ведь тоже не на помойке сделаны, пусть уж лучше нас будут помнить прежними, когда мы были в собственном соку. А жаль». Ведь он уже видел героев «кабачка» в свете новых реалий. Пана Директора с орденскими колодками, работающего швейцаром, сыновей пана Спортсмена, ставших рэкетирами, пана Гималайского в шоу-бизнесе, пана Зюзю – автора «мыльного» сериала «Зайцы тоже скачут!». А еще – рожденных новыми временами пана Бомжа, пана Спонсора, пана Пенсионера, пана Политика, пана Олигарха, панночек из массажного кабинета «Венера»…
У него было много планов, он даже возвращается в Театр сатиры. Но в 2009 году умирает от хронической почечной недостаточности. А до этого повторяет в своих интервью: «И когда сегодня я думаю о Родине, я вижу перед собой маленькую, всю в акациях улицу Октябрьскую в Таганроге, двор с тополем, калитку, обвитую диким виноградом на улице Камо в Тбилиси, фуникулер на горе Мтацминда и оттуда, с горы Солнца, всю огромную с востока на запад и с севера на юг Страну... Страну моего спасенного детства и нашей с вами спасенной жизни... И сегодня, когда этой страны уже нет, когда на ее огромном прекрасном теле то здесь, то там появляются так называемые «горячие точки», в которых ручьями льется человеческая кровь, мне хочется криком кричать словами Владимира Высоцкого:
Проложите, проложите вы тоннель по дну реки
И к друг другу приходите на вино и шашлыки.
Захвачу с собой гитару, подтяну на ней колки,
Но сначала затупите ваши острые клыки».
Актуальней не скажешь и сегодня.
Владимир Головин |
|
В знаменитом Иностранном легионе Франции служат неразговорчивые люди. Их дело – воевать. Без красивых слов. Но есть слова, которые повторит любой легионер. Больше ста лет звучит главный девиз: «Легион – наше Отечество» и клич: «Легион, ко мне!», после которого каждый поспешит на помощь товарищу. А с сороковых годов прошлого столетия к ним прибавился еще и завет перед сражениями: «Когда рискуешь предстать перед Богом, следует надеть соответствующую форму». Это сказал командир 13-й полубригады Легиона, грузинский князь, подполковник Дмитрий Амилахвари, отправившийся в свой последний бой при полном параде.
На родине детство и юность этого героя французского Сопротивления опалены смутными временами. Во время беспорядков 1905 года князь Георгий Амилахвари с супругой княгиней Нино Эристави перебираются из родового имения Отарашени близ Гори в более спокойную Северную Осетию. Там, в селе Базоркино (ныне Чермен Пригородного района), в октябре 1906-го у них рождается сын Дмитрий. Когда семья возвращается на родину, он учится в Тифлисской гимназии. После вторжения Красной Армии в Грузию княжеская семья на итальянском пароходе отправляется из Батуми в Турцию, а оттуда в 1922-м перебирается во Францию.
Эмиграция – нелегкое испытание для молодого человека, а Дмитрий мечтает об офицерской карьере. Исполнить эту мечту помогает родственник матери генерал Александр Эристави. В Первую мировую войну он занимался связями российской и французской армий, так что у него немало полезных знакомств в Париже. К тому же он не последний человек в белоэмигрантской среде. Дмитрий поступает в училище Сен-Сир – прославленное высшее учебное заведение. Ныне это уже академия, а тогда она готовила лучших пехотных офицеров. Осваивая военные науки, молодой грузин совершенствует свой французский язык, уже во время учебы проявляет качества лидера. И в 1926-м году выпускается младшим лейтенантом, стремящимся реализовать девиз училища: «Учатся, дабы побеждать». Место службы – 4-й пехотный полк Иностранного легиона, расквартированный в алжирском городе Сиди-Бель-Аббес. А офицерское жалование позволяет помогать семье, переживающей не самые лучшие времена.
Первые бои – в Южном Марокко против войск Рифского эмирата. Тогда-то и прозвучала еще одна знаменитая фраза Амилахвари, по-особому звучащая сегодня, когда Европу захлестнула волна эмигрантов, не испытывающих никакой благодарности к принимающим их странам. Вот эти слова: «У нас, иностранцев, есть только один способ доказать свою благодарность Франции за то, что она приютила нас: умереть во имя нашей новой родины». Он участвует во всех боях с берберами в Южном Марокко, охраняет конвои и строительства дорог. Один из руководителей Легиона генерал Гатро позже засвидетельствует: «Кампании в Марокко закалили Амилахвари, стали тем местом, где он смог проявить свои незаурядные моральные качества и командирские способности».
В 20 лет князь получает внеочередное звание капитана и спустя год идет под венец. Конечно же, с грузинкой – княжной Ириной Дадиани. Она – младшая сестра знаменитой тифлисской красавицы Элисо, в конце 1910-х ставшей музой многих не только грузинских, но и русских художников, увековеченной в знаменитом портрете Савелием Сориным. Семья Дадиани эмигрировала тоже в 1922 году, и Ирина начинает жить с мужем по месту его службы – в марокканском Агадире. Их первенец, названный Георгием в честь деда, умирает, но в 1931-м рождается сын Отар, в 1934-м – дочь Тамара. Через год после ее появления на свет боевые навыки Дмитрия получают еще одну высокую оценку – он становится начальником Агадирской школы профессиональной подготовки Иностранного легиона.
Знаменитый генерал Жорж Альбер Катру, командовавший тогда войсками в Марокко, вспоминал про Амилахвари: «Тщетно я просил его изменить национальность и стать французом. Его ответ был неизменным и твердым. Он высоко ценил предлагаемую почесть, был преданным своей родине, куда надеялся вернуться как ее истинный гражданин…». Служить в Иностранном легионе без французского гражданства – не проблема для военного. Но трудности могут возникнуть у его семьи. И в 1938 году князь Амилахвари все-таки принимает гражданство Франции – ради благополучия жены и детей. На параде 14 июля 1939 года в Париже он, уже полноправным французом и самым молодым во всей армии командиром батальона, идет во главе своего подразделения.
Потом – Вторая мировая война. Для выполнения отдельных заданий формируются полубригады, численность которых больше полка, но меньше дивизии. Чаще всего – на базе Иностранного легиона. И вот, в марте 1940 года создается часть, которой суждено стать одной из самых знаменитых – 13-я полубригада, прозванная потом «великолепной фалангой». В ней – свыше двух тысяч солдат и офицеров, отслуживших не менее пяти лет. Среди них – Дмитрий Амилахвари. Именно эта полубригада должна участвовать в… советско-финской войне. На помощь маленькой Финляндии, стойко сражающейся с гигантской военной машиной Советского Союза, решено послать самых опытных французских военных, и они отправляются прямо из африканских песков в скандинавские снега. Однако когда полубригада добирается до северной страны, та уже прекращает сопротивление Красной Армии.
Тем временем, после падения Парижа, на юге страны в городе Виши создается сотрудничающее с немцами правительство во главе с маршалом Анри Филиппом Петеном. С его «согласия» Германия оккупирует северную часть и атлантическое побережье Франции. А легионеры, которых перебрасывают в Норвегию, вместе с британскими коммандос высаживаются близ норвежского города Нарвика. Этот десант должен помочь союзникам защищать порты и дать возможность сдержать наступление немцев в Скандинавии. В первых рядах наступающих – Амилахвари. Он ранен, но не выходит из боя, а на следующий день, с наскоро сделанной перевязкой, штурмует Нарвик во главе своего отряда.
Увы, нехватка боеприпасов и продовольствия ставят высадившихся в тяжелейшее положение и операция в Норвегии сворачивается. Один из ее руководителей генерал Рауль Монклар кратко засвидетельствовал: «Благодаря фантастическому героизму Амилахвари мы спаслись от тотального уничтожения». Больше нет никаких воспоминаний о том, как воевал князь Дмитрий в Норвегии. Зато есть свидетельства: высшая норвежская награда за храбрость – орден «Военный крест с мечом» и присвоение звания майора.
После неудавшейся операции легионеров вместе с британскими войсками эвакуируют морем в Англию. Там полковник Шарль де Голль создает антигитлеровское патриотическое движение «Свободная Франция», призвав всех соотечественников объединиться вокруг него «во имя действия, самопожертвования и надежды». Но Амилахвари возвращается во Францию – ведь она еще продолжает сражаться. Когда же его новая родина все-таки вынуждена капитулировать, князь с единомышленниками, возглавляемыми соратником по Норвегии полковником Пьером Кенигом, пускаются в опаснейшее «путешествие». Они переодеваются в гражданскую одежду и отправляются в Бретань, омываемую с севера водами пролива Ла-Манш. Там с помощью деревенского доктора находят шхуну и добираются до Англии.
Амилахвари – один из первых офицеров французской армии, присоединившихся к де Голлю. А 13-я полубригада становится не только первой французской частью, примкнувшей к освободительному движению и размещенной в Великобритании. Она – ударная сила армии «Свободной Франции». А вот остальные подразделения Иностранного легиона продолжают служить вишистам – союзникам Германии. Летом 1941-го полубригада вместе с остальными силами «Свободной Франции» отправляется из Европы в «родные места» – во французскую Африку, очищает от вишистов ее территории и перебрасывается на Эритрейский полуостров, в Эфиопию, где идут бои с итальянцами.
Во главе полубригады уже Дмитрий Амилахвари. Кстати, он не только досрочно получает звание лейтенант-колонеля (подполковника) но и заочно, вместе с де Голлем, приговаривается вишистами к смертной казни. У него теперь высшая должность в Легионе, когда-либо занимаемая выходцем из Российской Империи. Благодаря находчивости и отваге, его легионеры играют ключевую роль в разгроме итальянских войск в Эритрее весной 1941 года. То, как проявляются эти находчивость и отвага, может служить сюжетом для захватывающего военного блокбастера.
Самой неприступной у итальянцев считалась крепость-порт Масауа. Она стала ключевым пунктом их обороны в Эритрее, а центральным в ней был неприступный форт Монтекулло. Его то и приказано взять 13-й полубригаде. Рассматриваются несколько вариантов штурма, но все они отметаются – необходимы большие жертвы, которые, к тому же могут не оправдаться. И тут один из легионеров, итальянец, ранее служивший в армии Муссолини, рассказывает князю Дмитрию, что участвовал в сооружении этих укреплений. И что с восточной стороны форта есть канализационные коллекторы, которые очень плохо охраняются. Амилахвари решает использовать именно эту «ахиллесову пяту». Возглавляемый им 1-й батальон, сметая все на своем пути, проникает в коллекторы.
Легко представить, что испытывают и как выглядят эти 400 смельчаков, прошедшие несколько десятков метров по зловонным потокам… Но зато через несколько минут они оказываются в самом центре форта. А точнее, в офицерском казино, не выходя из которого начальник гарнизона отдает приказания – настолько он уверен в неприступности укрепления. И вот, как говорит герой популярного телесериала, «картина маслом».
В бальном зале казино господа офицеры танцуют с дамами, когда под мелодию из «Аиды» появляется Амилахвари. Все поворачиваются на запах, принесенный из коллектора, а князь невозмутимо объявляет о падении форта и о том, что все присутствующие отныне являются военнопленными. Начальник гарнизона принимает слова князя за неуместную шутку и приказывают адъютанту «убрать вонючку из зала». Но тут появляются остальные легионеры… Вслед за фортом Монтекулло 13-я полубригада захватывает не только весь город, но и итальянский флот на Красном море. Среди 14.600 пленных – командующий этим флотом и его штаб. Так сыграна ключевая роль в разгроме итальянских войск в Эритрее.
А летом 1941 года Амилахвари уже на Ближнем Востоке. Его полубригада – в составе 1-й легкой дивизии «Свободной Франции» вместе с англичанами, индийскими и австралийскими формированиями сражается против вишистких подразделений, контролирующих Сирию. Один из приказов, успешно выполняемых раз за разом – войти в южное предместье Дамаска. Перед началом наступления Дмитрий приказывает горнисту играть «Boudin» – знаменитую песню Иностранного легиона. Но со стороны обороняющихся звучит… та же мелодия. И, приказав прекратить огонь, князь отправляется на переговоры. Оказывается, позицию защищают солдаты 6-го полка Легиона – одной из частей, оставшихся верными вишистам. Их не очень много, и у них приказ продержаться до часа ночи. Смести их 13-я полубригада может без труда, но Амилахвари обещает, что до назначенного времени не будет наступать. Чтобы обороняющиеся смогли отойти, не нарушив приказа. Слово он, конечно, сдерживает. В итоге важная позиция занята, но кровь легионеров ни с одной стороны не пролита…
На следующий год Амилахвари ждет Ливийская пустыня. Там войсками «Свободной Франции» командует его старый друга Кениг, ставший генералом. Им противостоят немцы и итальянцы во главе со знаменитым генерал-лейтенантом Эрвином Роммелем. Прозванный «лисом пустыни», опытный германский военачальник стремится к Египту, но на его пути встает Бир-Хакейм – крепость в небольшом оазисе, давным-давно построенная турками. Она была заброшена, колодцы в ней пересохли, но британцы именно в ней создают опорный пункт. А затем выводят свои войска, заменив их 1-й дивизией «Свободной Франции», в составе которой и два батальона 13-й полубригады Легиона. Эта дивизия и принимает удар во много раз превосходящего ее противника. Фашисты, не сумев с налета взять Бир-Хакейм, обходят его. Но через 4 дня они начинают методический штурм крепости.
В окружении, фактически без воды, с нехваткой продовольствия, под авианалетами, 13-я полубригада вместе с другими подразделениями больше двух недель противостоит роммелевским танкистам. Амилахвари – на самых горячих участках. Он применяет новую эффективную систему противотанковой обороны, под огнем выводит попавших с засаду солдат, возглавляет отряды, которые дерзким рейдом уничтожают пять танков и бронетанковую ремонтную мастерскую немцев. А когда эвакуация оказывается неизбежной, он вместе с Кенигом – в головной машине. Указывающей путь колонне, которая на полной скорости, в темноте, через минные поля и под пулеметным обстрелом выходит из окружения. Когда колонна пробивается к своим, оказывается, что в машине князя Дмитрия 11 пулевых пробоин, повреждены тормоза и сломаны все амортизаторы…
Героическая оборона Бир-Хакейма показала всему миру, что «Свободная Франция» – серьезная сила, способная помогать союзникам в борьбе с гитлеровцами. И что французы могут противостоять немцам на полях сражений уже после поражения своей страны в 1940 году. Пока крепость была в их руках, солдаты Роммеля вынуждены были делать огромный крюк, чтобы снабжать горючим ушедшие вперед танки. Образно и четко сказал об этом сражении Бернард Сент-Хиллер, воевавший под началом Амилахвари, а потом сменивший его на посту командира 13-й полубригады и ставший генералом: «Песчинка задержала наступавшие силы Оси, которые дошли до Эль-Аламейна только после того, как это сделали успевшие отдохнуть британские дивизии. Этой песчинкой был Бир-Хакейм». А одна из важнейших составляющих этой «песчинки» – князь Амилахвари.
И тут самое время предоставить слово самому Шарлю де Голлю: «Если англичанами владели смешанные чувства надежды и меланхолии, то наши люди были охвачены ликованием. Бир-Хакейм возвысил их в собственных глазах. Я был у них 8 и 11 августа… Во время великолепного смотра 1-й легкой дивизии я вручил Крест освобождения генералу Кенигу и нескольким другим лицам, в частности полковнику Амилахвари». В «Свободной Франции» это – высшая награда. Де Голль не был президентом страны и не имел права награждать кого-либо орденом Почетного легиона. Поэтому он учредил Орден освобождения – высшую французскую награду времен Второй мировой войны. В Париже есть Музей этого ордена, на мраморной доске в нем значится и имя грузинского князя. А орденом Почетного легиона Де Голль, став президентом, награждает его уже посмертно.
Орден освобождения вручается Дмитрию возле Эль-Аламейна – города на севере Египта в 106 километрах от Александрии. Под ним проходят два сражения. Первое останавливает наступление немцев и итальянцев, рвущихся к Суэцкому каналу. Во втором сражении, решающем на Североафриканском театре военных действий, группировка Роммеля разгромлена. Но Дмитрию Амилахвари не суждено участвовать во второй битве, прозванной «африканским Сталинградом». Снова воспоминания де Голля – о первом сражении под Эль-Аламейном: «Вынужденные вести бои на территории с тяжелым рельефом, имея перед собой растянутую линию фронта и хорошо укрепившегося противника, наши войска понесли значительные потери; в частности, пал смертью храбрых Амилахвари».
Вот как это было. В октябре 1942-го на крайнем юге сектора Эль-Аламейна остаткам полубригады князя Дмитрия поручен отвлекающий маневр – атакой на скалы с наблюдательным пунктом немцев принять на себя их ответные действия. Разгорается яростный встречный бой. С тыла атакуют танки, орудия разбиты, прижатые к скалам легионеры отбиваются из винтовок и пулеметов. За час погибают 30 солдат и все командиры подразделений. В конце концов князь убеждается: удержать позицию не удастся. И дает приказ отступать. Подчиненные тщетно умоляют его снять кепи и надеть каску, он отказывается: каждый легионер должен видеть своего командира.
О дальнейшем поведает «Золотая книга Иностранного легиона. 1831-1955», изданная в 1958 году во Франции: «Тринадцатая полубригада находится без прикрытия под интенсивным огнем артиллерии и пулеметов. Командующий ею подполковник Амилахвари стоит во весь рост, хорошо видимый своими людьми, которые с самого начала кампании относятся к нему с искренним восхищением, возрастающим с каждым новым боем. Сразу четыре вражеских снаряда, выпущенных одним залпом, разорвались вблизи подполковника, и он упал, сраженный насмерть». Ему было всего 37 лет.
И еще одна цитата – из документов командования Легиона: «Его смелость была легендарной не в меньшей степени, чем выправка и спокойствие. Полковник Амилахвари являлся типичным представителем тех офицеров российского происхождения, которые пришли в Легион после произошедших в их стране потрясений. Наиболее старшие из них были офицерами еще императорской армии, самые молодые кончили наши военные училища. Они принесли в Легион свойства, весьма характерные и для Амилахвари — пламенную отвагу, смесь горячности и фатализма, глубокое чувство ответственности за жизнь своих солдат, а также тот стиль военной элегантности, по которому их узнавали с первого взгляда».
Трагична судьба и его жены. В 1944 году легионеры приглашают Ирину с детьми и сестрой в Бордо – на Рождество, совмещенное с вечером памяти Дмитрия Амилахвари. «Они послали за нами машину с шофером, – вспоминала дочь героя Тамара. – По пути на лесной дороге у нас лопнула шина. Машина влетела в дерево, отскочила, ударилась о другое дерево… Я была маленькой, вылетела в окно и почти не пострадала. Мой брат тоже. Моя мать, тетя и шофер погибли». Осиротевших Отара и Тамару объявляют «детьми народа» – государство берет на себя опеку над ними. Своих героев Франция чтит не на словах… А сам князь с почестями похоронен на военном кладбище в Эль-Аламейне. И вот что пишет в своей книге «Эль-Аламейн, или Русские солдаты в Северной Африке (1940-1945 гг.) Неизвестные страницы войны», изданной в Москве в 2010 году, востоковед Владимир Беляков, журналист-международник, работавший в Северной Африке:
«О Дмитрии Амилахвари я узнал из сборника «Африка глазами эмигрантов», изданного Институтом Африки в 2002 году. В нем была опубликована статья Владимира Алексинского об участии русских эмигрантов в войсках Свободной Франции». В частности, Алексинский писал в этой статье, озаглавленной: «Несколько слов о русских добровольцах в рядах войск «Свободной Франции»: «Многие офицеры войск Свободной Франции вели себя героически, но единственный офицер, прозванный легендарным героем, был русский полковник Амилахвари. В книге, посвященной 1-й дивизии «Свободной Франции», только под его фотографией написано «Легендарный герой; в другой книге («От Монмартра до Триполи ) рассказ о его смерти при Эль-Аламейне озаглавлен: «Гибель великого солдата». А с какой любовью и уважением отзываются о нем все старые солдаты «Свободной Франции», которые знали его при жизни! Среди них создался настоящий культ памяти полковника Амилахвари».
И вновь слово – Владимиру Белякову: «В сборнике «Африка глазами эмигрантов» была напечатана фотография свежей могилы героя с простым деревянным крестом. Значит, останки Амилахвари точно погребены на кладбище союзников в Эль-Аламейне. Как же я не нашел его могилу? Выходит, надо съездить туда еще раз… В ноябре 2008 года я попал туда. Открыв раздел регистрационной книги, куда занесены имена похороненных в Эль-Аламейне военнослужащих дружественных армий, я сразу нашел координаты могилы Амилахвари: участок 8, ряд А, могила 13. Но фамилия была исковеркана. Углядеть в ней выходца из России, если вы не знали о нем раньше, было невозможно. А раньше я о нем не знал. Я указал сотруднице центра на вкравшиеся в регистрационную книгу ошибки, и она пообещала сообщить о них в штаб-квартиру комиссии в Англии».
Читатель наверняка уже заметил две ошибки в некоторых характеристиках князя Дмитрия. О нем говорят как о русском и как о полковнике. Что ж, не только во Франции всех выходцев из Российской Империи или СССР по сей день называют «русскими». Что касается звания, так ли важно, в каком чине погиб герой? Важнее другое: Франция о нем не забывает. В Париже его имя носит улица, торжественно отмечен его 100-летний юбилей, в Музее Ордена освобождения хранятся его личные вещи, в другом музее – Иностранного легиона – его портрет находится в галерее командиров, погибших, как говорят легионеры, «на глазах своих людей». А друг и соратник князя Пьер Кениг, став министром обороны Франции, издает приказ о том, чтобы весь выпуск Сен-Сира в 1956 году (а это 600 человек) был назван именем Дмитрия Амилахвари.
В XXI веке об этом герое вспомнили и в Грузии. Его имя присвоено улицам в Гори и тбилисском пригороде Цхнети, на празднование 100-летия со дня рождения князя были приглашены его дочь, племянник со стороны жены и французские офицеры-выпускники Сен-Сира. Но, несомненно, он достоин еще и памятника. На постаменте которого будут высечены слова генерала Рауля Монклара: «Амилахвари – это Легион. Его военная жизнь, его энтузиазм, его подвиги и все его поступки соответствуют Легиону. Все в нем было величественным: его рост, поведение в мирное время и на войне, идеализм и постоянное, выглядящее даже слегка болезненным, стремление к героизму, о котором он всегда мечтал, хотя это было нелегко – превзойти самого себя».
Владимир Головин |
|
|
В историю военного искусства все выдающиеся операции вошли под названиями тех мест, где прошли сражения. Их список похож на географический справочник: Канны, Трафальгар, Чесма, Аустерлиц, Ватерлоо, Эль-Аламейн, Сталинград, Курск… И лишь две из них называются по фамилиям спланировавших и осуществивших их людей – переход Суворова через Альпы и Брусиловский прорыв. Генералиссимус Суворов к Грузии никакого отношения не имеет, а вот генерал-адъютант Брусилов… Он родился в Грузии, провел здесь годы офицерского становления, ушел отсюда в свои первые сражения и вернулся сюда с первыми боевыми наградами. Из Грузии он отправился и в путь к всемирной воинской славе.
Когда в семье генерал-лейтенанта Алексея Николаевича Брусилова с интервалами в два года родились трое сыновей, никто не сомневался в их ратном будущем. Прадед и дед мальчиков служили в чинах секунд-майора (четвертого должностного лица в полку). Отец – участник Бородинский битвы, председатель Полевого аудиториата (органа, надзирающего за военными судами) Отдельного Кавказского корпуса, а затем и всей Кавказской армии. Продолжая семейную традицию, средний сын Борис сражался на Русско-турецкой войне 1877-1878 годов и в Средней Азии, вышел в отставку в чине титулярного советника, был арестован большевиками, умер в Бутырской тюрьме. Младший сын Лев, ставший вице-адмиралом, в Русско-японской войне командовал крейсером «Громобой», сражавшимся рядом с легендарным «Варягом», возглавлял Главный морской штаб. Кстати, экспедиция его сына Георгия, погибшего в 1914 году во льдах Арктики, стала для писателя Вениамина Каверина основой романа «Два капитана».
А первенец Алексей, крестник главнокомандующего и наместника царя на Кавказе генерал-фельдмаршала Александра Барятинского, стал кавалеристом. Его собственные комментарии помогут нам проследить жизненный путь этого воина. Ему всего шесть лет, когда на семью обрушиваются несчастья: сначала от крупозного воспаления легких умирает отец, а вскоре от чахотки – мать. Мальчиков берет к себе в Кутаиси сестра матери Генриетта фон Гагемейстер. У нее с мужем, военным инженером, не было детей. «Они оба заменили нам отца и мать в полном смысле этого слова. Дядя и тетка не жалели средств, чтобы нас воспитывать… Все приезжие артисты обязательно приглашались к нам, и у нас часто бывали музыкальные вечера. Да и вообще общество того времени на Кавказе отличалось множеством интересных людей, впоследствии прославившихся и в литературе, и в живописи, и в музыке. И все они бывали у нас. Но самым ярким впечатлением моей юности были, несомненно, рассказы о героях Кавказской войны. Многие из них в то время еще жили и бывали у моих родных. В довершение всего роскошная южная природа, горы, полутропический климат скрашивали наше детство и оставляли много неизгладимых впечатлений».
Счастливое кутаисское детство длится восемь лет, потом дядя отвозит Алешу в Петербург. В Пажеский корпус – одно из самых привилегированных учебных заведений, куда, по дворянской традиции, отец записал его еще в четырехлетнем возрасте. Мальчика определяют в четвертый класс. В увольнения он ходит к двоюродному брату своего дяди графу Юлию Стембоку, директору Департамента уделов Министерства императорского двора – учреждения, которое управляло имуществом императорской семьи. Должность весьма значительная, так что «видел я там по воскресным дням разных видных беллетристов: Григоровича, Достоевского и многих других корифеев литературы и науки, которые не могли не запечатлеться в моей душе».
А что же с учебой? После первого курса воспитатель дает ему такую характеристику: «Характера резвого и даже шаловливого, но добр, прямодушен и чистосердечен. Способности хорошие, но любит лениться...». Сам Брусилов объясняет свою «лень» по-другому: «Те науки, которые мне нравились, я усваивал очень быстро и хорошо, некоторые же, которые были мне чужды, я изучал неохотно и только-только подучивал, чтобы перейти в следующий класс – самолюбие не позволяло застрять на второй год». Такое отношение к учебе, все-таки, подводит его, и он остается на второй год в пятом кассе, не выдержав переходной экзамен. Благодаря связям графа Стембока, удается не сидеть вновь в классе, а получить годовой отпуск, который проводится в Кутаиси. В усиленных занятиях с преподавателями, приглашенными дядей и тетей. В итоге он, «вернувшись в корпус через год, минуя шестой класс, выдержал экзамен прямо в специальный класс, где учиться было намного интереснее».
Специальными назывались два последних класса, и интерес Брусилова вполне понятен: «Преподавались военные науки, к которым я имел большую склонность. Пажи специальных классов помимо воскресенья отпускались два раза в неделю в отпуск. Они считались уже на действительной службе». Летом – участие в красносельских маневрах, а зимой – обучение у царских берейторов верховой езде на лошадях царской свиты в придворном манеже. Когда все это было пройдено, в июле 1872 года «всех выпускных пажей… собрали в одну деревню…между Красным и Царским Селом… и император Александр II поздравил нас с производством в офицеры».
Однако в войска Брусилов отправляется не гвардии поручиком, а кавалерийским прапорщиком – ему не забывают годичный перерыв в учебе. Тем не менее, место службы определяет он сам: ««Пажи имели в то время право выбирать полк, в котором хотели служить, и мой выбор пал на Тверской полк вследствие того, что дядя и тетка рекомендовали мне именно этот полк, так как он ближе всех стоял к месту их жительства. В гвардию я не стремился выходить вследствие недостатка средств». Остается лишь уточнить: 15-й Тверской драгунский полк располагался в Кахети, в местечке Царские Колодцы, ныне – Дедоплисцкаро, а оттуда перемещался в лагеря под Тифлисом. Брусилов признается: «Вернувшись опять на Кавказ уже молодым офицером, я был в упоении от своего звания и сообразно с этим делал много глупостей… Весь полк в то время считался забубенным. Выпивали очень много, при каждом удобном и неудобном случае. Большинство офицеров были холостяки; насколько помню, семейных было три-четыре человека во всем полку. К ним мы относились с презрением и юным задором».
В общем, господа драгуны, что называется, гусарили. «Мы не блистали ни военными знаниями, ни любовью к чтению, самообразованием не занимались, и исключений среди нас в этом отношении было немного. Хотя Кавказская война привлекла на Кавказ немало людей с большим образованием и талантами... В то время в Тифлисе был очень недурной театр, было много концертов и всякой музыки, общество отличалось своим блестящим составом, так что мне, молодому офицеру, было широкое поле деятельности. Таких же сорванцов, как я (мне было всего 18 лет), там было несколько десятков». Ну, а какое же гусарство без дуэлей! И в послужном списке прапорщика Брусилова появляется запись о том, что «за принятие на себя обязанности быть посредником поединка, окончившегося смертью одного из противников», он «приговорен к содержанию под арестом на тифлисской гауптвахте сроком на четыре месяца».
Но сколь интересна приписка: «Наказание это не может считаться препятствием к наградам и преимуществам по службе». Да еще потом «отсидка» сокращается вдвое. И Алексей дает этому такое объяснение: «Конечно, это был дух того времени, и не только на Кавказе, и не только среди военной молодежи. Времена Марлинского, Пушкина, Лермонтова были от нас еще сравнительно не так далеки, и поединки, смывавшие кровью обиды и оскорбления, защищавшие якобы честь человека, одобрялись людьми высокого ума». Так что ни кутежи, ни волокитство за дамами, ни арест не сказываются на служебной карьере: за неполные три года службы в полку – звание поручика и должность полкового адъютанта. А потом начинается Русско-турецкая война 1877-1878 годов.
Брусилов проявляет себя уже в первом бою, во главе отряда драгун, захватив вражеские казармы и командира пограничной бригады. Он отличается при взятии крепостей Ардаган и Карс, в одном из сражений под ним убивают лошадь... Войну 25-летний офицер заканчивает с большим боевым опытом, штабс-капитаном, с тремя орденами. А мирные будни его уже тяготят: «В сентябре 1879 года мы вернулись через Тифлис в Царские Колодцы, где и заняли свои прежние казармы. Мне надоело все одно и то же, и после войны начинать опять старую полковую жизнь я находил чрезмерно скудным… Заведуя полковой учебной командой был представлен в производство в чин ротмистра. До 1881 года я продолжал тянуть лямку в полку, жизнь которого в мирное время с ее повседневными сплетнями и дрязгами, конечно, была мало интересна».
Он решает перевестись в другую часть, в Кутаиси, чтобы быть поближе к родственникам. Но и дядя, и полковой командир советуют поступить в петербургскую Офицерскую кавалерийскую школу «Я принял это предложение, предполагая, что после этого вернусь в свой полк. Но вышло так, что я остался в Петербурге, так как в 1883 году мне было предложено зачислиться в конно-гренадерский полк и оставаться в постоянном (преподавательском. – В.Г.) составе Офицерской кавалерийской школы. Вследствие этого силою судеб я остался в Петербурге». Так Брусилов навсегда расстается с Грузией. Однако не только сохраняет самые теплые воспоминания, но и поддерживает, можно сказать, виртуальную связь – два раза женится на женщинах, родившихся в этой стране.
В постоянном составе Офицерской кавалерийской школы он проводит почти четверть века – 23 года, пройдя путь от ротмистра до генерал-майора, от начальника офицерского отдела (факультета) до начальника этой школы. А его заслуги в подготовке кавалеристов отмечаются множеством наград. Среди них – четыре российских ордена, по два французских и болгарских, прусский, итальянский, бухарский и персидский. Такие награды в мирное время случайно не даются – Алексей Алексеевич впервые в России разработал крайне жесткие, но дающие прекрасный результат методы обучения. Они нравились далеко не всем.
Автор знаменитой книги «Пятьдесят лет в строю» граф Алексей Игнатьев, обучавшийся у Брусилова, вспоминает, что школа «коренным образом преобразована и успела уже заслужить репутацию малоприятного учреждения… Двухлетний курс школы проходило около ста офицеров кавалерийских полков… командировались, кроме того, ежегодно все кандидаты на получение командования полком. Стонали бедные кавалерийские полковники, вынужденные скакать… верст десять-двенадцать по пересеченной местности, многие уходили в отставку, не перенеся этого испытания». При этом он признает: «Суровые требования кавалерийской школы сыграли полезную роль. Постепенно среди кавалерийских начальников становилось все больше настоящих кавалеристов и все меньше людей, склонных к покою и к ожирению». А это – слова первого президента Финляндии Карла Маннергейма, служившего в школе под началом Брусилова: «Он был внимательным, строгим, требовательным к подчиненным руководителем и давал очень хорошие знания. Его военные игры и учения на местности по своим разработкам и исполнению были образцовыми и донельзя интересными».
Именно в этот период Брусилов женится – на племяннице его дяди Анне фон Гагемейстер. «Этот брак был устроен согласно желанию моего дяди, ввиду общих семейных интересов. Но, несмотря на это, я был очень счастлив, любил свою жену горячо». Однако Анна Николаевна часто болеет, дважды рожает мертвых детей. Муж вывозит ее на различные курорты, и в 1887-м у них рождается сын, в честь отца названный Алексеем. Через 11 лет Анна Николаевна умирает, и мальчиком занимается только воспитательница. «Любил я его горячо, но отцом был весьма посредственным. Окунувшись с головой в интересы чисто служебные, я не сумел приблизить его к себе, не умел руководить им. Считаю, что это большой грех на моей душе».
В 1906-м Брусилову предоставляется возможность проявить свои знания и навыки уже непосредственно в войсках: он командует лучшей в Императорской армии 2-й гвардейской кавалерийской дивизией, а потом – 14-м армейским корпусом, штаб которого находится в Люблине. И именно в этом городе происходит эпизод, который многое говорит об Алексее Алексеевиче. У входа в городской сад он видит объявление: «Нижним чинам и собакам вход воспрещен». Тут же он издает приказ, запрещающий всем генералам и офицерам тоже входить в этот сад, и информирует командующего войсками округа, который является и генерал-губернатором края. Тот отменяет приказ городских властей и лично приезжает к Брусилову, чтобы извиниться.
По признанию генерала, в Люблине у него «вообще все было ладно, кроме одного – отсутствовала хозяйка». И 57-летний вдовец снова женится – на 45-летней Надежде Желиховской, хорошо ему знакомой по Тифлису и Петербургу. Она родственница выдающегося государственного деятеля Сергея Витте и знаменитой спиритуалистки Елены Блаватской, детство которых тоже прошло в Грузии. Вторая жена генерала «вскоре завоевала все симпатии в городе и в войсках». И даже не хотела переезжать в шумную Варшаву, кода ее мужа назначили помощником командующего войсками Варшавского военного округа. А война была уже у порога. Летом 1914-го Брусиловы отдыхают в Германии, и в парке города Киссингена их потрясает зловещее зрелище. Декорации московского Кремля торжественно сжигаются имитацией пушечной стрельбы, а «немецкая толпа аплодировала, кричала, вопила от восторга, и неистовству ее не было предела, когда… при падении последней стены над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот фейерверка, загремел немецкий национальный гимн».
Когда разгорается настоящий пожар Мировой войны, Брусилов командует уже 8-й армией Юго-Западного фронта. Ее войска впервые выигрывают большую битву с австрийцами, пересекают границу с Австро-Венгрией и вступают в Галицию. Но слава и ордена более высоких степеней достаются другому генералу. Почему? Многое объясняет приезд в войска самого Николая II. В столовой царь заявляет, что в память обеда в брусиловской армии он дает ее главнокомандующему звание своего генерал-адъютанта. «Я этого отличия не ожидал, так как царь относился ко мне всегда, как мне казалось, с некоторой недоброжелательностью, которую я объяснял тем обстоятельством, что, не будучи человеком придворным и не стремясь к сему, я ни в ком не заискивал и неизменно говорил царю то, что думал, не приукрашивая своих мыслей. Заметно было, что это раздражало царя. Как бы то ни было, это пожалование меня несколько обидело, потому что из высочайших уст было сказано, что я жалуюсь в звание генерал-адъютанта не за боевые действия, а за высочайшее посещение и обед в штабе вверенной мне армии».
Нелюбовь императора сказывается даже после легендарной операции под Луцком летом 1916 года, увековечившей фамилию Брусилова в мировой военной истории. Это была неизвестная ранее форма прорыва позиционного фронта одновременным наступлением всех армий – чтобы нельзя было определить направление главного удара. А удар этот был неожиданно нанесен одной из армий под массированные артиллерийские обстрелы, которые временно прекращались, выманивая противника из укреплений и громя его. В результате мощного прорыва фронта австро-венгерские войска были разгромлены и начали беспорядочное отступление. Они потеряли около 1,5 миллиона человек убитыми, ранеными и пленными, более 2.200 орудий, минометов и пулеметов. Австро-Венгрия оказывается на грани полного поражения, для ее спасения Германия снимает с французского и итальянского фронтов 34 дивизии, а стратегическая инициатива до конца войны переходит к Антанте. Георгиевская дума при Ставке Верховного главнокомандующего представляет командующего войсками Юго-Западного фронта Алексея Брусилова к награждению орденом Святого Георгия 2-й степени. Но Николай II не утверждает это и ограничивается Георгиевским оружием с бриллиантами.
А теперь еще немного о том, что происходило не на полях сражений. Как командующий Юго-Западным фронтом, Брусилов утверждает решения военно-полевого суда, который весьма суров ко всем преступлениям в прифронтовой полосе. Генерал дважды отменяет смертные приговоры – один за разбой и убийство, второй за антивоенную агитацию. Первый помилованный ни кто иной, как Григорий Котовский, на всю жизнь сохранивший признательность генералу. А о втором речь пойдет чуть ниже…
Брусилов очень переживает за разложение войск после отречения царя и присягает Временному правительству «для сохранения армии в полном порядке и боеспособности». Он даже назначается Верховным главнокомандующим, но через два месяца уходит в отставку и летом 1917-го приезжает в Москву. В политику не вмешивается, отвергает предложение возглавить антибольшевистское сопротивление, но революция настигает его в собственном доме – осколки попавшего туда снаряда перебивают ногу в нескольких местах. Ему предлагают эмигрировать, но он отказывается: «Скитаться за границей в роли эмигранта не считал и не считаю для себя возможным и достойным».
А потом его арестовывают вместе с братом Борисом и сыном Алексеем. Чекисты перехватывают письмо британского разведчика Брюса Локкарта о планах сделать Брусилова белым вождем. И генерал несколько месяцев проводит на гауптвахте Кремля, откуда выходит под домашний арест после письма Феликсу Дзержинскому. Это – самое страшное время для его семьи: голод, холод, никаких доходов. Спасают бывшие сослуживцы – георгиевские кавалеры: приносят продукты, кто какие может. А в его квартиру подселяют «…какого-то комиссара с нелегальной супругой и его матерью… Грубый, наглый, пьяный человек, с физиономией в рубцах и шрамах. Он говорил, что был присужден к смертной казни за пропаганду среди солдат Юго-Западного фронта в 1915 году, а я отменил смертную казнь и заменил ее каторгой. Теперь он, конечно, большая персона, вхож к Ленину и т. п. Вот уж можно сказать, что отменил ему смертную казнь себе на голову. Пьянство, кутежи, воровство, драки, руготня, чего только не поднялось у нас в квартире, до сих пор чистой и приличной. Он уезжал на несколько дней и возвращался с мешками провизии, вин, фруктов. Мы буквально голодали, а у них белая мука, масло, все, что угодно, бывало». В тюрьме умирает брат Борис, белые расстреливают сына, ушедшего в Красную Армию…
А в 1920-м начинается Советско-польская война, и генерал считает возможным вернуться на службу – речь идет о защите Родины. Он принимает предложение возглавить Особое совещание при Главнокомандующем всеми Вооруженными силами Советской республики Сергее Каменеве, в которое вошли бывшие генералы. Но «никаких плодотворных результатов эти заседания не дали… эта инсценировка со стороны правительства была шита белыми нитками». А потом он подписывает воззвание к офицерам армии барона Врангеля – ему обещают, что добровольно сдавшихся не тронут. Тысячи врангелевцев верят авторитету Брусилова, сдаются и погибают без суда и следствия. «В первый раз в жизни столкнулся с такой изуверской подлостью и хитростью и попал в невыносимо тяжелое положение, такое тяжелое, что, право, всем тем, кто был попросту расстрелян, несравненно было легче. Если бы я не был глубоко верующим человеком, я бы покончил самоубийством. Но вера моя в том, что человек обязан предвидеть все последствия своих вольных и невольных грехов, не допустила меня до этого».
А для выживания нет иного пути, как делать то, что он умеет лучше всего. И он работает в организациях, занимающихся коневодством, читает лекции кавалеристам. «Это, в сущности, был необходимый заработок для семьи. Была такая дороговизна, что не хватало никаких денег. Гонорар за лекции был пустячный, но лишний паек и дрова были важны». В 1924-м он уходит в отставку и, дав честное слово вернуться, уезжает с женой и ее сестрой на лечение в Карловы Вары. В Чехословакии, которая образовалась после развала Австро-Венгерской империи, хорошо помнят, что к этому развалу причастен и русский генерал. Поэтому Брусиловы окружены почетом, их принимают председатель правительства Эдвард Бенеш и президент Томаш Масарик. Сдержав слово, Алексей Алексеевич возвращается в Москву. Но здоровье его все слабее и слабее. После простуды начинается воспаление легких. Лекарства достать невозможно, организм ослаблен недоеданием, холодом… Брусилова не стало в марте 1926-го. Благодаря стараниям жены, его хоронят с воинскими почестями на Новодевичьем кладбище, в присутствии советской военной верхушки. И – уникальный для СССР случай: рядом с красными лентами на могилу ложатся и георгиевские ленты. От соратников по сражениям.
В Советском Союзе опубликована лишь первая часть мемуаров Брусилова, конечно, отредактированная цензурой. Но его жена издала за границей и вторую часть, полную весьма нелестных высказываний о большевиках. Советская историография, естественно, объявила ее фальшивкой… Ну, а мы прочтем в мемуарах генерала еще лишь один отрывок. О счастливой тифлисской молодости:
«В лагере жили в палатках, и каждый день к вечеру все, кроме дежурного по полку, уезжали в город. Больше всего нас привлекала оперетка, во главе которой стоял Сергей Александрович Пальм (сын известного беллетриста 70-х годов Александра Ивановича Пальма); в состав труппы входили артисты: Арбенин, Колосова, Яблочкина, Кольцова, Волынская и много других талантливых певцов и певиц. Даже такие великие артисты, как О. А. Правдин, начинали свою артистическую карьеру в этой оперетке. Кончали мы вечер, обычно направляясь целой гурьбой в ресторан гостиницы «Европа», где и веселились до рассвета. А. И. Сумбатов-Южин, тогда студент, начинавший писать стихи и пьесы, участвовал в ужинах, дававшихся артистам. Иногда приходилось, явившись в лагерь, немедленно садиться на лошадь, чтобы отправиться на учение. Бывали у нас фестивали и в лагере, они часто кончались дуэлями, ибо горячая кровь южан заражала и нас, русских».
Этой «зараженности» тифлисцу Алексею Брусилову хватило на всю жизнь.
Владимир Головин |
|
Он прославил на весь мир фамилию, уважаемую в Грузии, но не столь известную за ее пределами. Он дал этой фамилии новое окончание, и она громко зазвучала не только в бизнесе и меценатстве, но и на театральных подмостках. Представитель знаменитой тифлисской династии Георгий Питоев изменил семейной традиции предпринимательства и во всех энциклопедиях и справочниках увековечен как Жорж Питоефф, великий русский и французский актер и режиссер-новатор. Кстати, первым познакомивший Францию с пьесами не только Чехова, Толстого, Горького, но и своих европейских современников – Шоу, Ибсена, Пиранделло…
Любовь к искусству была второй частью натуры основателя династии Егора Питоева – после, говоря по-современному, бизнеса. Основав компанию «Питоев и Ко», он зарабатывает огромный капитал, добывая и перерабатывая нефть, торгуя осетровыми рыбами и икрой. А за крупные поставки продовольствия и обмундирования армии во время Крымской войны удостаивается звания потомственного дворянина. Одним из очень немногих промышленников Российской империи. Об уровне жизни его семьи можно судить по красноречивому свидетельству поэта Анатолия Мариенгофа о жене промышленника Марфе: «Бабушка Жоржа первой в карете приехала из Эривани в Париж. Роскошная армянка была самой интеллигентной дамой в своем отечестве». Да и пять его сыновей после тифлисской гимназии отправляются в Париж, где получают прекрасное образование. Но в родном городе рядом с отцом остаются лишь двое – Исай и Иван. И у обоих в генах любовь к театру.
Первый из них – Исай не только расширяет после смерти отца его дело, основав торговый дом «И. Е. Питоев и Ко». Женившись на актрисе Ольге Маркс, он создает в своем особняке домашний театральный кружок, в спектаклях которого участвуют до семидесяти человек. И входит в историю культуры Грузии, построив на свои деньги здание Артистического общества (сейчас – театр имени Ш.Руставели). Это обходится ему в фантастическую сумму – полтора миллиона рублей золотом! Вообще же, вклад Исая Питоева в развитие музыки и театра таков, что его называют тифлисским Мамонтовым. А вот у его брата Ивана любовь к театру полностью берет верх над коммерцией и все полагающееся ему отцовское наследство он вкладывает в театральное дело. Так что его сыну Георгию самой судьбой уготована сцена.
Будущий Жорж Питоефф рождается за пару лет до того, как его отец перестает владеть Тифлисским казенным оперным театром. Тот размещался во временном «Летнем театре» после того, как в помещении караван-сарая Тамамшева сгорел предыдущий красавец-театр. Иван Питоев арендует казенный театр, тратит на его перестройку, расширение и переоборудование 750 тысяч рублей золотом! И в 1882 году в газете «Кавказ» можно прочесть: «Такую затрату, сделанную сверх текущих расходов, не делал ни один из тифлисских антрепренеров, а между тем все они получали от казны вспомоществование... Г-н Питоев не только не получает от казны никакой субсидии, но, напротив, сам затрачивает на улучшение казенного театра из собственного кармана... Что заставило г-на Питоева взяться за такое очевидно убыточное предприятие — мы не знаем... ясно, что г-н Питоев взял театр как любитель из любви к делу и... на свою антрепризу не смотрит как на статью дохода».
Питоевская антреприза приглашает лучшие труппы, создается сильный оркестр, а среди заброшенного реквизита сгоревшего театра Иван Егорович находит случайно уцелевший знаменитый занавес. По его заказу эта реликвия, созданная князем-художником Григорием Гагариным, реставрируется и украшает обновленную сцену. Неслучайно один из современников создает такое посвящение: «Храму местной Мельпомены/ Я желаю перемены,/ Слишком сочных дел…/ Да сценических героев/ Пусть мирит Иван Питоев,/ Как Аллах велел!»
Однако детство Георгия проходит уже в те годы, когда его отец, истратив наследство, вынужден вернуть театр городу. Правда, он остается директором-режиссером на жаловании и в этом, и в Новом казенном (сегодня – Оперном) театре. И уж если у него достаточно денег, чтобы подарить приехавшему в Тифлис композитору Петру Чайковскому инкрустированную золотом дирижерскую палочку из слоновой кости, то на образование детей их хватает и подавно. Так что у Георгия практически неограниченные возможности для учебы и выбора профессии. И он не останавливается на чем-то одном.
Еще в гимназии у него проявляются математические способности, поэтому он учится в техническом училище, поступает в Московский университет, а потом переходит в Петербургский институт путей сообщения. Но при всем этом не может жить без театра: сказывается и общая атмосфера в семье, и то, что он сам участвовал в домашних детских спектаклях. Он и в Тифлисе не пропускает ни одной театральной премьеры, а в Москве, став восторженным поклонником Художественного театра, буквально заболевает сценой. Одно из самых ярких впечатлений, оставшихся на всю жизнь, – Чехов, присутствующий на премьере «Вишневого сада:
«Это единственный раз, когда я видел Чехова. С сентября 1903 года я не мог найти билета на эту премьеру, объявленную на апрель 1904 года... И даже мой отец, человек театра, не питал никаких надежд попасть на спектакль. Вся артистическая Россия, художники, писатели, музыканты, все высокие правительственные чины уже с сентября имели билеты. Но судьба иногда бывает удивительной. В день премьеры раздался звонок, и мне сообщили, что тяжело заболел друг моих родителей и что я могу воспользоваться его билетом... Итак, я присутствовал на премьере. Я сидел рядом с Горьким, Андреевым, Коровиным. После 3-го акта Антон Чехов вышел на сцену. На следующий день он уезжал лечиться за границу. Все знали, что он обречен... Зал стоя умолял Антона Чехова сесть. Но Чехов продолжал стоять весь час, пока самые блестящие и великие люди России выражали ему свою любовь. Чехов не произнес ни слова. Он улыбался и смотрел на нас своим незабываемым взглядом».
Через год после этого события семья Питоевых переезжает в Париж – в революционной России неспокойно. Георгий – студент юридического факультета Сорбонны, но как забыть о сцене в городе, где зрители ломятся в классический «Комеди Франсез» и театры Андре Антуана, Фирмена Жемье, Орельена Люнье-По, которые в различных творческих стилях откликаются на проблемы современности. Так что вечера будущий адвокат проводит в зрительных залах. А когда его отец в лучших семейных традициях создает Артистический кружок и в Париже, студент не только впервые в жизни выходит в нем на сцену, но и пробует силы в режиссуре и переводе. Именно в этом кружке его замечает великая актриса Вера Коммисаржевская, проездом оказавшаяся в Париже. Она убеждает, что юриспруденция и театр – две «противопоказанные ипостаси», что ему надо «оставить все», вернуться в Россию. И Георгий понимает: она права.
По возвращении в 1908-м в Москву, в первую очередь, – сближение с детищем «крестной», Драматическим театром Комиссаржевской. Через него – с поэтами-символистами, художниками русского авангарда и, конечно, с такими мэтрами режиссуры, как Всеволод Мейрхольд, Котэ Марджанишвили, Александр Таиров, Николай Евреинов… Именно Марджанишвили он потом назовет одним из главных своих учителей. Благодаря Комиссаржевской, он проходит еще одну отличную школу – в Передвижном театре, основанном ее сестрой, актрисой Надеждой Сарской и актером-педагогом Павлом Гайдебуровым. С этой труппой он колесит по России, набирая опыт артиста, режиссера, художника-декоратора и даже механика сцены: «Я играл в Москве, Петрограде, по всей России и в Сибири, я играл перед всякой публикой, перед художественной элитой и перед снобами, перед буржуазной публикой и перед публикой народной».
Он впитывает уроки и классической, и авангардной режиссуры, проходит в Германии курс ритмики швейцарца Эмиля Жак-Далькроза об использовании пластических возможностей, врожденной музыкальности человека. И уже четко представляет, каким должен быть его собственный театр. Это первое детище Георгия Питоева появляется в 1912 году в Петербурге под названием «Наш театр». В него привлекаются другие молодые энтузиасты – актеры и режиссеры, он просуществует лишь один неполный сезон, но успеет за это время представить более двадцати спектаклей – и классику Толстого, Чехова, Мольера, Шекспира и современных авторов, например, Леонида Андреева и Бернарда Шоу.
Это – театр, который принято именовать авторским. Рука его основателя и руководителя, который сам обязательно выходит на сцену, чувствуется во всем. И в режиссуре, и в декорациях, и в подчеркнутом внимании к литературной основе пьес Георгий ориентируется на творческие открытия русской сцены, в первую очередь, Станиславского и Мейерхольда, но уже явно прослеживается его собственная театральная эстетика – лаконичная и скупая в выразительных средствах. В наше время подобное называют «бедным театром»: минимум сценических эффектов, основное внимание – на актера, использование в разнообразных качествах каждого предмета реквизита.
В то же время «Наш театр» – реалистический, пытающийся осмыслить связь личности с окружающим ее миром. И поэтому Питоев хочет «нести его в народ». Основная сцена театра – в петербургском Доме просветительных учреждений, но он много разъезжает по отдаленным городам и даже деревням. Стараясь по примеру передвижных театров, таких, как у Гайдебурова и Скарской, у француза Фермена Жемье сделать своими зрителями крестьян и небогатых горожан, для которых это первые театральные представления в жизни. Однако первый театр Питоева в России оказывается для него и последним в этой стране. В Париже умирает его мать, он спешит туда и с 1914 года навсегда остается во Франции. А за пару месяцев до начала Первой мировой войны родной Тифлис одаривает его в Париже главной любовью всей его жизни. В «Доме Питоевых», по-прежнему остающемся одним из главных культурных центров французской столицы, он знакомится с восемнадцатилетней мадемуазель де Сманов.
Вообще-то, ее зовут Людмила Сманова, их родители знакомы, она – дочь надворного советника, смотрителя Тифлисского казенного театра и бывшей хористки. Солидный чиновник отдает Люду в знаменитое заведение Святой Нины для девушек из состоятельных семей. Когда же Людмила оканчивает этот кавказский аналог петербургского Смольного института благородных девиц, мать тут же увозит ее в Париж – улучшать вокал. После строго расписанной жизни в закрытом учебном заведении – бурлящий водоворот богемного города. Светские вечера, совершенствование в приятных компаниях музыкального образования, европейских языков, танцевальных навыков. И, конечно, театры. Восхищенная ими девушка пытается поступить в драматический класс Парижской консерватории, но на экзамене ей советуют забыть о сцене.
И никогда бы ей не стать прославленной актрисой, если бы Георгий ушел на фронт. Но его не берут в армию из-за плохого зрения, и Людмила встречается с ним в «Доме Питоевых». Это, по ее словам, «счастливая фатальность», у обоих возникает то, что называют любовью с первого взгляда: «Я не знаю, как выразить то озарение, которое он мне принес. Казалось, что он открыл мне новый мир, пробудил к жизни мою душу. Скоро я поняла, что в нем заключено все мое существование. Через год мы обвенчались в православном храме на улице Дарю». Она полностью разделяет отношение мужа к театру, он уже видит в ней актрису, но в Париже творческие поиски неизвестного широкой публике режиссера никому не нужны. Между тем, отец и сестра Георгия переселяются от войны в Швейцарию, туда же отправляются и молодожены. Теперь они уже Жорж и Людмила Питоефф, на французский лад. Так они и остаются в истории театра наравне с другими творческими союзами больших режиссеров и актрис – Всеволода Мейерхольда и Зинаиды Райх, Александра Таирова и Алисы Коонен, Лоуренса Оливье и Вивьен Ли…
В Пленпале, пригороде Женевы, с 1915 года ставятся первые питоевские спектакли вне России. Тем не менее поначалу они на русском языке: представления благотворительные – для русских военных, бежавших из плена в нейтральную страну. Затем труппа переходит на французский язык (пьесы переводят сами Питоевы), много гастролирует по Швейцарии. Она интернациональна – русские, французы, швейцарцы, голландцы, немцы. Людмила дебютирует в ней в 1916-м в пьесе Александра Блока «Балаганчик». Репетируют, шьют костюмы, делают декорации, в основном, в их доме. Популярность труппы растет, и Жорж создает свою компанию Theatre Pitoeff (Театр Питоефф), которой суждено войти в историю французской культуры.
В ее спектаклях, основанных на русских традициях психологического театра, Жорж использует собственные художественные средства. Оформление и декорации в условной манере, но трактовка литературных текстов реалистична. В 1918 уже появляется пусть небольшая, но собственная сцена. Любую, понравившуюся пьесу он ставит, не думая о доходах. И зачастую провал буквально разоряет его, приходится заново искать средства. Его дочь Анюта вспоминает, как отец даже упал в голодный обморок прямо на сцене, в «Живом трупе». Людмила же, несмотря на все трудности, повторяет: «Лишь бы это продолжалось, лишь бы можно было играть!». И муж с ней согласен.
Как и в «Нашем театре», одна поставка следует буквально за другой: за семь лет более семнадцати пьес сорока шести авторов! К произведениям Толстого и Чехова, Андреева и Мольера, Шекспира и Шоу, уже «освоенным» в России, прибавляются и осмысливаются созданные в различных художественных стилях пьесы Максима Горького, Оскара Уайльда, Генрика Ибсена, Мориса Метерлинка, Августа Стриндберга, Станислава Пшибышевского. Такое разнообразие мировоззрений, представленных одной труппой, вызывает возрастающий интерес и у французского зрителя, перед которым Theatre Pitoeff регулярно гастролирует с 1919 года. В итоге спустя семь лет после своего основания, детище Жоржа «получает постоянную прописку» в столице Франции – по приглашению известного антрепренера, владельца Театра Елисейских полей Жака Эберто.
С 1 февраля 1922 года в одном из трех помещений этого театра – Комеди де Шанз-Элизе – безраздельно царят Питоевы. Именно так: он и она. Ведь Людмила сыграла почти в каждом из более сотни спектаклей, поставленных ее мужем. Ее рисовал Пабло Пикассо, театральные костюмы ей шила Коко Шанель, с ней дружил Игорь Стравинский… Послушаем их друга, одного их крупнейших французских писателей ХХ века Жана Кокто: «Георгий – это сама душа, облеченная в плоть, и сей костюм, надетый наспех, так плохо защищал душу, что она отовсюду светилась. Людмила – это принявшее облик женщины дуновение, нечто неуловимое...». Несмотря на отличное владение французским языком, супруги – уроженцы Тифлиса говорят на нем с заметным акцентом. Но это вовсе не мешает их популярности. Более того, они привносят в парижскую театральную жизнь колорит своей родины. В Грузии, как и других знаменитых людей, любимых актеров не называют по фамилиям, каждый знает, что Верико и Софико – это Анджапаридзе и Чиаурели, Эроси – Манджгаладзе, Буба – Кикабидзе… Вот и чета Питоефф сразу становится для парижан просто Жоржем и Людмилой. Достаточно появиться эти именам на афишах, в газетных заголовках – и для театралов уже излишни фамилии.
Три года весь Париж ходит к Питоевым, зачастую дающим по четыре премьеры в месяц. Но какой ценой! Весь день проведя в театре, Жорж по ночам переводит пьесы и рисует эскизы декораций. «...Питоев всегда отдавался целиком, телом, душой, нервами, кровью. Это не было ни искусством, ни театром, это была жизнь...», – вспоминал актер Антонен Арно. Сам Жорж этот период называет «битвой без отдыха, день за днем, от одной пьесы к другой». Объяснение? «Театр должен ставить как можно больше пьес. Это необходимо не только авторам, это необходимо для роста актера и режиссера. Иначе… актеры с режиссером в некотором роде закосневают». Результат? С конца 1920-х его все чаще беспокоят боли в сердце. Хотя спиртного он не пьет, ни одной любовной связи, равнодушен к светским «тусовкам», еде и одежде. Друзья вспоминали, что его квартира «производила впечатление временного жилища, более временного, чем их общая театральная уборная». Его самое нелюбимое время – отдых на природе: «Мне не надо видеть ни деревьев, ни гор... Все это есть во мне и гораздо красивее, чем в действительности». Может, сравним с современными театральными звездами?
Потом Питоевы перебираются в помещения других театров, в том числе и в «Матюрен», прославившийся благодаря им. Но и там продолжается то, что Жорж называет «битвой без отдыха, день за днем, от одной пьесы к другой». А Кокто далек от батальных сравнений: «С поистине жреческой самоотверженностью, отдавшись служению театра, он открыл подлинный смысл театра, его духовность и предназначение, которое сродни религиозному культу. Это был святой театра…». Но ох, как нелегко живется святому на грешной земле! Вот признание, сделанное незадолго до смерти: «В случае неуспеха я должен был думать о новом спектакле, ставить его в спешке и в страхе. Перед финансовыми проблемами, которые возникали каждый день, я терял голову, заболевал. В случае успеха бывало еще хуже. После 50 представлений повторение одних и тех же сцен, слов, жестов каждый вечер вызывало у меня непреодолимую неприязнь».
Супруги «все пропускают через себя», а такое даром не проходит. Уже не обращая внимания на собственную болезнь, Жорж борется за душевное здоровье жены, которая ищет уединения, отвернувшись от реальной жизни после того, как она сыграла Жанну д’Арк в пьесе Шоу. Близкие называют это «мистические кризы». Людмила то уходит из театра, то возвращается, отказывается от своих успешных ролей, называя их «адом». И несколько лет ее муж стоически переносит все это, стараясь вернуть жену к реальности. Он берет на себя все дела по дому, заботу о семи детях, родителях Людмилы и своем отце. В театре доходы уже далеко не те: без участия Людмилы публика неохотно идет даже на пьесы, всегда пользовавшиеся успехом. В труппе начинаются панические настроения.
Но если друзья называют все это «болезнью заблудившихся гениев, которые находят опору лишь в святости своего искусства», то и чудодейственное лекарство обнаруживается в этом же искусстве – в театре! Жорж объявляет о постановке «Трех сестер» – любимый Чехов всегда помогает ему в трудные минуты. Так происходит и на этот раз, пьеса имеет огромный успех, и появившиеся деньги позволяют ставить новые спектакли. Один из них, ибсеновский «Кукольный дом», излечивает Людмилу – главная героиня Нора входит в ее жизнь поддержкой, в противовес Жанне д’Арк, нарушившей душевное равновесие. Она вновь начинает играть героинь, верящих в лучшее будущее.
А о масштабе авторитета Питоева в театральном мире свидетельствует «Картель четырех» – уникальное творческое объединение, сыгравшее огромную роль в развитии театрального искусства Франции прошлого века. В него входят театры «Атеней» Луи Жуве, «Монпарнас» Гастона Бати, питоевский «Матюрен», «Ателье» Шарля Дюллена. И все эти режиссеры единогласно заявляют о Жорже: «Из всех нас гением обладает он». Питоев вносит огромный вклад в выполнение задач «Картеля»: представить все жанры мировой драматургии, переосмысливать классику в «лабораториях драматургических опытов», сплотить лучшие актерские силы. Ему по душе основной принцип «Картеля»: «Жизнь на сцене должна быть более выразительной, чем сама реальность».
Да и без оглядки на цели «Картеля», он ищет особое решение каждой пьесы, ориентируется на самобытность автора, не признавая никаких «универсальных» систем и методик. И еще «выращивает» драматургов, в числе которых такие знаковые фигуры, как Кокто и Жан Ануй. Он постоянно повторяет, что хотел бы иметь несколько театров, ведь надо поставить еще столько пьес!». А на сцене этот актер с нетипичными данными – бледным длинным лицом, глубоким взглядом и глухим голосом – полностью завораживает зал. По словам Кокто, «его далекий голос был тишиной наизнанку...». А это – уже о чете Питоевых: «Они жили в тени. В тени снов, любви к своим детям и к театру. Если они покидали эту тень, они бросались к огням рампы с безумной неосторожностью ночных бабочек. Они сгорали там, один и другая».
Жорж Питоев сгорел 17 сентября 1939 года в Женеве, ставя в последние годы жизни по пять спектаклей за сезон. В антрактах дочь делала ему массаж. Потом был инфаркт, но… «Во время болезни я работал над постановками стольких пьес, что их хватит на несколько лет». Этих лет уже не было. Но за полтора года, прошедших от инфаркта до смерти он успевает поставить еще четыре пьесы и пятнадцать раз выйти на сцену в своей последней постановке «Враг народа» Ибсена. Вот его последний день в описании жены: «За четверть часа до смерти он сказал мне: «Сегодня день моего рождения и сегодня я умру». Было воскресенье, ему только что исполнилось 53 года». Он знал, что семья нуждается, и последние его слова были: «Людмила, осталось всего 1500 франков...».
В годы войны Людмила преподает и играет в Канаде, вернувшись во Францию, возобновляет постановки мужа, роли которого играет их сын Саша. Но финансовые дела не поправляются, приходится давать изнурительные гастроли, из-за которых в 1951-м сгорает и она. На кладбище Cehthod под Женевой они лежат рядом – единственные драматические актеры из России, оставшиеся в истории французского театра. Их именем назван театр в Женеве, их имена на мемориальной доске на парижском театре «Матюрен».
А о родине Георгий Питоев не забывал никогда. Вот его слова об отце и матери, которых он боготворил: «Родители мои выросли в удивительном климате дружества и родства тех, кто жил на грузинской земле, родился, трудился или нашел здесь приют, будь то русские, армяне, евреи». Этот удивительный климат определил и всю его жизнь.
Владимир Головин |
|
