|
Совсем не обязательно жить во дворе, чтобы он был родным и любимым,связанным с дорогими воспоминаниями.
...Этот двор помнит мое детство, перые шаги и слова.
Помнит юность моих родителей, их свадьбу, молодость бабушки... С одной стороны – кирпичная стена, за которой был кинотеатр «Комсомолец» и все время слышались бесконечные индийские песни, с другой – длинный дом, окошки, окошки, «шушабанды», маленькие подъезды, старинный деревянный фасад, украшенный удивительной резьбой... По всей длине дома – огромные, причудливые подвалы или полуподвалы, где мы, детвора, исследовали все углы и, чумазые, в паутинах, представали перед родителями. Там был целый мир с улочками, как в Марокко, и огромное количество старинных вещей: тазов, самоваров, ненужной мебели и даже пианино, а кругом – трубы, замотанные какой-то толстой ватой, казавшейся сладкой. А еще, множество кошек всех цветов радуги и размеров – это по сей день их царство! И была у них покровительница, защитница и кормилица – добрая тетя Галя. Она и сейчас есть, только приезжает редко на радость кошкам и нескольким старым соседям, а традицию продолжает дочь Яна. Так что кошкам не на что жаловаться! Прямо – парадный подъезд с массивными мраморными лестницами и необыкновенными перилами. Совсем недавно я бежала по ним с радостью, теплым сердцем до знакомой двери на третьем этаже, которая всегда была открыта, до родных улыбок, крепких объятий, острых шуток. Это была семья сестры моей бабушки, большая, дружная, веселая, хлебосольная, шумная, и их теплый дом был не просто домом одной семьи, а настоящим большим и уютным гнездом для всех родных, близких, друзей. Не помню, чтобы в этих огромных, высоких комнатах с массивной старинной мебелью было тихо и нелюдно, здесь всегда кто-то гостил, «согревал» душу. За большим столом собиралось множество гостей, ведь по традиции в доме шумно и весело отмечались дни рождения, свадьбы, рождение детей, крестины, защиты дипломов и диссертаций, чей-то приезд, отъезд – повод всегда находился! Помню свою радость, когда шла с бабушкой из детсада через весь Плехановский проспект до арки любимого и родного двора. Из окон выглядывали соседи, здоровались, обязательно говорили, что я выросла. Вот элегантная тетя Тамрико, яркая красавица с добродушным, очень скромным, хоть и известным, супругом – Автандилом Гендзехадзе, директором фильма на киностудии «Грузия-фильм». Эта красивая пара была украшением двора, символом любви. Вообще этому двору повезло с такими парами! Тетя Тамрико и сейчас такая же элегантная и неунывающая, с жизнеутвердающей помадой и улыбкой, греющей душу. Она обязательно вспомнит или скажет что-нибудь доброе, а главное, она верная соседка. Дядя Авто давно ушел… Помню окошко на первом этаже с разноцветными фиалками и доброе лицо милой старушки Рузанны, а рядом столик и стулья с самой активной и любознательной соседкой – тетей Офик! Со всеми вопросами нужно было обращаться к ней – она была в курсе всего и ничто не осталось бы незамеченным ее зорким глазом. Ее все любили – и взрослые, и дети, и горевали, когда не так давно она ушла. Сейчас в этом маленьком, уютном доме живут ее дочь с супругом – чудесная пара, пронесшая свою любовь через всю юность, школьные годы и уже радующаяся внукам. Джульетта и Гамлет – вот так по-шекспировски! Сестра моей бабушки и ее супруг тоже были удивительной парой. Он – сложный человек, с характером, казавшийся суровым, имел доброе сердце и нежно, просто безумно любил свою жену, и эту любовь пронес через всю жизнь. Жена была его музой, талисманом – ведь такое нечасто бывает. Так любить – это талант. Особенно, самоотверженно. На протяжении всей жизни, уходя на работу, он оборачивался на балкон, и она всегда стояла и провожала его долгим взглядом. Этот каждодневный ритуал был ему очень нужен, поддерживал и согревал на весь нелегкий день.Вот такой романтический балкон! А главной радостью и гордостью этой любящей пары были успехи детей – дочери и двух сыновей. Один из них стал известным в нашем городе врачом-офтальмологом, проводившим уникальные операции и вернувшим зрение не одному человеку. Профессор Ашот Сафоян. Его до сих пор помнят и любят в ортачальской клинике, где он проработал долгие годы, и в клинике на ул.Шерозия, где он начинал свою карьеру врача. В тяжелые 90-ые годы он уехал в Москву, затем ему предложили работу в Италии, где он и живет. Он был первым, кто выпорхнул из «родового гнезда», попрощался со двором, оторвал его от сердца, причинив себе и всем нам боль. Но в то время профессионально расти в нашем городе было невозможно... Тбилиси, Плехановский проспект и, конечно, двор помнят и Жанну Сафоян, дочь, долгие годы проработавшую участковым врачом в этом районе. Она стала дорогим и родным человеком во многих семьях, ей доверяли свое здоровье, делились мыслями, проблемами, радостью и горем. Ее прихода ждали, радовались, как радуются встрече сейчас, когда она приезжает и идет по родному проспекту. Младший сын, Эдуард, остался в Тбилиси, но не во дворе детства, а в отдельной квартире, хотя часто приходит сюда, соскучившись по детским ощущениям, приходит за воспоминаниями. Он инженер, руководит прокладкой асфальта по всей Грузии. Благодаря его нелегкой работе «залаталось» немало ям, дороги стали ровней и комфортней. Я как-то особенно любила супруга моей тети, Ашика Кюркчяна, человека необыкновенного ума и эрудиции, бывшего для меня не только дядей, но и другом. Энергетик по образованию, он проработал долгое время в НИИ при металлургическом заводе в Рустави, был автором научных работ и талантливых проектов, по которым много лет шли строительства в Чехословакии, где он жил и работал. Самым печальным и горьким был уход моего дяди Ашика – навсегда. Из двора и из жизни. Никогда не забуду его растерянности, когда завод и любимый институт закрыли, разграбили, а ценных сотрудников оставили на улице. Много лет он морально погибал, лишившись дела всей жизни, нервничал, переживал и допереживался до инсульта...
...Траурная процессия вышла из двора на проспект, остановили движение. Какому-то водителю это не понравилось, он начал ругаться, другой нетерпеливо засигналил. Мой дядя словно проплыл над всеми, высоко-высоко.Он всегда был чуточку над всеми, высоко, просто никогда не смотрел свысока. Я обернулась на двор, как в последний раз, понимая, что он уже никогда не будет таким, как раньше. У ворот, оперевшись на метлу, стояла и горько плакала старенькая дворничиха. Было странно, ведь совсем недавно мы сидели и говорили о «Вечной весне» Родена. А в памяти его слова: «Поступили с тобой плохо – сделай хорошее, пусть им стыдно станет. Во всяком случае, постарайся...» Его большим другом и вообще другом всей семьи и соседом по общему балкону был Армен Зурабов, известный драматург и сценарист. Я всегда старалась пройти бесшумно мимо его огромной двери, за которой жило творчество. Его сестра, Нелли Зурабова, как и супруга Анна Смирнова, была чтицей и интереснейшим человеком, и всегда что-то репетировала. Если вдруг дверь открывалась, я готова была провалиться сквозь землю, потому что Армик приглашал меня войти и читать все, что я написала. Я страшно стеснялась, чувствовала себя гадким утенком в этом по-настоящему тбилисском «доме с знаком породы» со старинной мебелью, где была одухотворенность, возвышенность, жило вдохновение. Потом он звал дядю, они сидели, спорили над моими неуклюжими стихами и текстами, а мне было неловко и очень хотелось бежать к ждущей меня Нарке, троюродной сестре, старшей на два года, с которой мне разрешалось «через дорогу». Из-за угла за всем шумом-гамом исподлобья наблюдала зурабовская собака Джойка, огромная, красивая, но со вздорным характером, которую я очень боялась, и которая привыкла к таким бурным обсуждениям. Наконец, я получала советы, рекомендации и мои «произведения», исчерканные красной пастой. А еще, очередной список книг на месяц, которые мы потом обсуждали. Что-то говорилось об «удачных» и «неудачных» фразах, о «найденных» и «ненайденных» словах – тогда мне все это было непонятно и странно, что ко мне так серьезно относились. Но Армен Зурабов, и я сейчас понимаю, как много внимания уделил мне этот умный, глубоко образованный и очень искренний человек. Однажды я уезжала в Москву, и он попросил отвезти рукопись его будущей книги «Родники» в Союз писателей. Я шла по коридору и бережно несла большую, толстую папку, когда неожиданно столкнулась с Робертом Рождественским, не смогла скрыть изумления и радости и поздоровалась. Наверно, это было очень смешно, он улыбнулся, поздоровался, и эта добрая, открытая улыбка осталась в моей памяти и в душе. Ведь бывают встречи, даже длящиеся мгновения, которые остаются в тебе навсегда... Армен Зурабов тоже попрощался с родным двором и уехал в Москву. Никогда не забуду стоящий во дворе трайлер, куда погружалось огромное количество книг. Соседи изумлялись, что он забирал их с собой, а мне было так больно, что я не смогла даже попрощаться... Теперь уже нет огромной зурабовской двери, перед которой я робела с тетрадочкой в руке, не решаясь постучать, ее застроили новые жильцы. Но когда я стою на том общем балконе, любуясь красными крышами, любимым двором и таким родным видом на Мтацминда, я вижу высокого, статного человека в длинном плаще, идущего со своей верной собакой Джойкой через арку на Плехановский проспект... Этот двор живет во многих его рассказах. «Мама была дочерью генерала. Отец был из крестьян. Познакомились они в Москве в двадцать шестом году… Из Москвы вернулись вместе и стали жить в Тифлисе у бабушки, в большом старинном доме с ангелами, деревянными балконами и узким длинным двором…». «До революции двор принадлежал богачу Осипову, а после сюда вселили около ста самых различных семейств. Здесь жили и столяр, и сапожник, и портной, и дворник, и чекист, и генерал... К сыновьям сапожника из соседнего двора приходил знаменитый безрукий Шурка, словно мстивший природе за свое несчастье громкими преступлениями и отчаянным умением рисовать ногой…». «Днем в окне были верхушки деревьев, красные крыши и горы. Под окном, в цветах и в зелени, посыпанный красным песком, лежал сад кинотеатра… За окном с утра возникали звуки. Звонили с соседней кирхи. Отчетливо доносились скрипы трамвайных колес. Вдруг рядом на соседней улице, где разрешалась еще стоянка извозчиков, раздавался и стихал топот копыт. Тягуче разливался где-то по улицам похоронный шопеновский марш. Били колокола…».
«После работы мама водила в сад Муштаид. В Муштаиде были карусель, горка, парашютная вышка, комната смеха и детская железная дорога. Дорогу обслуживали дети, одетые в форму железнодорожников, и было неестественно, что они, как взрослые подчиняли себя и других правилам, а не нарушали их…».
«Посреди двора по сей день стоит большое тутовое дерево.Оно облокотилось на глухую кирпичную стену кинотеатра, за которой уже третий десяток лет с утра до вечера чуть слышно клокочут музыка и отдаленные голоса. Раньше под деревом был бассейн и дерево держало над ним широкую сильную ветку, похожую на опахало…».
С его отъездом наша связь не прервалась, а превратилась в звонки и переписку – не электронную, а настоящую! Кто-нибудь привозил и увозил письма, и я их бережно храню. Эти письма приносили радость, грели душу, как и мудрые зурабовские слова и наставления: «Сейчас обнаружил вдруг, что снег растаял, солнце греет, на деревьях собираются раскрываться листья. Несмотря ни на что Христос Воскрес! Великая у нас религия, что бы не случилось, каждый год напоминает о воскрешении Надежды!..» «Ничего нельзя откладывать! Это – одно из главных правил жизни, бесспорное хотя бы уже потому, что естественно вытекает из того, что ясно каждому: единственное, что принадлежит нам, это отпущенное нам время». «Несмотря ни на что пиши! И даже если будет оставаться время только на дневник – продолжай писать. К тому же, дневник – самое искреннее, что можно написать. Читала ли «Дневники» Л.Толстого?..»
Во время последнего нашего разговора он сказал: «Я буду беречь себя для нашей встречи». Но встреча уже не случится – в августе Армена Зурабова не стало. В Москве, в Литературном музее, семья организовала вечер памяти и презентацию его последней книги, которую он успел мне подписать. Вечер вела его любимая дочь – Карина Зурабова. Собрались друзья, вспоминали, зачитывали тексты из произведений и смотрели его удивительный фильм «Песни песней», в котором под звуки музыки и природы звучит поэзия…
...Мимо этого двора я прохожу каждый день, т.к. живу совсем рядом, и все время останавливаюсь, чтобы увидеть родной балкон на третьем этаже. Во дворе все так же, как в детстве: белье на веревках, поспевающий черный виноград, посаженный дядей рыжий королек, кран посреди двора, изумленные глаза разноцветных кошек. И дом, он есть, он не продан, просто закрыт. Но гнездо, большое и шумное, открытое для всех, опустело, остыло и умолкло. Как и голоса коренных жителей двора, родных и любимых. От этого он как-то осиротел. Поэтому каждый раз, встречаясь с ним, я не здороваюсь, а прощаюсь. Прощай, мой двор...
Анаида Галустян |
|
Сон третий
про город как калейдоскоп.
Посвящается Саше Сватикову,
Илье Чакветадзе и Георгию Кикнавелидзе (Балу)
Моей любимой игрушкой в детстве был калейдоскоп. Обычный дешевый калейдоскоп с торцевым застекленным окошечком. Я в него смотрел, медленно поворачивая картонную трубку, а внутри этой трубки распускались дивные цветы и чудные орнаменты, похожие на россыпи драгоценностей.
Видения неизменно наполняли мое сердце восторгом, и я снова и снова возвращался к незатейливой игрушке, предпочитая ее множеству более дорогих развлечений. Но однажды мне захотелось посмотреть, как устроено это чудо...
С тех пор я навсегда усвоил три истины.
Красота зачастую скрыта и для того, чтобы ее увидеть, надо найти «заветное окошечко» и посмотреть под разным углом.
Довольствуйся образом. То, что прекрасно в целостном состоянии, не следует разлагать на составные части.
И, наконец, в стремление добраться до самой сути не доходи до крайности – истина оказывается призрачной, а осколки не соберешь.
***
Когда мы договаривались о жилье в Тбилиси, хозяйка сразу же честно предупредила, что ее квартира мало похожа на шикарную гостиницу. Но, поскольку въездной визы в Дубай нам пока не светит, и, стало быть, семизвездочному «Бурдж аль – Араб» придется подождать, то предложение было принято. Так мы попали в типичный двор, почему-то называемый итальянским, в старом районе города – Сололаки. Во дворе сушилось белье, играли дети, бегали кошки, соседки, высунувшись из окон, громко обменивались информацией.
На улице, прямо перед «воротами», роль которых исполняла накинутая на столбы веревка, валялась утомленная жарой собака. Так она провалялась все две недели нашего пребывания, пытаясь своим видом вызвать сочувствие обитателей двора, но все напрасно: она не была «своей».
***
«Москва росла по домам, которые естественно сцеплялись друг с другом, обрастали домишками, и так возникали московские улицы... Основная единица Москвы – дом, поэтому в Москве много тупиков и переулков.
В Петербурге совсем нет тупиков, а каждый переулок стремится быть проспектом... Улицы в Петербурге образованы ранее домов, и дома только восполнили их линии. Площади же образованы ранее улиц. Поэтому они совершенно самостоятельны, независимы от домов и улиц, их образующих. Единица Петербурга – площадь» (Ю.Тынянов «Кюхля»).
Тогда уж, если на то пошло, единица старого Тбилиси – несомненно, двор, являющийся абсолютно законченной, не только архитектурной, но и социальной структурой. Его обитатели разнятся по национальности, вероисповеданию, образованию и материальным возможностям. Однако все они объединены той властью, которую раньше называли фатум или удел, а нынче более привычным словом «судьба». Частое употребление слова как-то незаметно, но окончательно, затерло его происхождение и первоначальный смысл. А ведь оно имеет непосредственное отношение к суду.
Суд близких людей сильнее формального закона, и истории тбилисских дворов лишь подтверждают это немудреное правило. Володя Головин в своей книге «Головинский проспект» описывает, как откликнулись соседи на выселение ассирийцев, вдруг объявленных в 1950 году иранскими агентами (какие только фантастические спектакли не ставили сталинские режиссеры!). Поскольку подобные акции выполнялись в условиях абсолютной секретности, то за несчастными людьми приехали ночью и вывели их к машинам, не дав ни собраться, ни одеться. Эшелон, направляющийся в казахстанские степи, уже стоял на путях, ожидая растерянных мужчин, женщин с грудными младенцами, стариков. Многие были бы обречены на гибель в пути от голода и холода, если бы не...
«В Сололаки среди ночи к Левану поднимается сосед, работающий в «органах»: «Выселяют ассирийцев, гони к своим!». И тот, надев майорскую форму, на мотоцикле мчится к Ваке, где соседи уже собирают... деньги, теплые вещи, продукты. Со всем этим мотоцикл появляется у эшелона, и Леван успевает передать собранное».
И герой очерка, помощник военного коменданта Тбилиси Леван Тер-Терьян, и работник «органов», и упоминаемая дальше в рассказе Зейнаб Абашидзе, невестка первого секретаря ЦК Компартии Грузии, все они без раздумий пошли на серьезное преступление. Но страх перед наказанием, а оно в те невегетарианские времена, могло быть нешуточным, не шел ни в какое сравнение с ответственностью перед судом соседей.
Так в чем же особенность тифлисского двора? Что отличало его от похожих дворов бакинских, стамбульских, варшавских, берлинских, ферганских, где люди с остервенением набрасывались на своих соседей – на тех, с кем еще вчера делили радость и горе? Нет ответа. Калейдоскоп – странная штука: вроде набор стеклышек один, а чуть повернешь и картинка меняется.
Что ж, продолжим смотреть в этот оптический прибор.
***
Разнообразие национальностей в Тбилиси поражает. Я их перечислять не буду. Равно, как и описывать многочисленные этнографические музеи, центры, здания, культовые сооружения. Смысла нет. В конце концов, не путеводитель я составляю, а сны смотрю! Но вот, как-то умудряются же на одном пятачке, возле старой площади Мейдан, мирно сосуществовать синагоги, грузинские, армянские церкви, католический храм и соборная мечеть! Кстати, в синагоге «грузинской» постоянно толпятся туристы из разных стран, никто их оттуда не просит. Сколько раз я туда ни заходил, столько наталкивался на группы израильтян, внимательно слушающих объяснения гидов про местные особенности иудаизма. Правда, в Судный день пошли мы помолиться в другую синагогу, «русскую». Смеетесь? А что я могу поделать, если тбилисцы так ее называют. Еще в первых своих снах я отмечал их странности, не удивляйтесь.
Посетил и мечеть. Раньше их было несколько, поскольку была необходимость: в Тифлисе испокон веков жили и азербайджанцы, и дагестанцы, и курды, и другие мусульманские народы. Теперь осталась одна, в районе серных бань. Во время молитв там людно, поэтому я специально выбрал время затишья после утреннего намаза.
Возле открытой двери стоял какой-то мужик, явно причастный к заведению. Мы встретились глазами, но разминулись молча. Он медленно, как бы по своим делам, последовал за мной. Увидев, что чужачок разулся и поставил туфли на полочку, мужик сразу понял, что я «в теме», разгладился лицом и приветливо «салямалейкнул». В общем, вполне нормально. Как и должно быть. Я вволю пофотографировал интерьер, обулся и ушел. Все остались довольны.
Извините, забыл представить своего спутника: Илья Чакветадзе. Священник Грузинской Православной Церкви, выпускник Тбилисской семинарии и Московской духовной академии, кандидат богословия, спортсмен, эрудит и весельчак, мой товарищ. Ну и, конечно, давайте познакомимся с его близким, еще со школьных времен, другом Георгием, которого называют попросту «Балу». Тот, кто помнит мультфильм «Маугли», сразу поймет, откуда взялось это прозвище. Он похож на боксера-супертяжеловеса, и, в данном случае, впечатление не обманывает – так оно и есть. В прошлом офицер безопасности, выпускник экономического факультета, а ныне увлеченный краевед. В Грузии нет такого уголка, который бы он не знал, равно, как нет такого места, куда бы его не пропустили.
И о чем мы только не переговорили в наших поездках! Но более всего, конечно, о грузинских храмах. Ребята, скажу честно: в Грузии есть, что посмотреть. Но все-таки самое главное – это просто натуральный заповедник христианского зодчества. Да что там целая Грузия, в самом что ни на есть центре Тбилиси – церкви шестого, а то и четвертого века! С оригинальными фресками! Много ли такого вам встречалось на просторах Европы?
Однако одно дело, гулять по монастырям одному, другое – со священником. В этом случае, как говаривал мой знакомый тель-авивский бомж по имени Гаврила, «связи решают все!». Да не было такого храма, где бы Илья не пообнимался со служителями, куда бы мы не залезли «по самые закрома», не пообщались с местными богомольцами, не выслушали подробные объяснения с комментариями. Рядом с ним мне оставалось только изображать из себя персону, особо приближенную к «Самому», важно шевелить усами и говорить «Да, уж».
В результате наших прогулок, в конце своего пребывания в Тбилиси я уже мог свободно отличать не только синагогу от мечети, но и грузинскую церковь от армянской, что не всегда так просто, как могло бы показаться...
А теперь медленно повернем калейдоскоп.
Из рассказов Балу. Как-то приехал с визитом в Грузию президент Израиля Моше Кацав. Тот самый, который сейчас сидит в тюрьме и, по-моему, ни за что. А я тогда отвечал за безопасность израильского посольства. И вот Кацаву захотелось проехаться по горам. А день, как назло, не очень солнечный, скажем прямо – пасмурный. Но ему хочется. И я его повез. Забрались мы высоко-высоко, едем сквозь облака. Я веду осторожно, медленно. И вдруг перед нами выплывает голова коровы, потом другая... Это стадо проходило рядом, а ног из-за облаков не было видно. Кацав сначала испугался, а потом как рассмеется: «Никогда не видел, чтобы коровы летали».
***
О грузинах мы поговорили, об армянах тоже; вспомнили азербайджанцев, да и евреев не забыли (как можно!), а русские что же? Разве их роль в жизни города незначительна?
– Значительна, очень значительна! – утверждает Александр Сватиков.
Ему можно верить, ведь он, как следует из официальной справки, «филолог, главный редактор журнала «Русский клуб», главный хранитель Музея Смирновых. Награжден премией «Хрустальная роза Виктора Розова» за вклад в отечественную культуру».
Впрочем, и в нашу личную культуру за время прогулок с ним Саша вложился очень весомо. Бесконечная череда старых и, большей своей частью, просто обветшалых домов, в его рассказах ожила и превратилась в роскошные особняки, населенные знаменитостями. Русские писатели и поэты, актеры и музыканты, художники и ученые выходили к пролеткам и помахивали нам шляпами. Роскошные дамы, скрывая лица под вуалями, спешили по своим тайным делам. Там и здесь слышался цокот копыт и крики извозчиков.
Тифлис. Позапрошлое столетие. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов...
Вслушиваясь в медленную Сашину речь, невольно начинаешь верить в переселение душ. Ну угораздило же человека попасть из века сентиментального в наше время! Торжественно, будто объявляя о прибытии важного гостя, он взмахивает рукой: «А это знаменитый дом генеральши Ахвердовой».
Как же, как же, это о нем Тынянов писал в своем романе о Грибоедове:
«В деревянном доме семья не рушится, она расползается. Вырастает нелепая пристройка. Кто-то женится, рожает детей, жена умирает. Вдовец зарастает плющом, новый карниз возводится – хлоп, женился. Опять идут дети – и уж муж умирает. Вдова остается, а у детей подруги и приятели из соседнего дома, который уже расползся и полег деревянными костьми на зеленой земле. И вдова берет выводок к себе на воспитание. Все это растет, смеется, уединяется в темных углах, целуется, и опять кто-то выходит замуж. Приезжает подруга, с которой лет тридцать не виделась вдова, и остается навсегда, возводится пристройка, ни на что не похожая».
Тбилисский калейдоскоп удивителен: он позволяет заглянуть в прошлое.
***
И самые замечательные впечатления о рынке на Сухом мосту. В отличие от «блошек» в европейских странах, здесь несут на продажу действительно старые вещи. Виниловые пластинки, посуду, статуэтки, украшения, музыкальные инструменты, значки. И, конечно, книги.
Увидев «это», я чуточку обалдел. Лиддель Гарт «Полковник Лоуренс», Воениздат, 1939г. Книга без указания тиража – значит, предназначалась «для внутреннего пользования». А как иначе? Естественно: пособие для разведчика. Она просто прикипела к моей руке.
– Значит, делаем так: я сбрасываю до минимума, а ты не торгуешься. 15 лари. Идет?
Посмотрев друг на друга, мы поняли, что сделка состоялась. Монолог продолжился.
Удивительное – рядом!
– Потому что я сразу понял, что ты разбираешься. Вот все они, кто тут книгами торгуют, они вообще что-нибудь читали, кроме похабщины? У меня, вон, «Воскресенье» с иллюстрациями Пастернака лежит, «Тарас Бульба» с иллюстрациями Кибрика. А ты спроси их, кто такой Пастернак? Они тебе ответят? А я прямо скажу, не отводя глаз: «Леонид Осипович Пастернак, отец Бориса Пастернака!». Потому что они ж тупые, они ж до сих пор путаются, кто написал «Целину» – Брежнев или Шолохов. А вот ты не путаешься?
– Это дело известное: «Целину» написал журналист Анатолий Абрамович Аграновский, а подписался Брежнев.
– Вот, я ж сразу понял, что ты разбираешься. Ты, наверное, еврей. Я угадал, да? Ох, ты прямо из Израиля? И к нам? Ну, ты даешь! У меня там друг Левка в Ашдоде живет, найди его, спроси, кто такой Боря, он тебе сразу скажет. Так и скажи – Боря Саркисов, он тебя сразу обнимет. Купи «Тараса Бульбу»! А чего не хочешь? Тебе задешево отдам. Я всю жизнь книги собирал. Одну к одной! Всю зарплату на них тратил, меня как-то раз за это жена избила. А они... Что они в книгах понимают? А туда же, лезут продавать! Тут, как классики сказали: «Нимфа, тудыть ее в качель, разве кисть дает?». Ты меня понял?
***
Ах, читатель! Возвращался бы я к тбилисскому калейдоскопу снова и снова, да сон закончился, пора вставать и приниматься за свои обычные дела.
С добрым утром!
Илья ЛИСНЯНСКИЙ |
|
|
Сон второй.
Про жизнь как театр.
Посвящается Диме Кимельфельду,
Вигену Вартанову и Гаянэ Пахлеванян
Когда я прилетел в Тбилиси, местные люди, несомненно, желавшие мне добра, заволновались: «Ты ни в коем случае не нервничай, а постарайся почувствовать этот город».
Cмутные воспоминания пришли на помощь. В бытность свою аспирантом онкоцентра в Москве, был я избран на руководящую должность в совете общежития. Появилась возможность помогать друзьям, чем они, естественно, стали пользоваться. Вскоре ко мне обратился малознакомый до того тбилисский парень Тариел с просьбой «прописать» отца на недельку. Я принес ему раскладушку из каптерки и договорился с вахтершами, чтобы они «сквозь пальцы» смотрели на нарушение дисциплины. Бабуськи с пониманием отнеслись к просьбе, отец есть отец, и вопрос был полностью решен.
Однако...
Миша, так звали папу, преисполнился чувством благодарности и потребовал, чтобы я предстал перед ним в первый же вечер своего пребывания в столице. Мне было некогда, на столе лежала недописанная статья, которую требовали сдать немедленно, однако Тариел так умолял, повторяя «чуть-чуть посидим», что я пожалел парня, полагая, что схожу, познакомлюсь со стариканом и вернусь к машинке допечатывать.
Я тогда не знал, что «чуть-чуть посидеть» по-грузински – это многочасовое застолье, когда блюда сменяются одно за другим, а выпитое вино измеряется декалитрами.
Когда я вошел в квартиру, то наткнулся на трех крепких мужиков, возглавляемых Ален Делоном. Делон оказался папой Тариела, и начал...
Из его тоста выяснилось, что он всю жизнь мечтал познакомиться со мной, «молодым, но уже великим ученым. Что впереди у меня большие свершения, и что Альфред Нобель был великим провидцем, смотревшим в далекое будущее и верившим, что наступит день «и его медал с гордостью повесят на груд того, кто воистину заслужил этот подарок благодарного человечества». Я с интересом слушал. Чокнулись, выпили.
Подхватил папин друг, от которого я узнал, что Тариел ему тоже сын, и он гордится, что лучший друг этого сына – великий хирург. «Клянусь, дорогой, если б мою мать, светлая ей память, нужно было оперировать, я бы приехал в Москву только к тебе!». Чокнулись, выпили.
Третий мужчина был, один в один, Арнольд Шварценеггер. Он все время перешептывался с Тариелом, потом представился его крестным отцом и загудел утробным басом: «Так выпьем же за замечательного сына еврейского народа, нашего дорогого, нашего любимого... Клянусь, у меня много друзей-евреев, помнишь, этот, как его, ну, который лекарствами торгует возле армянской церкви, – обратился он к Мише, – они все – великие люди! И ты, мой дорогой – самый великий из них!». Чокнулись, выпили.
В силу своей юной неопытности я начал горячо возражать и оправдываться, пытаясь объяснить, что не обладаю и долей приписываемых мне заслуг, но меня уже никто не слушал, все занялись горячим шашлыком, присланным на такси из ресторана «Арагви».
Нади ли уточнять, мой читатель, что в тот вечер я статью не дописал? Не дописал я ее и назавтра, и на послезавтра... Сменялись люди, появлялись какие-то новые земляки, но все остальное оставалось по-прежнему: в шесть вечера Тариел стучался в дверь моей квартиры. Неделю, целую неделю изо дня в день, я выслушивал пространные тосты на русском и грузинском языках. Неделю старушки-вахтерши, закормленные лучшими шоколадными конфетами Москвы (где их доставали в те времена?) заговорщицки подмигивали мне и одобрительно кивали головой. Неделю мой шеф цедил через золотой зуб: «черепашьи темпы», и выслушивал пространные объяснения про «тяжелый творческий кризис, который вот-вот закончится». Неделю я давал себе обещания прекратить это безобразие и засесть за работу.
А потом все стихло. И стало даже немножко грустно.
Только тогда я понял, что участвовал в замечательном театральном представлении под названием «Тбилисцы».
Чтобы почувствовать Тбилиси, надо полюбить театр. А любите ли вы театр, как любил его тбилисец Немирович-Данченко? Если ответ положительный, то продолжим.
***
Девять утра. Город медленно потягивается, готовясь к «напряженному рабочему дню». Кафе уже открыто, но там еще ничего нет. И никого. Хозяйка, полноватая женщина, лет шестидесяти пяти, в шлепанцах на босу ногу, лениво приоткрывает левый глаз и несколько удивленно смотрит на нас. С трудом поняв, что мы зашли позавтракать, начинает двигаться. В то время как ее молодая компаньонка отправляется на кухню готовить кофе, сама она высаживается за соседний столик и начинает тщательно накрашиваться. Это делается с такой серьезной тщательностью, что невольно напрашивается сравнение с примой государственного театра в гримерной комнате. Держа во рту шпильку и нанося какие-то румяна перед метровым зеркалом, стоящим на столе, тетка на глазах превращается в знойную даму. Шлепанцы мешают выстраиванию образа, поэтому она старается спрятать ноги под стулом. Зато все то, что над стулом, громко говорит без слов: «Да, я очень красива и умна. И не какая-нибудь безродная потаскушка, каких сейчас много развелось. У меня дедушка князь, а папа работал главным санитарным врачом района. И муж был советским полковником. И сама я пэдагог. Слышите, не учительница, а пэдагог! Но жестокие превратности судьбы столкнули меня в пропасть безденежья. Кто-то должен был пожертвовать собой во имя семьи, и я безропотно взвалила на себя тяжкий крест. И вот, несу его в месте, не стоящем даже одного моего мизинца».
Весь этот мысленный монолог я прослушал с большим вниманием. Дама увидев, что я достоин разговора, продолжила красить губы и, не отрываясь от зеркала, спросила томным голосом: «Вы приехали в гости к друзьям, дааа? Что вам понравилось в Тбилиси? Здесь столько всего прекрасного! Но самое прекрасное – люди! Жалко, что не все это понимают».
В глазах – смесь благородной гордости с укором. Глубокий вздох. Долгая пауза.
Любите ли вы театр, как любил его тбилисец Сумбатов-Южин? Если ответ положительный, то продолжим.
***
Сумасшедшие вносят дополнительные краски в жизнь города. Старожилы до сих пор вспоминают безумную Марину, сидевшую на одном из перекрестков, и жезлом останавливавшую машины. Ей платили дань за проезд. Или Кику, ездившего в трамвае целый день, высунувшись из окна. Особый колорит в городе принадлежал Сергею Параджанову.
Режиссера, создавшего всего несколько фильмов, из которых четыре признаны гениальными. Каждый из них стал классикой национального кинематографа: украинского («Тени забытых предков»), армянского («Цвет граната»), грузинского («Легенда о Сурамской крепости») и азербайджанского («Ашик-Кериб»). Восторженные отзывы всех мировых звезд, премии, награды международных фестивалей и стойкая репутация человека с острым языком.
Он был королем эпатажа, выдумывал про себя самые невероятные истории. Самая известная из них – про бриллианты: «Мой папа являлся известным антикваром Тифлиса. В доме всегда что-то лежало «на оценку». Когда приходила милиция с обыском, он меня заставлял глотать бриллианты, а потом посылал маму ходить за мной с горшком, ожидая возврата ценностей».
Параджанов тщательно режиссировал любое свое появление, выстраивал каждую мизансцену. Причем не только в общении с незнакомыми людьми, но и с самыми близкими, родными. В результате получилась такая биография, что о нем сняли шестьдесят фильмов и написали целую библиотеку. Как в любом хорошем театре, образ оказался более значимым, чем текст.
Впрочем, и тексты замечательны.
«Как не могу я благоговеть перед великой памятью Ленина, когда поражен я, как режиссер, его артистизмом, его ораторскими способностями, его мозгом; мозг, который был удивительно гигантский? Он, как пророк, ему не хватало земли, и, вот артистизм вынудил подать броневик, он встал на броневик, как актер на сцену, и сам стал бронзовым, он стал монолитом. Потому что в нем был артистизм! И вот, нам, режиссерам, мне лично, нравится артистизм и в политическом деятеле, и в человеке, и в своем друге» (Из фильма Ron Holloway «Paradjanov. A Requiem. 1994»).
Таким людям претит скука и вялые люди. Им нравится театр.
Но иной театр леденит душу. Волею тбилисца, в страшных тридцатых по городам страны разъезжали фургоны с надписью «Хлеб» и собирали человеческий урожай, а дальше устраивалось представление по всем правилам актерского ремесла. Неграмотный крестьянин, не знающий, где находится соседняя область, обвинялся в шпионаже в пользу Японии. Какая-такая, Япония? А, не важно, какая. Важна сюжетная линия.
Только в Грузии были репрессированы десятки тысяч людей. Но при этом, «лучший друг народов» живет там в памяти.
Я открою окно, я высунусь,
Дрожь пронзит, будто сто
по Цельсию!
Вижу: бронзовый
генералиссимус
Шутовскую ведет
процессию.
(А.Галич. «Ночной дозор»)
В Гори рассказали мне историю, случившуюся сразу после войны.
К Сталину пришли из МИДа: «Иосиф Виссарионович, турки ноту протеста прислали в связи с тем, что на этикетке армянского коньяка изображена гора Арарат, а она находится не в Армении, а на территории современной Турции.
– Так у них, самих, на флаге Луна. Что, она им принадлежит?
Потом, пыхнув трубочкой, недобро прищурился:
– Передайте вашим турецким коллегам, что вопрос, где следует находиться Арарату, можно пересмотреть.
И ноту срочно отозвали.
Смех смехом, а ведь история показывает, что все возможно...
А вообще-то, «Арарат» и на моем столе смотрится неплохо.
Такая вот, была большая «Игра»! И куда Нерону с его бренчанием на кифаре или поджогом Рима!
Любите ли вы театр, как любил его тбилисец Абуладзе, создавший «Покаяние» – самый значительный фильм про сценаристов, режиссеров и актеров эпохи культа личности? Если ответ положительный, то продолжим.
***
Одно из самых ярких впечатлений о Тбилиси связано с театром марионеток Резо Габриадзе имени его самого. Автор сценариев к фильмам «Мимино», «Не горюй!», «Дюма на Кавказе», скульптур «Чижик-Пыжик» на Фонтанке, «Нос майора Ковалева» в Санкт-Петербурге и памятника герою одесских анекдотов Рабиновичу... Как указано в энциклопедии, «его работы по живописи, графике и скульптуре находятся в многочисленных государственных и частных коллекциях в США, России, Германии, Израиле, Франции и Японии».
Это МХАТ начинается с вешалки, а театр марионеток Р.Габриадзе начинается с улицы.
Театр находится в башенке, украшенной изразцами работы Самого. На башне часы, рядом надпись золотом по камню на латинском языке: «Пусть все ваши слезы будут только от лука». Трудно сказать, угадывается ли тут лукавый парафраз высказывания И.Бунина «слезы у людей можно вызвать двумя способами – либо написать талантливую драму, либо просто нарезать лук», или это просто случайное попадание Мастера в тонкий слой самоиронии?
В семь и в двенадцать створки под часами открываются и начинают проплывать фигурки. Свадьба – рождение ребенка – старость – смерть – снова свадьба. Круговорот времени и вечное торжество непрекращающейся жизни. Собственно, во всем этом антураже без труда определяется сценическое представление, разогревающее зрителя, подготавливая его к дальнейшему развитию спектакля.
А постановка называлась «Рамона». История любви... двух паровозов. Пересказать ее невозможно. Объяснить – тем более. И не буду. Театр – это всегда сумасшествие, расщепление рассудка. Погружение в иную реальность, в параллельный мир, в зазеркалье.
Кстати! Любите ли вы театр, как любил его тбилисец Грибоедов, написавший комедию «Горе от ума», не сходящую со сцены без малого два века? Если ответ положительный, то продолжим.
***
Впрочем, я несколько увлекся искусством, забыв, что главные театральные подмостки Тбилиси – это сам город.
Обычный тбилисский дом, каких тысячи. Дом чудес.
Во время прогулки по одному из старинных уголков города нас внезапно окликнули с балкона. Собственно, окликнули не нас, а Сашу Сватикова. Вы еще не знаете, кто такой Саша? Значит, вы не тбилисец. В Тбилиси Сашу знают практически все. Не беспокойтесь, очень скоро и вы познакомитесь с этим главным персонажем моих снов в Тбилиси.
– Это мой знакомый. Замечательный человек. Зайдем?
– Ну, конечно, зайдем!
И мы зашли. О, если бы я только знал – куда! Когда я готовлюсь брать интервью, то всегда включаю диктофон. И фотографирую, фотографирую...
Диктофон остался дома. Более того, когда мы переступили порог квартиры, я забыл даже про фотоаппарат. И не мудрено! Стены, от пола до потолка, были увешаны сотнями различных предметов: старинными подносами, лампами, дверными ручками, ключами, замками, кнопками от звонков, жетонами, гардеробными номерками, пожелтевшими фотографиями, эмалированными табличками, среди которых выделялась «Доктор-венеролог З.Векслер» ...
– А это мой дед Акоп. Он служил переводчиком в Офицерском собрании. В 1915 году его убили. Это принадлежащие ему вещи: орден, часы, страховая бумага на дом в когда-то армянском, а ныне турецком городе Карсе.
Седобородый хозяин, похожий на библейского пророка, сошедшего с киноэкрана, пытался посвятить меня в историю вещей, а я его почти не слышал. Я был, как в тумане. Квартира являлась одной большой и цельной инсталляцией, в которой каждая деталь, каждая составляющая часть находилась на своем, только ей определенном, месте. Живые люди весьма органично вписывались в пространство, заполняя в нем естественные пустоты. Оставалось только смотреть, смотреть, смотреть.
Женский голос вывел меня из состояния шока: «А это Вигенчику подарил Сержик. Следователь тарелки положил одну на другую и хлопнул по ним рукой. Вот, получились одинаковые трещины». Гаянэ, хозяйка дома, подсвечивая фонариком темные углы, демонстрировала драгоценности этой сказочной пещеры Аладдина.
Затем, подхватив нас, ошарашенных увиденным, она перешла в соседнюю комнатушку, где рядом со старинной кроватью громоздился на столе компьютер – единственная современная вещь в доме, если не считать детского манежа для «приходящих» внуков. На экране замелькали картинки. Виген Вартанов, известный фотохудожник, проработавший много лет на киностудии, в свободное время... фотографировал. И более всего его привлекали старые тбилисские подъезды, чугунные решетки, керамические плитки.
– Он буквально валялся на полу, снимая потолки, лестницы. Видели бы вы, в каком виде он возвращался домой! Я его сразу раздевала и уносила все стирать. А потом надо было систематизировать фотографии домов, раскладывать их по адресам, составлять картотеку. Вигенчик с компьютером не дружит, мне пришлось освоить самой, было нелегко. А еще труднее было оцифровать пленку, но что поделать, пришлось потрудиться. Зато сейчас вы можете посмотреть.
Сотни, тысячи кадров. Уникальные картины уходящей красоты. Все это, увы, стремительно ветшает и рушится, но фотография уносит увиденное в будущее, и потомки еще много лет будут удивляться дивной работе старых мастеров.
– Но почему, почему это не публикуется?
Вместо ответа Гаянэ открывает новую «папку»: «Это коллажи Вигенчика». На экране возникают квадратные деревянные доски с наборами предметов, перьями, рисунками, скомбинированными в каком-то причудливом порядке. Их десятки. Я невольно ощутил себя в сказке, смысл которой даже не успел понять.
– Вот они все, на шкафу, – включается до этого скромно молчащий автор и показывает на аккуратно сложенные стопки.
Тем временем начинается последний акт представления. Папка «С. Параджанов». Выясняется, что для великого режиссера эта квартира была очень близкой, что с Вигеном и Гаянэ его связывали самые тесные взаимоотношения, что он регулярно писал им из мест заключения. Эти многочисленные письма, написанные на открытках и иллюстрированные рисунками, образцами «личных печатей» для блатных авторитетов, изготовленных художником для поднятия авторитета собственного, для выживания в нечеловеческих условиях, являются бесценным документом эпохи. И, конечно, фотографии, уникальные свидетельства многолетней дружбы; черно-белые портреты, с которых два больших художника пристально всматриваются в наши лица.
Так вот какого «Сержика» имела в виду Гаянэ, показывая нам треснувшие тарелки!
– Многие отзываются о нем, как о человеке неприятном, а с нами он был совсем другим. Очень внимательным другом, заботливым, деликатным.
Я не понимаю: «Так почему же вы все это храните здесь, в личном компьютере? Почему не публикуете?»
Гаянэ поворачивается к Вигену и вопрошающе смотрит на него.
– Я опасаюсь их публиковать, а то будут думать, что примазываюсь. У него сейчас столько «друзей» развелось! Некоторых он и знать не знал. И украдут еще фотографии...
– О, сумасшедший! – воскликнул я в сердцах.
Выйдя из квартиры, я, не в силах больше сдерживаться, остановился и сказал: «Виген – абсолютный гений! И ты, Саша тоже – гений, что привел нас к нему». А Элка, молчавшая все это время, тихо добавила: «Нет, абсолютный гений – его жена Гаянэ».
И ей никто не возразил.
А теперь скажите, друзья мои, действительно любите ли вы театр тбилисцев, как полюбил его я? Если ответ положительный, то будем потихонечку переходить к сну третьему.
Фото автора
(Окончание следует)
Илья ЛИСНЯНСКИЙ |
|
Мне снились в Тбилиси лесные сливы...
Какие сливы??? Что за ерунда?
В Тбилиси мне снились лесные лисы.
Тьфу!
В Тбилиси мне снились сны. Ну, конечно же, сны!
Сон первый.
Про то, сколько не жалко и как все друг друга понимают.
Посвящается Лене и Володе Головиным
***
Когда перед поездкой в Тбилиси я списывался со своими знакомыми, выясняя бытовые подробности, то удивился тому, какое значение они придают оплате поездки в такси из аэропорта. Бес категорически настаивал на 20 лари, «и ни копейки сверху», Лена же, как всякая женщина, была склонна к компромиссу, считая максимально допустимой сумму в 30 лари.
Для меня разница в 17 шекелей не являлась принципиальной. Но неужели там такси без счетчика?
О, тбилисцы, знали, о чем говорят, они искренне желали избавить меня от лишних затрат и неприятных впечатлений.
***
Таксист решительно заявил: « 42 лари!». Встретившись с моим недобрым взглядом, тут же сбросил до 35. Но и на этой попытке его не ждали кисельные реки и молочные берега.
– Хорошо, заплати, сколько не жалко. Сколько тебе не жалко, дорогой?
Я сказал точно, сколько заплачу, игнорируя понятие жалости, и он, вполне удовлетворенный моей осведомленностью, живо довез нас до центра города.
Это «заплати, сколько не жалко» вместо ясно оговоренной суммы, преследовало меня все время, проведенное в Грузии: на рынке, в винодельне, в серных банях. И только однажды было иначе. На склоне горы Мтацминда, где похоронены писатели, артисты и ученые, мы самостоятельно смогли прочитать лишь две эпитафии: на памятниках Грибоедову и Нине Чавчавадзе. Остальные были на недоступном для нас грузинском языке. Растерянно я смотрел по сторонам, пока не появился священник из храма Святого Давида, на территории которого разбито кладбище. Для начала он любезно показал часовню «с недавно отреставрированным источником живой воды», а потом кликнул смотрителя Пантеона, который педантично обошел с нами все надгробия и скороговоркой, но довольно подробно, перечислил заслуги покойников перед матерью-Грузией. Закончил он свой рассказ широким взмахом руки: «И вот сегодня, дорогие мои, все здесь перед вами: любимая мама Сталина Екатерина Геладзе, первый президент страны Звиад Гамсахурдия, гениальный поэт Важа Пшавела, великий художник Ладо Гудиашвили, знаменитый писатель Нодар Думбадзе, семья замечательных артистов Верико Анджапаридзе и Михаил Чиаурели, святой Илья Чавчавадзе и я, смотритель Отари!»
Потрясенный концовкой рассказа, я обратился к нему с максимальным почтением в голосе: «Уважаемый Отари, чем могу отблагодарить Вас за столь замечательную экскурсию по этому выдающемуся некрополю?»
– Чем больше, тем лучше!
***
И, что характерно, Тбилиси просыпается не раньше... Мне, ленивому, привыкшему начинать свой рабочий день в восемь, когда, в принципе, жизнь уже кипит, показалось странным, что кондитерская в 7 утра закрыта. И в 8 она закрыта. И в 9. Нет, не подумайте плохого, кофе в центре города есть, его прекрасно сварят или приготовят «экспрессо», но выпечку в кафе завезут не раньше 10 – 10:30. А пока можно пожевать вчерашнюю, если осталась. Так, вообще-то, никто и не торопится. Действительно, чего торопиться? Как сказал мне продавец на блошином рынке: «Не спеши, дорогой. Вижу, что ты хочешь походить, сравнить. А я не убегу. Я целый день тут. Куда нам спешить? В Тбилиси все друг друга понимают».
***
Но более всего потрясают переходы через улицу. Их в Тбилиси нет. То есть, вообще-то, они есть, но «как бы». Тут вспоминается старый анекдот:
Российский автотурист в Грузии озадаченно смотрит, как одна за другой проезжают местные машины под «кирпич». Он решил последовать их примеру, но тут же был остановлен ГАИшником.
– Вы проехали под запрещающий знак. Штраф!
– Так все же едут!
– Дорогой, ты знак видел?
– Видел, конечно!
– Воот! А они не видят.
Так и с переходами: зебры есть, но их никто не видит. Светофоры тоже иногда встречаются, но похоже, красный свет водителями воспринимается как личное оскорбление. Пешеходы скачут между машинами, машины тормозят и вихляют, с трудом уворачиваясь от пешеходов. Бабки, груженные сумками с продуктами, словно профессиональные спортсменки, лихо пробегают дистанцию с препятствиями, грузные отцы семейства солидно вышагивают, не уступая дорогу «Мерседесам», каждый занимается своим делом, совершенно не заморачиваясь правилами дорожного движения или законами.
Все это выглядело хаотичным и, на первый взгляд, смертельно опасным. Я долго стоял на тротуаре, не решаясь шагнуть на проезжую часть. Подошел добрый человек: «Иди, иди, все будет хорошо. Это Тбилиси, дорогой, все друг друга понимают».
Зажмурившись, я оттолкнулся от бордюра и, о чудо! Каким-то образом оказался на другой стороне.
Вспомнился еще один старый анекдот:
Таксист везет российского пассажира и проезжает на красный свет.
– Как это вы едете на красный?
– Ээ, дарагой, я – джигит! Для джигита нет запретов.
Ситуация повторяется. Снова проскакивает на красный
– Ээ, дарагой, я – джигит!
Подъезжают к очередному светофору, там зеленый. Таксист резко тормозит.
– ?
– Ээ, дарагой, надо быть осторожным, на красный свет может другой джигит ехать.
Похоже, тут, действительно, «все друг друга понимают».
Еще одна особенность города – какие-то потрепанные жизнью мужики в ярких жилетах и с палками в руках. Это «стоянщики». Такие самодеятельные охранники, которые помогут вам найти место для парковки. Естественно, не на добровольных началах. Кто их поставил и почему они взимают плату, в чей карман ссыпаются собранные ими лари, никто не знает. Но все платят, потому что так принято. А мы же уже знаем, что «в Тбилиси все друг друга понимают».
NB. Я бы совсем не возражал, если на оживленных улицах израильских городов была бы введена такая услуга, но по символической цене и без явного запаха криминала.
***
А потом был магазин. Точнее, небольшая лавка с продуктами.
– Сколько стоит сыр?
Продавец отрезает половинку круга, не взвешивая, заворачивает ее в пленку.
– Шесть лари
– А чего вы даже не спросили, сколько мне надо? И почем это? Может, мне другой надо?
– А чего спрашивать, когда и так понятно. Вы не отсюда, что ли? В Тбилиси все друг друга понимают.
***
Как известно, любая социальная установка при завышении ее значимости рано или поздно достигает стадии абсурда. Особенно явно это проявляется в экстремальных ситуациях. Гражданская война между сторонниками Звиада Гамсахурдия с одной стороны и его противниками с другой, нарушила привычное течение жизни. И тбилисское «понимание друг друга» в этих условиях приняло такие фантасмагорические формы, что они стали достойны театральной сцены.
В тяжелую зиму 1991 года город погрузился во мрак, как в прямом, так и в переносном смысле. Но не только холод, голод и сопутствующие им болезни убивали людей, «поход по обледенелым улицам приравнивался к смертельно опасной вылазке, идти приходилось медленно, расставив руки, чтобы и снайперы, и прятавшиеся в переулках непонятно чьи патрули убедились, что ты безоружен...». Так пишет коренной тбилисец Владимир Головин в книге «Головинский проспект».
Жители города разделились на тех, кто «за» и тех, кто «против». Впрочем, засевшие на крышах снайперы, независимо от своей политической ориентации, регулярно стреляли и по случайным прохожим, и по жилым домам. Страдали люди, но не меньше страдали и их любимцы.
Дальше в книге описывается ситуация с собачкой Лилькой, которая вряд ли могла случиться в другом городе: «Лилька... реагировала на автоматные очереди однозначно: залезала в шкаф и лапой прикрывала за собой дверцу. Выходить во двор по обычным собачьим делам отказывалась категорически. А природа брала свое. И вот 31 декабря разъяренная Цисана вышла под огнем на середину двора и, используя ненормативную лексику, громогласно обратилась к свирепым обитателям крыш: «Да остановитесь вы, собаке пописать надо!» Наступила грозовая тишина, от которой мы отвыкли. А Цисана с Лилькой гордо прошествовали по лестнице, на какие-то десять минут вновь став хозяйками двора».
И что же там, в Тбилиси, может быть такого, особенного, что «все друг друга понимают»?
***
Я не сверхсообразителен, но и не туп. В конце концов, у меня за плечами немалый опыт, включающий в себя и переезд из одного столичного города Советского Союза в другой, и эмиграцию в Израиль, и бесчисленное количество путешествий, и многолетнюю работу с людьми. Раз «все друг друга понимают», то проблем быть не должно.
Si Romae fueris, Romano vivito more – в Риме будь римлянином. Пришлось расслабиться и начать «понимать». Уже через пару дней я почувствовал себя в Тбилиси так, как будто провел здесь полжизни. Переходил проспект, как угодно, ожесточенно торговался за каждый лари, обсуждал с прохожими проблемы безработицы, громко сокрушался по поводу разрушающихся старых домов, ругал «бессовестное» правительство, знал, какое вино брать к обеду и к ужину, где оно стоит три за литр, а где пять. И пил, пил, пил это вино. Потому что оно, как ничто другое, способствовало процессу «понимания».
А вот без него никак!
И жизнь начала стремительно налаживаться, поражая новыми своими гранями, но об этом в следующем сне.
Фото автора
(Продолжение следует)
Илья ЛИСНЯНСКИЙ |
|
