|
Не стало Татьяны Константиновны Шах-Азизовой. Нелепый случай, операция, потом еще одна… Нам, друзьям ее, казалось – все обошлось, но у «семи» хорошо проплаченных врачей престижной московской клиники Таня оказалась «без глаз», и ее не стало.
Не стало великолепного знатока современного театра, критика и театроведа. Она именно «ведала» театр, его бесконечную глубину, сложность и противоречивость. Знала, не выучено – театр был частью ее генетики: отец, Константин Шах-Азизов – в театральном мире его называли Шах – основатель первого в Закавказье детского театра, директор Русского драматического театра имени Грибоедова в Тбилиси. Многие годы он был и директором Центрального детского театра в Москве. Мать, Мария Казинец – прима-балерина. У Шаха был нюх на талантливых людей. В разные годы он открыл для мирового театра Георгия Товстоногова, Евгения Лебедева, Павла Луспекаева, Олега Ефремова, Анатолия Эфроса, Виктора Розова. Эти и многие другие известные деятели культуры были частыми гостями в тбилисском, а потом и московском домах Шаха. Это были дома-театры. Таня родилась и выросла в этом «театре». Здесь она постигла тайны звездных взлетов театров и несправедливых падений, когда одно слово чиновника или критика, сыгравшего «на лапу» власти, становились судьбой целого коллектива. Наверно, поэтому во всех работах, посвященных театру, давая свою оценку тому или иному спектаклю, она делала это не в форме «истины в последней инстанции», чем бывает грешат критики с целью собственного самоутверждения или сведения счетов. Тане не надо было самоутверждаться. Ее отношения с людьми театра, коллегами-театроведами, актерами, режиссерами, драматургами можно определить одной фразой поэта Олжаса Сулейменова: «Как мне воспеть свои равнины, чтоб не унизить чужие горы». Танина критика никого не унижала, она делилась с авторами и исполнителями своим видением совершенствования спектаклей. Особенно это касалось спектаклей по пьесам Чехова, исследованию которых она посвятила всю свою театроведческую жизнь. Книги, статьи, сценарии, написанные Таней, стали классикой чеховедения. Она была неизменным участником и организатором всех конференций, чтений и фестивалей, проходивших в доме-музее Чехова в Мелихове.
Шекспир и Чехов – два самых ставящихся в мире драматурга. По их пьесам поставлены тысячи спектаклей, тысячи «новых прочтений», временами больше похожих на вивисекцию, единственно с целью показать на сцене себя, режиссеры-авангардисты расчленяют и растаскивают тексты классиков, доводя действие на сцене до элементарной бессмыслицы. Таня не судила строго авторов «новаторских» прочтений. Она делила их на умеющих находить и вычитывать скрытые в авторском тексте и подсознании героев новые сценические решения, что, безусловно, обогащает спектакль, и на тех, кто читать пьес не умеет, но, даст Бог, научится. А нет – так зрители зашикают. Ей смешно было слышать, когда имярек, просмотрев спектакль, говорил «это не Чехов» так, словно он, имярек, точно знает, что есть Чехов. Этого не знает никто. Время и пространство шекспировских и чеховских пьес условно. Поэтому Гамлет и Треплев – герои на все времена. Их можно вписывать в контекст времени, а можно оставить их чувства, мысли и жизнь во времени написания и ставить спектакль, не редактируя текст, а точно следуя авторским ремаркам, как поставил «Три сестры» великий режиссер Петр Фоменко. «Мне надоело ставить себя, - сказал он нам после спектакля. - Теперь я хочу ставить автора». Вот еще одно доброе дело Шаха: когда молодого и не очень управляемого Петра Фоменко не подпускали к московским сценам, Константин Язонович Шах-Азизов, разглядев талант, пригласил его в свой театр и Фоменко блестяще поставил детскую музыкальную пьесу «Король Матиуш Первый».
Истинный талант – это всегда щедрость. Таня в полной мере обладала этим талантом. Теперь, когда ее не стало, нам и мелиховскому дому Чехова будет очень не хватать ее непредвзятого, щедрого таланта, дара ведать и любить сложный мир театра.
Прошу прощения, что называю Татьяну Константиновну – Таней.
Я и моя покойная супруга – поэт и драматург Инга Гаручава, были очень дружны с ней и ее супругом Александром Ахтырским. Приезжая в Москву, мы часто бывали и останавливались в их доме на Фрунзенской набережной с прекрасным видом на Парк Горького и реку. Саша был «мастером на все руки» и великолепно готовил узбекский плов, непременное блюдо наших посиделок. В медийном пространстве его, руководителя «Радио России» и организатора радиостанции «Ностальжи», называли «Человек-радио». Он был прекрасным собеседником, но, в отличие от Тани, в спорах более категорично отстаивал свои позиции. Накануне его смерти мы с Ингой были проездом несколько часов в Москве, но вкусить Сашин плов и задымить квартиру сигаретами – курить дозволялось только Инге – успели. А через несколько дней звонит Таня и говорит: «Саша убежал от меня». Помню, что задал дурацкий вопрос: «Как убежал?» - «Совсем убежал… умер». На черном габбро его надгробия выгравирована знаменитая Шуховская радиовышка, и написано: «Александр Ахтырский – «Человек-радио». Теперь от всех нас «убежала» Таня. Она могла убежать, - легкая, стройная, она унаследовала стать матери-балерины, но «убегать» она не предполагала. Так случилось. Театральная Москва, аплодисментами проводила из Дома актеров последнего представителя большой театральной фамилии – Татьяну Константиновну Шах-Азизову.
Скоро, на Веденском кладбище рядом с Сашиным камнем встанет второй. Будет правильно выгравировать на нем театральные маски и написать: «Татьяна Шах-Азизова – «Человек-театр».
Петр ХОТЯНОВСКИЙ |
|
«ПЕРЕВОДЧИК, СЛОМАЙ КАРАНДАШ!..» |
|
ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ И ВЛАДИМИР ЛЕОНОВИЧ
Владимир Леонович, его стихи и переводы (подчеркну: вольные переводы!) - серьезное явление в российской поэзии. Переводят почти все поэты, и многие делают это мастерски. Но очень немногие достигают в переводе такой напряженной искренности, такой свежести, такого проникновения в оригинал (хочется сказать – взаимопроникновения), как Леонович.
Он многое и многих переводил. Но решающей для него, как справедливо замечено Г.Маргвелашвили в предисловии к книге «Стихи», оказалась именно встреча с Грузией и грузинской поэзией, в особенности с незакатным солнцем ее – с Галактионом Табидзе.
Родина! День наступает и близится.
Родина, сердце мое оживи.
Видишь – любовь моя – светится – высится
В утреннем зареве – храм на крови...
В щедрой на поэтов Грузии поэтическое имя Галактиона Табидзе стоит среди первых ее имен.
Передать бездонность его стихов – вот главная задача их переводчика. Заслуга Леоновича уже в том, что он первый понял это, а поняв – не отступил от края, не зажмурил глаза, а стал понемногу пересказывать для нас то, что сумел разглядеть в глубине.
Можно взять подстрочники Г.Табидзе (благо они изданы) и сличить их с переводами Леоновича. Но это филологическое упражнение, небесполезное в большинстве случаев, здесь оказывается неуместным. Дело в том, что Леонович, насколько я понимаю, переводит не отдельные стихи, а поэта и поэзию в их целокупности. То же сличение – «очная ставка» якобы подлинника и якобы перевода – говорит нам об этом и только об этом. Как правило, видишь: уловлено и сохранено главное – тема вещи, но сами слова и вариации, в которых она раскрывается, - другие: непохожие, но удивительно точные по существу.
Наивные люди требуют от художественного перевода зеркальности, физической симметрии: по-грузински здесь речка – и по-русски давай ее сюда же. Но истинная природа перевода скорее химическая: два вещества – два поэта, переводимый и переводящий, – каждый со своей собственной достаточно сложной структурой и свойствами – вступают друг с другом в соединение, во взаимосвязь, в сложную реакцию, в ходе и в результате которой образуется нечто новое, нечто третье, сохраняющее черты обоих источников, обоих своих подлинников, как ни парадоксально это звучит. Важно помнить, что реакции эти строго избирательны, и далеко не каждый поэт способен настроиться на другого.
Пока Леонович переводил Галактиона Табидзе, он написал об искусстве перевода несколько статей и стихов – исповедальных, ярких и полемических. Вот строфа одного из них:
Переводчик, сломай карандаш:
Перескажешь – размажешь – предашь.
Этот подлинник неуследим.
Подвиг – подвигом переводим.
Именно этими строками впору закончить краткие заметки о книге, вобравшей в себя и высокую лирику Галактиона Табидзе, и переводческий подвиг Владимира Леоновича.
Павел Нерлер
Из сборника «Зедазени в тумане.
Российско-грузинские этюды» |
|
|
9 июля 2014 года на 82 году жизни скончался большой русский поэт и выдающийся переводчик Владимир Леонович. Обе наши литературы – русская и грузинская, понесли огромную утрату. Мне выпало счастье дружить с Володей более сорока лет. Когда он жил в Карелии один или вместе с замечательным человеком и поэтом Яном Гольцманом, они присылали нам письма на бересте, делясь красотой и загадочностью Северного края. А в последние годы его жизни, когда он поселился в любимой им Костромской области (ведь он и родился в Костроме, и преподавал много лет в тамошней школе), мы общались по мобильному и, несмотря на тяжелую болезнь сердца, нужду и некоторую оторванность от московской культурной и литературной жизни, голос его всегда был бодрым, и он рассказывал с радостью и любовью, как растет его маленькая дочь Маруся. Я хорошо знала маму Володи Ольгу Александровну, обожавшую сына и постоянно тревожившуюся за него. Это была исключительная женщина, очень много давшая ему в области духовного развития. Поистине счастливыми были вечера, когда Володя и его благородная и добрая красавица-жена Раечка приходили к нам на огонек. Митя и Оля в те годы были слишком малы, чтобы ходить с родителями в гости. Увы, Раечки нет с нами уже два года, но память о ней жива по сей день. Новую семью Володи мы знали только с его слов.
Володя получил разностороннее образование, хорошо знал несколько европейских языков, был интеллигентом чистой воды и, в высоком смысле этого слова, интеллектуалом. При этом он обожал простую крестьянскую жизнь, умел тяжело трудиться, владел довольно редким ремеслом печника, предпочитал жить в глубинке поближе к природе.
Так счастливо сложились обстоятельства, что я в молодости и в зрелые годы пребывала в окружении самых ярких, талантливо творческих людей Грузии и России, и хочу подчеркнуть, что даже на этом ослепительном фоне Леонович всегда выделялся и стоял как бы особняком. Он был действительно неповторим и отличался от всех внешностью, одеждой, манерами, говорил и писал, вел себя не так, как все. К этой своей особости он никогда не стремился. Напротив, предпочитал оставаться незамеченным, держался всегда скромно, если не робко, и окончательно расковывался, только читая стихи и переводы. Читал он необыкновенно страстно, с огромным чувством, от которого у него самого перехватывало горло. Я и сейчас вижу его перед собой и слышу этот неповторимый голос. К своим стихам и переводам он относился с одинаковой ревностью и любовью, как к родным детям.
В Грузию он влюбился, как говорится, с первого взгляда. Он принял эту страну целиком и взахлеб, с ее природой, историей, героями и простыми людьми. Он очень любил вставлять в тексты стихов и переводов грузинские названия, слова, иногда целые выражения в русской транскрипции. В тбилисское литературное сообщество он влился, как родной. За это он был особенно благодарен нашему незабвенному Гие Маргвелашвили. Володя переводил грузинских поэтов разного поколения: здесь были Карло Каладзе и Лия Стуруа, Шота Нишнианидзе и Заур Болквадзе, Отар Челидзе и Бидзина Миндадзе. И все это на высочайшем профессиональном уровне. Однако, особые отношения у него были с поэзией Отара Чиладзе. Я не знаю, что это было: борьба противоположностей, или стремление к единству. Поэмы и стихи Отара Чиладзе стали личным делом поэта Владимира Леоновича, частью его судьбы и занимали огромное место в его творчестве.
И все таки, непокоренной вершиной для Володи до конца жизни оставался Галактион. Трагическая судьба гения, неповторимая музыка его сочинений, новаторский стих волновали Володю, и он стремился воплотить все это в русском слове. В 1986 году в «Мерани» вышла самая лучшая, на мой взгляд, из опубликованных его книг – книга стихов и переводов «Время твое». Этот сборник стал драгоценным украшением уникальной серии «Стихи о Грузии и переводы», подарившей поэтам, не печатавшимся в России, право и возможность разговаривать со своим читателем. Володю связывали с тбилисской элитой прочные творческие связи. Вместе с замечательным художником Робертом Кондахсазовым и талантливым переводчиком Нодаром Тархнишвили (увы, уже ушли из жизни все трое), они задумали иллюстрированное издание на русском языке легендарной «Литературной богемы старого Тбилиси» Иосифа Гришашвили. Книга, в конце концов, увидела свет, но … без иллюстраций. Кому-то наверху они показались чересчур вольными, хотя эта работа Роберта Кондахсазова является по сей день подлинно хрестоматийной. Но не все оказалось под силу мудрому и сильному, и главное, бесстрашному и бессменному издателю Марку Израилевичу Златкину, истинному другу всех талантов. Начиная с 1989 года, Володя остро переживал все происходившее в Грузии. Это была его вечная боль и страдание. Наконец, после событий в Абхазии и Южной Осетии, когда мы с мужем навестили Володю в Боткинской больнице в Москве, он сказал: «Иногда мне стыдно, что я русский». Это перекликается с криком души из письма к Отару Чиладзе, опубликованного в журнале «Русский клуб»: «Прости Россию, Отар». Так мог сказать только человек, представляющий настоящее лицо России. Боже мой, как мало сегодня таких людей!
Воспоминания уводят меня слишком далеко от дня нынешнего, когда мы должны сказать нашему дорогому другу и соратнику последнее «прости». Ушел еще один из столпов грузино-русских связей, на собственных плечах державших иногда непосильный груз ответственности. Низкий поклон и великая благодарность тебе, Володя, за твою неподкупную честность и мужество, за твой исключительный талант и трепетную бережность к Слову, родному или чужому. Впрочем, в литературе и культуре для тебя не было ничего чужого. Отныне твое имя всегда будет звучать рядом с любимыми тобой Владиславом Ходасевичем, Борисом Пастернаком, Галактионом Табидзе и Отаром Чиладзе. Никогда не забуду, что первый тоненький сборник дореволюционной Ахматовой, в известные времена запрещенной, именно ты подарил нам. Теперь это достояние наших взрослых детей, которые слышали в нашем доме, как ты читал свои новые стихи и переводы. Покойся с миром и вечная тебе память.
Анаида БЕСТАВАШВИЛИ |
|
«Самая большая роскошь на свете – роскошь человеческого общения». В этом афоризме великолепного француза Антуана де Сент-Экзюпери – истина и мудрость. Он приобретает особое звучание и особый смысл сегодня, в наш прагматичный, распущенный и жестокий ХХI век, перенасыщенный техническим прогрессом, угрожающим самому его творцу – Человеку.
Не стало Владимира Леоновича. Эта весть, неожиданная и ужасающая своей простотой и категоричностью и непреложностью своего смысла, поразила меня.
Да, много лет, лет двадцать пять, если не больше, мы с ним не виделись, не переписывались. Но я знала, что там, в Москве, на проспекте Мира либо на далеком российском Севере, укутанном снегами и льдами, откуда в прошлом веке, он писал мне длинные письма, письма-размышления о виденном и переживаемом, отдающие горчинкой одиночества, - вот там живет Володя Леонович, и, конечно, будет день, когда он приедет к нам опять...
Он писал об удивительных церквах и монастырях сурового края, столь чуждого мне, о людях там живущих, и, благодаря его рассказам, все это освещалось каким-то особым светом. Попадались в этих рассказах и факты крайнего одичания и жестокости человека, с которыми ему доводилось сталкиваться, которые он не мог предотвратить и которые удручали его и меня, читавшую эти строки. Писал о поэзии. Осведомлялся о друзьях. С теплотой вспоминал «васильковые глаза» Лили Брайловской. К сожалению, его письма затерялись где-то в моем беспорядочном архиве, разбросанном среди книг и бесчисленных бумаг.
Высокий, подтянутый, бледнолицый, с темными глазами, в которых постоянно пульсирует мысль, зимой в неизменной кожаной черной курточке... Немногословный, вежливый, с открытой, озаряющей весь его облик улыбкой...
Тбилиси принял его радушно, сразу угадав в нем отпущенный Господом дар. Грузинские поэты обогрели его, он приобрел среди них много друзей (сколь многих нет сейчас на этом свете!). Он с увлечением стал работать, его забросали переводами, с ним заключали договоры. «Литературная Грузия», через которую за сорок лет прошло не одно поколение русских поэтов всех рангов, приветливо распахнула перед ним двери.
Бессребреник и несколько аскетичный Володя с головой погрузился в своеобразный и чарующий мир Тбилиси, с его старинными районами, с красотами Ботанического сада, с веселым, неторопливым и тенистым проспектом Руставели, где по вечерам гуляли, встречаясь, обязательно торопливо целовали друг друга, улыбались, назначали свидания, прохлаждались знаменитыми водами Лагидзе, которые, - увы! - давно смело рыночной экономикой, интригами и еще какими-то силами. Незабываемые вечерние прогулки по набережным Куры, по древним площадям, местам с необычными названиями вроде Шайтан базара... Могила Саят Нова... Место казни Або Тбилели... Духанчики с шарманкой, с утренней церемонией хаши... Пестрота щедрых и ярких тбилисских базаров, украшенная острословием торговцев-крестьян, продающих свой товар. Это была другая жизнь, другой ритм, другие отношения... Поэту все было внове и в радость.
Недавно мне понадобилось пересмотреть «Литературную богему старого Тбилиси» неповторимого мэтра поэзии и певца нашей столицы Иосифа Гришашвили в блестящем переводе Нодара Тархнишвили. Жемчужинами рассыпаны по ее страницам переводы песен и стихов тбилисских ашугов, с высоким мастерством выполненные Владимиром Леоновичем. Поистине удивительно, как сумел этот русский северянин поймать тот ритм и ту интонацию, тот настрой и весь лад грузинской городской поэзии, благодаря чему столь естественно передана прелесть этих произведений. Не могу умолчать о неоценимой заслуге рано ушедшего талантливого переводчика Нодара Тархнишвили, который очень помог своему другу не только подстрочниками, но и необходимыми разъяснениями.
Это был конец 60-х... Мы («Литературная Грузия») печатали переводы и оригинальные стихотворения Володи. Он активно сотрудничал с издательством «Мерани». В 1977 году «Мерани» издает ранее опубликованную нами «Литературную богему», к сожалению, блекло, как можно издать какой-нибудь сборник законов, или научных статей, отказавшись от прекрасных, специально выполненных красочных иллюстраций в стиле миниатюр, полностью созвучных духу этой уникальной книги. На титульной странице указано: «Перевод с грузинского и комментарии Нодара Тархнишвили. Перевод стихотворений Владимира Леоновича». Двадцатитысячный тираж быстро растворился среди читателей, которые могли бы вслед за Гришашвили воскликнуть: «Я Тбилиси люблю!» и не только среди них. В том же 1977 году «Мерани» издает объемистую книгу стихов русских поэтов «Если пелось про это...», куда вошли и стихи Леоновича. Составитель книги Константин Симонов пишет в своем вступительном слове: «Грузия, как мы уже сказали мощно входит в поэзию Николая Заболоцкого, Павла Антокольского, живет в стихах Луговского, широко раскрывается в стихах Луконина, Дудина, Межирова, Солоухина, Николаевской, и с новой силой возникает в стихах Евтушенко, Ахмадулиной, Окуджава, продолжаясь затем в стихах Куняева, Леоновича, Цыбулевского». Шура Цыбулевский, автор замечательных поэтических и прозаических произведений, прошедший в юности советские лагеря, и Гия Маргвелашвили, талантливый критик и поэт, столько сделавший для популяризации грузинской литературы, всегда неразлучные, очень дружили с Володей, составляя гармоничное трио.
А в 1980 году, уже не вполне безоблачном, «Мерани» выпускает в свет еще один поэтический сборник «Свидание с Тбилиси» с подзаголовком «Стихи русских поэтов» - начиная с Пушкина, Лермонтова, с первого, ошеломляющего «открытия» Грузии, Кавказа, и далее – поэты «серебряного века» – Маяковский, Есенин и, наконец, Евтушенко, Вознесенский, Окуджава, Леонович.
Творческие контакты и взаимосвязи обогащают литературу и культуру. Это известно. Чуть изменяя слова К.Симонова, Грузия мощно вошла в русскую поэзию. Но и переводческая деятельность русских поэтов оставила благотворный след в грузинской поэзии и сделала ее достоянием многомиллионного русскоязычного читателя. Один из этих поэтов – Володя Леонович.
Исторические и политические события, происшедшие за последние 25 лет – все это грубо, безоглядно и бездумно разорвало дружеские, творческие и родственные связи, нарушило то самое человеческое общение, которое – роскошь и необходимость, в котором так нуждался, которым так дорожил и которое обрел среди нас большой поэт, неординарный человек Владимир Леонович.
Камилла-Мариам КОРИНТЭЛИ |
|
