В конце шестидесятых в журнале «Юность» были опубликованы стихотворения молодой Беллы Ахмадулиной. Я была очарована. Помню, поделилась своим впечатлением с Гурамом Асатиани, утонченным знатоком грузинской и русской поэзии. Гурам с восторгом заговорил о Белле, сказав, что она настоящий поэт, продолжатель линии Пушкина. Первый большой сборник произведений Беллы вышел в Тбилиси в 1979 году. С первых же страниц поэт признается в любви к Грузии, к ее людям, поэтам, культуре:
Сны о Грузии – вот радость! И под утро так чиста виноградовая сладость, осенившая уста.
Ни о чем я не жалею, ничего я не хочу – в золотом Свети-Цховели ставлю бедную свечу.
Малым камушкам во Мцхета воздаю хвалу и честь. Господи, пусть будет это вечно так, как ныне есть.
Пусть всегда мне будут в новость и колдуют надо мной родины родной суровость, нежность родины чужой.
Белла любила читать пастернаковские строки:
Мы были в Грузии. Помножим Нужду на нежность, ад на рай, Теплицу льдам возьмем подножьем, И мы получим этот край.
И мы поймем, в сколь тонких дозах С землей и небом входят в смесь Успех и труд, и долг, и воздух, Чтоб вышел человек, как здесь.
Чтобы, сложившись средь бескормиц, И поражений, и неволь, Он стал образчиком, оформясь Во что-то прочное, как соль!
Борис Пастернак и Белла совпали в своей любви к Грузии, к Тифлису, к Метехи, Светицховели. Белла как бы вторит Пастернаку:
…Ожог глазам, рукам – простуда, любовь моя, мой плач – Тифлис! Природы вогнутый карниз, где бог капризный, впав в каприз, над миром примостил то чудо…
Не знаю, для какой потехи сомкнул он надо мной овал, поцеловал, околдовал на жизнь, на смерть и наповал – быть вечным узником Метехи...
Как-то я рассказала Белле, что в годы, когда «Доктора Живаго» издавали только за границей, мне тайком привезли эту книгу из Италии. Кое-какие литературные круги критиковали роман, говоря, что это не «та», не «большая литература». Я же была потрясена и романом, и замечательным циклом включенных в книгу стихотворений. Белла тогда сказала: «Доктор Живаго» – большая литература. Это – «Евангелие от Бориса!» С Беллой мы познакомились в начале семидесятых. За мной на кафедру Мединститута заехали друзья, приглашая поехать в загородный ресторан. Я отказывалась, но, услышав, что там будет Ахмадулина, тут же согласилась. Мы приехали в обычный неказистый грузинский духан, вошли внутрь, и в глубине комнаты, за столом, я увидела Беллу. Она мгновенно встала и, мило улыбаясь, подошла. С короткой стрижкой, челкой, в черном свитере и джинсах, она походила на симпатичного подростка. Потом Белла с юмором рассказывала об этой нашей первой встрече: «Открылась дверь, показалась ты, и я услышала «музыку судьбы!» Мы подружились сразу. Белла приезжала часто и надолго. Она останавливалась в гостинице «Тбилиси», в большом красивом номере, и, выходя на балкон, любовалась оттуда проспектом Руставели. Боря Мессерер тоже любил это место. Каждый день, с самого утра, начинались встречи – собирались то в гостинице, то у друзей, то в ресторанах. Не буду перечислять всех замечательных поэтов, писателей, художников, которые бывали в те дни у Беллы и Бори. Было интересно, весело. Спорили и говорили обо всех запрещенных темах, о поэзии, литературе. Произносили остроумные тосты, читали стихи на грузинском и русском языках. Однажды наша компания очутилась во Мцхета. Белла в который раз начала восторгаться Светицховели, Джвари… И тут мне пришло в голову крестить Беллу! Спрашиваю ее – крещена ли? Оказалось – нет. «Будем тебя крестить!» – «О, возможно ли это!» – восклицает Белла. Приносят тазик с водой, Белла снимает туфли на высоком каблуке и в джинсах сосредоточенно стоит в воде. Молодой священник по всем правилам совершает ритуал. Трогательно было видеть, как Белла с благоговейным вниманием его слушала. Среди присутствующих были Чабуа Амирэджиби, Резо Амашукели, Юра Чачхиани… Конечно же, не обошлось без праздничного стола. Через много лет, в Малом зале Большого театра, праздновали юбилей Беллы. Вдруг принесли большой букет и письмо от Ельцина. «Говоря о нашем времени, – написал в письме президент, – скажут, что это была эпоха Беллы Ахмадулиной, и был тогда в России такой-то президент»… Выступали замечательные поэты, писатели, друзья Беллы. Из Грузии приехали Чабуа, Резо Амашукели… На сцену вышел Борис Мессерер и неожиданно объявил: в зале сидит крестная Беллы, такая-то… Когда Белла и Боря решили соединить свои судьбы, Белла прислала мне телеграмму: «Прошу Вашего благословения вступить в законный брак. Если благословите, оповещу Вас о дне бракосочетания. Я Вас люблю. Ваша Белла». «Согласие» Белла получила, все счастливо завершилось… Но это было, конечно, задолго до упомянутого юбилея Беллы. Белла с любовью и нежностью относилась к моим родителям, «Тамара Иосифовна такая же, как Борина мать – одна культура, стиль, манеры», – говорила она. А вот надпись на книге «Сны о Грузии»: «Любимые и достопочтимые Тамара Иосифовна! Дмитрий Михайлович! Примите мою почтительную нежность и пожелание – от всей души моей – здравствовать и благоденствовать. Ваша Белла. 12 октября 1983 г.». Несмотря на свою загруженность, Белла никогда не оставляла без внимания своих друзей. Все они получали от Беллы весточку или книгу. Вот одна из телеграмм: «Дорогие, любимые Манана и Юра, с радостью оповещаю вас об открытии Бориной персональной выставки четверг 24-го на три недели. Целую вас, кланяюсь Тамаре Иосифовне и Дмитрию Михайловичу. Ваша Белла». Иной раз телеграммы бывали и такие: «Манана люблю, Манана люблю – Белла». Надписи на книгах радовали друзей. Вот одна из них: «Манане, Юре – Ваша драгоценная единственность на белом свете мне особенно известна, сердце ее всею любовью и болью понимает. Ваша Белла, 12.10. 83». Или на сборнике стихов 1975 года: «Родные мои… верьте тому, что я всегда сообщник Вашей жизни, что вплотную близко к сердцу держу Вас. Мне известно нерасторжимое наше родство и единство судьбы. Целую Вас и никогда не забываю. Белла». Однажды Белла прислала письмо на черновом эскизе Бориной огромной картины «Про граммофоны и про меня»: «Я не умею сказать Вам, что вы для меня, какая тяжелая, сильная, никогда не оставляющая сердце нежность. Ваше присутствие постоянно, ему нет отлучки, нет маленьких каникул. Какое счастливое совпадение, что любя Вас всей слепотой души, я всем зрением ума знаю, что Вы – совершенно прекрасны. И я любуюсь и горжусь этим. О, скорей бы Вас увидеть! Целую и благодарю Вас! Поцелуйте Кэти, кланяйтесь моим дорогим калбатони Тамаре и батони Дмитрию. Всегда Ваши Белла и Боря». Белла писала друзьям и отдыхая на курортах, и во время поездок за границу. Вот письмо из Франции: «Мананочка! Целую тебя – в любезных твоему сердцу замках на Луаре… Передай мою любовь Юре, всем твоим, Гии и Ане Каландадзе… Всегда, и в Амбуазе, твоя Белла». А это – надпись на книге Анны Ахматовой: «Моя милая, родная Манана, опять посылаю тебе книгу, но на этот раз – прекрасную, более достойную Тебя и моей любви к Тебе; Твоя Белла». Борис прислал мне свою книгу «Промельк Беллы» с надписью: «Дорогая Манана, прими пожалуйста мою любовь и нежность! При первой же возможности высылаю тебе только что вышедшую книгу! Целую тебя и всегда помню! Твой Борис Мессерер, 19 ноября, 2016». В этой замечательной книге Борис вспоминает и семью Гедеванишвили. Он говорит о Дмитрии Гедеванишвили как о моем «отчиме». Хочется уточнить: у моей мамы Тамары Цицишвили был единственный муж, и он был моим родным отцом. Борис упоминает также стенную живопись Кашветской церкви. Он пишет: «Мать Мананы Тамара Цицишвили была звездой экрана и народной артисткой Грузии. В середине сороковых годов Ладо Гудиашвили написал в церкви Кашвети большую фреску, используя свои зарисовки к портрету Тамары для создания образа Богоматери, вокруг которой расположил апостолов». Постараюсь вспомнить подробности. В те времена Ладо Гудиашвили был в опале. Ему запретили преподавать в Академии художеств, семья художника нуждалась. И тогда Католикос Грузии с целью поддержать художника заказал ему фреску Богоматери для Кашветской церкви. А незадолго до того Гудиашвили написал большой живописный портрет Тамары Цицишвили – один из его шедевров. Хотя я тогда еще училась в младшем классе школы, мама делилась со мной многими историями. Как-то раз она сказала, что Ладо собирается писать лицо Богоматери, взяв прототипом ее лицо. Чуть ли не каждый день я ее спрашивала – не закончена ли фреска? Но огромная, сложная работа требовала времени. Наконец, мама сообщила: «Позвонил Ладо, сказал, что фреска закончена, пригласил в Кашвети – посмотреть». Что же у него получилось?! Я с нетерпением ждала возвращения матери. Наконец раздался звонок, я открыла дверь и набросилась на маму: «Тебе понравилось? Скажи скорее!» Мама ответила, что фреска прекрасна, и как замечательно, что Ладо написал также изумительных апостолов. Много раз мы любовались гениальной фреской – и тогда, когда церкви пустовали, и позже, в лучшие времена. Смотря на лицо Богоматери, я всегда отмечала сходство святого лика с лицом мамы. Особенно заметно это сходство на ранних фотографиях Тамары Цицишвили и на ее прекрасном портрете работы Ираклия Тоидзе. Белла глубоко чувствовала дух Грузии, ее народ, культуру, историю, любила, как свою «суровую» родину. Никогда Белла не изменяла этой любви и, раз «пригубив» ее, осталась «вечным узником Метехи». И снились ей сны о Грузии...
Манана ГЕДЕВАНИШВИЛИ |
«...ЛЮБОВЬ, И ШАНСОВ НИКАКИХ» |
Александр Кабанов (род. в 1968 году в Херсоне) – украинский поэт, живущий в Киеве и пишущий на русском языке. Автор двенадцати книг стихотворений и многочисленных публикаций в журнальной и газетной периодике: «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Континент», «Дружба народов», «Арион», «Новая газета», «Литературная газета» и др. Лауреат «Русской премии», премии «Antologia» – за высшие достижения в современной поэзии, премии журнала «Новый мир», Международной Волошинской премии и др. Стихи Александра Кабанова переведены на украинский, польский, белорусский, английский, немецкий, французский, нидерландский, финский, грузинский, сербский и др. языки. Александр Кабанов – главный редактор журнала о современной культуре «ШО», координатор Международного фестиваля поэзии «Киевские лавры», один из основателей украинского слэма.
В Москве, в музей-театре «Булгаковский дом», прошла презентация новой книги Александра Кабанова «Обыск», выпущенной издательством «Городец».
Мероприятие немедленно окрестили «свадьбой без жениха», поскольку сам герой присутствовал только в виде своей книжки и присланного из Киева видео, и за него с удовольствием «отдувались» автор иллюстраций Андрей Макаревич, вдохновитель всего события поэт Андрей Коровин (в его «Литературном салоне» все и состоялось; «Спасибо тебе большое, дорогой мой друг и брат! Ты – главный герой и виновник всего этого!» – написал ему Кабанов), а также друзья виновника торжества – Игорь Иртеньев, Геннадий Калашников, Евгений Бунимович и другие, не менее выдающиеся, личности. Как все прошло? Процитируем самого Кабанова: «Добрые люди говорят (и я этому верю) – презентация книги прошла: ярко, масштабно, с грандиозным успехом, и при этом – не потеряв теплоты, искренности и вкуса. Спасибо большое: организаторы, участники, друзья, знакомые и незнакомые, читатели и писатели!.. Я бы и сам отписался от самого себя – из-за белой зависти, но не могу – уж больно я хорош, о, да – я хорош!» «В какой-то момент пришла мысль, – свидетельствует журналист, продюсер Борис Барабанов, – сейчас нельзя верить никому, ни заголовкам СМИ, ни властям, ни интернету. А вот Кабанову, поэту, можно. Странно, да? «Творческий человек», оторван от реальности, живет в своем мире. Но если интересно, что происходит на самом деле, почитайте Кабанова. Это не рифмованные репортажи. Это кардиограмма... Это та Украина, которую вы, скорее всего, не знаете, потому что не знаете, куда смотреть. А она есть». Увы, нам, грузинским почитателям поэта, в этой ситуации оставалось радоваться издалека и довольствоваться фотографиями с места действия. Очевидно, без украинского поэта Кабанова современная русская поэзия немыслима и непредставима, а мы лично – так вообще жить без него не можем. Наши журнальные страницы, как девушки на выданье, жаждут его властного темперамента, ума, иронии. Да чего уж там! – жаждут его, кабановского, великого дара. Терпеть и медлить не было сил, и мы написали поэту челобитную с просьбой поделиться стихами. Ответ пришел через минуту:
«Приветствую! Вот – книга для журнала «Русский клуб». Всего самого доброго! Здоровья, вдохновения и благополучия в Любом Году! Ваш Александр Кабанов»
Остается – раскрыть книгу «Обыск» и поделиться с вами, дорогие читатели, хотя бы несколькими стихотворениями – как давно любимыми, так и только что прочитанными. Разделите с нами удовольствие и радость.
* * * И когда меня подхватил бесконечный поток племен, насадил на копья поверх боевых знамен: «Вот теперь тебе – далеко видать, хорошо слыхать, будешь волком выть да от крови не просыхать, а придет пора подыхать, на осипшем ветру уснуть, ты запомни обратный путь…» И когда я узрел череду пророков и легион святых, как сплавляют идолов по Днепру и мерцают их годовые кольца, как будто нимбы, за веком – век: только истина убивает, а правда – плодит калек, только истина неумолима и подобна общей беде, до сих пор живем и плавимся в Золотой Орде. Ты упрячь меня в самый дальний и пыльный Google, этот стих, как чайник, поставь закипать на уголь, чтобы он свистел от любви до боли, и тьмы щепоть – мельхиоровой ложечкой размешал Господь. И тогда я признаюсь тебе на скифском, через моря: высшей пробы твои засосы, любовь моя.
ДОСТОЕВСКИЙ
Сквозь горящую рощу дождя, весь в березовых щепках воды, я свернул на Сенную и спрятал топор под ветровкой, память-память моя, заплетенная в две бороды, легкомысленной пахла зубровкой.
И когда в сорок пять еще можно принять пятьдесят, созерцая патруль, обходящий торговые точки, где колбасные звери, как будто гирлянды, висят в натуральной своей оболочке.
А проклюнется снег, что он скажет об этой земле – по размеру следов, по окуркам в вишневой помаде, эй, Раскольников-джан, поскорей запрягай «шевроле», видишь родину сзади?
Чей спасительный свет, не желая ни боли, ни зла, хирургической нитью торчит из вселенского мрака, и старуха-процентщица тоже когда-то была аспиранткой филфака.
* * * Речной бубенчик – день Татьянин, взойдя на пристань, у перил бездомный инопланетянин присел и трубку закурил. А перед ним буксир-кукушка на лед выпихивал буйки, и пахла солнечная стружка морозной свежестью реки. И, восседая на обносках, пришелец выдыхал псалмы: «Пусть голова моя в присосках – бояться нечего зимы…» И было что-то в нем такое – родная теплилась душа, как если бы в одном флаконе смешать мессию и бомжа. Бряцай, пацанская гитара: народу – в масть, ментам – назло, и чуду, после «Аватара», нам удивляться западло. Отечество, медвежий угол, пристанище сановных рыл… …он бластер сломанный баюкал и снова трубочку курил. Но будет все: убийство брата, блужданье в сумерках глухих, любовь как подлость, как расплата, любовь, и шансов никаких.
* * * Напой мне, Родина, дамасскими губами в овраге темно-синем о стрижах, как сбиты в кровь слова, как срезаны мы с вами – за истину в предложных падежах. Что истина, когда, не признавая торга, скрывала от меня и от тебя, слезинки вдохновенья и восторга спецназовская маска бытия. Оставь меня в саду на берегу колодца, за пазухой Господней, в лебеде, где – жжется рукопись, где – яростно живется на Хлебникове и воде.
* * * Степь горит, ночной огонь кудрявится, дождь вслепую зашивает рот, кто-то обязательно появится: Нобеля получит и умрет. Вспыхнет над славянами и готами древняя сверхновая звезда, жизнь полна любовью и пустотами и бесплатной смертью навсегда. Достаешь консервы и соления, бутылек с наклейкою «Престиж», дернешь рюмку и на все явления в стеклышко обугленное зришь. Холодок мерцающего лезвия, степь горит незнамо отчего, русский бог – как русская поэзия: вот он есть, а вот и нет его.
* * * К.А. Снилось мне, что я умру, умер я, и мне приснилось: кто-то плачет на ветру, чье-то сердце притомилось. Кто-то спутал берега, как прогнившие мотузки: изучай язык врага – научись молчать по-русски. Взрывов пыльные стога, всходит солнце через силу: изучай язык врага, изучил – копай могилу. Я учил, не возражал, ибо сам из этой хунты, вот чечен – вострит кинжал, вот бурят – сымает унты. Иловайская дуга, память с видом на руину: жил – на языке врага, умирал – за Украину.
*** Мой милый друг, такая ночь в Крыму, что я – не сторож сердцу своему, рай переполнен, небеса провисли, ночую в перевернутой арбе, и если перед сном приходят мысли, то как заснуть при мысли о тебе? Такая ночь токайского разлива сквозь щели в потолке неторопливо струится и густеет, августев, так нежно пахнут звездные глубины под мышками твоими голубыми; уже наполовину опустев, к речной воде, на корточках, с откосов – сползает сад – шершав и абрикосов, в консервной банке – плавает звезда, о, женщина – сожженное огниво: так тяжело, так страшно, так счастливо, и жить всегда – так мало, как всегда.
* * * Вдоль забора обвисшая рабица – автостоп для летающих рыб, Пушкин нравится или не нравится – под коньяк разобраться могли б. Безутешное будет старание: и звезда – обрастает паршой, что поэзия, что умирание – это бизнес, увы, небольшой. Бесконечная тема облизана языком керосиновых ламп, так любовь начинается сызнова, и еще, и еще Мандельштамп. Не щадя ни пространства, ни посоха, то ползком, то на хряке верхом, выжимаешь просодию досуха – и верлибром, и белым стихом. Чья-то ненависть в пятнах пергамента – вспыхнет вечнозеленой строкой: это страшный вопрос темперамента, а поэзии – нет. Никакой. |
|
В Малом зале театра имени А.С. Грибоедова собралось много зрителей, они пришли на презентацию книги известного отечественного поэта и журналиста Владимира Головина «Спешите в Тифлис...»: путеводителя по адресам, связующим деятелей русской культуры со столицей Грузии. Соскучившись по общению из-за ограничений, вызванных пандемией, люди не могли наговориться друг с другом, виновник торжества встречал гостей в фойе театра, предлагал ознакомиться с новым номером журнала «Русский клуб» и с улыбкой сообщал, что «после презентации все получат книги с автографом».
Дата проведения мероприятия, 10 февраля, была приурочена ко дню памяти великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина. Именно в этот день 185 лет назад он ушел из жизни. Презентация представляла собой театрализованную постановку. Автор книги сам написал небольшой сценарий, который перенесли на сцену артист Театра им. А.С. Грибоедова Олег Мчедлишвили и учащиеся Творческого центра Art BOOM под руководством Юлии Андгуладзе – Виктория Мачарадзе, Кетеван Метревели и Роман Гаспарян. Исполнители цитировали отрывки из «нестандартного путеводителя», а на большом экране, под узнаваемые городские песни экспонировались портреты выдающихся русских писателей, художников, композиторов, фотографии тбилисских домов с мемориальными досками, где они проживали в разные годы. Всего в книге представлено более 40 адресов, более 200 фамилий, а первый в этом ряду – Пушкин, и чтение, естественно, начали с главы, посвященной автору «Евгения Онегина»: «В 1829 году Пушкин отправляется на Кавказ далеко не в самом лучшем настроении. Тяжелым гнетом давит негласный, но бдительный взгляд «государева ока» – жандармского ведомства графа Бенкендорфа. На личном фронте – неудача, в конце апреля рука и сердце предложены Наталье Гоначаровой, но ее мать заявляет, что девушка слишком молода, и это, по признанию Пушкина, сводит его с ума. В общем, больше оставаться в Петербурге поэт не может. В поездке за границу ему отказано, он просится на войну с турками, но ответ категоричен: «Государь благосклонно принял ваш вызов, но изволил отозваться, что, так как все места в армии уже заняты, то Его Величество воспользуется первым случаем употребить отличные дарования ваши на пользу отечества». Однако Пушкин уже решил: «или на войну», или «вон из России». И, не спрашивая высочайшего дозволения, он берет подорожную в Тифлис. Маршрут традиционный для русских литераторов, в жизни которых вольнолюбивый Кавказ во все времена играет особую роль. К тому же ему есть с кем встретиться – в Грузии служат его брат Лев и друзья юности. Да еще появляется возможность отдать дань популярнейшему тогда жанру – описанию путешествия... Пушкин далек от той бронзовой непогрешимости, в которую его так стараются облачить теперь, ежедневно шалит на тифлисских улицах, «ни на кого и ни на что не обращая внимания». На базарах «якшается» с не блещущими чистотой рабочими-мушами, на улицах затевает с мальчишками чехарду, а на Эриванскую площадь выходит «в шинели, накинутой прямо на ночное белье», покупая груши, и тут же, «в открытую и не стесняясь никем, поедая их». Да и вообще, «перебегает с места на место. Минуты не посидит на одном, смешит и смеется»... Совсем по-иному вспоминают его в домах местной интеллигенции. «Нужно ли говорить о том, с каким восторгом приветствовали все Великого Поэта на чужбине? Всякий, кто только имел возможность, давал ему частный праздник или обед, или вечер, или завтрак, и, конечно, всякий жаждал беседы с ним», – свидетельствует почитатель поэта Константин Савастьянов. Да и у самого Пушкина – приятные воспоминания: «В Тифлисе я пробыл около двух недель, познакомился с тамошним обществом... Они вообще нрава веселого и общежительного». Еще одно воспоминание Савастьянова касается посещения Пушкиным совсем свежей могилы Грибоедова, – «перед коей Александр Сергеевич преклонил колена и долго стоял, наклонив голову, а когда поднялся, на глазах были заметны слезы». В книге должное место уделено описанию жизни и деятельности в Грузии другого Александра Сергеевича – Грибоедова, его недолгого счастья с княжной Нино Чавчавадзе. Владимир Головин подробно рассказал о том, как поэт и дипломат учил дочь своего друга, генерала Александра Чавчавадзе, игре на фортепьяно, как признался ей в своих чувствах, и наконец, об их венчании в Сионском Патриаршем соборе: «во время обряда обручальное кольцо выпало из руки жениха, задрожавшей от приступа малярии и многие сочли это плохим предзнаменованием»... В доме №15 по улице Шалвы Дадиани жил известный русский художник маринист Иван Айвазовский. «Принимают его в одном из лучших домов города, принадлежащего знаменитому предпринимателю и меценату Михаилу Тамамшеву. К услугам долгожданного гостя – просторные помещения, которых хватает и для жилья, и для обустройства мастерской. Она необходима – Иван Константинович не может не работать, он начинает писать столь поразившие его виды Кавказа. Художник полагается не только на зарисовки, но и на свою поистине фотографическую память и пишет очень быстро, иногда создавая картину за день-два. Легко работается ему в Тифлисе. По натуре он очень общителен, сразу приобретает в Тифлисе массу знакомых, а те не преминут появляться у него в мастерской, сотрясают воздух по мере того, как на холсте возникают горы и ущелья, реки и водопады»... В доме №16 по улице Чайковского жил сам Петр Ильич, не предполагая, что в будущем эта улица будет носить его имя. Великий композитор приезжал сюда пять раз с 1886 по 1890 годы. Первые впечатления о Тифлисе: «Город восхитительно живописен... Главные улицы очень оживлены, магазины роскошны и совсем Европой пахнет. Зато, когда я зашел сегодня в туземный квартал (Майдан), то очутился в совершенно новой для меня обстановке. Улицы необыкновенно узенькие, как в Венеции; с обеих сторон внизу бесконечный ряд лавчонок и всяких ремесленных заведений... В общем, Тифлис мне очень по сердцу»... В доме №14 по улице Ингороква прошли детство и юность Микаэла Таривердиева, «которого мать звала Балик, друзья – Мика, а он сам себя Гарик. Родился он в 1931 году в районе Дидубе. А потом Таривердиевым дают государственную квартиру на этой улице, которая носила имя Дзержинского». Позднее известный композитор вспоминал: «Мама никогда не потакала моим глупостям». Судя по его воспоминаниям, шалостей в своей жизни Микаэл натворил немало. «Бедная моя мама! Сколько ей пришлось переволноваться за меня! У меня были постоянно меняющиеся страсти. Я занимался боксом, фехтованием, лошадьми, мотоциклом, плаванием. Периодически меня приносили домой то с перебитым носом, то окровавленного после того, как я вылетел на полном ходу из мотоцикла или упал с лошади. И все-таки лет в тринадцать – четырнадцать музыка перебила все другие увлечения. Все стало менее интересным»... Это лишь небольшие отрывки из издания, которое читается на одном дыхании. Под занавес артисты пригласили на сцену самого Владимира Головина: он был предельно краток, ни словом не обмолвился о том, какой огромный объем работы провел, собирая и обрабатывая материалы для путеводителя; сердечно поблагодарил своих коллег и сотрудников, внесших вклад в создание книги – Александра Сватикова, Марину Мамацашвили, Давида Элбакидзе-Мачавариани, Елену Галашевскую и пригласил присутствующих перейти в фойе театра для получения книг с автографом... Когда несколько месяцев назад в редакции журнала «Русский клуб» мне сообщили, что готовится к изданию подобная книга, я была несказанно рада, ведь это ценный справочник, дающий возможность журналисту написать интересную статью, гиду – составить увлекательный тур. А еще – это дорогой подарок для всех любителей литературы.
Кети ПЕРАДЗЕ |
Знавшим Сергея Параджанова трудно судить о нем беспристрастно. Его жизнь и творчество можно истолковывать по-разному. Кто же он, Сергей Параджанов? Кинорежиссер, сценарист, художник, поэт кино, творец мифов. Он нес в себе тайное знание, разрушал общепринятый ритуал обыденной жизни и давал представление о бесконечном пространстве человеческой души. «Наш мир – поток метафор и символов узор», утверждал поэт Омар Хайям. Своим творчеством и всей своей жизнью это подтверждал и Параджанов, проницательно и безошибочно идентифицировавший символы в духовной жизни человека. Он был наделен редким даром поэтического видения мира. Параджанов многое успел сделать. Многое осталось неосуществленным – в оставшихся неосуществленными сценариях, эскизах… Увы, власть не воспринимала его искусство, но вопреки всему, мировая слава и признание пришли к мэтру при жизни, и не оставляют его после смерти. Его знают, помнят, о нем пишут, а неосуществленные сценарии печатают. Этим летом в ереванском издательстве «Антарес» вышла в свет книга «Сергей Параджанов. Интермеццо». Ее автор-составитель, редактор и художник-оформитель – Гарегин Закоян. Содержанием книги стал сценарий, написанный Параджановым в начале 1970 г. по мотивам новеллы украинского писателя и драматурга Михаила Коцюбинского (1864-1913). Сам режиссер писал о новелле, изъятой из украинской литературы на 50 лет: «Вчера перечитывал несколько раз. Что это? Рассказ – не рассказ, стихи – не стихи, эссе – не эссе. Исповедь! Но не его, а моя!.. Так и просится все на экран». Увы, фильм не был запущен в производство, как планировалось, Киевской киностудией им. А.П. Довженко. Пройдя различные худсоветы, сценарий был отклонен. К счастью, сценарий сохранился в личном собрании Г. Закояна, причем вместе с некоторыми сопроводительными документами. Это, например, заявка С. Параджанова, в которой он отмечал, что М. Коцюбинский «решительно и последовательно выступал против реакционных буржуазных теорий о «независимости» творческой личности от общества». В ответном письме сценарно-редакционная коллегия рекомендовала продолжить «дальнейшую вдумчивую работу над завершением сценария, который в представленном виде еще нельзя утверждать для запуска в производство». М. Коцюбинский написал свою новеллу «Интермеццо» в 1907 г. после поражения революции 1905 г. Лейтмотив новеллы – признание писателя в усталости, усталости его чувствительной души от тяжелых картин окружающей жизни. Параджанов считал новеллу сложным и интересным произведением о судьбе интеллигента в начале ХХ в., но первый секретарь ЦК Компартии Украины хотел, чтобы режиссер снял фильм о хлеборобах. Г. Закоян приводит заключение сценарно-редакционной коллегии на сценарий «Интермеццо» с разрешением запустить фильм, но не увлекаться «подсознательными мотивами и отвлеченной образностью и с требованием трактовать образ главного героя, не страдающего от условий капиталистического мира, а образ поэта-революционера». В заключении даны и другие, довольно жесткие рекомендации. В книге помещены и вариации С. Параджанова на тему новеллы М. Коцюбинского с подробным описанием всех эпизодов. Приводятся и тексты выступлений участников заседания 1972 г. и творческого объединения. Они высказывали противоположные мнения о сценарии и постановили внести в него изменения и уточнения. Читателю интересно будет ознакомиться с содержанием письма С. Параджанова первому секретарю ЦК Компартии Украины П. Шелесту и с содержанием телеграммы преемнику Шелеста, первому секретарю ЦК Компартии Украины В. Щербицкому. В телеграмме режиссер писал: «Мое положение материальное и моральное трагично… Запущенный в производство фильм «Интермеццо» о революции на Украине был закрыт сопротивлением отдела культуры… Прошу Вас принять меня. Положить конец травле, дать возможность творческой работе». В опубликованной в книге телеграмме председателю Госкино СССР А. Романову С. Параджанов писал о поданном им заявлении об увольнении его с Киевской киностудии и «вообще из кино». «Настаиваю безоговорочно уволить меня из советской кинематографии. Признателен Вам за голод, жестокость и цензорство на протяжении восемнадцати лет, из которых был в работе только пять лет». Интересно, что для написания музыки к запланированному фильму «Интермеццо» Параджанов выбрал композитора Андрея Волконского, консультантом – поэта Миколу Бажана, а солистом – виолончелиста Мстислава Ростроповича. Иллюстративный ряд в книге Г. Закояна представляет Параджанова и как художника. Это его эскизы-коллажи к фильму «Интермеццо». Сам текст сценария, впервые опубликованный именно в книге Г. Закояна, дан в рукописном оригинале. Текст этот еще и еще раз убеждает читателя в неповторимом таланте С. Параджанова. Доказательством тому может послужить текст монолога главного героя в одном из эпизодов фильма: «Я устал… Ведь жизнь безостановочно и неумолимо идет на меня, как волна на берег. Не только моя собственная, но и чужая. А в конце концов, разве я знаю, где кончается моя жизнь и начинается чужая? Я чувствую, как чужое бытие входит в мое, словно воздух в окна и двери, словно воды притоков в реку. Пауза. Завидую планетам: у них свои орбиты и ничто не становится на их пути. В то время, как на своем я постоянно встречаю человека». В своей вступительной статье к книге Г. Закоян пишет: «Фильма нет. Его зарубили в зародыше, но сохранилась рукопись сценария, которая, помимо слов, заряжена бьющей через край творческой энергией автора. Фильма нет, но, зная стиль, тип и характер кинематографического мышления Параджанова, нетрудно домыслить, додумать, довидеть его». Книга «Сергей Параджанов. Интермеццо» издана на русском языке и предназначена как для широкого круга читателей, так и для специалистов в области искусствоведения и психологии творчества.
Ирина ДЗУЦОВА |
|