|
ПОЭТ, Путешественник И ВОИН |
|
Николай Гумилев для нас сегодня – далекая яркая молния с поздним раскатом грома!
Мы уже привыкли и полюбили короткие спектакли Левона Узуняна – информационные и эмоциональные сгустки. Они не успевают надоесть! Ярким блицем с гулкими аплодисментами стал посвященный поэту спектакль грибоедовцев.
«Я – Николай Гумилев!» – спектакль одного актера. На малой сцене только дверь тюремной камеры, табурет и чайник. Самоуверенно и смело! Кто он этот единственный актер? Смоктуновский? Роберт Де Ниро? Том Круз? Почему его должны слушать целый час?
На сцене молодой грузинский актер Иванэ Курасбедиани – к удивлению, ему удалось держать зал! Спектакль-исповедь тюремщика идет на одном дыхании.
Последний день жизни приговоренного к смерти поэта. Тюремщик оказывается другом детства, незримо присутствовавшим во всех жизненных перипетиях Гумилева и вечно ему завидовавшим. Немудрено. Пока один из них писал стихи, любил ярких женщин, путешествовал, другой – убивал врагов революции. В момент кульминации бывший друг в исступлении пытается смыть кровь жертв с рук, поливая себе из чайника. А в конце и вовсе предлагает поменяться одеждами и принять смерть за поэта! И все это время зритель не только следит за тюремщиком, но и тянет шею, пытаясь заглянуть за камерную дверь. Там в любой момент может появиться сам Гумилев. Только в конце понимаешь, что это и был сам Гумилев со своей фантазией о последней возможности спасения и промелькнувшими воспоминаниями всей жизни. Как же мы его сразу не узнали?
Как же мы забыли, что «он подтянулся и благодаря своей очень хорошей длинноногой фигуре и широким плечам, был очень приятен и даже интересен, особенно в мундире». Что мы вообще о нем помнили? Только ли то, что он расстрелянный муж Ахматовой? Хотя в конце он был уже мужем другой женщины. Но это не наше невежество. Называть великого русского поэта, знаменитого исследователя Африки и русского офицера, кавалера двух Георгиев мужем бывшей жены придумали русские поэты и литературоведы, чтобы иметь возможность о нем писать и говорить. Это был пароль.
После расстрела по обвинению в недонесении о существовании контрреволюционного заговора, не только имя поэта и его книги были запрещены, но и экспонаты, привезенные из Африки, были изъяты из Кунсткамеры и упрятаны в глубокие запасники. Этот маразм продолжался 60 лет до официальной реабилитации! Откуда такая ярость? За что его действительно убили? Был ли он случайной жертвой первой волны террора? До сих пор нет однозначного ответа. Он никогда не отвергал революцию, никого из власть имущих не оскорблял, не был белогвардейским офицером. Но он был чрезвычайно ярким даже среди поэтов. Зависть? Возможно, это она вынесла смертный приговор! Ну, а высокохудожественный донос был любимым литературным жанром той эпохи.
Смерть поэта со временем превратилась в легенду, обросла всевозможными версиями. Было интересно, какую версию предложат авторы спектакля.
Грузия, как обычно, берет на себя ответственность за русских поэтов, в свое время побывавших на ее земле. Это ответственность дружбы. Каждый из поэтов в тяжелые периоды жизни получал здесь ту поддержку и внимание, которых были лишены на родине. С Николаем Гумилевым – все совсем по-другому. За него Грузия отвечает, как за ребенка, выросшего на глазах, за своего ребенка! И потому с такой болью и печалью!
Коленька Гумилев приехал в Тифлис с семьей в 13 лет. В то время он был слабым и невротичным ребенком. Чтобы подростка от шума не мучили изнуряющие головные боли, приходилось закладывать уши ватой. Из-за врожденной дислексии – косноязычия, в России были проблемы с учебой. Каково мальчику в переходном возрасте с такими проблемами попасть в новую языковую и ментальную среду? Он мог полностью сломаться, не повзрослев. Но, к счастью, в Грузии в мальчишеской среде всегда ценилось то, чего в Гумилеве всегда было в избытке – смелость и безудержная фантазия.
И он обрел здесь друзей, поддержку и здоровье. Он обрел себя! За три года, проведенных в Тифлисе, его, как каждого грузинского подростка, научили тому, как мужчина должен держаться в разных жизненных ситуациях, как не должен бояться своих эмоций и желаний, как непременно должен добиваться своего. В Грузии он вдруг ощутил себя поэтом. В «Тифлисском листке» были напечатаны его первые стихи. И, конечно же, в эти годы он испытал самые яркие, самые незабываемые эмоции, которые во взрослой жизни уже не повторились «Я верно болен: на сердце туман. Мне скучно все, и люди, и рассказы. Мне снятся королевские алмазы и весь в крови широкий ятаган».
Он всю жизнь будет искать гиперяркие впечатления. И в своих поисках будет экстремалом. Балансирование на грани жизни и смерти, ощущение себя идущим по канату над пропастью – вот то состояние, в котором писались стихи. Три путешествия в Африку, участие в военных походах (единственный из поэтов доброволец на фронте), дуэль, две попытки самоубийства из-за несчастной любви к Анне Ахматовой и т.д. Даже одной из слабых версий ареста и расстрела был мимолетный роман с женой командарма Балтийского флота. Риск был потребностью! Но зато какие волшебные получались стихи!
«Так, в далекой Сибири, где плачет пурга, застывают в серебряных льдах мастодонты. Их глухая тоска там колышет снега. Красной кровью – ведь их – зажжены горизонты».
«Ты помнишь, у облачных впадин с тобою нашли мы карниз. Где звезды, как горсть виноградин, стремительно падали вниз».
«Я знаю женщину: молчанье, усталость горькая от слов, живет в таинственном мерцаньи Ее расширенных зрачков».
С другой стороны, при всем своем романтизме, он четко понимал, чего хочет. Знаменитые русские поэты «Серебряного века» – Блок и Брюсов, Ахматова и Мандельштам, Волошин, Цветаева, Северянин, Есенин, Маяковский и другие в этот период написали свои лучшие творения. Он был их явным лидером! Жестким конкурентом Александру Блоку. При глубоком уважении поэтов друг к другу. Именно Гумилеву, а не Блоку предложил Максим Горький стать директором поэтического подразделения в историческом проекте «Всемирная литература». Он организовал «Цех поэтов» и успешно им руководил. Новое направление в поэзии – акмеизм – тоже плод его фантазии. Более того, со слов Корнея Чуковского, авторитет Гумилева был так велик, что ни один поэт не мог напечатать без него свой сборник и организовать выступление.
«И если я волей себе покоряю людей. И если слетает ко мне по ночам вдохновенье. И если я ведаю тайны – поэт, чародей, властитель вселенной – тем будет страшнее паденье».
При этом все считали его вечным ребенком, фантазером и лицедеем.
Фантазером! Даже мать Гумилева до конца жизни верила, что ему удалось спастись и добраться до Африки. Вот и в камере, уже зная приговор, от кого он мог ждать помощи и спасения в последний момент? От Горького, который вроде бы доехал до Ленина? От Ленина, который вроде бы телеграфировал об остановке казни, но опоздал? Конечно нет! Скорее всего, вспоминая счастливую юность, он ждал помощи от своих тифлисских друзей. Но как это могло произойти? И воображение поэта в последний раз нарисовало себе тюремщика, оказавшегося другом детства. Так предложено авторами спектакля.
Чуда не случилось. Как обидно! Но такая версия имеет право на существование.
Будто бы в последний момент перед расстрелом примчался «черный воронок» со следователем, который успел выкрикнуть: «Где поэт Гумилев?». На что получил ответ Гумилева: «Нет поэта, есть царский офицер!». А еще есть легенда, что на стене камеры он нацарапал стихи: «Я не трушу, я спокоен, я поэт, моряк и воин, не поддамся палачу…»
Много разных легенд! Власти десятилетиями хоронили поэзию Гумилева и память о нем – сначала запретами, потом полным забвением. Время все ставит на свои места. Как прекрасно, что через 90 лет память о Николае Гумилеве проросла в Грузии таким звучным спектаклем!
Ирина Квезерели-Копадзе |
|
предчувствия и прозрения
Несколько лет назад, только что выпустив свою «мистическую» «Женитьбу», Авто Варсимашвили говорил примерно следующее: «Гоголя нужно ставить, ставить и ставить! Несмотря на мою огромную любовь к Федору Михайловичу, нужно вспомнить его знаменитые слова: «Все мы вышли из гоголевской шинели». Гоголь – именно тот автор, откуда вся русская литература и вышла на самом деле. И я это ощутил в процессе работы – это удивительный автор! У нас получился немного мистический разговор. Так вот, не сочтите меня безумцем, но я люблю работать с теми авторами, которые мне во время репетиций… помогают. Шепчут мне что-то на ухо… кто-то громче, кто-то – потише, кто-то – зло, кто-то – радостно. Гоголь – это тот случай, когда сзади меня сидел мой соратник, товарищ, друг. И он давал мне советы… Такое ощущение у меня было, когда я ставил Булгакова, Шекспира. И это счастливые моменты, когда ты ощущаешь плечо и дыхание автора. Я очень жалею, что до сих пор не ставил Гоголя. Он мне стал очень близким...»
Эти слова режиссера не раз вспоминались позднее, когда было принято решение ставить «Ревизора» к 170-летнему юбилею Тбилисского русского театра имени А.С. Грибоедова...
И вот премьера состоялась. Трактовка хрестоматийного произведения, вдоль и поперек изученного в средней школе, поразила театралов смелостью и даже дерзостью. А главное – множеством разных ассоциаций: исторических, культурных, библейских. Авто определил жанр своего спектакля: фантасмагория. Хотелось бы добавить: предапокалиптическая фантасмагория.
Общеизвестны слова Гоголя о том, что в «Ревизоре» он «решился собрать в одну кучу все дурное в России, какое он тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости и за одним разом посмеяться над всем».
Варсимашвили расширил контекст пьесы, создав в спектакле жутковатую метафору, модель мира, существующего по законам зла; мира, в котором царит бесправие, насилие, происходит угнетение слабого сильным, «выстроил» некий город грехов, населенный людьми, погрязшими в пороках и преступлениях. Именно «погрязшими» – от слова «грязь». Не зря на сцене – огромная грязная лужа. Как знак крайнего упадка, последней степени деградации общества. В этой луже не раз оказываются персонажи спектакля – по сути, это их родная стихия.
Выразительный образ спектакля создал художник Мириан Швелидзе. Церковь в городе грехов хоть и существует, но искривилась и почти наполовину погрузилась в землю. У Гоголя Городничий говорит: «А если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую год назад была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась...». Тем не менее горожане не забывают изображать богобоязненность, истово крестясь на храм.
В городе мрачно, тускло, сыро, страшно. Царит прямо-таки средневековая атмосфера страха и угнетенности. Персонажи одеты соответственно общему настроению – в темные балахоны с капюшонами, скрывающими лица (художник по костюмам Тео Кухианидзе). В зачине спектакля горожане, с чемоданами, скучковавшись в ожидании своего последнего часа – Страшного суда, взирают на небеса, откуда льются потоки отнюдь не очистительного дождя. По левую и правую стороны расположены две черные канализационные трубы. Над сценой висят «бесконечные» ведра. Вспоминается: дождь льет как из ведра. Впечатление дополняют периодически повторяющиеся раскаты грома...
Авто Варсимашвили обнажил, сделал явным то, что было заложено в комедии самим автором. Как пишет профессор МГУ имени М.В. Ломоносова Владимир Воропаев, «главная идея «Ревизора» – идея неизбежного духовного возмездия, которого должен ожидать каждый человек. Гоголь, недовольный тем, как ставится «Ревизор» на сцене и как воспринимают его зрители, попытался эту идею раскрыть в «Развязке Ревизора».
«Всмотритесь-ка пристально в этот город, который выведен в пьесе! – говорит Гоголь устами Первого комического актера. – Все до единого согласны, что этакого города нет во всей России. <...> Ну, а что, если это наш же душевный город, и сидит он у всякого из нас? <...> Что ни говори, но страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба. Будто не знаете, кто этот ревизор? Что прикидываться? Ревизор этот – наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас вдруг и разом взглянуть во все глаза на самих себя. Перед этим ревизором ничто не укроется, потому что по Именному Высшему повеленью он послан и возвестится о нем тогда, когда уже и шагу нельзя будет сделать назад. Вдруг откроется перед тобою, в тебе же, такое страшилище, что от ужаса подымется волос. Лучше ж сделать ревизовку всему, что ни есть в нас, в начале жизни, а не в конце ее». Речь здесь идет о Страшном Суде. И теперь становится понятной заключительная сцена «Ревизора». Она есть символическая картина именно Страшного суда. Появление жандарма, извещающего о прибытии из Петербурга «по именному повелению» ревизора уже настоящего, производит ошеломляющее действие. Ремарка Гоголя: «Произнесенные слова поражают как громом всех. Звук изумления единодушно излетает из дамских уст; вся группа, вдруг переменивши положение, остается в окаменении».
Хоть у Варсимашвили и нет знаменитой немой сцены, но все жители города, объятого ужасом, существуют в постоянном ожидании неизбежного возмездия. К тому же в воздухе витает предчувствие войны. «Зачем же, Антон Антонович, отчего это? Зачем к нам ревизор?» – почти в истерике спрашивает у Городничего Хлопов. Ляпкин-Тяпкин видит в этом подготовку к военным действиям: «...Министерия-то, вот видите, и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены».
Но режиссер этим не ограничивается – в спектакле рефреном повторяются известные тексты из 18-ой главы Бытия (Ветхого Завета) – разговор Авраама с Господом Богом о праведниках, ради которых Всевышний готов отказаться от уничтожения Содома (их читает, обращаясь к строкам Священного писания, некий помещик Растаковский в исполнении Дмитрия Спорышева). Но в том-то и дело, что в городе N «Ревизора» в постановке Варсимашвили нет ни одного праведника. «Один там только и есть порядочный человек... да и тот, если сказать правду, свинья», – приходят к выводу Хлестаков и Осип, цитируя Собакевича из «Мертвых душ».
Эти персонажи в спектакле – Хлестаков и Осип – также связаны с Библией. В том же отрывке из 18-ой главы Бытия (Ветхого Завета) говорится о двух ангелах, пришедших в город грешников, чтобы совершить возмездие. Известно, что в истории человеческого рода ангелы не раз являлись людям как вестники, несущие предупреждение о возможном возмездии, или как сила, с помощью которой Господь осуществлял наказание.
Таковыми в спектакле Варсимашвили и являются, как нам представляется, ... Хлестаков и его лакей Осип. Но ангелы ли они на самом деле, вопрос спорный. Ведь, строго говоря, ангелы – духовные сущности, служащие Богу. А эти двое скорее напоминают булгаковских персонажей из «Мастера и Маргариты» (о гоголевских традициях в творчестве Михаила Булгакова написано очень много), да и появляются они при упоминании двух крыс из провидческого сна Городничего. В одной из сцен невозмутимо играют в шахматы. Это прямая цитата из Булгакова: при появлении Маргариты в спальне Воланда кот Бегемот играет с хозяином в шахматы, причем, проигрывая, пытается прибегнуть к жульничеству, а также пускается в демагогические рассуждения.
Но кто же все-таки такой Хлестаков? Ангел он или нечто иное, но Варсимашвили отнюдь не склонен видеть в нем пустого фанфарона. Он у него далеко не прост, в спектакле разбросаны многочисленные намеки на его инфернальное происхождение. Стар он или молод? Блондин или брюнет? Черт знает что такое, – говорят о нем окружающие. В знаменитой сцене, когда Хлестаков хвалится своим положением и связями, он ведет себя вполне в духе традиционного героя: болтливый, легкомысленный, склонный к вранью. Но зритель уже чувствует: Хлестаков в трактовке грибоедовцев не имеет ничего общего с хрестоматийным представлением об этом образе. Во время обеда в доме Городничего он вдруг рыком заставляет чиновников сесть. И при этом обличает их: «Чиновники – одни уроды, ни одного честного человека!». «Уроды» прикрывают лица тарелками – и возникает безликая масса, страшная в своем единообразии. В финале эта сцена повторится. Правда, обличителем на этот раз выступит Городничий. «Ничего не вижу, только свиные рыла!» – скажет он в отчаянии. А «рыла» вновь закроются тарелками...
Но кто бы ни были эти «крысы» из сна Городничего или «ангелы мщения», Хлестаков и Осип, они берут в руки карающий меч правосудия. Со словами «мошенники, канальи, подлецы», обращенными к чиновникам, дающим и берущим взятки и занимающимся доносительством. При этом Хлестаков не зря подчеркивает в сцене с судьей Ляпкиным-Тяпкиным: «никаких дел к «здешнему» (то есть, к земному!) суду он не имеет!».
Сцены довольно жестокой расправы над грешниками (вплоть до «поджаривания» на огне), а также соблазнения жены и дочери главы города поставлены в жанре триллера. Но, кажется, жертвы чуть ли не с готовностью терпят все муки и унижения – прежде всего, от безумного страха, овладевшего ими. Ради спасения своих жизней (о спасении душ они вряд ли помышляют) вчерашние хозяева стали сегодня покорными рабами.Чувство тревоги и ужаса перед надвигающейся катастрофой передается в спектакле по-разному, например, – стремительными пробежками персонажей в глубине сцены из одной кулисы в другую при упоминании «инкогнито»; конечно, потрясающей музыкой Иосифа Барданашвили...
В спектакле немало эффектно выстроенных массовых сцен (хореограф – Гия Маргания).
Одна из них – когда Хлестакова поднимают на руки и несут как Спасителя...
Отмечу интересные актерские работы. Слава Натенадзе играет Городничего человеком умным, хитрым, расчетливым, поэтому он считает самым страшным своим наказанием – потерю разума, ведь он доверился «фитюльке» Хлестакову, который в своем «пасквиле» на чиновников отказывает ему именно в этом качестве: «глуп как сивый мерин». «Нет, там нет этого!» – Городничий потрясен, он искренне не верит в то, что его назвали дураком. Мошенник и подлец – это еще куда ни шло. Но дурак?! Свое падение Городничий – Натенадзе переживает мучительно, как раненный насмерть зверь.
Олег Мчедлишвили (Ляпкин-Тяпкин), Михаил Арджеванидзе (Земляника) создают полнокровные гоголевские типажи. А трусоватый Хлопов в исполнении Василия Габашвили – это «мальчик для битья» чиновничьего круга, обычно на нем отыгрываются остальные представители этого мира, в котором прав тот, кто силен. Гротесковый образ уродливого монстра, Почтмейстера – прямо персонаж комиксов! – выписывает Вано Курасбедиани. Этому способствуют говорящий грим, специфический голос его героя. Смешны и суетливы Лаша Гургенидзе (Добчинский) и Зураб Чипашвили (Бобчинский) в своем стремлении быть заметными и полезными во что бы то ни стало. Таких обычно называют выскочками и жестоко наказывают, что и происходит в этой «зоне», когда раскрывается обман.
А теперь о Хлестакове и слуге его Осипе. Перед Аполлоном Кублашвили стояла нелегкая задача – нужно было создать весьма неоднозначный образ, с многослойными наворотами. Действительно, это черт знает что такое – но явно не человек «без царя в голове», как его отрекомендовал Гоголь в своем предисловии к пьесе. В сцене «обольщения» чиновников и дам Хлестаков очевидно и весьма успешно играет роль «приглуповатого» человека. Но за этим вырисовывается фигура в высшей степени загадочная, странная, а может быть, и зловещая... Совсем не похож на традиционного резонера Осип Дмитрия Мерабишвили. Он под стать своему загадочному «хозяину» – одного поля ягоды. Если в данном случае вообще уместна эта дихотомия: хозяин – слуга. Хлестаков и Осип в спектакле Варсимашвили – это скорее товарищи, сообщники. И конфликт между ними отсутствует – эта парочка прекрасно понимает друг друга и действует слаженно и быстро.
В какое-то жуткое, горбатое, хромое существо, повсюду сопровождающее Городничего, перевоплощается Анна Арутюнян (Пошлепкина) – удачная работа актрисы. Это лицо общего рода – верный пес своего хозяина. Профессионально работают Людмила Артемова-Мгебришвили (Анна Андреевна) и Нина Кикачеишвили (Марья Антоновна). Анна Андреевна – некогда весьма красивая, да и сейчас не утратившая свою прилекательность дама, питающая слабость к полковникам и «готовая ко всем услугам» ради возможности жить в Петербурге. Она держит в ежовых руковицах свою засидевшуюся в девках дылду-дочь, но не прочь воспользоваться ею, чтобы приблизить осуществление своей мечты. А Кикачеишвили создает прямо-таки трагический образ Марьи Антоновны, погибающей в дикой провинции. Торчащие волосы придают ей какой-то нелепый, смешной и трогательный вид. Актриса играет незащищенность, неприкаянность своей «дурочки», грезящей вначале лишь о внимании «провинциала» Бобчинского, а потом слепо доверившейся «столичному» Хлестакову. А он лишь цинично (!) воспользовался ее доверчивостью – так сказать, «поматросил и бросил». Типичное порождение города грехов – какая-то ускользающая жена чиновника Хлопова, лица которой невозможно разглядеть, (Инна Воробьева) и обладающая низким голосом, грубоватая трактирная служанка (Нана Дарчиашвили), а также верткий помещик Коробкин (Мераб Кусикашвили).
Спектакль завершается, как и у Гоголя, появлением «настоящего» Ревизора. О нем сообщает, появившись «из-под земли», некто с голосом Осипа – Дмитрия Мерабишвили. А грешники, захватив чемоданы, надеются спастись на некоем «ковчеге». На них выливаются потоки дождя. Но почему-то возникает надежда, что на этот раз потоп, возможно, не уничтожит их. Что эта вода, льющаяся с небес, должна очистить, смыть грехи этих ужасных, но по-своему несчастных человеческих существ.
Спектакль заставляет задуматься не только над несовершенством мира с точки зрения нравственного закона и библейских заповедей. Он побуждает заглянуть в нашу историю, оценить настоящее и сделать прогнозы на будущее с точки зрения уроков прошлого. Чего там только не было, что только не пришлось пережить на протяжении многих веков!.. Но и сегодня мы живем в эпоху катастроф и тяжелых предчувствий. Как правильно подчеркнул А.Варсимашвили в интервью с Н.Зардалишвили-Шадури: «На наших глазах рушатся все моральные ценности, и мы с ужасающим спокойствием смотрим на эти события как беспомощные свидетели. Меч войны висит над нашими головами, и мы не в силах противостоять ему. Все это есть в «Ревизоре».
Инна БЕЗИРГАНОВА |
|
|
В день 155-летия со дня рождения драматурга свою сценическую версию «Вишневого сада» на Малой сцене Грибоедовского театра представил Андро Енукидзе.
Спектакль создан при поддержке Международного Благотворительного фонда «КАРТУ» и Международного культурно-просветительского Союза «Русский клуб». Продюсер спектакля – президент «Русского клуба» и директор Грибоедовского театра Николай Свентицкий.
Роль Раневской исполнила Народная артистка Грузии, лауреат премий им. К.Марджанишвили, М.Туманишвили Гуранда Габуния.
... А потом в Россию пришла смута...
Протяжный вой не то поезда, не то парохода. Выстрел... Дым... Включается красный прожектор sverigeapotek.se...
Это финал «Вишневого сада».
Новая версия отличается от всех предыдущих тем, что режиссер пытается додумать, что произошло после того, как Фирса забыли в доме.
Андро Енукидзе поставил свой 66-ой по счету спектакль о том, что же все-таки произошло в тот день, 22 августа, когда был продан вишневый сад. Раневская пытается понять, как это все случилось, кто виноват и, самый главный, сакральный вопрос, есть ли у них совесть. А встреча с Чеховым, по словам Енукидзе, всегда сакральна.
Сценография спектакля удивляет. На изготовление декорации ушли многие метры натурального кружева, но в ней нет ничего воздушного, легкого и солнечного, как может показаться на первый взгляд. Кружевные стены создают впечатление элегантности, сдержанности и… тревоги. Создал эту необычайную красоту Народный художник Грузии, Мириан Швелидзе.
В сцене бала, над сценой висит огромный кружевной зонт, на котором кружатся под мелодию вальса три прозрачных, невесомых платья. Это – напоминание о прошлой, счастливой, беззаботной жизни, которой приходит конец. И конец этот неизбежен и неотвратим.
Художник по костюмам Тео Кухианидзе, сценограф Кутаисского театра им. Ладо Месхишвили, придумала классические мужские наряды согласно эпохе. Пожалуй, особого внимания заслуживают костюмы женские. У Раневской их два. В начале спектакля – темно-зеленое платье с пепельным отливом, нарядное, с кружевными вставками. В этом костюме происходит первое появление на сцене. Она пока еще хозяйка вишневого сада, в глубине души надеющаяся его спасти. Но сад продан, все надежды рухнули. И вот Гуранда Габуния появляется на сцене в черном бархатном платье, в нем нет оттенка траура, только торжественная печаль. Женщина (Ирина Мегвинетухуцеси исполняет сразу четыре роли) весь спектакль играет в черном же, бесформенном платье, стянутом на спине и рукавах шнуровкой. По сравнению с роскошными нарядами Раневской оно выглядит аскетично.
«Вишневый сад» грибоедовцев – тот счастливый случай сотрудничества мастеров своего дела, который рождает неожиданный, но всегда качественный результат.
Режиссер оставил в своей сценической версии всего шесть персонажей – собственно Раневскую, Женщину, включающую в себя все женские образы, Гаева, Лопахина, Симеонова-Пищика и Петю Трофимова.
Они – персонажи собирательные, даже хрестоматийные.
Гуранда Габуния приглашена на роль Раневской не случайно, без нее этот спектакль немыслим. Именно вокруг ее героини разворачивается все действие. На счету Народной артистки Грузии – десятки сыгранных ролей на сценах Руставского драматического театра, Тбилисского театра Санкультуры, театров Руставели и Марджанишвили. Но, как ни парадоксально, это ее первая роль в чеховской пьесе.
В сценической версии «Вишневого сада» Любовь Андреевна Раневская на склоне лет вспоминает в Париже прожитое и пережитое. Мучительные воспоминания-размышления бесконечной чередой проходят перед ней, терзая душу вопросами…
Гуранда Габуния создает трагический образ женщины, потерявшей все – сына, любимого, имение, родину. Все, что ей остается – это вспоминать об ушедшем времени и снова, и снова переживать удары судьбы. Широкая амплитуда актерских средств Гуранды Габуния раскрывается в «Вишневом саде» многогранно, разнообразно, иногда неожиданно. Раневская может смеяться, может улыбаться так, как это умеет делать только Гуранда Габуния, может быть тонкой и ранимой, как в сцене с Лопахиным, может быть рассерженной и возмущенной, как в сцене с Петей Трофимовым. Но через весь спектакль она проносит нить безысходности.
Переломная сцена в спектакле, когда Лопахин и Гаев возвращаются с торгов. «Продан вишневый сад?», - неуверенно спрашивает Раневская, в ее голосе еще теплится надежда. «Продан», - сухо отвечает Лопахин. «А кто купил?» - «Я». Раневская падает в кресло, словно из нее вырвали душу. Вишневый сад потерян безвозвратно. Самое ужасное, что его купил человек, который больше всего радел за спасение сада. «Я, это я виновата», - обессиленно произносит она, признавая тем самым свою и только свою вину за все произошедшее.
Мучительный прощальный монолог Раневской пронизан отчаянием и болью. «О сад мой, моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!» - восклицает актриса в финале и перед зрителями предстает подвластная ей вся глубина чеховской палитры.
Рядом с ней – Женщина. Она обличает и жалеет, прощает и ненавидит. Кто это – Аня, Варя, Шарлотта? У исполнительницы роли Женщины, лауреата премии им. Котэ Марджанишвили Ирины Мегвинетухуцеси сложная задача – сыграть всех женщин сразу. Она то Варя, страдающая от неразделенной любви, то игриво-несчастная Шарлотта, то наивная Аня, а то… Совесть.
Любопытно наблюдать за ее перевоплощениями – несколько движений, штрихов… Ирина старается сделать своих героинь совершенно разными. Вот Шарлотта показывает фокусы, курит сигарету и крутит роман с Пищиком. Смена света – и она уже Аня, мягкая, любящая. Следующая мизансцена – и перед нами предстает Варя, особенно трогательной получилась сцена объяснения с Лопахиным.
В этой истории, как, наверно, во всех пьесах Чехова, нет по-настоящему счастливых людей. Все верят, все хотят быть счастливыми, но…
Роль Гаева исполняет Олег Мчедлишвили. Это интеллигент, потерявший все, кроме собственного достоинства. Его мягкосердечие приводит к тому, что имение продано, а он «теперь банковский служака, 6000 жалованья в год».
Совершенно иным оказался в образе Лопахина Арчил Бараташвили. Он страстный, порывистый, сочувствующий и нерешительный. Он совершил невозможное – купил имение, «где дед и отец были рабами, где их не пускали даже на кухню». Но и после покупки вишневого сада в нем нет ни капли возмездия, он по-прежнему любит Раневскую, относится ко всей семье, как к родным.
А вот – вечный студент Петя Трофимов, успевший состариться. Его исполняет Михаил Амбросов, на счету которого сотня ролей на Грибоедовской сцене. Его Петя – идеалист, он по-прежнему «неудержимо идет к яркой звезде», которая, тем не менее, с каждым днем становится все дальше и дальше.
Как всегда трогательный Михаил Арджеванидзе сделал своего Симеонова-Пищика немного наивным и неуклюжим, смешным до слез и... несчастным до ужаса.
Надо сказать, что у Андро Енукидзе есть в Грибоедовском театре актеры, с которыми ему особенно комфортно работать. И актерский ансамбль «Вишневого сада» - тому яркое подтверждение.
…Но вот и финал. Вырубается красный прожектор… Стихает гудок не то поезда, не то парохода, умолкает звук выстрела.
На сцене – Раневская и Женщина. По-прежнему спорят о прошлом и пьют свой вечный кофе. Это похоже на танталовы муки. Но исхода нет.
И если пьесу Чехов написал про деньги, то спектакль получился еще и о том, что Раневская, в конце концов, признает себя виновной – за забытого Фирса, за проданный вишневый сад, за брошенную на произвол судьбы Варю, за Аню, за Гаева, за утонувшего в реке семилетнего сына Гришу…
Но ничего не поделаешь, надо пить кофе…
В преддверии премьеры корреспондент «РК» побеседовала с Гурандой Габуния.
- Что для вас значит Грибоедовский театр?
- Знаете, я люблю этот театр, мы с Отаром очень часто ходили сюда. Нашими близкими друзьями были ведущие актеры-грибоедовцы Юрий Шевчук и Валентина Семина. Я помню Наталью Бурмистрову в «Барабанщице» - поистине легендарном спектакле Грибоедовского театра по пьесе Афанасия Салынского. Я очень любила Наталью Михайловну, любила все ее роли, особенно, когда она играла с Арчилом Гомиашвили. Незабываемы созданные ими образы Гитель Моски и Джерри Райна в спектакле «Двое на качелях» Гиббсона. Арчил был наш близкий человек, Отар его очень уважал. Хорошо помню, в спектакле «Цезарь и Клеопатра» на сцену вывозили огромный бассейн, в котором он плавал. Мне было так интересно, как это на сцене умудрились такое сделать. И играл Арчил прекрасно, с юмором, вообще он был профессионал номер один. Никогда не забуду, как прекрасна была Ариадна Шенгелая в «Дневнике Анны Франк», помню ее костюм, ее речь, игру блестящую. Красавица Тамара Белоусова была нашей, сухумской. Именно эти воспоминания и теплые отношения связывают меня с Грибоедовским театром.
- Как вам работалось с грибоедовцами?
- Работалось с огромным удовольствием. Я очень благодарна Николаю Свентицкому, которому принадлежит идея пригласить меня в Грибоедовский. Благодарна Авто Варсимашвили за внимание. Мечтаю еще раз поработать с Андро Енукидзе. С ним легко, он дает возможность играть по-своему. При этом он предлагает что-то, но если актер делает по-своему и Андро нравится, он соглашается с актером. Это очень редкая черта для режиссера. Для меня месяцы репетиций стали настоящим счастьем. И актерский ансамбль собрался замечательный.
- Как получилось, что вы до сих пор ни разу не играли в пьесах Чехова?
- Я вообще очень люблю русскую классику. Но, наверное, времена были такие, актуальными были другие пьесы. Например, моя любимая «Провинциальная история». Или спектакль «Страх» по Афиногенову. Он был отмечен и критикой, и зрителями. Американский критик Дорис Платт писала: «Особенно хотелось бы отметить яркую, темпераментную, объемную игру Гуранды Габуния, я могу сравнить ее с Анной Маньяни». В русской литературе есть масса всего, что я хотела сыграть, я же русскоязычная. Вот если бы еще что-нибудь из русского репертуара сыграть, я бы была счастлива.
Нино ЦИТЛАНАДЗЕ |
|
О ШЕКСПИРЕ, ПРОВИНЦИИ И ПРАБАБУШКИНОМ ГОБЕЛЕНЕ |
|
Ну, кто ж откажется от возможности побыть в блестящей компании Того, кто казался человеком, а был небожителем? И вот уже щекочет ноздри аромат его театрального пира. Еще готовятся. Накрывают, пока не приглашают. Но скоро, скоро… В чашах его пьес напиток, выдержанный в веках. Пригубить, уплыть на время в вечность и вернуться. Но помнить, что каждому прибудет срок, и все окажемся перед пучиной страстей, что нажили мы здесь… Вот Его рука достает перо, оно дрожит слегка от нетерпения, и выводит строки: «Мы созданы из вещества того же, Что наши сны. И сном окружена Вся наша маленькая жизнь» (Вильям Шекспир «Буря»).
Провинциальный театр в этом городке кажется достопримечательностью, и только. Здесь, в патриархальном месте, жители играют пьесу своей жизни, без сомнений, что это всего лишь игра, и все могло случиться иначе. Так, почему же он, молодой режиссер из столицы Георгий Апхазава, спешит в этот уездный город? Наш герой харизматичен, красив. Его непременно пригласили бы позировать Леонардо да Винчи и Рафаэль. В эпоху Возрождения ценили красоту. Он едет из Тбилиси в Зестафони, еще не зная труппу, волнуясь за выбор пьесы. Едет в городок, похожий, скорее, на поселок, через который проезжают транзитом, не интересуясь, не замечая. Скорей бы проехать. Кого-то еще сегодня волнует местный театр? Как памятник прошлым доблестям? А есть там жизнь, в этом странном театре? Он еще не закрыт? А кто ходит? А зритель водится? Кому это надо вообще?
Шесть лет наш герой говорит с друзьями об этой пьесе. «Буря» - она то и дело всплывает в беседах, снах, обидах, бессонных непрощениях и отпущениях. Жизнь движется, как кажется, по прямой. И вот делает виток: наговорили небесам за шесть лет, надышали «Бурей». Небеса же не железные. Раздается звонок от старой знакомой по институту, а сегодня – худрука драмтеатра в Зестафони Нино Липартиани: «Как дела? Есть предложение: может, поставишь, что твоя душа желает? Ставь в моем театре, что захочешь. Я тебя жду». И вот выбраны актеры по фейсбуку. Картины, что будоражили воображение нашего героя, стремительно материализуются. Труппа, как будто, ждала эту пьесу. Все актеры в ролях на своем месте, играют с жадностью и рвением. Так мечтается нашему герою по дороге в Зестафони. Как на самом деле все сложится?
Древнейшая крепость Шорапани остается позади, и вот он, Зестафони. На круглой клумбе с одинокой пальмой мирно соседствуют куры, козы и коровы. Наш герой заходит в здание театра, проживающего уже второй век – ну точно, как пожилой местный «батони», замер на улице, то ли дремлет, то ли Богу душу вверил. «...Я бы хотела жить с Вами
В маленьком городе, Где вечные сумерки И вечные колокола» (Марина Цветаева).
Колокола здесь громко звучат. Признаюсь, неравнодушна к маленьким городкам. Наедине со своей душой, совестью и ближе к мирозданию. И не спрячешься, не прикроешься ничем – перед небесами, такой, как есть. В провинции все размерено и важно. Человек виден крупно. Не вещи, а он сам – его несовершенный и мучительный путь. В столице нужно проделать тысячи мелких движений, а здесь, в провинции умиротворенная природа на расстоянии вытянутой руки, горы делают вздох раз в сто лет.
Провинция – это мир Чехова, Вампилова, Розова. Это нетленные фильмы – «Полеты во сне и наяву» Романа Балаяна, «Успех» Константина Худякова, «Город Зеро» Карена Шахназарова. В «Полетах» душа героя Олега Янковского проснулась и не знает, что ей делать, когда все спят наяву и говорят на другом языке. Язык вроде тот же – только чужой. И никто не объяснит, как жить. Проснулся, а внутри дыра размером с мироздание. Не заполняется ничем, не получается. Где этот материал, чтоб заполнил, утолил, успокоил, радость вернул? Как мы живем? Как тело? Как душа? У меня есть душа. Нет, мы все напутали. Я – душа, у которой есть тело напрокат. Шекспир – память рода души общечеловеческой, хранилище знаний о каждом из нас. Щемящая мелодия прорывается в будни, зовет. Она знает, что нужно душе, что есть ее живительные соки, все витамины и микроэлементы.
И вот первые репетиции. Наш герой облегченно вздыхает – актеры чувствуют роли, слышат мелодику поэзии Шекспира, им нравится пьеса, они гордятся – Шекспир в театре! Беседы, мизансцены, узнавание друг друга. День за днем в скрипучем старом театре наш режиссер, как и герой Филатова в фильме «Успех», встречает актеров «с глазами» - и в них «твоя душа напротив». Еще вчера ты не знал этих людей, а сегодня они плотной строчкой проходят через судьбу. Не верится, что так быстро прошло время, и надо возвращаться в Тбилиси. Там нашего героя ожидает театр, новорожденный, маленький. «Пространство» нашло свой адрес в уютном подвальчике на тихой улице старого Тбилиси. Здесь самые послушные актеры в мире – это куклы. Они рождаются в руках художника, режиссера Нино Кития. Время летит в столице быстро. Необходимо ехать в Зестафони. Там готовятся, ждут. Все всерьез. Нет пути назад, надо претворять реальность в мечты.
«Буря» была представлена Шекспиром как музыкальная трагикомедия. Ревет океан, поют духи свои магические песни. Мир полон высшей логики, во всем есть Бог и судьба. Что может простой человек на этом свете без помощи и защиты небес? Он мгновенно уязвим, безоговорочно смертен и тоскливо одинок. Просперо (Георгий Гловели) выкинут родным братом, Антонио (Темур Квелиашвили) скинут с престола в мир, имя которому «ПОСЕРЕДИНЕ НИЧЕГО». Актер ведет свою роль так, что видится мне не столько волшебником Просперо, сколько несчастным Королем Лиром. Еще вчера король распоряжался судьбами людей, но свершился трагический поворот, он свергнут и выкинут родственниками в никуда. Дочь Просперо, Миранда (Нана Тсхвирашвили, Нана Исиани), не знает другой жизни. Она попала на остров маленькой девочкой, счастлива рядом с отцом. Но Просперо понимает, что жизнь его ребенка погублена. Что за жестокая участь для девушки, щедро одаренной умом, чистотой сердца и красотой, прозябать на диком острове на краю света?
Вот и генеральная репетиция. Позади остались черновики, поиски. Актеры облачены в костюмы, выставлен свет, готова музыка – все намерения сложились в цельный спектакль. Здесь особый мир. Четвертое измерение счастья и свободы. Что там за реальность, за пределами театра? А зачем им это, актерам, влюбленным в театр, когда у каждого из них весь мир в кармане? У творческих людей свое четвертое измерение, личный час бессмертия, остров, где ты сам себе господин. Поэтому они любят свой старый провинциальный театр.
Провинция зачастую проявляет скверный характер, как ревнивая прабабушка грузинка, которая нигде не была дальше местного рынка и родственников в соседнем селе. Она ворчлива, недовольна всем и всегда, скажет, что знает о жизни все, и никуда ты не поедешь, пропадешь за копейку, не отпустит. Город Зеро, магическая провинция, она творит заклятья. Хоть ты не был в этом городе никогда, но тебе расскажут историю твоей жизни здесь, и ты поверишь, что это возможно. Такая сила в маленьких городках, омуты просто, колдовство чистое… Если вырвался, уехал, то понадобится вернуться сюда, подзарядиться, наполнить свой внутренний кувшин тем, что ты любил. Оно в ответ теперь любит и помнит тебя. Прабабушкин гобелен над кроватью излучает любовь, как печка. Сколько раз засыпал в тесной комнатке, где умещалось все огромное детство, глядя на узоры рукотворного коврика… Старый треснувший кувшин, что помнит десятки урожаев винограда, врос в землю возле забора. Что делать с этим кувшином? Жалко выбросить, немного не по себе – картина мира поменяется. Пусть лежит. Недавно я познакомилась с человеком из Душети Бадри Сирадзе, архитектором, писателем, бизнесменом. Бадри собирает старые гобелены, ковры, сумки. Мастерицы переносят древние узоры на новые изделия. Прядут из шерсти, ткут, вышивают, как в старину. Используют только натуральные, минеральные краски, соль из Сванетии.
Когда проходишь посвящение в творчество, Учитель вкладывает в тебя подлинные минеральные краски, соль, узоры. Высокая планка на всю жизнь, камертон, внутренний цензор. И у каждого свой Учитель, свой Мастер. Вспомнила своих Учителей, поблагодарила их мысленно, вздохнула по юности. У нашего героя, режиссера «Бури» Георгия Апхазава, свой Мастер. Он познакомился с ним с трехлетнем возрасте, в двенадцать играл в актерской студии, в четырнадцать – в ТЮЗе им. Нодара Думбадзе. Поступил на режиссерский факультет к своему Учителю Гие Кития, профессору Тбилисского государственного университета театра и кино им. Шота Руставели. И по сей день Георгий рядом со своим Учителем, преподает на курсе, где Гия Кития является руководителем. Вот кто самый строгий зритель для нашего героя, в присутствии Мастера он чувствует себя все тем же юным студентом.
Премьера назначена. Скоро все состоится. Как всегда, не хватает одного дня. Кажется, еще бы сутки… А зал на премьере был полный. Зестафонские актеры блистали бы в придворном театре, не хуже той труппы, что в мае 1613 года исполняла «Бурю» при дворе во время бракосочетания дочери Иакова I принцессы Елизаветы и пфальцграфа Фридриха.
Просперо и Антонио – убедительны в своем драматизме и силе. Это два льва на одной территории.
Алонзо (Вахтанг Квиникадзе) король Неаполитанский, высокий, аристократичный, стройный, актер старой школы, сдержанный и суровый в роли. Одно удовольствие наблюдать за героем Вахтанга, за отточенным исполнением роли Алонзо. Фердинанд (Кока Чанкотадзе) в исполнении актера милый, романтичный принц. Колоритна парочка придворных пьяниц – шут Тринкуло (Бадри Табатадзе) и дворецкий (Темур Кикнавелидзе). Их персонажи кажутся милыми простачками. Но как легко соглашаются они убить Просперо и завладеть его дочерью и островом! Простота, хуже воровства. Калибан (Зураб Абесадзе) вовсе не экзотичный туземец. Внешне этот сын ведьмы и дьявола ничем не отличается от неаполитанцев. В этой трактовке дикарь Калибан – визуально нормален, даже красив. Но изнутри – это варвар, первобытный, агрессивно непоколебимый в своей правоте, как и всякое невежество. Калибан – прямолинейный, глупый, неблагодарный, но он менее опасен, чем брат Просперо, просвещенный злодей Антонио, незаконно захвативший власть в Неаполе. Его сердце не дрогнуло, отправляя на гибель родного брата с маленькой дочкой.
Ариэль, дух воздуха, на этот раз в «Буре», исполняет не парень, а десятилетняя девочка (Гванца Григолашвили). Юная актриса легко держит зал, на всем протяжении спектакля Ариэль на сцене. Никакого снисхождения к себе, выполняет все задумки режиссера на «отлично». Как сложится ее судьба, как споют ей духи удачи? Вот бы, оторвать кусочек волшебного плаща Просперо для этой маленькой, трогательной в своей строгости, актрисы. И дать этой девочке, что так быстро взрослеет, счастья, какого она сама захочет. И пусть ее выбор не станет горьким уроком, а дух удачи из «Бури» споет ей песню – оберег на всю жизнь.
Актеры с упорством играют не легкую придворную пьесу, а то из Шекспира, что мы любим и знаем, чем дорожим. Шекспир тут самый настоящий, страсти нешуточные в изначально неприхотливой истории. А как звучит Шекспир на грузинском? Иверский язык по древней мелодике, страстности, пафосу известен в мире, как идеальный для представления Шекспира. Слышали, как выясняют отношения двое мужчин, столкнувши свои машины на трассе? Жесты, экспрессия, темперамент. Там, где это вызревало веками, в древних суровых лесах и скалах Англии, здесь, под солнцем Иверии, в избытке. По накалу страстей, по драматизму – театр мгновенный, театр жизни. Если углубляться в историю, проследить корни Иверии – Иберии – Испании и древней Англии, удивишься родству ветхого этноса, сходству названия рек, гор, озер, мастерству изготовления оружия, традиции производства предметов из меди, железа и стали.
Пьеса подходит к финалу. Просперо не только волшебник, но и просто человек. Соскучился по общению, растаял, размяк, и всех простил.
И театр уже не выглядит пожилым, погруженным в себя, без интереса доживающим свой век. Вот он прищурил озорной глаз – Шекспир? А, пожалуйста! И город наполнился значением. Кто это заметил, тому и счастье. И луна над театром, в живописно подсвеченных тучах, кажется продолжением декораций. И лица людей, что выходят после спектакля: все выглядит по-другому, чем два часа назад. И ради этого снова спешит через перевал из Тбилиси в Зестафони наш герой, где ждет его труппа, и сам театр, и Тот, чья рука брала перо, и под мерцающий свет огромных свечей, выводила вечные строки. Сильнее стучит в сердце рев океана, шум волн, ветра. Больше грядущего забвения в песочных часах нашей судьбы. Живите каждый день на полную, проживайте день по донышко – не вернется ничего, не повернуть вспять. Спектакль окончен. Город заснет, и забудет уже утром, что тут было. Останется афиша на фасаде театра, и она скоро исчезнет. Да зачем это все? На пару дней? Кому это нужно? Кто оценит, оторвется от своих кровных дел, захочет побеседовать, обсудить спектакль? Шекспир думал за нас пять веков назад, чтобы поддержать человека в человеке. Как знал, что будет еще сложнее с этим простым вопросом.
Немного грустно, сказка окончена. Эх, Просперо, ты поспешил отказаться от своего магического плаща.
Отрекся я от волшебства.
Как все земные существа,
Своим я предоставлен силам.
На этом острове унылом.
(Просперо «Буря»)
Постой, Просперо, не уходи. В финале явно спрятано продолжение. Вопрос остался открытым. Как можно отказаться от свободы, от четвертого измерения, когда в нем чувствуешь себя, как дома? Словно у музыканта отобрали слух. У художника зрение. Можно от тоски заболеть, себя возненавидеть. И врагов не надо, сам все устроил…
Признаюсь, не полюбила я главного героя, не было в этом персонаже из пьесы симфоничного, драматичного человека. Зато актера (Георгий Гловели) в спектакле забыть сложно: он добавил недостающее: глубокую драму преданного и униженного человека. И захотелось мне пересмотреть любимые фильмы по Шекспиру, перечитать обожаемые строки в пьесах, заглянуть в сонеты.
Шекспир прощается «Бурей» с театром, прощается со своим четвертым измерением. Он не устроил вселенской трагедии. Короткое действо без драматических лабиринтов, без кровавых конфликтов.
Благодарю за приглашение на театральный пир Того, чья рука брала перо и выводила колдовские строки: « Мы созданы из того же вещества, что и наши сны».
Ольга Янаева |
|
