Первые месяцы наступившего года порадовали столичными премьерами на сценах Свободного театра и Театра Королевского квартала.

«Мачеха Саманишвили»
Сегодня никого не удивляет вольное обращение режиссеров с литературным материалом. Пусть у кого-то это и вызывает осуждение, однако большинство зрителей не находит в этом ничего предосудительного – привыкли! Правда, при условии, что авторская интерпретация не разрушает сути и приближает классические тексты к сегодняшнему зрителю и новой реальности. На сцене Свободного театра состоялась премьера спектакля Гоги Маргвелашвили «Мачеха Саманишвили», в основе которого – одноименная повесть яркого представителя критического реализма Давида Клдиашвили. Произведение вышло в свет в 1896 году и отражает упадок грузинского дворянства в эпоху становления капитализма.
Г. Маргвелашвили поставил спектакль о другом «упадке» – кризисе духовности в современном обществе. Поэтому перенес события повести в сегодняшние реалии (инсценировка А. Кокрашвили) и осуществил свою задачу так органично, что зритель, не знакомый с произведением Д. Клдиашвили, даже не догадается о том, что в оригинале события разворачиваются в конце XIX века. Коллизии «Мачехи Саманишвили», взаимоотношения персонажей повести до предела обострены. Но режиссер в своей трактовке идет гораздо дальше, усилив, расширив конфликт. Сатирический пафос перерастает в сарказм – то есть в высшую степень иронии, язвительного изобличения людей, их пороков и недостатков. А трагический финал спектакля воспринимается как предостережение: «Люди, остановитесь! Иначе быть беде...».
Духовные, семейно-нравственные ценности в обстоятельствах, их разрушающих, – эта тема была всегда в фокусе особого, пристального интереса режиссера Гоги Маргвелашвили. Герои его спектаклей стоят перед жестким выбором, проходят через испытание на порядочность, благородство, способность к любви, пониманию и состраданию. Как персонажи «Старшего сына», поставленного режиссером на сцене театра имени А.С. Грибоедова. Герои Вампилова приходят к выводу, что нет ничего ценнее семейных уз и добрых человеческих отношений, но в спектакле Маргвелашвили все не так однозначно – семья отнюдь не идеализируется, она не спасает человека от одиночества и не является гарантом его счастья. А в новой его постановке – «Мачеха Саманишвили» семейно-родственные отношения и вовсе разрушены – и их могильщиком становятся меркантильные интересы, вездесущие деньги. Впрочем, борьба за материальное благополучие разрушает не только семейные связи, но и вообще отношения между людьми. Потому что калечит человеческие души. Именно это происходит с шулерами из «грибоедовского» спектакля Маргвелашвили «Игроки» Гоголя, ради наживы готовыми пойти на все и руководствующимися собственной философией жизни. Так, герой спектакля Утешительный считает, что «в игре нет лицеприятия. Игра не смотрит ни на что. Пусть отец сядет со мною в карты – я обыграю отца».
Действие нового спекакля Маргвелашвили вписано в минималистическую сценографию (художник Тео Кухианидзе). Тем более выпуклыми и графически вычерченными на этом фоне выглядят портреты персонажей. Беспощадно правдивые, не оставляющие иллюзий. Разящие стрелы сатиры бьют без промаха!
Платона, сына Саманишвили, задумавшего найти своему отцу Бекинэ (небольшая, но емкая работа Аполлона Кублашили) пожилую нерожавшую невесту, которая не могла бы произвести на свет ребенка, а значит, претендовать на часть фамильного наследства, играет Лаша Гургенидзе – хочется отметить профессиональный рост молодого актера. Это уже «не мальчик, но муж» – именно такую метаморфозу претерпел его талант. Платон Саманишвили – зрелая актерская работа. Гургенидзе не стремится подчеркнуть отрицательные черты своего незадачливого героя. Даже относится к нему с известным сочувствием: ничего не поделаешь – слаб человек! Показывает отягощенность Платона черными думами, словно на его плечах действительно многотонный груз. Груз греха. В одной из сцен он все время извиняется – возможно, потому, что в глубине души чувствует, что совершает что-то неправильное. Но справиться с этим не может: таковы обстоятельства его глубоко зависимой жизни!
Как не может перебороть свою безалаберную натуру профессиональный кутила Кирилэ – муж сестры Платона. «Пьяные» сцены с его участием смешат публику – актер Джаба Киладзе демонстрирует яркое комедийное мастерство. В то же время мы осознаем никчемность этого прожигателя жизни, заливающего алкоголем пустоту своего существования.
Еще один яркий мужской портрет: шкодливый, юркий сводник Аристо (Шако Мирианашвили), племянник будущей «мачехи Саманишвили», вдовы Элене. Интересно наблюдать за игрой актера. Его персонаж, имеющий весьма приблизительное представление о моральных принципах, вьюном вьется вокруг Платона, завлекая его в искусно расставленные сети – рекламирует Элене в качестве идеальной мачехи. Им движет, разумеется, все тот же корыстный интерес. Как и еще одним молчаливым родственником этой женщины, озабоченным тем, как бы побыстрее сбыть ее с рук. Актер Мамука Мумладзе показывает бездушие своего героя (запомнилась сцена тупого лузганья семечек за столом с непроницаемым выражением лица!), тоже готового на все ради выгоды. Он появляется на сцене с топором в руке – демонстрация силы, скрытая угроза. Вооружен и очень опасен. На всякий случай.
Так же далеки от идеала подруги жизни Платона и Кирилэ. Супругу Платона Мелано играет Ани Аладашвили, подчеркивающая суетливое беспокойство своей героини, ее «куриную» озабоченность будущим детей в случае, если на свет появится еще один наследник. Отметим и яркую характерность образа сестры Платона Дарико – жеманной и бездушной «фифы». Ее играет Мариам Джологуа. Узнав о беременности новой жены отца Элене (Кета Лордкипанидзе), Дарико бесстрастно и бесстыдно рассуждает о том, что ребенка может в один прекрасный день и не стать… мало ли что случается в жизни! Сегодня беременность есть – завтра нет.
В итоге несчастье действительно происходит – но не с новорожденным, а с его отцом. Когда «на радостях» пальнув из пистолета в ознаменование рождения ребенка, Платон убивает отца. Случайно. Такого финала нет у Клдиашвили, но, наш взгляд, он вполне допустим и ожидаем. «Ружье» ненависти должно было выстрелить. И только это могло остановить безудержный накат зла. Финал: позднее раскаяние Платона перед иконой... Но изменило ли это ситуацию? Нет. Овдовевшая Элене с новорожденным покидает дом Саманишвили – ради новой партии, которую присмотрел ее шустрый племянник.

«Дуэль»
Темур Чхеидзе поставил чеховскую «Дуэль» в Театре Королевского квартала и сосредоточил свое внимание на философско-нравственной проблематике, на глубоком антагонизме, непримиримых противоречиях, существующих между героями. При этом он воспользовался «скальпелем» и «увеличительным стеклом» художника-исследователя. Аналитический метод, взгляд мыслителя-философа, изучающего вместе с автором все аргументы pro et contra, вообще свойствен режиссеру Темуру Чхеидзе, которому более всего интересен человек и его миросозерцание. Чеховская «Дуэль» дает прекрасную возможность для осуществления этой творческой задачи.
Бытует прочно укоренившееся в сознании театроведов мнение, что Чехов противопоказан грузинскому театру. Спектакль Чхеидзе доказывает обратное. Актеры (вместе со зрителями) чутко реагируют на чеховское слово, точно выражают логику чувств, мыслей, поступков своих персонажей, строго выстроенную режиссером. В итоге нам раскрываются метафизика и гуманистический посыл произведения, духовные искания чеховских героев.
В спектакле задействованы все элементы традиционного театра Антона Павловича – создана соответствующая среда с обстановкой дворянской усадьбы XIX века (художник Георгий Алекси-Месхишвили), с самоваром и чаепитием, с уютным абажуром, со старинным групповым фото, со звуками моря, дождя и стрекотом цикад, наконец, с русской музыкой. А главное – со страстным поиском правды, национальной русской тоской и безысходностью…
Большинство важнейших монологов и диалогов вынесены в спектакле к зрителям – персонажи, сидя на ступеньках, смотрят в зал и размышляют о смысле жизни, страстно спорят, доказывая свою правоту. Это своего рода лобное место. Здесь Лаевский – Торнике Гогричиани произносит свой монолог перед дуэлью с фон Кореном – ожидая гибели, он пересматривает свою жизнь, в нем происходит переоценка ценностей. Тут же дискутируют фон Корен и дьякон – о любви, о вере и безверии. Первый отстаивает свои позитивистские взгляды («Нравственный закон требует, чтобы вы любили людей. Что ж? Любовь должна заключаться в устранении всего того, что так или иначе вредит людям и угрожает им опасностью в настоящем и будущем. Наши знания и очевидность говорят вам, что человечеству грозит опасность со стороны нравственно и физически ненормальных. Если так, то боритесь с ненормальными. Если вы не в силах возвысить их до нормы, то у вас хватит силы и уменья обезвредить их, то есть уничтожить»), второй – христианские («Вера без дел мертва есть, а дела без веры – еще хуже, одна только трата времени, и больше ничего!»). На том же месте беседуют христианин и мусульманин – о едином боге! «Бог у всех один, а только люди разные. Которые русские, которые турки или которые англичане – всяких людей много, а бог один», – говорит татарин Кербалай.
На наш взгляд, Темур Чхеидзе поставил спектакль о необходимости взаимной терпимости, любви, добра и милосердия по отношению ко всякому человеку. Сильному и слабому, добродетельному и грешному. «И милость к падшим призывал» – думается, этот посыл как нельзя лучше отражает позицию режиссера. Все мы едины перед Богом, кто бы мы ни были, какие бы взгляды ни выражали, к чему бы ни стремились, чем бы ни терзались наши души.
При том, что в спектакле – как и в повести А. Чехова – нет положительных и отрицательных героев. Все – грешники, алчущие истины.
В роли фон Корена – замечательный актер Ника Тавадзе. Он создает образ надменного, жесткого интеллектуала, которому тем не менее свойственна, если так можно выразиться, скрытая страстность. У него всегда прямая спина и самоуверенный тон, не терпящий возражений. Интересное режиссерское решение: фон Корен – Тавадзе ведет диалог с Самойленко (Алеко Махароблишвили), находясь на «вершине» лестницы и оттуда изрекая свои незыблемые «сухие» максимы. Что еще раз подчеркивает его высокомерие и нетерпимость. Выдержка только один раз изменяет Корену – сразу после выстрела на дуэли, когда он чудом избежал убийства. Хотя до этого испытывал острую потребность расквитаться с Лаевским. Потому что из-за таких, как он, людей «цивилизация погибнет». Но, оказывается, не так-то легко убить человека, даже если ты преисполнен веры в «свою истину».
Лаевский в ярком исполнении Торнике Гогричиани импульсивен, легко возбудим. Это типичный неврастеник, живущий эмоциями, что выражается, в том числе, в его активной жестикуляции и возбужденной речи. Однако перед дуэлью Лаевский ведет себя иначе: сидит неподвижно, «нахохлившись» как больная птица. Будто ждет приговора… то есть, последней точки в своей неправильной жизни – жизни, полной лжи.
Поединок решительно меняет обоих. В Корене проявляется человечность, в Лаевском тоже происходит перелом – он, по сути, преодолевает личностный кризис.
Молодой актрисе Кети Шатиришвили удается передать драму и смятение своей героини – Надежды Федоровны. Порочной и в то же время чистой женщины, охваченной ужасом перед грядущим.
Щемящее чувство оставляет последняя встреча фон Корена с Лаевским и его женой. Теперь это не антиподы, не непримиримые антагонисты, а просто люди. В фон Корене уже нет надменности всегда правого и безгрешного человека, в нем ощущается какая-то уязвимость, надлом. Уязвимость одинокого человека, уходящего куда-то в неизвестность. Чем будущее ответит на его надежды и стремления? Еще более уязвимыми, хрупкими и больными кажутся Лаевский и Надя… Как хрупки на самом деле люди на земле и как остро они нуждаются в любви и сострадании!


Инна БЕЗИРГАНОВА

Март 1959 года вошел черной страницей в историю грузинской литературы. Почти одновременно Грузия лишилась двух выдающихся своих сынов: ШалвуыДадиани – писателя, драматурга, артиста, режиссера, и Галактиона Табидзе – поэтического гения ХХ века. Первому из них было 85 лет, второму шел 68-й год. Этих двух титанов художественного слова объединяло многое. Галактион Табидзе был страстно привязан к своему старшему другу, возле которого всегда чувствовал себя спокойнее и увереннее, порой черпал духовную силу, находил ответы на жгучие и волнующие его по-детски чистое сердце вопросы, которых с годами не становилось меньше...
О Галактионе Табидзе, как о земном человеке, книга еще не создана: «Лицом к лицу, лица не увидать»! Галактион слишком современен. Поэтому ценен каждый факт, касающийся жизни поэта, воспоминания близких ему людей. Сколько интересного рассказала мне несколько лет назад супруга Галактиона Табидзе, тогда 96-летняя Нино Квирикадзе – женщина интересной и трагической судьбы, с прекрасной памятью. Сколько штрихов к портрету Галактиона могла добавить его приемная дочь Нуну Эбаноидзе – ученый-филолог Тбилисского госуниверситета, племянник поэта Нодар Табидзе, воспитатель сотен журналистов и филологов, и многие другие. Было что вспомнить и врачам, лечившим Галактиона, особенно в последнее десятилетие. О последнем дне Галактиона Табидзе мне в свое время рассказала замечательный врач Бабуца Немсицверидзе, которая долгие годы проработала в больнице IV Управления Минздрава Грузии. Сегодня многих уже нет в живых. Нет и этой больницы.
Именно в тот период случались с ним душевные срывы, когда он на долгое время выпадал из привычной ему колеи. Кто может рассказать о всех перипетиях той внутренней душевной борьбы поэта, его сложных и противоречивых отношениях с Союзом писателей Грузии, официальными органами власти, как не его близкие и родные?
Еще недавно мы оценивали все с классовых позиций, с позиций «серпа и молота», и не всегда были беспристрастны. Галактион жил и творил по своим канонам, канонам истинного Поэта, опередившего свое время. Он по-рыцарски служил Поэзии, родной Грузии, которая вытеснила из его сердца все остальное...
Галактион Табидзе... Каких только эпитетов он не удостаивался при жизни, им мог бы позавидовать поэт любой страны: «Царь поэтов! Моцарт поэзии! Титан лирики!..» В поэтической Грузии мастеров художественного слова всегда боготворили. Лучших из них называли по именам – Шота, Илья, Акаки, Важа... Этот список еще в молодые годы продолжил Галактион Табидзе! Полвека он по-рыцарски служил поэтической музе, затронув, казалось бы, никем еще не ведомые струны. Двенадцать полновесных томов оставил он безгранично любимому грузинскому народу...
Утром 17 марта 1959 года, поддавшись на уговоры близких, Галактион согласился снова лечь в лечкомбинат. Так именовали в городе поликлинику-больницу IV Главного управления Минздрава Грузии, расположенную на проспекте Ильи Чавчавадзе. В сопровождении своего любимого племянника Нодара Табидзе он, робко переступил порог кабинета главврача Петре Кереселидзе, но того на месте не оказалось, и его принял заместитель Кале Палавандишвили. Галактион был одет в старый серый костюм. Он, конечно же, нервничал, но не подавал вида. Молча наблюдал за оформлением документов, молча последовал из кабинета в приемную и только тогда, когда услышал, что ему предлагают расположиться на третьем этаже в «палате люкс», наотрез отказался и попросил уложить его на прежнее место, на четвертом этаже, в палате N18.
Это было неврологическое отделение. Когда в предыдущий раз его укладывали в лечкомбинат, то там не были свободными ни люкс, ни полу-люкс (такие палаты имелись на каждом этаже), и по этой причине Галактиона поместили в трехместную палату одного. Однако на этот раз именно эта палата и была занята больным и ухаживающей за ним супругой. Начались долгие переговоры, уговоры по их переводу в другую палату. И все это время Галактион молча ждал своей участи в приемном отделении больницы.
Отказ лечь на третьем этаже не был капризом. Совсем недавно там, в палате люкс, лежал прикованный к постели его лучший друг Шалва Дадиани, которого он боготворил. Галактион думал о Шалве. Вспомнил почему-то, как по-детски всегда радовался, когда тот обращался к его супруге по телефону: «Калбатоно Нино, попросите великого Галактиона». В этих двух-трех словах было столько тепла и доброты! «Шалва доверится мне везде и всегда», – иногда говорил о нем Галактион.
Мысли Галактиона вновь вернулись к Шалве Дадиани. Какое наслаждение было беседовать с ним. Они оба лежали в феврале-марте того злополучного года в лечкомбинате. Один на третьем, другой – этажом повыше. По вечерам, когда прекращалась врачебная суета в больнице, Галактион спускался вниз, и они вели долгие задушевные беседы.
Шалву Дадиани к тому времени уже не раз успели покритиковать и на партийных форумах, и на писательских собраниях. Галактион отлично знал все перипетии той открытой и закулисной возни, развернутой вокруг его лучших друзей. Рассуждал по-философски: если есть Моцарт, должен был быть и Сальери. Сильных никогда не любили... Немало доставалось и Галактиону. Нет, нет. Открыто его не критиковали, не осмеливались. Как-никак его величали первейшим революционным поэтом, первым ленинским орденоносцем Грузии, народным поэтом, академиком АН ГССР. Галактиона всегда это коробило, но он не протестовал – нравится, пусть и называют. Но с Союзом писателей Грузии отношения почему-то не складывались. Галактион переживал это по-своему: с печалью в сердце и с грустью в глазах. Сын священника Галактион с 16 лет учился в Тбилиской духовной семинарии. С этого периода и печатался. 100 лет тому назад вышел его сборник «Артистические стихи», который позже с дарственной надписью он подарил великому писателю и даровитому артисту – Шалве Дадиани.
Нам уже никогда не узнать, о чем беседовали в те зимние вечера два мудреца. Один – сын писателя и общественного деятеля, другой – сын сельского учителя, а ныне глубоко почитаемые и любимые народом. Воспоминание о Шалве Дадиани еще раз резануло сердце Галактиона. Его потому и вернули домой, чтобы он невзначай не узнал о смерти друга от окружающих, ибо все знали его привязанность к Шалве. А затем вновь привезли, чтобы скрыть даже похороны. Но не ведомо было тогда им всем, что он уже все знал, но, как всегда, не показывал вида. Страшная по силе буря проносилась в душе Галактиона. После смерти Шалвы Дадиани ему было очень тоскливо и одиноко.
Галактион, кажется, и не замечал извиняющихся лиц, снующих взад-вперед людей в белых халатах. Он сидел молча, иногда кивая головой в ответ на приветствия. В глазах его была неподдельная грусть. Мысли унесли его в далекий 1916 год. Тогда в Кутаиси он впервые увидел стройную, с выразительными глазами 19-летнюю сестру своего друга – Нино Квирикадзе. Она восторженно смотрела на Галактиона, о котором много слышала и которого обожали все кутаисские красавицы. Прекрасная была пора. Всего за год до этого великий Акакий Церетели пророчествовал молодому поэту большое будущее.
Затем он уехал в Москву и Петербург. Здесь с интересом вращался в кругах демократической интеллигенции, традиционно бывшей в оппозиции царскому режиму. Его поэтическая душа всегда восставала против тирании, в какой бы форме она не проявлялась. Вместе с русскими поэтами-единомышленниками он восторженно встретил февральскую революцию, сокрушившую самодержавие, от гнета которого страдала и свободолюбивая Грузия.
На одном дыхании было создано тогда стихотворение «Дрошеби, чкара!» («Знамена, скорей!»), в котором воспевалась свобода, единение народа. Потом в Грузии это десятистрочное стихотворение стало чуть ли не обязательным атрибутом партийных и комсомольских форумов. Его декламировали лучшие артисты. Может, по этой причине и считали его певцом революции, а может, и потому в 1939 году сделали первым в республике кавалером ордена Ленина. Но он вложил совершенно иной смысл в это стихотворение, хотя членом партии большевиков он так и не стал! Странно, подумал Галактион, что репрессии обошли его стороной. Подумал и замер. Обошли ли? В мыслях вновь предстала его первая супруга Ольга Окуджава. Из семьи Окуджава пострадали несколько человек. Это была его боль.
И все же Бог был милостив к нему. В годы войны они вновь встретились: Нино и Галактион. Нино была также прекрасна, скромна и остроумна. Им было тогда, о чем вспомнить, поговорить. Галактион хорошо знал, что ее муж Давид Эбаноидзе был тоже расстрелян, что Нино с двумя малолетними детьми выселили из прежней квартиры по улице Дзержинского, 5 как семью врага народа. Знал, что Нино приходится разрываться между работой в адвокатуре и домом, чтобы свести концы с концами. И самому Галактиону было туго... В 1943 году они стали мужем и женой. Сколько было в те суровые года счастливых минут, радостных встреч в домашнем кругу.
Галактион вспомнил день, когда его избрали академиком Академии наук Грузии (1944), его приемная дочь Нуну, которую он всегда с любовью звал Нукой, вместе с мамой испекли огромный пирог. Сколько было тостов, стихов...
У Галактиона не было своих детей, что порой для некоторых «доброжелателей» становилось поводом уколов в больное место, поэтому всю свою нерастраченную любовь к детям он перенес на детей своего брата и Нино. Он гордился ими, радовался их успехам и добрым кругом друзей. Нуну часто приглашала их к себе домой. О, как радовало сердце поэта такое собрание молодых! В эти минуты Галактион преображался, с удовольствием читал свои новые стихи, читал с упоением, без устали.
Галактион любил молодежь. Это знали все. Помню, когда в городе мы, тогда еще студенты-школьники, видели Галактиона (а он очень любил бродить по улицам, то ранним утром, то поздним вечером), сразу же окружали его, с восхищением глядя на автора «Луны Мтацминды», «Мери» и ..., кто перечислит все его шедевры? Ловили каждое его слово и всегда удивлялись его доступности, скромности и простоте. Галактион природой был заряжен мощной обоймой грузинского юмора, много шутил и тонко подмечал удачно сказанное нами слово.
Мы, сололакские ребята – тогда еще романтики, все свое свободное время проводившие на проспекте Руставели, часто встречали на этой главной улице столицы великого Галактиона. Знали, что он хорошо относится к молодежи и редко упускали возможность пообщаться с любимым поэтом. Нередко видели его с великим Константином Гамсахурдиа, одетым всегда в национальную чоху и выделявшимся неподражаемо узкой талией.
Нередко поэта можно было застать у Евтихия Жвания – одного из пионеров грузинской фотографии. Они были старыми друзьями, Евтихий знал, что Галактион очень любил красное вино «Киндзмараули» и всегда держал его про запас специально для него. Именно в один из таких визитов Евтихий Жвания и запечатлел поэта в черном набади. Это оригинальное фото до последнего дня украшало салон-ателье «Фото Жвания» на проспекте Руставели, 14, которого, увы, сегодня нет...
Его слабостью были поэтические вечера (только ли его). Галактион всегда тщательно к ним готовился, что-то писал, переписывал, составлял план. Однажды задумал проведение цикла творческих вечеров и почему-то выбрал для этой цели зал консерватории. Составил и напечатал афишу, на которой красными буквами красовалось его имя. Еще и еще раз перепроверил все свои записи. Однако получилось так, что народ не пришел. То ли оттого, что он не поставил об этом в известность Союз писателей, то ли по каким-то иным неизвестным причинам. Галактиона стали уговаривать перенести вечер. Сначала писатели, потом его брат Прокле, затем Нино, но – бесполезно. Он выступил в почти пустом зале. Необыкновенно волновался, почему-то не мог собраться с мыслями. Да, грустная была картина.
Галактион тяжело переживал свое поражение. К нему вновь подкралась болезнь. Чуть позже в домашнем кругу он скажет как бы про себя: «Чтобы убить поэта, пуля не нужна. Его убьет слово и слово же оживит». Домашние, друзья старались вывести Галактиона из этого состояния. Он вспомнил, как Нино читала ему его же стихи. Он, так любивший слушать чтение, закрывал ладонями лицо и решительно просил остановиться: «Убивают слова, не напоминайте о моих стихах…».
Чаще, чем прежде, Галактион просил домашних поздними вечерами погулять с ним по городу: «Что-то душно мне дома». Любил он прогулки и спозаранку. Однажды, выйдя из дому рано утром, Галактион медленно побрел к реке и также спокойно шагнул в Куру... Тогда Бог оказался милостив к нему, спасла одна мужественная женщина. Галактион вспомнил ввалившуюся в комнату, ошарашенную Нуку, перед которой он предстал в своей любимой позе, лежа на боку, подперев голову правой рукой. И не дав ей вымолвить ни слова, весело сказал: «Видишь, Нука, хоть и открыл я спортивный сезон, но спортсменом оказался никудышным» (Это было в апреле). В этом была вся натура Галактиона.
Однажды Галактион вместе с супругой Нино поехал во Мцхета, зашли в Светицховели. Шло богослужение, пел церковный хор. Вдруг ни с того, ни с сего Галактион начал ему подпевать. Бедная Нино готова была сквозь землю провалиться от стыда, а ему хоть бы что. Потом, оказывается, священник искал того человека, который так чудесно подпевал хору. Подобных казусов на веку Галактиона было немало.
Как-то вечером Галактион неожиданно сказал Нино: «Знаешь почему застрелился Маяковский? На его творческий вечер, которому поэт придавал большое значение, не пришел народ. Рожденный в Грузии, он как бы унаследовал и грузинскую душу. Поэтому не вынес унижения и погиб... Думал, что его поэзия, наверное, никому не нужна».
Нино Квирикадзе навсегда запомнила, с какой грустью произнес тогда эти слова Галактион.
...Наконец-то освободили палату N 18. Галактион, несмотря на усталость, не прилег, а уселся на стул, и мысли его опять помчали в прошлое. В лечкомбинате хорошо знали Галактиона, он часто бывал их пациентом, и поэтому не удивлялись его причудам, считая это характерным для гениальных людей. К нему заглянула дежурная медсестра Елена Ананиашвили. Сколько раз она видела, как в три-четыре часа ночи Галактион выходил из своей палаты и долго прогуливался по коридору. Она волновалась за него и когда однажды сказала об этом врачу Андро Гвамичава, тот попросил медсестру не беспокоить поэта и разрешить ему делать все, что ему захочется.
Галактион вышел в коридор. Врач Андро Гвамичава, собиравшийся домой, увидел Галактиона, подошел к нему. Они поговорили несколько минут. Дождавшись его ухода, Галактион прошел в кабинет врача, он и раньше часто сюда заглядывал, чтобы позвонить по телефону. Снял с себя теплый больничный халат и аккуратно перекинул через кресло. Достал из кармана байковой пижамы связку ключей, две сберкнижки и небольшой блокнот, подаренный ему под Новый год внучкой Мариной. Затем придвинул стол к окну, распахнул его. Спокойно встал на стулья и на какие-то доли секунды застыл в проеме окна с распростертыми руками и... шагнул в бессмертие. Раздался страшный грохот, затем еще. Галактион с четвертого этажа сначала упал на лежащие во дворе на уровне второго этажа каменные плиты, а затем оттуда на асфальт. Было около шести часов вечера 17 марта. Сбежалась чуть ли не вся больница. Бегом вернулся врач Андро Гвамичава. Галактиона уже уложили на носилки. Вся побелевшая медсестра Елена Ананиашвили сделала ему укол кофеина, но все усилия медиков уже были напрасны. Галактион мертв…
Гроб с телом Галактиона несли на руках от дома Союза писателей по улице Мачабели через сегодня бывшие ул. Кирова, Дзержинского, Читадзе, Чонкадзе до последнего пристанища поэта.
Поэта похоронили в пантеоне писателей и общественных деятелей Грузии на Мтацминда, где несколькими днями раньше проводили в последний путь Шалву Дадиани. Видимо, душа Галактиона мечтала соединиться с душой друга. Казалось, весь город пришел попрощаться со своим любимым Галактионом, чувствуя почему-то и свою вину перед этим по-детски чистым и легко ранимым человеком, так похожим на каждого из нас и так не похожим ни на кого. В гробу Галактион казался уснувшим. Было что-то возвышенное в его неподвижном лице...


Леван ДОЛИДЗЕ