|
КРУТЫЕ БЕРЕГА РЕКИ ВРЕМЕНИ |
|
Каждый факт из жизни театра имеет ценность, тем более в юбилейный для грибоедовцев год. Остроумная комедия Скриба «Стакан воды», поставленная режиссером Лейлой Джаши в 1985 году, заиграла на сцене Грибоедовского театра новыми красками. В спектакле звучали песни на стихи Николая Астахова, лирика по складу души и геолога по профессии. Его творчество было знакомо друзьям, но никак не широкому кругу читателей. На литературном поприще добился известности его младший брат – Евгений Астахов. Однако для спектакля племянница братьев Астаховых Лейла Джаши выбрала стихи Николая.
Рассказ об Астаховых, оставивших светлый след в кругу тбилисской интеллигенции, был бы неполным без исторического фона, охватывающего без малого почти полтора века – от времен правления императора Александра II до наших дней.
Эта статья не увидела бы свет без главного героя, который связал в единое целое мозаику разнообразных событий, о которых пойдет речь ниже, и рассказал о судьбах нескольких поколений людей, объединенных родственными и дружескими узами. Многим в Тбилиси знакомо его имя – Глеб Николаевич Острожный. Ему 92 года. Ветеран Отечественной войны, заслуженный строитель Грузии. Широко мыслящий эрудит, беседуя с которым понимаешь: сколько ни читай книг и ни копайся в интернете, настоящие знания и жизненный опыт человек получает эмпирическим путем. Несколько лет назад на страницах нескольких тбилисских изданий Глеб Николаевич опубликовал содержательные очерки. Он и сегодня хотел бы взяться за перо, но подводит зрение. Поэтому поделился своими воспоминаниями в беседе и предоставил для информации наброски мемуаров. В своих публикациях он многое мог бы рассказать о себе, но предпочел описать биографии товарищей. Поэтому восполним этот пробел и расскажем о семье самого Острожного.
БАТУМСКИЙ ГОРОДОК
«Господин Острожный из неистребимой породы правдолюбцев», – подумала я через пять минут знакомства с Глебом Николаевичем. Высокий и подтянутый пожилой человек радушно встретил меня в своей квартире. Пригласил расположиться за большим столом, для вида строго утихомирил шустрого щенка Чару, проявившего чрезмерную пылкость при знакомстве. И тут же огорошил критикой в лоб.
– Вы написали статью о Батуми, а ведь города-то не знаете!
Я не стала спорить, действительно, не знаю. Какие могут быть знания у заезжего гостя по сравнению с автором исторического очерка «Воспоминания старого батумца».
– Вот вы мне и расскажите свою батумскую историю.
– Между прочим, когда я появился на свет, в Батуми было всего-то три улицы. А жизненно важная роль отводилась малярийной станции – гиблым местом был мой родной край до осушения болот. Родился я в семье штабс-капитана Николая Острожного, – начал свой рассказ Глеб Николаевич и тут же спросил: «Знаете, что такое ратные земли?».
Удостоверившись, что не знаю, продолжил:
– Ратные земли в царское время выделялись военнослужащим. Один из наделов получила и наша семья на участке, получившем название «Городок», там прошло мое детство. В конце 20-х годов наш «Городок» процветал, поскольку его начал застраивать богатый концерн «Нефтеком», долю в котором имели американцы. Вот тогда у нас появились стадион, спортзал, баня и другие общественные сооружения. Мальчиком я занимался в художественной школе у талантливого преподавателя по фамилии Карен, по происхождению он был португальцем, окончил Парижскую академию художеств. Он привил мне любовь к живописи. Благодаря полученным у него навыкам, я впоследствии, став строителем, много работал по росписи интерьеров зданий.
– Давайте вернемся к семейной хронике.
– Младший брат отца Борис Яковлевич был адъютантом генерала Мамонтова и погиб на Перекопе. Одна из сестер отца была красавицей, но судьба сложилась у нее трагическая. Совсем молоденькой девушкой она готовилась к балу, который давал губернатор Душети, и случайно опрокинула керосиновую лампу. Пламя перекинулось на платье, и бедняжку не смогли спасти. Старшая сестра отца – Любовь Яковлевна была замужем за генералом Николаем Ивановичем Буйко. Он был специалистом фортификационных сооружений, им были построены крепости на горах, окружающих Батуми, а также береговая батарея на мысе Бурунтаби (Бурун-Табие), которая не дала возможности в 1918 году немецким крейсерам «Гебен» и «Бреслау» обстрелять город. Его авторитет как военного инженера был настолько велик, что когда большевики заняли Крым, его не расстреляли, а предложили переехать в Москву для преподавания в создаваемой Военной академии, на что он дал согласие.
– Расскажите, пожалуйста, о родителях.
– Отец воевал на фронтах Первой мировой. Был тяжело ранен под Варшавой. Он был необычайно одаренным человеком. Прекрасно владел несколькими языками. Моя бабушка – Нато Урушадзе была родом из села Шемокмеди. Николоз Острожный помимо русского, грузинского, свободно говорил по-французски и по-турецки. Моя мама скончалась, когда мне было всего четыре года. В памяти остались ее ласковые руки, милый облик и польские слова, с которыми она ко мне обращалась. После ее кончины я жил в семье родной тети Марии и ее мужа Валериана Кахидзе. У них был единственный сын Борис, но кроме меня в семье постоянно воспитывались и другие племянники. Дядя Валико построил в Батуми множество зданий, в числе которых колоннада на батумском бульваре.
Отец работал агрономом в Кедском районе, одновременно учился на заочном отделении сельскохозяйственной академии им. Тимирязева. Занимался разведением фруктовых деревьев и пчеловодством. Выведенная «аджарская пчела» – его заслуга. Как бывшего царского офицера отца арестовывали на все советские праздники, правда, через неделю отпускали. Но на майские праздники 1930 года, отсидев привычный срок, отец не вернулся домой. Выяснилось, что его отправили в Тбилиси. Тетя Мариам, прихватив меня, поехала в столицу республики. Мы пришли к Дому правительства (нынешний Дворец учащейся молодежи), часовой в буденовке, выслушав, что пришла «сестра Саши» – фамилию его, к сожалению, я сейчас не вспомню. После выполнения необходимых проформ пропустил нас в здание.
Тетя крепко держала меня за руку, пока мы не оказались в большоv кабинетt, в котором за столом с телефонами сидел военный, – рассказывает Глеб Николаевич. – Даже я понял, что это большой начальник. Но увидев нас, он выскочил из-за стола и радостно обнял тетю. Узнав, что «дорогой Коля», то есть мой отец, арестован, начальник кому-то что-то приказал по телефону, и через полчаса отца доставили прямо в его кабинет. Потом я узнал, что при англичанах этот самый большевик Саша скрывался в нашем доме под именем Бориса Острожного и был обязан жизнью нашей семье. Помню, что Саша на прощание посоветовал отцу уехать из Батуми и где-нибудь затеряться. Отец послушался и переехал в Краснодарский край, где его назначили руководителем убыточного совхоза треста «Кубано-Черноморская нефть» в станице Ильская. Через некоторое время совхоз стал передовым хозяйством. В 1932 году отец начал работать ассистентом профессора Руэста в Селекционном центре города Краснодара по разведению сои. Благодаря сое работники центра выжили в годы голодомора. Меня привозили к отцу на летние каникулы. Однако в 1938 году его вновь арестовали. В 1956-ом Николая Острожного посмертно реабилитировали.
ПОД ГРИФОМ «00»
Война для Глеба Николаевича началась так. На 22 июня 1941 года был назначен выпускной бал для первого выпуска учащихся батумской средней школы, но торжества не получилось. Ура-патриотическое заявление директора школы о том, что «наши войска начали успешное контрнаступление и подходят к Варшаве», оказалось ложью. Уже через несколько дней над Батуми стали кружить немецкие разведывательные самолеты.
Глеб Острожный, как и многие другие выпускники школы, ринулся подавать документы в военное училище. Но ему ответили, что прием закончен. Тогда он поступил в ТбИЖТ, сдав экзамены на строительный факультет. На третьем курсе Глеб Острожный был мобилизован и отправлен в Гороховецкие лагеря, где стал курсантом военного училища Артиллерийского центра союзного значения. Это был крупнейший в стране полигон, на котором испытывались новые образцы артиллерийских орудий и бронетехники. При центре действовали собственные учебные базы. Несколько месяцев курсант Острожный работал чертежником, затем его определили на учебу в разведшколу. После специальной подготовки командировали в отдельную разведчасть в составе 1-го Украинского фронта под командованием маршала Конева. Разведчик Глеб Острожный прошел с боями Украину, Польшу, участвовал в Львовско-Сандомирской и Висло-Одерской операциях. В начале 1945 года он был ранен, а после госпиталя направлен в оперативный отдел штаба 10-го Арткорпуса прорыва резерва Главного командования, где был назначен заведующим отделом совершенно секретного делопроизводства (под грифом секретности «00»).
В апреле 1945 года началась грандиозная наступательная операция на Берлин. В этот напряженный момент в штаб 10-ого Арткорпуса был направлен младший лейтенант Евгений Астахов. На подступах к главной фашистской цитадели судьба свела двух молодых батумцев – Глеба и Женю. Их дружба прошла испытание огнем, водой и медными трубами. 2 мая столица Германии была практически полностью занята советскими войсками. А 6 мая их корпус форсированным маршем кинули на защиту Праги. Мир был опьянен от счастья – завершилась самая кровопролитная в истории человечества война, а они продолжали проливать кровь. На военном мемориале в честь освободителей Праги испытываешь шок при виде бескрайнего поля солдатских надгробий с одной датой – 9 мая 1945 года.
– После Дня Победы ожесточенные бои в Чехии продолжались еще неделю. Фашистская группировка «Центр» была окружена, около полумиллиона вражеских солдат и офицеров были взяты в плен, те, кто отказывался сдаться, были уничтожены. Чехи встречали советских солдат с распростертыми объятиями, – вспоминает Глеб Николаевич. – Я был свидетелем того, как хоронили в предместье Праги одного нашего офицера: за катафалком, запряженном гнедыми лошадьми, шли девушки в белых подвенечных платьях, играл оркестр, за ним почти на полкилометра растянулась процессия горожан.
О, МОЛОДЫЕ ЛЕЙТЕНАНТЫ СВОИХ СУДЕБ
Одна из самых дорогих реликвий в архиве Острожного – снимок, датированный 9-м мая 45 года. На фоне цветущих деревьев в полный рост стоят два лейтенанта – Глеб Острожный и Женя Астахов. Два двадцатилетних батумских мальчика, прошедших горнило войны. Уцелевшие, сохранившие, как докажет будущее, светлый взгляд на мир, благородство души. Глядя на них, вспоминаешь строки Марины Цветаевой, посвященные молодым генералам 1812 года: «Вам все вершины были малы/ И мягок – самый черствый хлеб,/ О, молодые генералы своих судеб!». Наши герои не дослужились до высоких чинов, но заслужили ордена и медали. О них уместно сказать и другими цветаевскими словами: «Три сотни побеждало – трое! / Лишь мертвый не вставал с земли. / Вы были дети и герои, / Вы все могли».
– В июне наше Управление передислоцировалось в небольшой словацкий городок Малацки, – продолжает свой рассказ Глеб Николаевич, – от нечего делать я стал писать повесть о войне. Как-то вечером собралась небольшая компания, и я стал читать первую главу. Прослушав ее, Женя глубокомысленно сказал: «Да-аа, за эту повесть тебе можно дать тысяч десять и десять лет лагерей». Мы тотчас сожгли исписанные страницы. Я первым начал писать прозу, а писателем стал Женя.
– После вывода войск из Чехословакии мы продолжили службу в Венгрии. Жили в небольшом городке, в свободное время пристрастились ездить на охоту, облюбовав большой остров в протоке Дуная. Наша квартирная хозяйка готовила из охотничьих трофеев вкусные блюда. К столу мы приглашали хозяина дома, но он выпивал только полстакана спирта, неизменно приговаривая: «Разве можно вкус испортить!». Хозяйка относилась к нам, как к сыновьям, и прощала мальчишеские шалости. Однажды Женька из мякоти сыроватого хлеба соорудил «недостающий орган» и прилепил его к распятию, висевшему на стене. Хозяйка не стала нас ругать, но вынесла из комнаты все атрибуты веры. Несколько раньше мы попали в переделку на празднике урожая, который отмечали в клубе. Гремела музыка, кружились в вальсе пары. Один из местных пускал в зал ленты серпантина. Женя попросил и ему дать ленту, а в ответ получил грубое ругательство. Астахов врезал обидчику по-боксерски, да так, что парень рухнул на пол. Началась свалка. Мне пришлось выхватить пистолет и два раза выстрелить в воздух, чтобы остановить ретивых. Примчалась полиция. Я по-немецки объяснил, что у нас, кавказцев, самым большим оскорблением считается ругань матери. После этого инцидента полицейские городка стали нас уважать и при встрече всегда отдавали честь.
– Наше пребывание в Венгрии закончилось для Жени драматически, – рассказывает Острожный, – фашисты продолжали сопротивление, подкарауливали офицер. Нас обстреляли на Эстергомском шоссе, Женя был тяжело ранен. В госпитале в Будапеште его прооперировали, а через два месяца демобилизовали как инвалида Великой Отечественной войны. Прощаясь, мы условились, что на гражданке продолжим учебу в Тбилиси.
ВОПРОСЫ КРОВИ – САМЫЕ СЛОЖНЫЕ ВОПРОСЫ В МИРЕ
Они действительно встретились, стали студентами строительного факультета Грузинского политехнического института.
Роман «Мастер и Маргарита» в годы их студенчества был запрещен, до оттепели было еще далеко. И Глеб Острожный не мог знать цитаты о том, что вопросы крови – самые сложные в мире, однако удивился не меньше, чем булгаковская Маргарита, избранная королевой бала Воланда, когда увидел на стене в скромной квартире своего друга портрет величественного казачьего полковника в белой бурке и папахе. «Мой прадед, а юридически дед – Тимофей Астахов, – пояснил Женя. – Полковник Императорского конвоя, телохранитель Великого князя Александра Николаевича, будущего императора Александра Второго».
– Вот тут-то Женя посвятил меня в семейную историю, – говорит Глеб Николаевич. – Терский казак Тимофей Астахов прослужил в Императорском конвое 18 лет. В молодости принимал участие в Кавказской войне, участвовал в штурме аула Гуниб и пленении имама Шамиля в 1859 году. Во время Туркестанского и Хивинского походов был в составе армии под командованием генерала Скобелева. В 1877-1878 годах сражался нарусско-турецкой войне, под Плевной был тяжело ранен и потерял правую руку. За верную службу и храбрость полковник Астахов получил большие наделы земли в Моздокском уезде и наследственное место в царском конвое. Кроме того, он владел нефтяными участками в районе станицы Грозной, построил в Кисловодске затейливый «Золотой замок». Вот только наследника у него не было. Единственная дочь Прасковья Тимофеевна вышла замуж за Антона Твалчрелидзе, инспектора народных училищ Ставропольской губернии, получив в приданое «Золотой замок». Твалчрелидзе вышел в отставку в чине статского советника и занялся управлением поместий тестя, селекцией сортов винограда, экспериментировал в области энологии. Его усилиями винный подвал «Золотого замка» получил отдельный статус памятника архитектуры. В 1908 году Твалчрелидзе купил поместье в Цихисдзири в окрестностях Батуми, и много сделал для развития первых цитрусовых и чайных плантаций Аджарии. Был одним из основателей Тбилисского университета и некоторое время являлся проректором этого вуза. Он – автор фундаментальных трудов по социологии Ставропольской губернии, в середине прошлого века его исследование было переиздано в факсимильном варианте. Похоронен Иван Антонович на семейном кладбище в Цихисдзири.
У супругов Твалчрелидзе было два сына. Старший Александр родился хрупким, а второй – Евгений крепышом. Дед-полковник, увидев Евгения, сказал: «Вот этот – настоящий казак!». По воле старика Астахова, мальчика записали на фамилию, чтобы не терять наследственного места в Императорском конвое и упростить сложности при оформлении немалого дедовского имущества. Так два брата стали носить разные фамилии. А в истории семьи тугим узлом переплелись две ветви – грузинская и русская.
Старшему сыну Антона Твалчрелидзе и Прасковьи Астаховой – Александру Антоновичу Твалчрелидзе довелось прославить грузинскую науку. Он окончил Московский университет, был учеником В.И. Вернадского. С 1919 года Александр Твалчрелидзе – профессор Тбилисского университета. В советское время создал Закавказскую минералогическую школу, Кавказский институт минерального сырья (КИМС). Научные исследования ученого посвящены петрографии и минералогии магматических и осадочных пород Грузии. Он первым изучил Гумбрийское, Асканское и другие месторождения отбеливающих глин. Автор учебников по геологии на грузинском и русском языках – «Введение в оптику кристаллов» (1938), «Петрография магматических пород» (1950). За особые заслуги в области науки академику Твалчрелидзе было передано в бессрочное наследство поместье в Цихисдзири. Он был удостоен трех орденов Ленина и двух орденов Трудового Красного Знамени. После его кончины место директора КИМСа занял его сын академик Георгий Твалчрелидзе.
НАСЛЕДНИК МЕСТА В
ИМПЕРАТОРСКОМ КОНВОЕ
– Младший брат будущего академика Александра Твалчрелидзе Евгений Астахов, отец моего друга Жени, при царизме мог стать «фигурой, приближенной к императору», – рассказывает Глеб Острожный. – Но ничего этого в биографии Евгения Тимофеевича Астахова не произошло – дед дал ему и свое отчество – и не только по причине революционных катаклизмов.
Вслед за старшим братом Евгений поступил в Московский университет, на юридический факультет. Но по специальности никогда не работал и до 1915 года вел свободный образ жизни. Теперь бы его назвали плейбоем: увлечение спортом принесло Астахову титул чемпиона Москвы по атлетическому телосложению (современному бодибилдингу). Женился он на Наталье Павловне Моисеевой, окончившей Высшие женские курсы в Москве. В 1916 году Евгений Тимофеевич остепенился и занял место смотрителя (начальника) Банковского рыбного промысла на Каспии. Со временем он стал крупным специалистом по рыбному промыслу, а также зарекомендовал себя опытным инспектором-бракером ценных древесных пород, идущих на экспорт. Евгений Тимофеевич не оправдал надежд нареченного отца и отказался от места в Императорском конвое, передав свои права по наследству старшему сыну Николаю, родившемуся в 1910 году.
Николай Евгеньевич Астахов прожил свой век в Тбилиси, уезжая только в командировки с геологическими партиями. Доктор наук Николай Астахов является автором геоморфологических карт Закавказья и Сирии, он также занимался океанографическими исследованиями акваторий Закавказского побережья Черного моря. А еще он писал стихи. И свою полуподвальную квартиру на мтацминдской улице Арсена в шутку называл «поэтической мансардой».
– В «мансарде» можно было застать такую картину: Коля читает стихи и готовит суп, а его жена Ия играет на гитаре, – вспоминает Глеб Николаевич. – Астаховы постоянно устраивали капустники, на которых хозяин дома читал произведения классиков и свои собственные стихи. Звучали романсы, сыпались шутки и остроумные экспромты. Было шумно и весело.
– Постоянными гостями «мансарды» были руководитель геологической партии Вася Панцулая, распевавший оперные арии и по просьбе дам романсы Вертинского, геолог Жора Ауце вместе с женой Нонной Дмитриевной, привившей любовь к литературе нескольким поколениям тбилисских школьников, будущий член-корреспондент Академии наук Грузии, профессор Отар Мчедлов-Петросян, писавший лирические стихи. Приходил Фокин со своими тремя дочерями, одна из которых вышла замуж за Леву Кулиджанова, который в те времена подрабатывал десятником в геологической партии, – рассказывает Острожный. – В доме царил дух свободы, а ведь стояло время, когда за анекдот могли сослать на Колыму. Племянник Какуцы Чолокашвили (имя которого и произносить было опасно) – Ника Химшиашвили однажды рассказал, что в начале 30-х годов он проходил практику в горах Кавкасиони и никак не мог наладить теодолит. Невдалеке стоял, опершись на посох, чабан в бурке и мохнатой папахе и внимательно наблюдал за его безуспешными попытками. Кончилось тем, что чабан подошел к теодолиту и наладил его, и на немой вопрос Ники кратко сказал: «Я – Лоуренс», повернулся и неспешно удалился.
– После войны было голодно, многие ездили в Кахетию, чтобы обменять старые вещи на продукты, эти поездки Коля описал, перефразировав песню «Прощай, любимый город»: «Прощай, любимый Гори, /Уходим завтра в Цнори, / И ранней порой / Мелькнет за спиной / Мешок с кукурузной мукой…».
За год до смерти Николая Евгеньевича в 1992 году вышел сборник его лирических стихов, в который вошли его лучшие произведения, большинство из которых посвящены любимой Грузии. В стихотворении 1939 года у Н.Астахова есть такие строки: «Под виноградниками шелест/ Под вечер будит тишину… /Благослови, любой пришелец, /Обетованную страну!». В венке сонетов «Кавказ» Астахов написал: «Хребты в причудливых изгибах /Мой снова восхищают глаз. /Не знаю – без тебя Кавказ, /Поэты обойтись могли бы?».
– После развода с первой женой, закончилась «богемная» жизнь Николая Евгеньевича. Вторая жена Натела родила ему сына Георгия, – говорит Глеб Острожный. – Наш друг стал меньше писать стихов, занялся наукой.
Сейчас трудно сказать, знали ли друзья молодости Коли Астахова, что распивают чарку в компании наследника места в Императорском конвое. Наверное, Николай Евгеньевич сам вспоминал об этом редко. Столько всего интересного вместилось в его жизнь, ведь он стал свидетелем крушения двух империй – царской и советской. В годы восстановления независимости Грузии семейная история замкнула круг: сын Николая Астахова – Георгий, кандидат геологических наук, вернул себе исконную фамилию Твалчрелидзе.
«СВОБОДНАЯ ПРОЗА»
Как же сложилась после войны судьба наших главных героев – Жени Астахова и Глеба Острожного? Окончив ГПИ, Астахов получил распределение на строительство Куйбышевской ГЭС. Несколько лет проработал инженером-конструктором. Но творческое начало взяло верх, и он стал писать прозу, снимать документальное кино. На этом поприще полностью раскрылись его таланты. В 60-е годы прошлого столетия он стал главным редактором Куйбышевского телевидения, а в 1968 году окончил Высшие литературные курсы Союза писателей СССР. Евгений Евгеньевич Астахов – автор более сорока книг и сценариев кино- и телефильмов. В годы перестройки он основал культурно-просветительское предприятие «Самарское слово», благодаря которому увидели свет многие литературные произведения.
О своем творчестве Евгений Астахов отозвался так: «То, что я издал до 1991 года, себе в актив не записываю. То, что я оставлю после себя – будет восемь томов избранной прозы, которые выходят после 1992 года. Это – свободная проза, за эти книги я несу полную ответственность». В 2000 году в Самарском отделении Союза журналистов России прошла презентация шеститомного собрания его произведений, а спустя пять лет вышли два тома его исторического романа «Река времени». Супруга Вера Михайловна (урожденная Мальцева) была его литературным секретарем. Старший сын Юрий родился в Тбилиси, он – руководит архитектурной фирмой. Второй сын – третий Евгений в роду Астаховых преподает в педагогическом институте.
Писатель Евгений Астахов ушел из жизни в марте 2013 года.
…После института Глеб Николаевич Острожный остался жить в Тбилиси. Он много трудился в сфере гражданского строительства, зарекомендовав себя настоящим профессионалом. Заслуженный строитель Грузии участвовал в реконструкции здания Верховного Суда, Союза писателей Грузии, строительстве Дома кино, Института физики полупроводников и целого ряда других зданий. У него большая семья, несколько внуков, которым он передал не только свои знания, но редкое умение ценить дружбу, верность, человеческое достоинство. Он мужественно перенес тяжелые утраты последних лет – потерю любимой супруги и одного из сыновей. Однако этот сильный и яркий человек продолжает вести активную общественную жизнь, участвует в работе Совета ветеранов ВОВ Сабурталинского района столицы.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА:
ПРИКЛЮЧЕНИЯ В
«ДЖУНГЕЛЯХ»
Заслуженный журналист Грузии Леван Долидзе, опубликовавший статью в газете «АиФ» о фронтовых товарищах Острожном и Астахове, закончил свою публикацию словами: «им выпала счастливая участь дважды отпраздновать День Победы – в поверженном Берлине и в освобожденной Праге». Сам Глеб Острожный, рассказавший на страницах «Вечернего Тбилиси» историю семьи Астаховых-Твалчрелидзе, назвал статью «Сеящие добро».
Посеянное добро дает добрые всходы. Моя любимая подруга детства Наташа Ауце, переехавшая в Москву, в одном из недавних телефонных разговоров, замкнувшемся на болезнях, услышав, что я готовлю публикацию о писателе Евгении Астахове и его окружении, закричала от радости:
– Женька Астахов! Так я же все детство слышала это имя от папы.
Да простится нам фамильярное обращение «Женька». Наташиного отца – тбилисского латыша, похожего на Жерара Филипа в роли Фанфана-Тюльпана, острослова и талантливого инженера Дмитрия Андреевича Ауце, мы, малявки, за глаза тоже называли «Димкой» – такой у него был легкий и бесшабашный характер.
– Ты же помнишь, что у нас в доме всегда собирались компании, но когда приезжал Женька – начиналась настоящая кутерьма. Он и для меня был кумиром, читавшим свои озорные стихи о семейке «леопердов», о приключениях «в джунгелях»! Это было так забавно и здорово. Как жаль, что не могу вспомнить эти полные юмора «опусы». Прочитала бы сейчас своей внучке, она девочка с юмором, оценила бы!
Эмоции Наташи Ауце дополняют портрет Евгения Астахова, вобравшего в себя гены лихого казака и нескольких поколений грузинской и русской интеллигенции. Наверно, это огромное счастье, когда о человеке вспоминают с улыбкой и радостью. И когда есть верный друг – такой, как Глеб Острожный, сохранивший для нас удивительные истории, объединенные берегами реки времени.
Ирина ВЛАДИСЛАВСКАЯ |
|
ПОЧЕТНЫЙ ГРАЖДАНИН ГОРОДА ТИФЛИСА |
|
Общеизвестно, что идея постройки в Тифлисе городского театра принадлежала наместнику Кавказа графу Михаилу Воронцову, и в первый же год своего правления он приступил к ее осуществлению. Предполагалось, что деньги на строительство, на обоюдовыгодных условиях, могут вложить частные лица, и первоначально такое желание высказал коммерции советник Соломон Абесаломов. Автор проекта здания, архитектор Иванов, уже в ноябре 1845 года предоставил Воронцову проект и смету, которая составила 200 тысяч рублей. Проект предусматривал, что театральное здание будет совмещено с торговыми лавками, которые должны приносить ежегодный доход не менее 10.000 рублей. Было несколько участков, которые могли быть выделены под строительство: «Николаевская площадь, в конце бульвара на южной стороне, или в линии с гауптвахтою и бульваром, или же близ Александровской площади, на части казенного пустопорожнего места, называемого Террасою, против дома начальника гражданского управления».
Проект Иванова показали вначале М.С. Воронцову, а затем С.Абесаломову, который хотел внести свои коррективы: он просил больше торговых площадей и предлагал использовать театральное помещение, когда там нет спектаклей, как «хлебный магазин». Конечно, на таких условиях соглашения достигнуть не удалось, и Воронцов обратился к «Тифлисскому городовому общественному управлению с просьбой уговорить горожан и преимущественно хозяев, имеющих имения в «Темных» рядах, составить между собой товарищество для возведения на Эриванской площади, на городской земле, театрального здания с лавками в 2 этажа и с театром внутри здания».
Условия, выработанные Воронцовым, гласили: 1. Здание должно было быть построено за три с половиной года и земля (735 кв.саж.) передана в вечное и потомственное владение тем, кто выстроит здание. 2. Все лавки и торговые помещения, включенные в план здания, владельцы имеют право отдавать в наем «в собственную пользу». 3. Отделочные работы в театральной части здания должны быть выполнены по эскизам, указанным теми, кому будет это поручено. Театральная часть здания принадлежит городу и доходы от него, а также текущие ремонтные работы берет на себя город. 4. Городские власти следят за ходом строительства, и если оно не будет выполнено в срок, – половина доходов от торговли будет поступать в городскую казну до полного устройства театра.
На предложение Воронцова тифлисское купечество ответило письмом, в котором указывалось, что сумма, необходимая для строительства театра, слишком велика и им не удастся ее собрать, потому что все капиталы вкладываются в товар. Кроме того, возникновение на Эриванской площади большого торгового центра вызывало опасение у некоторой части купцов, что в новое здание, возможно, перейдет большая часть торговцев, и это может отрицательно сказаться на доходах тех, кто торгует в «Темных» рядах, и для многих это может стать разорительным. Однако они предлагали найти где-нибудь необходимую сумму, а местное купечество, как только торговый центр начнет работать, будет отчислять часть дохода для покрытия долга в течение 26 лет по банковским правилам, когда же долг будет полностью выплачен, здание перейдет в собственность города.
Воронцов рассмотрел ходатайство купцов и 15 апреля 1846 года ответил, что при всем желании не может найти необходимую сумму и вынужден обратиться к частному лицу, готовому вложить свои личные деньги.
26 августа 1846 года Воронцов написал письмо в Губернскую строительную комиссию: «Почетный гражданин Гавриил Тамамшев предлагает выстроить в Тифлисе, на Эриванской площади, по утвержденному плану, каменное здание для театра и лавок, с тем, чтобы как земля, так и само здание, по окончании постройки, поступили в вечное и потомственное его владение и чтобы город имел право пользоваться театром навсегда без платы».
Создание нового проекта театра было поручено архитектору Джованни Скудиери. 28 октября 1846 года Строительная комиссия заключила контракт с Гавриилом Тамамшевым, по которому ему была передана земля на Эриванской площади в «855 кв.саж. в вечное и потомственное его владение безпошлинно» с тем, что он построит на собственный капитал «каменное двухэтажное здание для общественного театра с лавками и погребами по проекту, утвержденному наместником и по указанию архитектора, который будет назначен начальством».
По окончании строительства должна быть составлена гербовая бумага, которая утвердит его права на собственность, а театр перейдет в собственность города. В контракте было предусмотрено, что все торговые лавки, расположенные в здании, должны быть заняты «красным товаром, галантерейными, модными, кондитерскими и вообще лавками, не безобразящими наружному взгляду...». Театр с буфетом также должны быть построены и оформлены за счет Тамамшева. Обязательным условием было использование при строительстве и оформлении «добросовестных материалов, с изящною отделкою».
Следить за внутренним убранством театра возлагалось на ее Дирекцию, однако капитальный ремонт должен был осуществлять на свой счет Г.Тамамшев. Кроме того, ему давалось право иметь в собственности театральный буфет, и пользоваться доходами от него, при условии, что буфетчик должен удовлетворять потребностям театра и содержать его соответственно.
Г.Тамамшеву предоставлялось также потомственно иметь в театре «в бель-этаже одну ложу под № 15, без платежа...».
Театр, «как устраиваемый для общественной пользы», освобождался от всяких налогов.
Далее предусматривалась ответственность Г.Тамамшева за безукоризненное выполнение контракта, в противном случае все доходы от торговых лавок переходили в городской доход до полного «устройства театра».
Кроме того, в процессе возведения фундамента подземные стоки, идущие через Эриванскую площадь, необходимо было заключить в трубы и обеспечить безостановочное движение воды.
Все обязательства, взятые Тамамшевым, автоматически должны были перейти к новому владельцу, если здание будет продано.
Контракт был заключен 4 ноября 1846 года. «К подлинному контракту Тифлисский гражданин Гавриил Иванов сын Тамамшев руку приложил. При заключении сего контракта председательствовал гражданский губернатор ген.-м. Ермолов. Присутствовали: губернский предводитель дворянства кн. Орбелиани, начальник работ инж.-полк. Сонин, член кол.асс. Леус, архитектор Белой, член пор. Иванов, архитектор Скудиери и городской голова Тер-Грикуров. Скрепил секретарь Тимченко».
15 апреля состоялась торжественная закладка «Тамамшевского караван-сарая» с театром. В фундамент южного угла здания была заложена медная табличка с надписью: «В 21 лето благополучнаго царствования Императора Николая 1-го, Самодержца Всероссийскаго, при управлении и в присутствии наместника Кавказского ген.-адъют.кн. Воронцова, начальника гражданского управления ген.-л. Ладинского, Тифлисскаго военного губернатора ген.-м. Ермолова и многих почетных лиц, заложено здание перваго Русскаго театра в Тифлисе, иждивением почетного гражданина Гавриила Тамамшева, по проекту составленному итальянским архитектором Скудиери, 15 апреля 1847 года по Р.Х.».
Буквально на следующий день начались строительные работы, которыми сначала руководил «тифлисский гражданин Иосиф Ананов, а потом сын Тамамшева – Иван Гаврилович».
Работа шла успешно, но не обошлось и без проблем, связанных с потоками воды, стекающими по Эриванской площади. Была создана специальная комиссия, которая решила принять дополнительные меры для отвода воды, чтобы она не подмывала фундамент. Вместо одного запланированного решено было сделать два подвальных этажа, а стены возвести толще предполагаемых. Кроме того, вокруг театра была сделана открытая канава для света в подвальных помещениях и воздвигнут каменный парапет «против напора Сололакской воды» и выстроен «плитный» тротуар.
30 июня 1850 года Тамамшеву было разрешено построить фонтан на Эриванской площади с тем, чтобы он за свой счет направил трубы «от дома Придонова, по улицам Нагорной и Вельяминовской и устроил бы провод воды к Армянскому базару из главного бассейна, откуда вода и ныне протекает в городские фонтаны».
Дополнительные проблемы, возникшие в ходе строительства, немного оттягивали завершение работ, и Тамамшеву пришлось два раза обращаться к Воронцову за отсрочкой, которую после рассмотрения ему давали.
Предполагалось, что театр удастся открыть 1 июля 1851 года, но случилось несчастье: 5 июня, во время разрушения здания корпусного Николаевского собора погиб архитектор Скудиери, руководивший работами. Это насторожило Строительную комиссию, которая усомнилась в прочности театрального здания. Срочно начался его осмотр, и были обнаружены трещины в некоторых арках и сводах. Насколько они опасны, было поручено выяснить инженеру генерал-майору Евстратову, который сделал заключение о том, что трещины «не представляют опасности и произошли от осадки стен здания». Тем не менее была составлена новая комиссия, которая освидетельствовала здание 12-13 июля 1851 года и заключила, что капитальные стены возведены из кирпича и извести весьма прочно, но кладку производили местным способом, который не рассчитан на здание такого масштаба, что привело к возникновению трещин. Учитывая, что здание может быть повреждено во время землетрясения или воздействия воды, комиссия предложила провести дополнительные укрепительные работы и возвести несколько дополнительных опорных столбов. Кроме того, архитектору Белому, а затем городскому архитектору Иванову было поручено систематически наблюдать за театральным зданием, вплоть до полного окончания строительства, чтобы контролировать состояние возникших трещин.
12 апреля 1851 года открылся первый театральный сезон, однако некоторые работы внутри здания и частично вокруг него продолжались.
В феврале 1854 года была составлена опись недоработок, которые надо было устранить в кратчайшие сроки для полного завершения всех работ. В опись были включены: несколько не заделанных трещин, необходимость устранить протечку крыши и завершение монтажа отопительных печей в театре. Самой серьезной проблемой оставалось устройство резервуаров для воды с трубами, что делало здание уязвимым при пожаре.
Работы были закончены в сентябре 1854 года. Учитывая дополнительные работы, связанные как со строительством театра, так и вокруг него, а также устройство фонтана и водопроводных труб под всей площадью, общая сумма расходов Гавриила Тамамшева составила около 500 тысяч рублей.
ТАМАМШЕВЫ
Семья Тамамшевых была известна еще со времен грузинского царя Георгия XII. При дворе они занимались торговлей и обеспечением. А в XIX веке уже были состоятельными людьми и входили в число купцов I гильдии Российской империи, имели право самостоятельно торговать не только внутри страны, но и за ее пределами, совершать крупные сделки. Один из них – мой прапрадед Гавриил Иванович Тамамшев. Как свидетельствуют семейные предания, он был необыкновенным человеком. Внешне очень видным, интересным, умным, начитанным, культурным, как и все Тамамшевы.
В 30-е годы XIX столетия Гавриил Иванович уже был Почетным гражданином города Тифлиса, крупным меценатом, советником кoммерции, кавалером ордена Станислава III степени, за особые заслуги ему даровали дворянство.
Благотворительность была смыслом жизни семьи Тамамшевых. В 40-е годы XIX в. Гавриил Иванович построил самый крупный на Кавказе военный госпиталь – три двухэтажных каменных здания. Кстати, там проводил показательные операции знаменитый хирург и анатом Иван Пирогов. Гавриил Иванович построил несколько церквей, в том числе католическую. Он был единственным поставщиком провианта для войск Кавказского корпуса, построил мельницу, серную баню, имел крупный конный завод.
К середине XIX в. cозрела идея создания на Кавказе культурного центра. По инициативе графа Михаила Воронцова было решено построить в Тифлисе театр. Поскольку ни один из местных купцов не решился вложить средства в это дело, всю ответственность взял на себя Гавриил Иванович вместе с сыном Иваном. В 1846 году он подписал договор о строительстве. На это предприятие им было затрачено 500000 рублей серебром. Территория на Эриванской площади, где выделили место для театра, нуждалась в капитальном благоустройстве.
15 апреля 1847 г. началось строительство. Здание должны были построить вместе с торговыми рядами, так называемым Караван-сараем. У меня хранится генеральный план этого Караван-сарая…
Театр Тамамшевых просуществовал 23 года, вплоть до пожара в 1874 году. Была версия поджога со стороны одного из торговцев – Лазарева. Ему присудили 9 лет каторги, а затем поселение в Сибирь. Тогда выяснилось, что в Тифлисе не было пожарной службы. В течение 16 часов на ослах возили воду из Куры, но театр спасти не удалось.
Это было большим ударом для моего прапрадеда, но он не захотел восстанавливать театр. Восстановили только Караван-сарай, который просуществовал до 1932 года.
У прапрадеда Гавриила Ивановича, по некоторым сведениям, был родной брат Егор. О его семье и о нем я знаю немного. Он тоже был купцом I гильдии, меценатом. Егор Иванович сделал очень много для Тбилиси и Грузии. Его сын Михаил Егорович получил блестящее образование, принимал активное участие в общественной жизни города. Внук Василий стал военным, дослужился до чина генерал-майора, участвовал в войнах и до 1916 года был адъютантом особых поручений при главнокомандующем Кавказской армии. Дочь Михаила Егоровича Екатерина связала семью Тамамшевых с семьей Эристави, помогала грузинской интеллигенции. Она издала первый сборник стихов дяди своего мужа – Николоза Бараташвили. Другая дочь Михаила Егоровича Елизавета связала семью Тамамшевых с семьей Смирновых-Россет.
В фамильном древе до меня – Наталии Ивановны Тамамшевой (пятое поколение) – прослеживается такая преемственность: прапрадед Гавриил Иванович, прадед Иван Гавриилович, дед Гавриил Иванович, мой отец Иван Гавриилович.
У прадеда Ивана Гаврииловича был сын Михаил Иванович, получивший образование в Петербурге и Париже. Он читал лекции, был специалистом по Востоку и истории Кавказа. Вернувшись из Парижа, он подарил городу свою уникальную библиотеку, состоящую из 10000 редких книг. Эти книги стали основой Национальной библиотеки Грузии.
Другой сын Гавриила Ивановичa – мой дед получил образование в Петербурге, принял участие в Русско-японской войне, до 1921 года поддерживал торговлю в Тифлисе, руководил своим Караван-сараем. Он женился на моей бабушке Екатерине Левановне Гургенбековой. В 1910 году у них родился сын – мой отец Иван Гавриилович Тамамшев, который стал инженером-строителем и в советское время перенес все невзгоды, связанные с фамилией капиталиста. Чтобы поступить в Грузинский политехнический институт, вынужден был пойти на стройку рабочим – с целью получить профсоюзную книжку и разрешение на поступление в институт, который в итоге успешно окончил, получив диплом инженера-строителя. Там же он встретил мою мать – Клавдию Николаевну Мамонову. Они поженились в 1937 году. С первых дней Великой Отечественной войны отец был призван в армию, ушел на войну рядовым и пропал без вести.
Я родилась в июле 1941 года, росла без отца, окончила Тбилисский государственный университет по специальности русский язык и литература. 48 лет преподавала в школе, теперь на пенсии. Наше фамильное древо Тамамшевых продолжает моя дочь Елена Григорьевна Нога-Гагуа, зять Заза Гагуа и два внука Ника и Нодари. С 1996-го года дочь работает в аппарате Парламента Грузии, сначала в Департаменте информационных технологий, затем в Департаменте по связям с общественностью.
Наталия Тамамшева
Аида БАБАДЖАНОВА |
|
|
Среди известных деятелей русской культуры, связанных с Грузией, особое место занимает выдающийся поэт двадцатого века Николай Алексеевич Заболоцкий. Переводы Ш.Руставели, Д.Гурамишвили, Гр.Орбелиани, И.Чавчавадзе, Важа-Пшавела, современных грузинских поэтов, притом на высоком профессиональном уровне, цикл лирических стихов о Грузии – мало кому удавалось сделать так много. Кроме сугубо творческих интересов, Заболоцкого с видными писателями Грузии связывала настоящая, крепкая дружба.
Мне придется сказать несколько слов о себе, просто потому, чтобы читателю стало понятно, как я познакомился с Заболоцкими и в каких отношениях была моя семья с ними. Мой отец, Шалва Соломонович Сирадзе и Симон Иванович Чиковани были женаты на сестрах – Элисо Николаевне и Марике Николаевне Элиава. У отца была маленькая коммунальная квартира около площади Воронцова, с общей кухней и туалетом. Когда я родился, Симон и Марика решили, что малыша нельзя держать в таких условиях и перевели нас всех к себе, в известный тогда в Тбилиси «одиннадцатиэтажный» дом на площади Героев. Так, с 1944 по 1951 год, мы жили у Чиковани. Да и после, я большую часть времени проводил у них. Вот там, в детстве и юности, мне и довелось видеть и общаться с близкими друзьями Симона и Марики, с Б.Пастернаком, Н.Заболоцким, Н.Тихоновым, П.Антокольским, И.Андрониковым, А.Тарковским, А.Межировым, а позже – с Е.Евтушенко, Б.Ахмадулиной, К.Кулиевым.
С.Чиковани и Н.Заболоцкий познакомились в Ленинграде в начале тридцатых. Николай Алексеевич был тогда автором нашумевшего сборника «Столбцы», участвовал в литературном объединении «ОБЕРИУ» (Объединение Реального Искусства), в котором состояли Д.Хармс, Н.Олейников, А.Введенский, И.Вагинов, И.Бахтерев, Е.Шварц, с ними были близки К.Малевич и П.Филонов. Обериуты отказались от традиционных форм искусства, культивировали гротеск, алогизм, абсурд, испытывали влияние В.Хлебникова, но не принимали «заумь». Понятно, что Заболоцкий считался эдаким бунтарем.
Вот такой бунтарь стоял перед Чиковани тогда, в 1935 году, в Ленинграде. К удивлению Симона Ивановича, его визави был скорее похож на серьезного ученого, чем на поэта-бунтаря. Он разговаривал спокойно и веско, взвешивая слова, но глаза искрились живостью и юмором. При этой первой встрече Заболоцкий сказал Чиковани, что очень заинтересован грузинской поэзией, что собирается переводить Гр.Орбелиани. Взаимная симпатия переросла в крепкую дружбу после их следующей встречи в Минске, на всесоюзном совещании поэтов. В 1936 году Заболоцкий приехал в Тбилиси, приехал, чтобы подготовиться к очень серьезной работе. Он начал переводить «Витязя в тигровой шкуре». Это было его первое приобщение к миру Руставели, причем ему поручили сделать сокращенный перевод и переложение поэмы для юношества. По этому поводу Заболоцкий писал Тициану Табидзе: «Я, признаться, одно время думал, что переделка для детей не может заинтересовать публику: мы еще не привыкли по-настоящему учитывать интересы массового читателя. Но ведь Руставели написал народную вещь, в Грузии она известна всему народу. Значит, и в русском переводе мы должны постараться довести ее до широких масс читателей».
В Тбилиси Заболоцкий работал в Литературном институте им. Ш.Руставели, близко сошелся с писателями и поэтами Грузии, деловые контакты переросли в дружбу. Он знакомится с литературой, культурой и историей Грузии. Поездка в Картли привела к созданию «Горийской симфонии», и хотя идеологический фон этого стихотворения ясен, в нем прекрасно передано восхищение историческим прошлым Грузии и ее прекрасной природой:
Взойди на холм, прислушайся к дыханью
Камней и трав, и, сдерживая дрожь,
Из сердца вырвавшийся гимн существованью,
Счастливый, ты невольно запоешь.
Николай Алексеевич пробыл в Тбилиси около месяца. Параллельно с Руставели Заболоцкий начал работу над переводом «Алуды Кетелаури» Важа Пшавела. В мир поэзии великого грузинского поэта его ввел Симон Чиковани. Он считал, что Заболоцкому был близок поэтический язык Важа Пшавела. Много лет спустя Чиковани писал: «Если в переводе Заболоцкого бурные душевные боренья героев звучат с некоторой сдержанной интонацией, то зато блестяще переданы монументальные живописные образы и необыкновенные поэтические видения Важа Пшавела».
Осенью 1936 года Заболоцкий писал Симону Ивановичу из Ленинграда: «Сейчас я еще под обаянием вашего милого гостеприимства и все еще кажется, что вот-вот увижу тебя, толстого Тициана, красавца Ило Мосашвили, что вместе зайдем в духанчик и я еще раз услышу «Светлячка» и «Сулико». Конечно, я никогда не забуду моего первого знакомства с Грузией, и воспоминание об этом тифлисском месяце будет одним из самых дорогих воспоминаний в моей жизни. И я бесконечно благодарен всем вам, тебе и Марии Николаевне в первую очередь за это прекрасное время, за наши путешествия, пирушки и разговоры».
Однако наступали годы лихолетья, в застенках НКВД погиб Олейников, не вернулись из лагерей Хармс и Введенский, а самого Заболоцкого начали травить, обвинять в апологии кулачества, в формализме, очернительстве и других «грехах». В марте 1938 года он был арестован по делу об антисоветской пропаганде и после моральных и физических пыток заключен в лагерь в районе Комсомольска-на-Амуре, а затем в системе Алтайлага.
Николай Алексеевич после освобождения из лагеря жил в Караганде, где закончил переложение «Слова о полку Игореве», признанное лучшим в ряду опытов других поэтов. Именно это помогло ему в 1946 году добиться разрешения жить в Москве под надзором органов внутренних дел, не имея ни квартиры, ни постоянного заработка. Заболоцкий ютился то у Ираклия Андроникашвили (Андроникова) в Москве, то на даче В.Каверина в Переделкине. Супруга Ираклия Луарсабовича Вивиана Абелевна вспоминала: «Было очень тяжело слушать, как Николай Алексеевич каждый день звонил «туда» и мертвым голосом говорил «говорит Заболоцкий».
Во второй половине сороковых Заболоцкие несколько раз приезжали в Тбилиси. С.Чиковани помог своему другу оформить договор с издательством «Заря Востока», устроил его в литфондовский дом отдыха в Сагурамо. Николай Алексеевич упорно работал над переводами Важа-Пшавела. Мой отец вспоминал, как однажды Заболоцкий, переполненный впечатлениями, вышел из кабинета, где он работал и восторженно сказал, что перевел потрясающее место. Оказывается, это был сон Квирии из поэмы «Бахтриони».
Марика Николаевна старалась угодить гостю, вкусно накормить его. «Николай Алексеевич, что бы вы предпочли на обед», – спросила она как-то гостя. «Ну что, гречневой каши и щей, – ответил Заболоцкий. «Ой, – смеялась Марика, – а я все изощрялась, не знала что выбрать – гадазелили, баклажаны с орехами или цыпленка в гранатовом соусе!»
Однажды вечером за дружеским столом коротали время Симон, Николай Алексеевич и Бесо Жгенти. Друзья беседовали, шутили и попивали коньяк. Марика в тот день варила варенье, ей пришлось ненадолго выйти, и она попросила мужчин присмотреть за вареньем, изредка помешивать его, чтоб не подгорело. Вернувшись домой, она к своему ужасу обнаружила, что вся кухня была перепачкана вареньем. Мужчины честно, по очереди, с большим рвеньем, помешивали массу в тазу, но будучи уже навеселе, делали это так энергично, что разбрызгали варенье буквально от пола до потолка!
Мне было пять пет, когда Марика решила, что я должен знать содержание «Витязя в тигровой шкуре». Переложения для детей поэмы на грузинском языке не существовало, и мы начали читать перевод Заболоцкого. Конечно, сюжет поэмы произвел на меня большое впечатление, а ее персонажи, особенно Автандил, стали моими любимыми героями. Только одного я не мог понять, почему Тариэл и Автандил, витязи и воины, так много плачут. Марика рассказала о моем недоумении Николаю Алексеевичу. «Знал бы Зурабчик, сколько слез я сократил», – рассмеялся Заболоцкий.
Хочу сказать несколько слов об отношениях Чиковани и Заболоцкого. Их связывала не только человеческая близость, но и схожие взгляды на поэзию. Было много общего в их художественном восприятии мира, поэтических приемах, в принципах перевода. Оба были мастерами «яркого живописного образа». Вспомним, к примеру, «Любите живопись, поэты» Заболоцкого и «Цвет – украшение стиха» Чиковани. Также близко их отношение к роли метафоры.
«Метафора, пока жива, всегда алогична, если же алогичная метафора перестает для поэта быть только средством, то есть только поэтическим приемом и становится самоцелью, то она превращается в бессмыслицу» (Заболоцкий).
А это Чиковани: «Метафора для меня была не просто аксессуаром и тем более, не декоративно-украшательским приемом, а своеобразным микроскопом или телескопом, открывающим мир, принципом упорядочения поэтической действительности».
Может, не случайно и то, что оба поэта перевели «Слово о полку Игореве». Об этой близости Заболоцкий писал Симону в 1947 году: «Прочел твою «Песнь о Д.Гурамишвили». Это, несомненно, одна из основных и лучших твоих вещей, свидетельствующая о непрерывном росте твоего таланта – очень своеобразного, выразительного и мне лично весьма близкого и привлекательного».
После 1953 года стал налаживаться быт Заболоцких. Ник. Алексеевич получил в Москве квартиру на Беговой улице, вышел сборник его стихов, правда, очень сокращенный, в нем нет ни одного стихотворения из «Столбцов», он усиленно работает над полным переводом Руставели. Дружеские встречи продолжаются в Москве. Друг Заболоцкого, писатель Ник. Степанов вспоминал: «Он особенно любил Симона Чиковани и его жену Марику Николаевну. Каждый их приезд в Москву превращался в настоящий праздник». Творчество Заболоцкого претерпело значительную эволюцию. Это случилось не только из-за сильнейшего идеологического пресса тоталитарной системы, с ее жесточайшим преследованием всякого инакомыслия, индивидуальности, творческой свободы. Меняется характер лирики Заболоцкого, это уже лирическая медитация, глубокое раздумье о цели творчества, о смысле жизни, о месте человека в мире природы. Мировоззренчески Заболоцкий близок к русскому космизму, Вернадскому, с его теорией взаимной обусловленности биосферы и ноосферы. Его поэтический язык становится уравновешенным и простым, ясным. Но это не примитивная простота, а «высокая простота» (С.Чиковани), к чему в конце концов стремится каждый большой художник: к полному соответствию поэтической мысли и формы выражения. О такой простоте писал Б.Л. Пастернак: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту».
Симон Иванович вспоминал: «Мы были в Переделкине у Пастернака, Коля прочел ему свои новые стихи. Николай Алексеевич, да по сравнению с вами я просто борец, – полушутливо сказал Пастернак». Последний раз я видел Николая Алексеевича в Москве, в 1954 году. В номере гостиницы «Москва» Симон и Заболоцкий просматривали вышедший сборник поэм Важа Пшавела в переводе на русский. Николай Алексеевич тепло приласкал меня, расспросил о моих делах, похвалил, когда узнал, что я запоем читаю «Войну и мир». Мне в те дни исполнилось десять лет, Николай Алексеевич сказал, что хотел подарить детскую книгу, но когда узнал, что я читаю Толстого, пришлось подарить ту серьезную книгу, что оказалась под рукой: «Собор Парижской Богоматери» В.Гюго. Помню, как Заболоцкий читал эпиграммы, то ли свои, то ли чужие. Читал он степенно, с серьезным выражением лица, только в глазах прыгали веселые чертики.
В конце сороковых всеми мыслимыми и немыслимыми премиями был осыпан роман В.Саянова «Небо и земля». Николай Алексеевич с едва скрытым комизмом прочел такую эпиграмму: «Прочел читатель медленно большой роман Золя, потом прочел Саянова – «Небо и земля»! Последнюю строку Заболоцкий читал подчеркнуто, подняв вверх указательный палец.
В 1957-м году Заболоцкий завершил работу над полным переводом Руставели. В своем выступлении Николай Алексеевич рассказывал: «Поэт Симон Чиковани еще в довоенное время познакомил меня с Грузией, ее историей и культурой и привлек мое внимание к ее литературе. Он редактировал мой перевод поэмы Руставели и в течение многих лет помогал мне своими советами и многочисленными указаниями. Большую помощь оказали мне и другие грузинские писатели и литературоведы. Из них Г.Леонидзе редактировал перевод Гурамишвили, а П.Ингороква – перевод Важа Пшавела. Сложный труд поэта-переводчика был бы невыполним без постоянной помощи этих истинных друзей нашей многонациональной культуры».
В 1957-1958 годах в печати появились два стихотворения Заболоцкого и Чиковани – «Гомборский лес» и «Переход через Гомбори». С этим событием связана интересная история. Путешествуя по Кахети, друзья под впечатлением поразительной красоты гомборского леса, хребта и выхода в Алазанскую долину, решили устроить поэтический турнир, состязанье, кто лучше передаст это впечатленье стихами. Как говорил мне отец, такой турнир они устраивали и раньше, в тридцатых годах, так тогда родилась «Горийская симфония» и «Картлийский садовник» Чиковани. Не могу ручаться за достоверность рассказа моего отца, но относительно «гомборских» стихов – все правда, это я помню сам. Как писал Гия Маргвелашвили, не важно, кто победил в этом поэтическом турнире – выиграла поэзия и выиграл читатель. Образный язык поэтов близок, живописные образы поразительно динамичны, пейзаж живет, действует, вызывает множество ассоциаций. Поэт становится частью природы, а природа очеловечивается. Только у Заболоцкого сравнения навеяны классической живописью, а в конце стихотворенья Чиковани появляется образ, связанный с детскими впечатлениями сельского мальчика. Вот отрывок из Заболоцкого:
Меж кленом и буком ютился шиповник,
Был клен в озареньи и в зареве бук,
И каждый из них оказался виновник
Моих откровений, восторгов и мук.
Здесь осень сумела такие пассажи
Наляпать из охры, огня и белил,
Что дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже,
А клен, как Мурильо, на крыльях парил.
Да простит читатель мой неумелый подстрочник, но некоторые важные детали стихотворения Чиковани ускользнули из в целом прекрасного перевода А.Межирова. В «Переходе через Гомбори» на платаны накинут разноцветный ситец, в листве ясеня дрожат персты Создателя, затаившийся лес кричит, и, наконец, солнце садится на облучок облака. Этот образ арбы, связанный с детскими днями, появляется у Чиковани и в «Картлийских вечерах»: вечерний сумрак приближался издали, как аробная песнь.
Последнее обращение к Грузии у Заболоцкого было в 1958 году, он написал стихотворение к 1500-летию Тбилиси: «Здравствуй, славный город юга,/ Здравствуй, вечно молодой!» Приехать на юбилейные торжества он не смог из-за болезни. 14 октября 1958 года Николай Алексеевич Заболоцкий скончался.
Во время болезни Симона Чиковани в «Вопросах литературы» напечатали замечательные лирические стихи Заболоцкого, созданные им в последние годы жизни. Симон, Ника и я сидели в кабинете Симона, и мы читали ему, уже потерявшему зрение, эту подборку. Симон Иванович сидел молча, иногда шепотом повторял особенно понравившиеся строчки, причмокивал от удовольствия. Когда я начал читать «Слепого», на минуту запнулся, но тут же понял, что остановка создала бы еще более неудобное положение. Симон дослушал до конца, а потом повторил вполголоса:
А вокруг старика
Молодые шумят поколения,
Расцветая в садах
Сумасшедшая стонет сирень,
В белом гроте черемух
По серебряным листьям растений
Поднимается к небу
Ослепительный день.
В 1975 году в Москве состоялся вечер поэзии Симона Чиковани, посвященный его памяти. Через несколько дней нас к себе на обед пригласила вдова Николая Алексеевича, Екатерина Васильевна. Ника, я с мамой, сестрой Лизой и моей женой Русудан. Получился очень приятный вечер, мы многое вспомнили, сын Николая Алексеевича Никита, продолжая традиции отца, по-грузински руководил столом, был тамадой. Пили мы любимое вино Заболоцкого – красное Телиани. Вокруг шумели очаровательные внучата Заболоцких – Катя, Ириша и Иван. В последующие годы, когда нам пришлось возить мою старшую дочь на лечение в Москву, Екатерина Васильевна была очень внимательна к моим, заботилась, приглашала к себе, ласкала маленькую Марику.
На пасху 1989 года мы получили от Екатерины Васильевны такое письмо:
«30.04.89.
Дорогие наши, любимые, родные, что с вами? Каждый день звоню в Тбилиси, но нет связи, пожалуйста, откликнитесь, если получите это письмо. Трагедию в Тбилиси воспринимаем, как личное, непоправимое горе, и еще стыд за то, что были русские карательные войска. Нет слов выразить нашу печаль и сочувствие Грузии. Обнимаю, целую.
Ваша Екатерина Заболоцкая.
Христос воскресе! Да хранит вас Бог!»
Зураб СИРАДЗЕ |
|
Белыми голубками называли сестер милосердия в годы Первой мировой войны. Одной из них была наша соотечественница – княжна Нино Джорджадзе. Почти четыре года она, эта милая барышня из аристократического семейства, провела на войне. Стала своеобразным летописцем фронтовых будней, донесла до нас, сегодняшних, свои мысли и переживания в дневниковых записях. И внесла неоценимый вклад в историю: фотокамера Нино Джорджадзе запечатлела дни и лица одной из самых страшных войн.
«Кавказский фронт в фотообъективе Нино Джорджадзе» – выставка под таким названием, посвященная 100-летию Первой мировой войны, нынешним летом была представлена в тбилисской Национальной галерее им. Дмитрия Шеварднадзе. Помимо фотографий, созданных на Кавказском фронте в 1914-1918 годах, в экспозиции были также письма, документы, грамоты, дневники, личные вещи и фотографии из семейного архива. Эта выставка стала данью памяти не только этой удивительной женщины, но и всех, кто из Грузии отправился на поля сражений, кто воевал, кто сложил головы в беспощадной бойне. На всех фронтах Первой мировой только из маленькой Грузии сражались 70 генералов и сотни офицеров.
Организаторы этой замечательной, не только профессионально, но и эмоционально подготовленной выставки заслуживают слова самой искренней благодарности. Генеральный директор Национального музея Грузии Давид Лордкипанидзе, куратор Музея истории Тбилиси Лика Мамацашвили, автор проекта и книги-альбома «Первая мировая война глазами грузинской женщины» Тамар Лордкипанидзе. Альбом был издан при поддержке министерства культуры и охраны памятников Грузии и Швейцарского офиса по сотрудничеству на Южном Кавказе (SCO). Об этой книге-альбоме хотелось бы сказать особо.
Тамар Лордкипанидзе – представитель семьи, которая на протяжении долгих лет бережно хранила, правильнее было бы сказать, лелеяла все, что касалось жизни семьи Джорджадзе и Багратиони-Мухранели. Архив Нино Джорджадзе можно назвать уникальным: фотографии представляют интерес не только для историков, но и этнографов, и географов. Они отражают как значительные события военной действительности, так и бытовые сцены, здесь лица – от высших военных чинов до рядовых солдат, типажи этнографических групп и виды сел и городов, давно исчезнувших или полностью поменявших облик. Альбом, посвященный Нино Джорджадзе, которую можно назвать не просто фотолюбителем, а первой грузинской женщиной – военным фоторепортером, составлен продуманно, с тонким вкусом и, что самое главное, с большой любовью.
О событиях той войны, с начала которой прошло 100 лет, не все знают. За целый век, пожалуй, кроме исследователей, историков, мало кто вспоминал о том, какой страшной была война, которая покончила с миром на огромной территории, унесла сотни и сотни тысяч жертв и какой кровавой жатвой – революцией в России – завершилась.
Именно революция и последовавшие за ней события расставили акценты так, что Первой мировой войне (ее неформально называли Германской, потом Великой) позже присвоили «титулы» Неизвестной и Забытой, в советское время официально и с пренебрежением называли империалистической. Радикальные перемены в общественно-политическом устройстве многих стран, в том числе и Грузии, позволили обратиться в прошлое за правдой, к той реальности, которая была спрятана за пропагандистскими лозунгами и скрыта в умолчаниях. Именно Первая мировая стала трагическим прологом к веку, который Осип Мандельштам прозорливо назвал волкодавом.
А война действительно была одним из самых широкомасштабных вооруженных конфликтов в истории человечества: 38 государств, по свидетельству историков, с населением колоний свыше 1,5 млрд. человек были в нее вовлечены.
«Не достигнув значительно более высокого уровня добродетели и не пользуясь значительно более мудрым руководством, люди впервые получили в руки такие орудия, при помощи которых они без промаха могли уничтожить все человечество», – писал о Первой мировой Уинстон Черчилль.
Как и почему прелестная грузинская барышня, воспитанная в одном из известных в Грузии аристократических семейств, добровольно отправилась в ад, на войну, о которой газеты с самого начала сражений сообщали ужасные подробности? Вглядитесь в ее лицо: благородные строгие черты, чуть заметная нежная улыбка, но вместе с тем твердый взгляд и сколько в нем уверенности, силы, достоинства и, пожалуй, решимости. Корни внутренней духовной свободы и самостоятельности этой девушки были, конечно, в укладе жизни ее семьи. Дочь известного грузинского предпринимателя и общественного деятеля Захария Джорджадзе и Тамар Багратиони-Мухранели именно в семье восприняла идеи просвещенного либерализма.
Захарий Джорджадзе учился в Австрии и Франции, приобщался к секретам европейского виноделия в Монпелье. Он первым в Грузии стал скупать виноград у населения, в своем хозяйстве заложил основы применения технологии европейского виноделия. В 1888 году на международной сельскохозяйственной выставке в Брюсселе грузинское вино, представленное им и его компанией, получило золотую медаль. Семья Захария Джорджадзе и Тамар Багратиони-Мухранели выделялась европеизмом и вместе с тем бережно хранила грузинские традиции.
Нино окончила Закавказский девичий институт императора Николая I, (общепринятое название – институт благородных девиц). Она продолжила учебу в Швейцарии. Потом была Австрия, занятия в Венской консерватории. Музыкальность была даром всей семьи. И серьезные занятия музыкой были естественны и необходимы душе этой тонкой и глубоко чувствующей девушки.
На фото 1907 года Нино с группой студентов, видимо, на экскурсии: у всех в руках палки, вокруг лежит снег. И снова она обращает на себя внимание тем, что стоит в первом ряду и по лицу видно, что она готова продолжить путь, каким бы трудным он ни был. После Австрии она уехала в Париж, в Сорбоннский университет. Получать знания, совершенствоваться в музыке и увлекаться спортом – так можно определить этот период жизни Нино.
В доме, в котором росла Нино и два ее старших брата, в Сабуе, их родовом поместье (Кварельский район, Кахети, Восточная Грузия), отец устроил теннисные корты. И вся семья, Нино и ее братья с друзьями постоянно проводили турниры и соревнования. А фотографии, которые рассказали нам о том, каким прекрасным был двухэтажный дом в Сабуе, какой великолепный сад окружал его, как играли в теннис на кортах и какой красивой была веранда, где всегда собиралась молодежь, эти светлые и радостные фотографии были сделаны братом Георгием. Он увлекался с юных лет фотографией. И именно он научил сестру снимать и подарил ей фотоаппарат фирмы «Кодак». И с этим «Кодаком» Нино Джорджадзе не расставалась всю войну.
Георгий – блестящий офицер царской армии, участник войны с Японией, всегда находил время для съемок. Во время службы в Маньчжурии, где стоял его полк, он создал интереснейшую фотосерию «1904-1905 годы». Ему не суждено было заниматься любимым делом. После окончания Первой мировой войны он погиб в России от рук большевиков – в 1918 году.
Старший брат Нино Александр – ученый, известный инженер-путеец, строитель тоннелей, профессор университета, автор многих книг и научных трудов. В 1928 году был в научной командировке в США. В 1937 году его арестовали, сослали в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, где он и погиб.
И еще одна горькая страница (в числе многих других) в истории этой замечательной семьи. Брат матери – Александр Ираклиевич Багратион-Мухранский – командир лейб-гвардии Конного полка, генерал-лейтенант, участник войны. После революции возвращался на Кавказ, к своим. В Пятигорске в октябре 1918 года был задержан и в числе других заложников без суда убит (зарублен большевиками на горе Машук).
Три снимка в альбоме-книге, которые также нельзя обойти вниманием – ближайшее родство Нино Джорджадзе. Михаил Александрович Багратион-Мухранский – полковник Гусарского полка в 1927 году был убит в собственном имении в селе Икоти.
Красавица княжна Анастасия Андроникашвили. Ее звали близкие Анета, она одной из первых ушла на фронт сестрой милосердия и погибла в первый же год войны.
В бою под селом Загроды в Галиции в 1915 году погиб штабс-капитан пехоты, князь Константин Александрович Багратион-Мухранский – супруг Татьяны Константиновны Романовой. Ей (правнучке императора Николая I) удалось перевезти прах мужа во Мцхета и захоронить в кафедральном соборе Светицховели. В эмиграции в Женеве Татьяна Константиновна постриглась в монашество с именем Тамара (в память о царице Тамаре, потомком которой был ее муж) и переехала в Иерусалим. Здесь она стала настоятельницей Елеонского монастыря, где и обрела последний покой.
...Летом 1913 года Нино с друзьями отдыхала в Абастумани. Это было последнее спокойное мирное лето. Наверно, можно сказать – счастливое лето. Много друзей вокруг, у всех веселые, радостные лица.
Война началась в июле. Думается, близкое окружение уговаривало Нино остаться дома. Но она (пожалуй, ее биография до этого периода дает основание думать, что она всегда руководствовалась исключительно собственным выбором в жизни) пошла на курсы сестер милосердия. Курсы работали в Михайловской больнице. Сестрам читали лекции и вели практические занятия. Музыкальные руки Нино Джорджадзе быстро и сноровисто справлялись с перевязками и со всеми заданиями, которые сестрам поручали. Можно предположить, что она рассказывала дома о лекциях, о философии сестринского дела, которое основывается на 4 основных понятиях: пациент как личность, сестринский уход как наука и искусство, окружающая среда, здоровье. В ее жизнь тогда впервые вошло имя Флоренс Найтингел – первой исследовательницы и основоположницы понятия «сестра милосердия». А девиз Флоренс Найтингел: «Любовь. Мужество. Честь» Нино Джорджадзе с достоинством пронесла через всю свою жизнь.
5 ноября 1914 года ей предложили вместе с отрядом Международного Красного Креста отправиться в Сарыкамыш. На сборы отвели всего два часа. На фронт отправлялись шестеро врачей и шесть сестер милосердия в сопровождении барона Кнорринга и графа Грохольского.
Именно в ноябре в ее дневнике появляются первые записи. На его обложке твердым почерком выведены слова: «На войне. Что я видела. Слышала. Думала. Сарыкамыш. Бегли-Ахет. Селим». Дневник она вела на французском и русском языках. Так начались военные будни княжны Джорджадзе.
6 ноября они в Сарыкамыше. 5 часов утра. Граф Грохольский сообщает, что привезли раненых. Раненые поступают со всех сторон. На Нино производит впечатление мужество раненых солдат и офицеров. Глухие, еле слышные стоны раздаются только во время перевязок. «Боже, – записывает она ночью, – что я видела сегодня, какие страшные картины войны!».
К декабрю 1914 года Кавказская армия со штаб-квартирой в Тифлисе насчитывала 63 тысячи человек. Ее ряды пополнялись добровольцами, а также людьми, мобилизованными в здешних краях и в губерниях европейской части России. Армия была рассредоточена по фронту от Черного моря до озера Ван, протяженностью около сорока километров по прямой линии. У Сарыкамыша, на северо-востоке Турции, шли ожесточенные бои. Войска то наступали, то отступали. Вот одна из записей в дневнике Нино: «Какой ужас! Сарыкамыш обнесен проволокой, кругом валяются разбитые телеграфные столбы, снуют обезумевшие, голодные собаки. Разграблены лавки, солдаты грабили и вскрывали ящики. Какая радость была встретить Жиг. Гр.! Болен. Я поехала в штаб навестить его. Всю осаду они просидели в Сарыкамыше. Он единственный заслужил наивысшее отличие и похвалу, весь Сарыкамыш отступил, включая начальство, а он в ту ночь приехал оградить имущество Красного Креста. Знала его как усердного труженика, теперь убедилась в его исключительной храбрости. Это наивысшее понимание дела. Меня поразил его взгляд, это взгляд видевшего смерть и страдание. У всех побывавших на войне какие-то особенные глаза. Кажется, что в них навсегда застыл тревожный, недоуменный вопрос, над которым беспомощная мысль будет биться до конца жизни».
Территория Турции, где находится город Сарыкамыш, была постоянной зоной боевых действий между Турцией и Россией в разные годы девятнадцатого века. После русско-турецкой войны 1877-1878 годов Сарыкамыш вошел в состав Российской империи, превратился в небольшой современный город со своей интересной архитектурой. Сарыкамыш и бои вокруг него стали первым и самым тяжелым впечатлением военных лет, на всю жизнь врезавшимся в память Нино. Раненых было так много, что они лежали всюду. Для того, чтобы пройти, надо было искать крохотное место, чтобы поставить ногу. Не было свободных комнат, коек, перевязочных материалов. Но эту нехватку заменяли такие проявления душевности и сострадательности, что удивляешься, читая рассказы Нино. Откуда силы брались! Ночью, после труднейшего и изматывающего дня, она пишет:
«Сестра ... Как это красиво звучит! Большинство вполне сознательно относится к тому великому, что им поручено. Я видела самоотверженных тружениц, они скромно работали, не обращая на себя внимания. Удивительно тепло и заботливо относились к раненым и больным. Этот прелестный тип сестры нужен и полезен армии. Сердце нежное, кроткое; и такая сила, такое желание помочь нуждающимся!».
Из нынешнего нашего обихода слова – милосердие и утешение практически исчезли. Стали старомодными понятиями. Современные медицинские сестры в наш прагматичный, далеко не сентиментальный век, безусловно, владеют профессией лучше, чем наскоро подготовленные сестры милосердия. Но ведь не зря называли этих сестер с добрым сердцем, умеющим утешать, лечить словом «белыми голубками». Сколько любви в этом определении! Придет ли сегодняшнему пациенту в голову, страдающему от обрушившихся на него болячек, так обратиться к медсестре. Трудно представить!
Один из авторитетнейших специалистов в сфере гуманитарного права Жан Пикте отмечал: «…в мире, где слишком часто заключаются сделки с совестью и царствует стремление извлечь сиюминутную выгоду, есть такое учреждение, которое не поддается этой логике и в самом сердце противоречий следует своей единственной, ближайшей или конечной цели – помочь человеку выжить». Слова эти можно с уверенностью отнести к деятельности Международного Красного Креста. И добавим от себя: и сестер милосердия.
Среди снимков в архиве Нино Джорджадзе обращает на себя внимание бравый военачальник. Это Василий Михайлович Тамамшев, генерал для поручений при Главнокомандующем Кавказской армией. Этот генерал, по рассказам знавших его, был прекрасно образованным человеком. В 1908 году Тамамшев – «военная косточка» был директором Тифлисского Казенного театра, основанного его родственником. С 1910 года генерал был вице-председателем Кавказского общества поощрения изящных искусств. Свободно владел французским и немецким языками. Можно предположить, что в том военном аду, который тогда представляла местность вокруг Сарыкамыша, встретились два человека, у которых было так много общих интересов, оставшихся в мирной жизни.
8 октября 1915 года Нино стала обладателем воинской награды: за проявленное во время боевых действий мужество и спасение раненых сестру милосердия княжну Нино Джорджадзе наградили Георгиевским крестом 4-ой степени.
«Великая вещь бой, – записывает Нино. – Человек предстает во всей своей красоте, в величии своей души! Он отрешается от всего личного во имя чего-то высшего!».
Сарыкамышская победа дала возможность армии продолжить наступление, которое увенчалось Эрзерумской победой под командованием генерала Н.Н. Юденича...
Ловкие пальцы Нино Джорджадзе быстро бинтуют. К середине войны она приобрела огромный опыт работы. Но этот опыт несравним с опытом и осмыслением духовной жизни человека.
«Умирает на моих руках солдат-мингрелец. Много говорит о загробной жизни, о Боге. На краю гибели видит спасение! Человек смог победить ужас смерти! Мне кажется, он подошел к невидимому. Он мне дал почувствовать величайшее единство всего мира. Не быть злым, душа наша должна согревать каждого, кто к ней приближается. Страдание одухотворяет, уносит нас от земли». И еще одна мысль, записанная ею в январе 1916 года: «Для создания возможно более счастливой жизни каждый должен производить что-либо полезное...».
Она видела много страшного и тяжелого: караваны несчастных, оборванных и голодных беженцев, десятки погибших, которых некому было хоронить, молодых солдат и офицеров, истекающих кровью, с глазами, молящими о спасении, страшную эпидемию сыпного тифа. Ей самой не удалось уберечься от болезни. Но она выжила и снова вошла в строй.
Каждый шаг на территории войны всегда отмечен смертью. Но дневники ее не оставляют впечатления безысходности. Так же и фотографии. Даже среди измученных беженцев она находила улыбающиеся лица. До самого конца своих военных дорог она не выпускала из рук фотоаппарата. Во-первых, потому, что понимала ответственность того, что она делала. Во-вторых, этот фотоаппарат приближал ее к родному дому, к ее любимому брату.
Она вернулась домой на четвертом году войны. Вернулась в свой фамильный дом. Дом, который всегда был для нее гаванью, убежищем и отдохновением, но теперь известия о гибели любимых людей, родственников, друзей отягощали радость возвращения. Ее личная жизнь не сложилась. А советизация Грузии полностью разрушила тот мир, в котором она привыкла и любила жить. Ей пришлось сражаться за свой дом в Сабуе, в котором ей выделили всего две маленькие комнаты. Сад и корты были разрушены. В дом вселились какие-то конторы, организации, чужие люди. Теперь ей пришлось пережить еще и бедность. Удавалось давать уроки французского и музыки.
Однако приют и любовь она получила от родственников. Нино Джорджадзе приходилась тетей матери Александра Багратиони. Этой семье, о которой я упоминала выше, она и оставила свой уникальный архив. С любезного предоставления семьи в этой публикации приведены отрывки из дневниковых записей Нино Джорджадзе.
Размышляю над документами, с которыми довелось мне познакомиться как автору статьи, и убеждаюсь, что история движется по спирали. Раскручивается тяжело, но так похоже. И все возвращается на круги своя... Первая мировая действительно стала прологом перевернувшей мир Второй мировой войны, в которую поверг человечество Адольф Гитлер.
И когда мне в одном из документов встретилась цитата выдающегося российского искусствоведа, погибшего в 1915 году, Николая Николаевича Врангеля, я подумала о том, что его мысли о Первой мировой войне и сегодня актуальны... Пророчески актуальны. Думаю, что Нино Джорджадзе, которая была его ровесницей, но видела, прожила и пережила больше, чем он, тоже была бы полностью с ним согласна.
«...Мне думается, что это только преддверие того ада, в который скоро превратится весь мир. Ужасы бесчисленных убийств во всей Европе, страшное неминуемое разорение ея, должны перевернуть и преобразить жизненный и социальный строй всего земного шара. Затаив дыхание, глядишь на это Великое и чудовищное событие и не можешь объять его непомерного значения и высокой тайны. Господи, воля Твоя!»
Марина Мамацашвили |
|
