|
СЕМЕЙНЫЙ КОВЧЕГ С ГНЕЗДОМ СИНЕЙ ПТИЦЫ |
|
Одним из самых значительных событий в культурной жизни Тбилиси в рождественские дни нынешнего года стала выставка «Диалог поколений», приуроченная к столетию основателя творческой династии Вахтанга Адвадзе. Выставка прошла в Международном центре культуры имени М. Бердзенишвили Тбилиси.
Три поколения семьи художников по-разному видят и отражают мир, их работы созвучны определенным отрезкам времени и выполнены в разной стилистике. Реалистическое творчество Вахтанга Адвадзе можно сравнить с полноводной рекой, то величавой в своем плавном течении, то бурлящей эмоциями. Наполненное парадоксами творчество его сына Владимира – напоминает бурный водопад, а декоративный стиль супруги Людмилы Морозовой-Адвадзе и абстракции внучек Марики и Нестан – хрустально-чистые родники.
Одна из самых известных работ Вахтанга Адвадзе «Письмо с фронта» (1967 г.) является великолепным образцом стиля сурового соцреализма. На переднем плане окаменевшая от горя старуха-крестьянка, для которой с гибелью на фронте сына рухнули земные надежды. За ее спиной на фоне каменной кладки стоят невестка и муж, не смеющие нарушить скорбного молчания матери. Пронизанную такой глубокой болью картину мог создать только человек, сам испытавший ужасы войны.
Родился заслуженный художник Грузии Вахтанг Адвадзе в 1919 году в Ахалцихе. Красота родного края, горы и зеленые ущелья всегда оставались основой его вдохновения. Он с детства проявил тягу к искусству и был принят в Москве в Строгановское училище. Однако судьбе было угодно, чтобы талантливый юноша не завершил курс обучения и ушел добровольцем на Финскую войну. А потом было неимоверно сложное испытание – четыре года разных фронтов Великой Отечественной войны. Как только наступил мир, он решил восстановиться в институте, и знаменитый Александр Дейнека, увидевший присланные Адвадзе фронтовые зарисовки, лично ходатайствовал о демобилизации солдата. Но по семейным обстоятельствам Вахтангу пришлось вернуться в Грузию, он окончил Тбилисскую Академию художеств, где его руководителем был профессор Аполлон Кутателадзе. Творчество Вахтанга Адвадзе многогранно: крупные тематические полотна, портреты, пейзажи, оригинальные графические работы, отражающие грузинский колорит, декоративно-изысканные зарисовки, созданные под впечатлением поездок в Египет и Прибалтику. В каждой его работе чувствуется индивидуальность большого мастера, вдумчивое вживание в тему, умение одним точным штрихом отобразить характер модели. При жизни у Вахтанга Николаевича, члена Союза художников СССР, кавалера Ордена «Знак Почета», было десять персональных выставок в Тбилиси, Москве, Ленинграде, Киеве, Ростове-на-Дону, Вильнюсе и других городах.
В отличие от реалистических работ Вахтанга Николаевича, картины Владимира Адвадзе – сложные пазлы, в которых отразились мировоззрение художника, его фантазии, мистические догадки, символика, сложные ассоциации с музыкальными и литературными образами, наблюдения, сдобренные известной долей иронии. Причудливое сочетание образов и предметов разрывают пространства излюбленной сине-красной гаммы художника, создавая полифонические композиции, заставляющие работать ум и чувства. На первый взгляд картины кажутся чересчур перегруженными, но, обнаружив ключ к их восприятию, понимаешь, что в них нет ни одной лишней детали. Они продуманы и выверены – Владимир Адвадзе создает их годами. Его картины можно пересказать, выстроить сюжет в манере Гофмана, Кафки, Хармса, Зощенко, Булгакова, а порой увидеть на холсте мудрую притчу.
В интервью, которое Владимир Адвадзе дал журналу «Русский клуб» накануне открытия выставки, он рассказал не только о семейной династии, фамильных традициях и ценностях. На сегодняшний день Владимир Вахтангович, а для друзей и внуков – просто Вова, является главой своего клана, в котором, если начинать творческую родословную с деда по материнской линии и принимать во внимания работы его подрастающих внуков, насчитывается уже пять поколений художников. Свой арт-объект с библейским названием «Омовение ног» Владимир Адвадзе посвятил деду Михаилу Морозову, который был бригадиром альфрейщиков, рисовал картины и писал стихи. Во время оккупации фашистами Твери все его работы исчезли, но дед, вернувшийся в разоренный дом, только и сказал: «Разве это беда! Горе, что мы потеряли Люсю!». Его дочь, будущую маму Вовы, отправили рыть противотанковые рвы, и она пропала. Оказалось, девушка добровольцем ушла воевать, и ее письма не доходили до родных почти два года. В комментарии к арт-объекту «Венок моим родителям» Владимир Адвадзе написал: «Разорванный круг старого абажура. Углы меди, похожие на доты. Разбитый чайник надежд. Извилистые тропы художников, иногда вееры и условные цветы».
Родители Вовы Адвадзе познакомились 23 февраля 1945 года. На вечере в честь дня Красной армии бравый боец Вахтанг танцевал с симпатичной телефонисткой Люсей Морозовой. С этого дня началась история их любви. Война для Вахтанга закончилась в Австрии. Полк Люси стоял в Венгрии. Влюбленный жених на попутках добирался на свидания в соседнюю страну. А потом они целый год счастливо прожили в послевоенной Вене. После демобилизации Вахтангу пришлось вернуться в Тбилиси, а Люся поехала рожать в Тверь, где на свет появился Вова. Мальчику было четыре года, когда Вахтанг переехал в Ростов-на-Дону, где получил, наконец, собственное жилье и смог перевезти туда семью. Людмила Морозова-Адвадзе окончила в Ростове художественное училище, в 1960 году в это же училище поступил Владимир. Вместе с родителями подросток постоянно ездил на пленэр: рисовать этюды на природе было семейной традицией. Вова вспоминает, что сам он пристрастился к рисованию довольно поздно.
– Когда мы жили в Твери, в дедовском доме, мама уходила на работу, я, четырехлетний, оставался один, – рассказывает художник, – как тогда было принято, радио было включено постоянно, помню, как влезал на табурет и дирижировал музыкой из репродуктора. Очень часто передавали «Ленинградскую» симфонию Шостаковича. Я ее знал наизусть. Поэтому утверждаю, что первые уроки композиции получил у самого Шостаковича.
Затем семья переехала в Тбилиси. Годы студенчества Вовы совпали с «оттепелью». Он совершенствует свое мастерство в стенах художественного училища им. Якова Николадзе, поступает на факультет станковой живописи Тбилисской Академии художеств. В 1965 году на нашумевшей Первой республиканской молодежной художественной выставке в Тбилиси его работу выделили за оригинальность мышления. В годы учебы он занимается графикой, коллажем, ищет свой творческий почерк, но времена меняются, и его дипломную работу «Весна» в 1970 году в Академии прокатили, обвинив автора в формалистических тенденциях. В течение последующих лет художнику-авангардисту приходилось постоянно отстаивать свое право на индивидуальность.
Картины Владимира Адвадзе отражают путь познания мастера, его ошибки, сомнения, преодоление соблазнов. В последние годы он выставлял только свои арт-объекты, однако с картинами его можно ознакомиться в фейсбуке. Отметим, что автор счел нужным снабдить их комментариями, при этом уточняя, что никакие объяснения не могут передать точности замысла, зритель волен сам трактовать, анализировать и фантазировать на тему его метафизического поиска истин.
В частной коллекции в Канаде нашел пристанище «Корабль из прошлого», созданный Вовой в 1986 году. Автор пишет в комментарии: «Я – космонавт. Я – корсар. Я – рыцарь печального образа, вечно сражающийся в кости со смертью. Летящий в бездне. И хрупкая сияющая скорлупа ковчега спасения». В комментарии к холсту «Художники» (интерьер в экстерьере 1983-88 гг.): «Лепные украшения на стене срываются, превращаются в кита. Левиафан держит меня в пасти (неизвестно, может, я сам туда залез), но я, как старый гусар в отставке, не сдаюсь и держу стяг моего легиона, легиона профессиональных художников. На рыбине свила гнездо моя жена Ольга»...
Около 15 работ Владимира Адвадзе находятся в США в Музее современного искусства Зиммерли. Его картины представлены в различных музеях Грузии, а также находятся в частных коллекциях в Германии, Греции, Турции, Японии, Италии, Израиля, Канады. Полотно «Город-орган» было представлено на выставке, посвященной годовщине террористического акта 11-ого сентября 2001 г., а затем Грузия передала эту картину в дар мэрии Нью-Йорка. Однако большая часть коллекции – более семидесяти картин и арт-объекты находятся в домашнем собрании, многие из них представлены на выставке «Диалог поколений».
А вот картин Вахтанга Николаевича на родине осталось немного. В разные годы жизни мастера его работы были приобретены ведущими музея страны. Они находятся в Музее изобразительных искусств Грузии, в собраниях Государственной Третьяковской галереи и Музея культуры Востока (Москва), Русского музея (Санкт-Петербург), музея Русского изобразительного искусства (Киев), в картинной галерее Ростова-на-Дону. В настоящее время работы художника попали в частные собрания известных зарубежных коллекционеров. Последние годы жизни Вахтанга Адвадзе совпали с глубоким кризисом постсоветского периода. Художник решил подарить свои крупные полотна грузинскому народу. Но в музее от дара отказались, сославшись, что нет машины для транспортировки картин. Мастер был глубоко обижен, и тогда Вова пообещал отцу, что обязательно сделает так, чтобы картины Вахтанга Николаевича видели люди во многих странах. Слово он сдержал, уступив более ста картин отца зарубежному дилеру. В 2004 году состоялась посмертная персональная выставка Вахтанга Адвадзе в Риме. С большим успехом она прошла в галерее Карло Бьяджиарелли, поставщика произведений искусства для коллекции Ватикана. Несколько работ галерист оставил в своем собрании, а часть картин были приобретены коллекционерами из разных стран. В последние годы высоко оцененные картины Вахтанга Адвадзе стали появляться на престижных аукционах, в частности, были проданы на «Сотбис».
Традиции семьи продолжают дети Владимира и Ольги. Старшая дочь Мариам два года назад безвременно ушла из жизни в молодом возрасте. Пережить эту утрату родным помогают вера и духовные ресурсы. Марика Адвадзе окончила сценарный факультет театрального института, была способным дизайнером интерьеров, обладала талантом испытывать радость от каждого мгновения земного бытия. Вторая дочь Нестан – архитектор, участница международных конкурсов в Берлине и Пекине, она пишет излучающие внутренний свет и тепло картины. Сын Николай – выпускник отделения скульптуры Тбилисской Академии художеств. Дедушка Вахтанг Николаевич постоянно занимался образованием внуков, приучал к порядку, наблюдал, как дети рисуют. Бабушка Люся и Ольга Адвадзе также посвятили себя семье. При этом Люся продолжала создавать нарядные и жизнерадостные картины, а Ольга много лет проработала концертмейстером в театральном институте, она и сейчас принимает активное участие в мероприятиях мультиэтнических обществ Грузии, устраивает выставки, организует концерты молодых исполнителей. Дух творческого созидания Оля стремилась привить своим детям. Девочки Марика и Нестан росли в стабильное время, они занимались в школе искусств, посещали бальные танцы, не пропускали ни одной премьеры. На одной из выставок в Доме кино их детские работы отметил Сергей Параджанов.
По словам Вовы, он сделал все, чтобы Ника, детство которого пришлось на тяжелый период, все-таки получил хорошее образование. За подрастающих внуков он может только порадоваться – перед ними открыто столько возможностей – спортивные секции, художественные студии, участие в различных образовательных программах. Вова считает, что современных детей нет смысла воспитывать нотациями, надо уделять им время и проявлять терпение. Мальчики оценили такой подход и изготовили для Вовы медаль «Супер-дед».
– Вспоминаю свое послевоенное детство, – говорит Вова, – однажды отец спросил меня, о чем я мечтаю, и я ответил: «О колбасе!». Отец был ошарашен, вечером он принес мне килограмм бараньей колбасы, и я накинулся на нее, как волчонок. Пусть мои внуки никогда не испытают голод и лишения.
Никто из семьи не уехал из Грузии в сложные годы. Они черпают силы, поддерживая друг друга. Адвадзе устроены так, что параллельно с неизбежной рутиной постоянно занимаются творчеством. Если выпадает свободный день – едут осматривать какой-нибудь старинный монастырь, или крепость, если есть средства – отправляются в путешествие. Вова редко выбирается в дальние странствия, но дважды в день по утрам и вечерам совершает моцион по ипподрому. В своем домашнем ковчеге он просыпается раньше всех, работает, отдыхает в обществе холеной Плутарии. Кошка и художник живут мирно, за исключением тех минут, когда Вова любуется экзотической красоткой Жозефиной из рода йеменских хамелеонов. Плутария этого решительно не ободряет, но расправиться с соперницей она готова по многим соображениям, а не только из ревности, поэтому жизнь в ковчеге не лишена антагонизма.
По картинам Вовы можно изучать литературу, хотя они ни в коем случае не являются иллюстрациями книг. На его полотнах знакомые герои начинают жить самостоятельной жизнью. Среди персонажей картин то и дело появляются Дон Кихот на Росинанте, мифологические чудовище, злодей в узнаваемом пенсне Лаврентия Берия, восточные божки, тираны-завоеватели, космические странники, фантастические гусеницы. Размеры статьи не позволяют процитировать комментарии к его картинам и арт-объектам. Всем, кто ими заинтересуются, советую посетить страницу Владимира Адвадзе на фейсбуке. Там можно получить рецепт, как создавать арт-объект, или уловить «Превращение цветомузыки в цветозапах». Или узнать, как «Пройти сквозь игольное ушко». (Арт. объект. 2014 год). «Сей объект, похожий на африканское капище, или место поклонения северных народов, может почувствовать тот, кто карабкался, терпя насмешки. Просчитывал, по своему разумению, шахматные ходы, терпел боль венка тернового. Но прошел. Попробуйте Вы, потяните жребий удачи у попугая Бори. Приглашают ритуальные столбы-швейцары. О! Счастливчик!!!».
На картинах художника разворачивается битва между добром и злом. Темные силы он обычно изображает с большой долей сарказма. По большому счету, «Охотники за Ираком» жалки в своей разрушительной слепоте. Персонажи художника рулят на пылесосе, грызут яблоко соблазна, попадают в мясорубку, ставят себе модные протезы, и вообще творят черт знает что. Как на картине «Похищение премьерши» (случай из жизни, в гофмановском стиле): «После триумфального концерта сексапильная прима выпила. И, представьте себе, пропала. И не одна. Прихватили даже виолончель. Несчастной свернули шею, чуть-чуть придушили. Схватил некто, выскочивший из чертовой табакерки. Бедная-бедная премьерша».
Одна из картин Вовы Адвадзе называется «Когда мать-крокодилица носила меня в зеве». Ракурс полотна вполне кинематографичный: из нутра разверстого зева-пещеры с острыми клыками по краям. В фантастической колыбели-ладье лежит над самой бездной младенец, которому предстоит познать мир.
Самый свежий холст, представленный на выставке, называется «От кумирни к кумирне над бездной. У слияния Красной, Желтой и Голубой рек. Направление ветра зюйд-зюйд-вест». Центральная фигура полотна – канатоходец. Он балансирует без страховки над пропастью. Только два веера поддерживают его равновесие. А буря надвигается, с каждым шагом риск сорваться в пропасть возрастает. Но человек (по словам художника, «темный мужичок, совсем не герой, а просто творец, а, может быть, моряк») упорно движется от одной вехе к другой. Дороги назад нет. Правила таковы, что идти можно только вперед. Повернул назад – погиб. В этом заключается суть смысла бытия. Жизнь дана, чтобы двигаться от кумирни к кумирне, познавать мир и себя. А не для того, чтобы есть, пить, рожать, считает мастер.
В комментарии к картине «Автопортрет глаза, контрабаса, черепахи и Великих Учителей» художник пишет: «…пройдешь путь свой без страха и упрека – неумолимо, как черепаха. Не сломать выю твою. Нa каждом шагу твоем, победителя, расцветут цветами Они. В дорогу тебе даны палитра и два горшка знаний. Глаз души твоей да не ослепнет, путник!».
На выставке представлена эстафета творчества представителей разных поколений и стилей одной семьи. На старте у всех равные условия: кисти, краски, холст. А также «два горшка знаний». Что внутри? Вот тут-то и кроется тайна, которая делает путь творца бесконечным, а искусство вечным.
Ирина Владиславская |
|
В 1997-1998 годы Национальной Парламентской библиотекой Грузии руководил доктор филологических наук Александр Картозия, который с огромным энтузиазмом стремился превратить Национальную Парламентскую библиотеку Грузии в мекку научного туризма для всех заинтересованных в исследовании Кавказа и сопредельных стран. Наряду с этим он старался обеспечить интеллигенцию страны новейшей литературой для научного и культурного развития страны. В это время в библиотеку пришли Кирилл Хавард и Ирэн Гедеванишвили-Хавард с предложением помощи. Посовещавшись с Александром Картозия, они решили организовать в Национальной библиотеке абонементное обслуживание изданной на Западе литературой. Для этого Кирилл Хавард привез из Франции большое количество книг и библиотечный инвентарь. Специфика такого обслуживания состояла в том, что абоненты имели возможность бесплатно взять любую книгу во временное пользование, а при желании приобрести в собственность за мизерную плату. Александр Картозия выделил помещение в здании Национальной Парламентской библиотеки и сотрудников в помощь. Многие сотрудники принимали участие на начальном этапе формирования библиотеки: разбирали привезенные супругами Хавард книги, раскладывали по предметным рубрикам, составляли каталоги, знакомили читателей со спецификой нового начинания. Среди тех, кто с интересом и любопытством отнесся к этому начинанию, разбирал, привезенные Гавардами книги, раскладывал их по полкам… был и автор этих строк. Кирилл Хавард в общении оказался чрезвычайно интересным, широко эрудированным человеком. Он был сыном эмигрантов из объятой революцией Российской империи. Судьба его родителей – потрясающее свидетельство трагической истории революционной России.
Как-то раз Кирилл Хавард попросил меня найти информацию о его деде – Александре Павловиче Дианине, сведения о котором он искал так долго и безрезультатно. Не вдаваясь в подробности, отметим, что в ходе поиска в «Советской энциклопедии» мы нашли заметку об Александре Павловиче Дианине; в «Музыкальной энциклопедии» – о Сергее Александровиче Дианине. Оказалось, что Александр Павлович Дианин (1851-1918) был выдающимся ученым-химиком – открыл реакцию конденсации кетонов с фенолами, нашедшую широкое применение в науке и производстве синтетических веществ. Эта реакция так и называется – реакция Дианина. Вклад Дианина в химическую науку был высоко оценен еще при его жизни: с 1895 года он четырежды избирался ученым секретарем конференции Академии, заведовал кафедрой химии в Военно-медицинской академии, был совещательным членом медицинского совета Министерства внутренних дел, в течение 18 лет занимал должность эксперта по судебной химии при медицинском департаменте Министерства внутренних дел.
Мы узнали, что книга Сергея Дианина «Бородин» – продолжение многолетней самоотверженной работы, начатой еще его отцом, Александром Павловичем Дианиным – учеником и духовным сыном Александра Порфирьевича Бородина. В другом труде Сергея Дианина – многотомнике: «Бородин Александр Порфирьевич. Письма А.П. Бородина: Полное собрание, критически сверенное с подлинными текстами. / С предисл. и примеч. С.А. Дианина. – Москва: Гос. изд-во. Муз. сектор, 1927-1950. – 4 т.» – отыскивали с энтузиазмом первооткрывателей рассеянные в сносках и примечаниях многие подробности о членах семейства Дианиных, жизнь которых оказалась тесно переплетенной с жизнью Александра Бородина. Отец композитора – имеретинский князь Лука Семенович Гедеванишвили. Однако Александр был рожден вне брака, а официальным отцом числился крепостной князя Порфирий Бородин. Перед своей кончиной в 1840 году родитель материально обеспечил мальчика и его мать, хотя фамилию и титул передать не смог. Тем не менее Александр Бородин сегодня – в числе наиболее чтимых композиторов не только в России, но и в Грузии, причем в обеих странах его считают «своим».
У Бородина была привычка проводить лето в средней полосе России, он любил лесные прогулки, изучал старинную русскую архитектуру, знание которой было необходимо ему для создания исторической музыкальной эпопеи на тему «Слово о полку Игореве». А.П. Дианину хотелось видеть Бородиных летом где-нибудь в окрестностях Давыдова – на родине «Князя Игоря». А.П. Дианин любил свою родную деревню. Будучи страстным охотником и превосходно зная окружавшие село Давыдово леса и поймы, он мог с увлечением рассказывать о живописных лесных полянах, красивых озерах и ручьях. По всей вероятности, рассказы А.П. Дианина оказали влияние на решение Бородина провести лето в Давыдово. «Давыдовым я доволен донельзя! Как здесь хорошо! … А леса, бор, пойма – ходи всю жизнь не находишься, гуляй – не нагуляешься. Свобода-то! Свобода какая!», – писал друзьям А.П. Бородин. «Высоченная четырехъярусная колокольня Преображенской церкви в селе Давыдово Камешковского района видна издалека и чем-то напоминает звонницу Петропавловского собора в Петербурге. Из десятков и сотен владимирских сел у этого особое очарование. Помимо необычного храма и удивительным образом сохранившегося при нем сельского кладбища, где уцелели почти нетронутые временем и людьми богатые памятники местных крестьян-отходников из темного гранита и светлого мрамора, Давыдово уже 130 лет связано с именем российского композитора-классика Александра Бородина. Здесь он провел три лета – в 1876, 1878 и 1879-м, создавая главное творение своей жизни – оперу «Князь Игорь». Можно сказать, что в определенном смысле Давыдово – родина известного на весь мир музыкального образа князя Игоря Святославича. Повернись история чуть иначе, село Давыдово вполне могло бы стать центром… российско-грузинской дружбы». (Фролов Николай. На родине «Князя Игоря»).
Еще одно хитросплетение судеб: Ирэн, супруга Кирилла Хаварда, в девичестве – Гедеванишвили, а один из Дианиных – участник русско-турецкой войны, заболел и был похоронен в Грузии.
Основателем династии Дианиных в селе Давыдово является Павел Афанасьевич Дианин – прадед Кирилла Павловича Хаварда. После окончания духовной семинарии он был определен священником села Давыдово. В Давыдове он священствовал 52 года – до 1889 г. При нем был построен Преображенский храм – украшение и гордость села Давыдово. В конце 1830-х годов молодой тогда священник Павел Дианин вместо часто горевших и быстро ветшавших деревянных храмов выстроить каменный. Так в Давыдово появился один из самых значительных по размерам и красоте во всей округе храм. До сих пор рядом с церковной стеной сохранилось металлическое надгробие иерея Павла Дианина, которого односельчане похоронили в 1891 году на самом почетном месте. Павел Дианин был одним из основателей приходского народного училища. За долгие годы духовной службы был удостоен многих церковных наград. В знак благодарности прихожане храма преподнесли ему золотой наперсный крест. Характер Павла Афанасьевича раскрыл А.П. Бородин в одном из своих писем Александру Дианину: «Эта такая воплощенная простота. Доброта и теплота, какую я себе могу представить только в человеке, вышедшем из народа, но никогда не выходившем из народа. Сколько в нем врожденной, тонкой настоящей – не буржуазной европейской – деликатности, любезности, простоты без всякой приниженности, услужливости, без низкопоклонства». (Кудряшова С.Б., Харитонов С.С. // «Давыдовым я доволен донельзя» Александр Порфирьевич Бородин и семья Дианиных).
Дедушка Кирилла Хаварда – Александр Павлович Дианин (1851-1918) – был третьим сыном Павла Афанасьевича. После окончания Владимирской духовной семинарии он приехал в Петербург, где поступил в Медико-хирургическую академию. Под влиянием лекций Н.Н. Зимина и А.П. Бородина увлекся химией и решил вместо медицины избрать этот предмет своей специальностью. Позже он женился на приемной дочери А.П. Бородина – Елизавете Гавриловне Баланевой. После кончины Екатерины Сергеевны – супруги А.П. Бородина – к Дианину перешел архив Бородиных, а также по рекомендации Н.А. Римского Корсакова и В.В. Стасова обязанности душеприказчика – охранителя доходов с музыкального наследия А.П. Бородина. Относясь с большим уважением к памяти своего гениального учителя, А.П. Дианин сохранял архив в полной неприкосновенности до своей смерти; позднее его сын Сергей издал эпистолярное наследие А.П. Бородина.
Капитал, состоящий из отчислений за исполнение произведений А.П. Бородина, ввиду отсутствия у него прямых наследников, по закону должен был перейти учреждению, где служил А.П. Бородин. После долгих хлопот А.П. Дианин добился передачи этого капитала в фонд стипендий для студентов композиторского класса консерватории.
Следует отметить, что дети Дианиных выросли в атмосфере, где все дышало Бородиным. Сегодня ни одна работа по истории русской музыки второй половины XIX века немыслима без обращения к трудам С.А. Дианина. Более того, для каждого, кто обращается к теме Бородина, труды его сохраняют значение первоисточника. Во время Великой Отечественной войны Сергей Александрович Дианин вместе с женой и сыном был эвакуирован из блокадного Ленинграда в Давыдово. В 1943 году его сын скончался от туберкулеза. «Поселившись на родине предков, Сергей Александрович по своей инициативе открыл в собственном доме… музыкальную школу для сельских ребятишек. С. Дианин обучал детвору не только технике игры, но и постижению прекрасного. «Наш дедушка Дианин», – так называли его ученики. В 1967 году Дианин написал завещание, отдав свой дом сельсовету «для использования в качестве музея или школы». В 1968-м он скончался в родовом доме накануне 80-летнего юбилея. …Последнюю волю Сергея Дианина выполнили лишь спустя 12 лет после его кончины, когда в 1980 году в Давыдове открылся-таки музей Бородина. В его создании огромную роль сыграла многолетний председатель Давыдовского сельсовета Клавдия Щербакова. Благодаря ее усилиям, старый дианинский дом был отремонтирован, а в комнатах устроена экспозиция, рассказывающая о пребывании композитора в гостях у прежних хозяев». (Фролов Николай. На родине «Князя Игоря»).
Что касается истории отца Кирилла – Поля Хаварда (Павла Александровича Гаварда). Случилось так, что Александр Павлович Дианин полюбил, и не без взаимности, гувернантку своих детей очаровательную и эрудированную 26-летнюю Марию Хавард. В 1903 году у них родился вне брака сын – Павел Александрович Дианин, узаконенный императором Николаем II (известно, что узаконить внебрачного ребенка в Российской империи дворянину можно было обратившись с личной просьбой к государю). Для этого надо было, чтобы Мария Хавард отказалась от французского гражданства для своего сына, что она и сделала. Таким образом, Павел Александрович Дианин – отец Кирилла Павловича Хаварда по праву получил российское гражданство и унаследовал фамилию отца. В апреле 1916 года на своем парадном портрете, подаренном Павлу, он делает надпись: «Моему дорогому мальчику на память». Этот снимок как священную реликвию передал Павел Хавард своему сыну Кириллу. В декабре 1918 года эпидемия «испанки» унесла жизни Александра Дианина и Марии Хавард. Их пятнадцатилетний Павел остался один в разоренной гражданской войной, голодом и разрухой стране. Его спасают от неминуемой гибели подруга матери и католический епископ прихода Лурдской Богоматери в Санкт-Петербурге Жан Амудрю – католический епископ, монах доминиканец, Апостольский администратор Ленинграда. Здесь же отметим, что храм Лурдской божией Матери – католический храм в Литейном округе Санкт Петербурга, построенный в 1903-1909 годах для нужд французской католической общины. С 1938 по 1992 год храм оставался единственной действовавшей католической церковью в Ленинграде. Во французском консульстве им удается получить для Павла французский паспорт. Павлу Александровичу Дианину выдали документ, согласно которому он – Поль Хавард, рожденный от Марии Хавард и неизвестного отца. В марте 1919 года Павел Александрович Дианин в возрасте 16 лет под именем Поль Хавард навсегда покидает Родину. На границе с Финляндией, на немецком военном посту, Павла задерживают, и он оказывается в лагере для военнопленных в г. Териоки. Три недели спустя британская военная миссия, ответственная за разоружение немецких войск в Финляндии, освобождает узников и переправляет их в г. Турку, а затем в Стокгольм. После длительного, полного лишений пути, Павел, обессиленный от голода, прибывает в Париж к родственникам матери. В Париже он обучается инженерному делу, увлекается трудами русского ученого, основателя аэродинамики Николая Жуковского. Работает на промышленном предприятии по производству вентиляторов, женится. Его избранницей становится эмигрантка из России Нина Амосова, из семьи старообрядцев. В период гонений старообрядцев ее предки поселились на берегах Енисея в Сибири, а позже переехали в Саратов, где и родилась у Ефима Аносова и Елены Керн дочь Нина. Аносовы – купцы первой гильдии, патриоты, славянофилы, традиционалисты, религиозные люди. Елена Керн после пяти лет замужества влюбляется в петербургского архитектора Александра Леграна, разводится с мужем и с дочерьми переезжает к нему в Петербург. Революция застает их в Мариуполе, где Легран строит завод по производству электрических кабелей. После многочисленных перипетий семья добралась до Парижа. В юности Нина мечтала стать учительницей в сельской школе. Так получилось, что единственным учеником стал ее внук Александр. Она передала ему язык и культуру своей страны, сыграла огромную роль в его интеллектуальном развитии. Свободное время она проводила за чтением самого любимого своего писателя Чехова и передала эту любовь внуку.
Ее единственный сын Кирилл пошел по стопам отца – стал инженером в области электронной промышленности. Со своей будущей женой – Ирэн Гедеванишвили Кирилл Хавард познакомился в Париже на встрече православной и католической интеллигенции, которая проходила в доме Хавардов в Париже. Спустя три месяца они обвенчались; стали родителями троих детей. Кирилл Хавард с радостью занимался детьми: ходил с ними по театрам и кино, путешествовал, учил плавать, кататься на яхте. Вместе с детьми смотрел фильм «Зеркало» Андрея Тарковского, водил их в театр «Мариньи» на спектакль «Преступление и наказание» Достоевского (художественный руководитель театра Робер Оссейн). Заветной мечтой Кирилла было найти своих русских родственников, о том же мечтал и его сын Александр.
После того, как Кириллу Хаварду удалось обнаружить документы, указывающие на то, что в селе Давыдово, возможно, еще стоит отчий дом Дианиных, его сын Александр отправился туда. Приехав в Давыдово, он узнал, что в их отчем доме с 1980 года находится единственный в мире музей Бородина. В музее две большие комнаты: первая посвящена Бородину, вторая – Дианиным. Директор музея, узнав, что приехал правнук Александра Павловича Бородина, была удивлена и обрадована. Кирилл Хавард, его дети и внуки – единственные потомки Александра Павловича Дианина. Сегодня в музее помимо портрета Павла Афанасьевича Дианина, его сыновей и внуков, есть фотографии выросших во Франции сына и внука Александра Павловича Дианиниа – Павла Александровича и Кирилла Павловича Хавардов.
Нинель МЕЛКАДЗЕ |
|
|
Коретти Арле-Тиц, прекрасную камерную певицу, мне удалось услышать в Тбилиси, куда она приезжала со своим мужем пианистом Борисом Ивановичем Тиц. Они вдвоем составляли изумительный ансамбль. Помню, что Борис Иванович был невысокого роста, очень светлый блондин, и это так контрастировало с темной кожей Коретти (она была мулаткой, но цвет кожи был очень темный). Коретти очень тонкая, прекрасная певица и имела у тбилисцев большой заслуженный успех. М.М. Ипполитов-Иванов посвятил Коретти шесть чудесных индийских песен в сопровождении ансамбля флейты и фортепиано на стихи Рабиндраната Тагора «И руки льнут к рукам», «Желтенькая птичка» и др.
Коретти, слабо владевшая русским языком, говорила с Варварой Михайловной по- английски. Я помню, очень стройная, изящная, она сидела в столовой Ипполитовых на диване в теплой яркой шали и все время мерзла, хотя было еще не холодно, но привыкнуть к северу, видимо, ей было нелегко. В семье Ипполитовых ее очень любили и нежно называли Коретинкой. Похоронена она рядом с М.М. и В.М. в их фамильном склепе на Новодевичьем кладбище.
Созданию музыки на стихи Тагора предшествовала встреча композитора с племянником Тагора. В один из дней я открыла дверь молодому индусу. Высокого роста, широкоплечий, с очень плоской грудью, он был одет в синюю косоворотку, которая никак не гармонировала с его очень смуглым, узким лицом. Крупные черты лица, большие черные, миндалевидные с яркими белками глаза, большой рот с блестящими зубами и иссиня-черные длинные кудри, расчесанные спереди на пробор и опускавшиеся на плечи, произвели на меня большое впечатление. Лицо его показалось мне очень знакомым, и когда Михаил Михайлович сказал, что это племянник Тагора, я вспомнила портрет великого писателя. Михаил Михайлович очень обрадовался его приходу, обнял и повел в гостиную. Они долго работали, и до меня доносились какие-то странные завывания. Я не сразу поняла, что это пение. Пел индус, а Михаил Михайлович что-то перебирал на рояле. После он сказал, что записал замечательные песни. Видимо, на этом материале потом Михаил Михайлович написал музыку и посвятил песни Коретти Арле-Тиц. М.М. рассказывал мне, что племянник Тагора – индийский коммунист (а в1926 году это было редкостью), приехал к нам в СССР учиться и работать, однажды его даже послали на завод «Серп и Молот» агитатором. Михаил Михайлович недоумевал, как он там агитировал, почти не зная русского языка, однако на заводе рабочие его бурно приветствовали.
Михаил Михайлович вставал не очень поздно, к завтраку, пил чай со своим любимым сортом хлеба, кажется, ситным калачом. Каждое утро, когда он завтракал, к нему приходил его приветствовать Н.С. Голованов. Он был учеником Ипполитова-Иванова и возглавлял в консерватории кафедру дирижирования. Приходя к Михаилу Михайловичу, Голованов рассказывал о своих делах, советовался с ним. Ипполитов-Иванов называл его ласково «Микола» и очень, как-то по отечески, тепло к нему относился, спокойно выслушивал и наставлял.
Обладая каким-то особенно метким и добродушным юмором, Михаил Михайлович давал всем прозвища, немножечко подшучивал над всеми, но как-то мягко и безобидно. Садясь за обеденный стол, он клал рядом с собой привезенную ему из Китая в подарок костяную руку. Прикрепленная к длинной черной палке белая костяная рука с цепкими пальцами предназначалась китайцами для почесывания спины. Михаил Михайлович очень любил эту занятную штучку и если видел, что кто-то из сидящих за столом зазевался или заговорился, он этой «ручкой» похищал у него с тарелки кусочек кушанья или хлеба (ясно, что жертва выбиралась помоложе) и очень потешался, когда на лице гостя появлялось тревожное недоумение: только что была котлета и вдруг исчезла, неужели я мог ее съесть и не почувствовать.
Когда Михаил Михайлович улыбался, глаза его сужались и делались очень лукавыми и очень добрыми, он рассказывал занятные эпизоды образным, живым языком.
Я вспоминаю, как мы однажды вдвоем возвращались из театра пешком. В тот вечер он дирижировал оперой «Чио-Чио-Сан» в филиале Большого театра (бывшем театре Зимина). Помню исполнителей: Зорич (Чио-Сан), Максакова (Сузуки), Богданович (Пинкертон). По дороге, разговаривая с Михаилом Михайловичем, я восхитилась, какое чудесное РР удалось услышать в оркестре. И вдруг Михаил Михайлович залился своим долгим добрым смехом и сказал: «Я расскажу сейчас, какой недавно приключился у меня инцидент с оркестром. На репетиции «Чио-Чио-Сан» я просил оркестр сыграть РР (пиано) там, где это нужно, и все время был недоволен, так как пианиссимо я не мог добиться, РР они не играли. И вот однажды (а Михаил Михайлович в ту пору был художественным руководителем Большого театра) оркестру задержали выдачу заработной платы. Оркестранты были очень возмущены и решили выместить свое негодование на мне. На очередном спектакле «Чио-Чио-Сан» я становлюсь за пульт и слышу, как оркестр играет, как говорится, в «полноги», а в местах, где я просил сыграть РР, я услышал РРРР (пианиссимо) и почувствовал, что вот-вот оркестр вообще перестанет быть слышимым. Я спокойно довел спектакль до конца и затем, когда оркестранты испытующе выжидали, обрушусь ли я на них за возмутительную игру, сказал: «Хорошо вы сегодня играли, вот бы только еще немного тише». Вспоминая их растерянные физиономии, Михаил Михайлович заливался смехом.
Как-то еще раз возвращались мы с ним из Большого театра после спектакля «Майская ночь». Левко пел Николай Озеров. Я осмелилась высказать свое мнение о его голосе. Сейчас, когда я вспоминаю, что в присутствии такого выдающегося музыканта высказывала какое-то свое мнение, мне просто становится неловко за себя, но Михаил Михайлович внимательно и терпеливо все выслушал, с предельным тактом реагируя на мое замечание, что голос Озерова не очень теплый. Я привыкла в Грузии к теплым южным, темпераментным голосам, и голос Озерова показался мне холодным. На это он мне ответил: «Зато «Академия». Уж он-то не скушает ни одной точечки, не проглотит ни одной шестнадцатой, как это частенько делают другие и ничего им за это не бывает, и воровством это не считается, а надо бы считать...».
Часто в доме М.М. Ипполитова-Иванова бывал композитор Сергей Никифорович Василенко. Он был учеником Михаила Михайловича и очень его любил. Бывал он у него почти ежедневно. Как-то Василенко пригласил меня в бывший театр Зимина на оперу «Лакмэ». Текст оперы был заново написан Гальпериным, а музыку к вставным балетным номерам во втором акте (чарльстон и вальс-бостон) написал сам Василенко. В другой раз я слушала Василенко утром в Малом зале консерватории на концерте из его произведений. Пела Елена Андреевна Степанова, ей аккомпанировал автор. Михаил Михайлович спустился в зал послушать. Ему очень нравились произведения Василенко.
Часто бывал в семье Ипполитовых П. Норцов, который был очень обязан своим вокальным развитием Варваре Михайловне. В.М. и М.М. ласково называли его «Пантюша». Жена Норцова работала концертмейстером и тоже часто бывала у Ипполитовых.
В 1928 году, как я уже говорила, М.М. Ипполитов-Иванов написал 5 японских песен на слова неизвестных поэтов и посвятил их моей маме – Е.В. Баронкиной. Он слышал ее в Тбилиси в 1924 г. в опере «Кармен» и высоко оценил ее выступление: будучи художественным руководителем Большого театра пригласил ее на пробу в театр, где ей обещан был дебют. К сожалению, мама, которая очень редко болела – она была очень вынослива и здорова – заболела с очень тяжелыми осложнениями, М.М. чтобы она не волновалась, сообщил ей, что число, на которое будет назначен ее дебют – перенесут (но потом так не получилось).
В это время организовывается опера из ведущих актеров страны – гастроли на целый год в Харбине и Японии (Токио, Нагасаки, Иокагама и ряде других городов) устраивала КВЖД – и спустя несколько месяцев она уехала. Когда через год мама приехала в Москву, как всегда к Ипполитовым, М.М. встречал ее на вокзале и поднес ей рукопись японских песен с дарственной надписью. Это были чудесные песни, особенно «Бухта Акаси», которая часто исполняется в концертах.
В 1975 году меня пригласили на юбилей памяти М.М.в музыкальное училище Ипполитова-Иванова. Я воспользовалась этой поездкой и решила отнести в Музей музыкальной культуры им. Глинки рукописи этих песен. Директор музея Екатерина Николаевна Алексеева очень обрадовалась и сказала, что рукописей романсов М.М. у нее очень мало, ну а оперы – «Ася», «Измена» – конечно, в архиве музея сохраняются. Я попросила директора разрешения посмотреть кое-что из архива В.М. Зарудной, и в благодарность за то, что я передала рукописи, она разрешила мне спуститься в архив. Я, конечно, не смогла там долго находиться и попросила показать ведомости учащихся-вокалистов в те годы – это был 1911-12 гг. – с оценками. Я была счастлива, видя (в необыкновенной сохранности) ведомость – прошло 75 лет с момента проведения экзамена – против маминой фамилии стояла отличная оценка.
До последних дней жизни сохранилась большая любовь и дружба между семьей Ипполитовых и нашей семьей.
Берта ИВАНИЦКАЯ |
|
Из воспоминаний
Моя мать Елена Васильевна Баронкина окончила московскую консерваторию по классу Варвары Михайловны Зарудной. М. Ипполитов-Иванов в то время был директором консерватории. Это были 1906-1910 гг. Я знаю, что Варвара Михайловна и мама очень любили друг друга, и эту любовь мама сохранила на всю жизнь.
Уже будучи оперной певицей и работая в различных оперных театрах, мама, когда заканчивала сезон, всегда, приезжая в Москву, останавливалась у Ипполитовых. Долгие годы, до самой смерти Михаила Михайловича их связывала большая дружба. Это нашло свое отражение в дарственной надписи композитора на посвященном ей произведении «5 японских песен»: «Любимому существу Лялечке в день ангела М.М. Ипполитов-Иванов, 1 июня 1928 года, Москва».
Первое мое знакомство с Михаилом Михайловичем и Варварой Михайловной состоялось в 1924 году. М.М. Ипполитов-Иванов был приглашен в Тбилиси на должность директора консерватории. Воспоминаний об этом периоде их жизни в памяти моей почти не сохранилось, так как я тогда была маленькой девочкой. Помню, что М.М. заболел воспалением легких, и мама очень беспокоилась и все время находилась у них. Вылечил его очень хороший врач Илья Зурабович Копадзе, которому они были всегда благодарны и переписывались с ним. Жили Ипполитовы в здании 2-ой консерватории по ул. Дзержинского (сейчас в этом здании находится один из отделов Академии наук). Помню, что мама была счастлива, что В.М. и М.М. приехали в Тбилиси. Ну и, конечно, они бывали у нас.
Грузию М.М. обожал, это известно всем. У него было просто какое-то трогательное отношение ко всему грузинскому, в чем бы это ни выражалось. Например, тогда нельзя было выписать газету «Заря Востока» через Москву: мы выписывали в Тбилиси по настоятельной просьбе М.М. и В.М., которым очень нравилась эта газета, и высылали ее в Москву. Ну, разумеется, к этому добавлялись различные восточные сладости, в семье Ипполитовых их очень любили. Мама часто посылала в Москву фрукты и сладости, а последний раз послала в мае 1939 года ко дню рождения В.М., который всегда отмечался ее домочадцами и друзьями. Вот что писал по этому поводу друг семьи Валериан Михайлович Гаитинов:
«Я по традиции семьи Ипполитовых собирал тот небольшой, но симпатичный кружок знакомых дорогих мне покойников, который собирался при их жизни. Конечно, в смысле качества угощение сократилось, и на этот раз не было ничего приготовлено сладенького, и наши дамы Коретти Арле-Тиц и Маня Мирзоева немного грустно на меня взглядывали, но когда была вскрыта посылка и обнаружился дивный чернослив с начинкой, взрыв одобрения огласил нашу столовую, и мы с криком «Ура!» отдали должное очень вкусненькому сладенькому. Большое спасибо. Кука при этом сказал: «Никто, кроме Елены Васильевны, не умеет выбрать самое хорошее, что можно сыскать».
Первый мой приезд в Москву в семью Ипполитовых относится к 1926 году. Мама тогда была приглашена на сезон в Японию (по инициативе КВЖД в Токио была организована первая в Японии русская опера и приглашены оперные артисты из разных городов). Я поехала проводить ее до Москвы и погостила вместе с ней немного у Ипполитовых.
Я в то время занималась в музыкальном училище по классу фортепиано, и Михаил Михайлович, как говорится, благословил меня на путь музыканта, подарив свою книгу «Учение об аккордах» с дарственной надписью: «Милая Бебка, учи твердо и крепко! М. Ипполитов-Иванов. 29 сентября 27 г.»
Я побыла немного в Москве, проводила маму и уехала.
Второй мой приезд в Москву относится к 1928 году. Мама была приглашена на сезон в Ташкент и приехала раньше на месяц, чтобы побыть у Ипполитовых. Она взяла меня с собой на сезон в Ташкент. Сезон открывался в октябре, и мы месяц могли погостить у Ипполитовых. Хочу поделиться своими воспоминаниями прежде всего об укладе жизни в семье Ипполитовых и об отдельных эпизодах, которые я запомнила, живя у них.
К моей великой радости Михаил Михайлович к концу сезона в одном из писем к маме просил прислать меня к ним еще погостить, так как мама собиралась уехать в гастрольную поездку. Вскоре М.М. прислал телеграмму, как всегда, со свойственным ему теплым юмором: «Пришлите ребенка наложенным платежом». И в апреле я уже приехала самостоятельно в Москву, где и пробыла два месяца. Все это время я была непрерывно опекаема самим Михаилом Михайловичем, очень трогательно и заботливо ко мне относящимся. Я ходила с ним в театр на те оперы, которыми он дирижировал. Об этом я постараюсь написать подробнее.
Уклад жизни семьи Ипполитовых был особенный. Они, выражаясь тривиально, жили вне времени и пространства, особенно Варвара Михайловна. С ними вместе жили родственники и близкие друзья: брат Варвары Михайловны Николай Михайлович Зарудный (в прошлом известный адвокат), его племянник Андрей (сын его свояченицы В.А. Бабаниной), большой друг семьи Анна Акимовна и дальний родственник и тоже большой друг семьи Ипполитовых отставной генерал Валериян Михайлович Гаитинов. Обычно гостило еще много народу. Я помню и Александру Акимовну (ученицу Варвары Михайловны, солистку хора Большого театра).
Занимали Ипполитовы половину нижнего этажа консерватории – комнат семь-восемь. В гостиной, так называемом бенефисном зале, стоял рояль и, по-моему, еще фисгармония. Здесь же стояло несколько шкафов с бенефисными вещами, адресами, серебряными вазами и другими подношениями. Я их не рассматривала, потому что не могла рискнуть попросить, чтобы специально для меня открыли шкафы. Над диваном висел колоссальный портрет Римского-Корсакова с его очень большой и трогательной надписью Михаилу Михайловичу – своему ученику. Содержания надписи я, конечно, не могу передать, не помню, хотя и часто, лежа на диване, читала ее. Портрет был в бронзовой раме, очень тяжелый, и я, засыпая, всегда беспокоилась, не обрушится ли он на меня. Напротив, на другой стене, у рояля висел портрет Чайковского, тоже очень большой, по-моему, во весь рост, в черной раме и тоже с очень длинной дарственной надписью, не знаю Михаилу Михайловичу или Варваре Михайловне.
Из гостиной дверь вела в кабинет М.М. Ипполитова-Иванова, в который я никогда не заходила. В небольшой спальне Варвары Михайловны стояли огромная деревянная кровать, письменный стол и кругом лежала масса нот, бумаг и газет. Варвара Михайловна прекрасно владела несколькими языками и делала переводы целых опер, романсов с итальянского, французского, английского. Она вела обширную переписку со своими друзьями и бывшими учениками. Вставала она часа в три дня, кофе пила у себя в спальне, а к обеду выходила (иногда и не выходила совсем) в длинном тафтовом платье, с парчевой повязкой на голове.
В столовой, не очень большой, уютной, темноватой комнате, стояли длинный старинный стол и стулья с высокими спинками и кожаными сиденьями, большой черный кожаный диван и кресла. Из столовой одна дверь вела в гостиную, другая – в переднюю, в которой висело зеркало, а, может быть, стояло трюмо, и висел на стене телефон. Выход из передней был на Среднюю Кисловку. Другая дверь из столовой вела в длинную переднюю с выходом в вестибюль консерватории. В стене передней, с правой стороны, было углубление для хозяйственного лифта, на котором поднимались блюда с кушаньями из кухни. Кухня представляла собой особое царство где-то внизу, в подвальном помещении – целых три комнаты: в одной – сама кухня с колоссальной плитой и всякой кухонной утварью, в двух остальных жила кухарка Катя с мужем и маленькими детьми. В доме была еще молодая горничная, которая подавала на стол и убирала.
Возле Варвары Михайловны неотлучно находилась ее близкая ученица Анна Акимовна, о которой я уже упоминала, она считалась как бы членом семьи Ипполитовых. Ее сестра – Александра Акимовна, в ту пору уже немолодая, рыхлая, тоже ежедневно бывала у Ипполитовых. Говорили, что у нее когда-то был хороший голос. Связь Варвары Михайловны с ее бывшими учениками никогда не прерывалась. Неимущим она посылала ежемесячно в разные концы страны «супсидию». У нее был длинный список нуждающихся, больных и не очень хорошо устроенных бывших учениц, которым она всю жизнь помогала. Брат Варвары Михайловны Николай занимал отдельную комнату, вернее, черный кожаный кабинет с выходом в маленькую переднюю, из которой двери вели: одна в комнату Николая Михайловича, другая – Валериана Михайловича Гаитинова.
Николай Михайлович Зарудный – уже тогда очень пожилой, болезненный, с аристократической внешностью, помню, в пенсне, высокий, прихрамывающий, опирающийся на палку с набалдашником, никогда к общему столу не выходил, обедая у себя в кабинете. В его комнате часто ночевал племянник Андрей Бабанин – сын его свояченицы Анны Алексеевны, концертмейстера эстрады. Николай Михайлович был в разводе со своей женой Верой Алексеевной, тоже работавшей концертмейстером и даже некоторое время в классе у Антонины Васильевны Неждановой, когда та только начинала свою педагогическую деятельность.
Андрей Бабанин, дома его называли Кука, был солистом балета в оперном театре не то в Киеве, не то в Харькове (позже он работал в Тбилисской опере), но когда я жила там, он работал на эстраде и был партнером Екатерины Васильевны Гельцер, которая в ту пору уже не танцевала в Большом театре, а разъезжала по городам страны, создав свой ансамбль. В этом же ансамбле принимал участие молодой Давид Ойстрах. Кука как-то говорил при мне Михаилу Михайловичу о том, какой талантливый Давид Ойстрах, каким большим успехом он пользовался у публики и показывал фотографии, на которых сняты были Гельцер, Кука и Ойстрах, очень юный, в апаше и тюбетейке.
Потом, в годы войны, когда Ойстрах уже был знаменит и приезжал в Тбилиси с Л. Обориным на концерты, мы встретились как-то у одной нашей общей знакомой на обеде, на который я была приглашена с мамой. Тогда я рассказала Давиду Федоровичу о том, что слышала от Куки о его совместных поездках с Гельцер, и он с удовольствием вспоминал об этих гастролях.
Е.В. Гельцер, это было в последние годы, была очень рассеяна и всегда забывала, куда положила свои вещи, и в день несколько раз звонила по этому поводу Ипполитовым. Один раз я подошла к телефону, Куки дома не было, и она просила передать, чтобы он немедленно ей позвонил, так как она не помнит, куда положила свою брошь. Когда Кука пришел и я ему передала ее слова, он сказал, что это очень дорогая изумрудная брошь, подаренная московским купечеством на одном из ее бенефисов, и положила она ее в секретер. Михаил Михайлович всегда потешался при каждом тревожном звонке Гельцер.
В квартире Ипполитовых был еще большой зал со сценой, на которой всегда стояла прялка из второго акта «Фауста». В этом зале Варвара Михайловна устраивала домашние спектакли, которые очень любила. В то время она уже не преподавала в консерватории, а занималась дома и ставила оперы с участием своих учеников. Я не присутствовала на этих спектаклях и не могу назвать их участников. В числе зрителей, как мне рассказывали, кроме домочадцев, бывали приглашенные друзья и музыканты.
В подготовке одного из спектаклей принимала участие мама. Варвара Михайловна хотела, чтобы костюмы к опере «Снегурочка» были свежими и оригинальными, специально сшитыми к этому спектаклю. Мама не умела шить, но обладала большим вкусом и рисовала эскизы к своим костюмам. Она хотела доставить Варваре Михайловне удовольствие и попробовала сшить сапожки для Снегурочки, расшить сарафаны и кокошники и разрисовать рубаху для Леля. Этими костюмами Варвара Михайловна очень дорожила, берегла их в отдельном шкафу, на котором под стеклом была надпись «Костюмы сшиты Е.В. Баронкиной». Когда я приезжала к Варваре Михайловне уже после смерти Михаила Михайловича, она мне с любовью рассказывала и показывала, какие чудесные костюмы сшила Леля к «Снегурочке».
Мне хочется рассказать еще об одной значительной фигуре в доме Ипполитовых. Я уже упоминала о нем – это отставной генерал Валериян Михайлович Гаитинов, который был не то дальним родственником, не то просто очень близким другом Ипполитовых. Было ему тогда более семидесяти лет. Помню его колоритную внешность, его прерывистый старческий смех. Был он высокого роста, полный, с крутой седой головой, отвисшими щеками и губами, красноватыми отекшими глазами и широким носом, прорезанным синими жилками. Носил он черный френч, галифе и сапоги на высоких каблуках, хотя был высокого роста, ходил мелкими быстрыми шажками и как-то, где было возможно, прищелкивал каблуками.
У Валериана Михайловича был бульдог, звали его «Маймун», что на Кавказе означает «обезьяна». Хозяин очень любил собаку, возился с нею. Собака была старой и с такими же отвислыми щеками, и я, грешным делом, находила между ними большое сходство.
Валериан Михайлович был душой дома и всячески старался все заботы по хозяйству взять на себя, делая дополнительные хозяйственные покупки (в основном закупала все кухарка Катя). А Варвара Михайловна хозяйством не занималась. Хозяйством занималась Мария Михайловна – сестра Варвары Михайловны. Валериан Михайлович очень переживал, что делается все не так, как полагалось бы. Помню, как перед обедом он гулял вокруг стола и следил, чтобы все приборы и все стояло на месте. Перед прибором Варвары Михайловны стоял ее собственный судочек для уксуса и прованского масла, рядом лежала деревянная ложка в оправе и всегда стояла возле ее прибора маленькая вазочка, куда Михаил Михайлович, приходя из театра, с репетиции, ставил принесенные для нее цветы.
Валериан Михайлович был очень ворчливый, брюзжал по всякому поводу. И если кого-нибудь невзлюбил, то даже не старался скрыть своего недружелюбного отношения, бросал резкое словечко или острую шуточку, ну, скажем, гостю нельзя было позавидовать.
У Ипполитовых были фиксированные дни – среды, пятницы, четверги, а, по-моему, все дни недели, в которые бывали те или иные друзья или близкие знакомые, и дом наполнялся гостями.
По средам или по пятницам к обеду приходила к Ипполитовым худенькая, уже очень пожилая дама с сильно подкрашенным маленьким личиком, с куделечками крашеных волос и острым носиком. Она старалась как-то дать почувствовать себя близкой семье Ипполитовых. Это выражалось в том, что она немедленно включалась в ритуал накрывания стола к обеду, чем приводила Валериана Михайловича в неистовство.
Михаил Михайлович, наоборот, когда приходил к обеду, очень почтительно целовал у нее руку и вел с ней учтивую беседу.
Я никак не решалась спросить, кто она, а через некоторое время, когда приехала мама, я узнала, что это была знаменитая певица Елена Яковлевна Цветкова, исполнявшая в опере Чайковского «Орлеанская дева»партию Иоанны д’Арк.
Большим другом семьи был директор музея Чайковского в Клину Николай Тимофеевич Жегин. Помню, он приезжал из Клина в сапогах и какой-то поддевке. Он всегда рассказывал Михаилу Михайловичу о своих делах, советовался с ним, он мог прийти поздно вечером, что было не всем доступно. Михаил Михайлович принимал большое участие в жизни музея и всячески содействовал обогащению его новыми материалами. Жегин всегда усиленно приглашал всех приехать в Клин, особенно тех, кто там никогда не был. Я очень хотела поехать, и Михаил Михайлович собирался со мной, но, видимо, что-то помешало и наша поездка не состоялась.
Из любимых учениц и друзей, которые как бы считались членами семьи Ипполитовых, были певица Корретти Генриховна Арле-Тиц и Мария Михайловна Мирзоева, профессор Московской консерватории, которую Варвара Михайловна нежно называла Манон.
Мария Мирзоева была любимой ученицей Варвары Михайловны. Услышать ее пение мне не пришлось, но Варвара Михайловна говорила, что у нее прелестный голос. Я слышала ее только как пианистку, когда она приезжала в Тбилиси с концертами вместе с Анатолием Доливо, которому аккомпанировала. Все, кто слышал эти концерты, не могут забыть полученного ими колоссального эстетического наслаждения.
Окончание следует
Берта ИВАНИЦКАЯ |
|
