Нас познакомила лошадь – Белая Грива. И старичок, гостивший у сына в городе и скучавший по родным горам, любимому селу, где прожил всю жизнь и где осталась могила его верной супруги. Как тосковало ее материнское сердце по сыну, как ждала она его каждый день! Но не так просто преодолевать расстояние, когда там, далеко, учеба, работа, молодая семья… Так и не дождалась. А еще лошади – надежные и преданные друзья, оставленные на попечение соседа. Но разве чужой человек сможет так любить, так заботиться о них, как он сам? Да еще случилась беда – заболел пожилой человек в городе,  а заботливые сын с невесткой не отпустили домой, в родные горы. И тут увидел он на площади лошадь, катающую детей, обрадовался, залюбовался и больше затосковал. Даже имя ей придумал – Белая Грива. Молодой парнишка, с которым старик познакомился на базаре,  проникся жалостью к своему соотечественнику, узнал, где живут хозяева лошади и отвел к ним своего старшего друга. Хозяин лошади понял, в чем дело, радушно принял приезжего человека, с трудом говорившего по-русски, угостил, рассказал о себе – добрые люди всегда найдут общий язык. А потом подвел к лошади и сказал: «Скачи давай!» Гость с легкостью оседлал ее и поскакал навстречу ветру, совсем как там, на родине, в Армении, и благодаря Белой Гриве вновь обрел уверенность и надежду.
Вы заметили, сколько добра, человечности, тепла и света в этом коротком рассказе замечательного писателя Давида Арутюняна? Все его творчество именно такое – светлое и человечное. И не имеет значения, о ком его истории и где они происходят – это обо мне. Или о моих родных,  соседях, друзьях…Потому что мне близки и понятны эти ценности: как любовь к животным, забота о родителях, верные, добрые люди, встречный ветер и неугасающая  надежда.
Давид Хачатурович Арутюнян родился в Тбилиси, здесь провел детство, юность, молодость. Окончил третью мужскую гимназию, жил на улице Ованеса Туманяна, в доме, из окна которого была видна синагога, затем выучился на  инженера железнодорожного транспорта, работал инженером-конструктором авиационно-технической базы Тбилисского аэропорта. Но в нем всегда жило творчество, поэтому он – писатель, поэт, переводчик, художник, сказочник, автор сказочной повести «Волшебный город Дореми», повести о детстве «Розовый город», об отце – жертве сталинских репрессий, который провел 9 лет и 7 месяцев в Вятском лагере, «Жил Христофор», циклов «Рассказы Темного тупика», «Картинки старого Тбилиси», рассказов «Медаль», «Алюминиевый крестик», «Аблава» и других. Несмотря на то, что семья переехала в Армению, а потом в Россию, родной Тбилиси остался жить в душе, в рисунках и рассказах: «Балконы, покосившиеся лестницы, ведущие с этажа на этаж, дворы и дворики с развешанным бельем, ветхие черепичные крыши, кирпичные дома, акации, спасительная тень которых была прибежищем игроков в нарды летним душным днем…» «Никто, наверное, не задавался целью посчитать сколько национальностей представляли обитатели домов Темного тупика. Как речушка вливается в огромную горную реку, так и он своим многоголосьем и разноязычным говором вливался в Аргутинскую улицу».
«Я помню все чудные мгновения», – говорил он. Так детально и ясно писать о самых ранних годах своей жизни  мог только человек, не потерявший своего детства. Например, воспоминание о первом снеге или о восторге от бенгальских огней: «И было мне три годика тогда, Осталась память сердца навсегда». Или о переходе через Ишачий мост: «Старый мост в детстве страх наводил на меня. Там внизу был бурлящий поток. Если с мамой шли по мосту среди дня, Бросить взор на Куру я не мог».
Давид Хачатурович – автор сборника стихотворений к армянским пословицам – «Книга совы» и к картинам старого Тбилиси художника Вагаршака Элибекяна.

«На рынках вечно суета
Для всех открыты ворота
Шайтан-базар шумит весь день
Входите все, кому не лень…»

Здесь и Нарикала, и Кура, и базары, и кинто, и фаэтоны, и духаны – весь колорит старого города.
«Как осенние листья прошелестели годы», но однажды он вернулся в родной город. «Я бродил по местам своего детства и ноги сами понесли меня к школе… Подул ветерок, я закрыл глаза. Далекие голоса детства доносились издалека». Тоска по родному городу осталась на всю жизнь. «Хоть бы раз «антоновку» из Грузии мне моя фортуна принесла!»
Совсем недавно, в феврале, этого замечательного человека не стало. Всего несколько недель тому назад он писал на своей страничке в фейсбуке: «Аджарские хачапури в подвальчике на Руставели вместе с графином газировки от Лагидзе – незабываемое удовольствие».

«Что в памяти оставлю о себе?
От деда мне доставшееся имя,
Роман в стихах о папиной судьбе
И дневники с раздумьями моими.
Фотоальбом, запечатлевший время
От детских лет до нынешних Годин
И опусов моих нескладных бремя
Да живописных несколько картин.
Три повести и переводы также
И книжки самиздата – целых пять.
Пожалуй, все оставлю: то, что нажил
И стану где-то в космосе витать».

Но свет, который горел в его доброй душе, не погас, а передался сыну – необыкновенному человеку, детскому писателю, журналисту, сценаристу Карену Давидовичу Арутюнянцу, с которым меня познакомила все та же лошадь – Белая Грива! Он увидел рассказ отца на моей странице и поблагодарил меня, а я сказала, что он с моей бабушкой однофамильцы и что мои предки из Карса. «А мои – из Эрзерума»,- ответил он. Значит, общие корни, горе, трагедия… «Мой прадед по линии мамы владел в Эрзеруме двумя синематографами». И мой прадед был связан с кино, здесь, в Тбилиси  – начинал киномехаником у итальянцев братьев Риччи, которым принадлежал кинотеатр «Паллас» (затем «Амирани»), когда еще кинопроекторы работали на газовых углях. Позже он стал  директором кинопроката. А еще общее – Кукийское кладбище, где покоятся наши предки…
Карен Арутюнянц родился в Тбилиси, где провел счастливое детство, затем семья переехала в Ереван, где он окончил школу, политехнический институт, а потом ВГИК в Москве, куда позже переехали родители и где он живет по сей день. Он издавал газеты и журналы для детей, написал повести «Я плюс все», «Пончик идет по следу», «Иванушка первый, или Время Чародея» и др. Карен Давидович много времени проводит с детьми, которые учатся с ним писать забавные истории, излагать свои мысли, говорить обо всем, например, о небе, о смехе, о нежности и любви, фильмах, знакомит со своим творчеством, учит верить в сказку. С детьми можно все – мечтать, что будет в 2029 году, провозгласить Международный день птиц, морей, деревьев, динозавров или написать книгу про кота, который ходит вверх тормашками. Все получится, главное – иметь фантазию и доброе сердце. Все это обсуждается на встречах в библиотеках, школах или литературно-театральном клубе «Не сердите попугая». «Мы создаем миры!» - говорит Карен Давидович.
А совсем недавно вышла книга, в которую вошли две автобиографические повести отца и сына – Давида Арутюняна и Карена Арутюнянца – «Две повести о детстве», которую я получила в подарок и с удовольствием прочитала. Это книга о детстве мальчиков и девочек, живших в сороковые и семидесятые годы двадцатого века. Каждая глава книги отзывается в сердце, перекликается с моей жизнью – думаю, так будет с каждым, кто ее прочитает. Например, сороковые, военные годы, которые Давид Хачатурович провел в Ереване у бабушки с дедушкой, оживили во мне рассказы моей бабушки о том времени. Вот эпизод, когда дети общались с немецкими военнопленными, работавшими на стройке, жалели их, усталых и худых, и угощали персиками, а один немец смастерил для них игрушку – акробата. Внук рассказал об этом дедушке, а дед сказал: « И немцы ведь люди… Может, он вспомнил своего сынишку и загрустил, а может быть, он, как честный человек, мучается, что участвовал в такой жестокой войне, народ ведь не виноват». Моя прапрабабушка тоже приводила военнопленных, работавших в Тбилиси, домой, жалела и делилась совсем не лишним куском хлеба. Однажды привела белобрысого, тощего мальчишку, разбиравшего с другими военнопленными кирху на Марджанишвили. Он увидел на стене фотографию моего деда – офицера в черной рамке, все понял, опустился на колени и заплакал. «Это муж моей внучки, – объяснила ему добрая старушка, – но ты не виноват, это Гитлер, ты ешь, ешь…». В этой книге описывается разное время, но ценности одни у всех на все времена: семья, дружба, первая любовь, верность, доброта, отзывчивость… И детство!
Удивительно, как оба автора сохранили в себе детство! Я считаю, что это самое главное время жизни, самое яркое, теплое, наполненное голосами любимых людей и ароматами. Для меня это аромат акации, которой было так много вокруг маленького кирпичного дома у парка Муштаид, где я росла. Кто-то или что-то должны обязательно возвращать в детство, чтобы ничего не стерлось, не забылось… А еще очень важно, когда ты не с чьих-то слов знаешь историю своих бабушек и дедушек, а живешь с ними, наблюдаешь их жизнь. Они оставляют глубокий след в душе и в памяти. И, конечно, детство создают родители. Вообще, семья. «Всего лишь надо почаще разговаривать друг с другом…И слушать. Слушать, впитывая в себя нашу общую судьбу», – пишет Карен Давидович. Мне кажется, дети, которые получили достаточно тепла, внимания и любви от родных, не теряют своего детства никогда. И способности мечтать и фантазировать. И любить. И хранить память.
«Я всматриваюсь в лица своих предков на фотографиях и вижу совершенно точно одно – какими цельными, уважающими себя и жизнь были эти люди», – говорит Карен Давидович.
«Очень красивые у меня бабушки. Души у них чудесные». Я тоже так думаю о своих предках и особенно бабушках – обе были интересные, каждая по-своему, настоящие старые тифлиски, как я их называла. Кстати, одну из них тоже звали Катя, как и бабушку Карена Давидовича. Мы очень  любили наших Кать…
«Я помню эти детские вечера, когда сидишь в поликлинике в коридоре… и ждешь маму. За окном город, приглушенные звуки, в небе проносятся стрижи… А потом мы заходим в гастроном и покупаем конфеты и сгущенку, и весело идем к дому… А может, еще дует ветерок, наш чудесный южный ветер с гор, с Тбилисского моря, на котором здорово летом, оно почти настоящее, а дальнего берега не видно совсем, и там, наверное, океанские лайнеры плывут себе в Африку… А мама смеется так весело. И мне тоже хорошо…».
«8 марта 1961 года поженились мои папа и мама. Мама тогда училась в Ереванском университете и папа приехал к маме из Тбилиси и предложил руку и сердце. Они знали друг друга с послевоенного детства, они выросли на улицах Туманяна и Леселидзе, в Темном тупике на Майдане, в окружении Куры, серных бань, синагоги, христианских церквей и самых шумных, печальных, трудолюбивых, веселых, разных и чудесных соседей в мире», – рассказывает Карен Давидович.
«Мама и дедушка жили на Леселидзе, 51. Я у дедушки часто бывал, ел «Мишку на севере» и смотрел, как он делает протезы. Мы с моим дедушкой сидели молча.
Он – один из лучших протезистов Тбилиси – колдовал над зубными протезами, а я разглядывал одну из копий, сделанных дедушкой с полотен французских пейзажистов -романтиков.
Когда-то дедушка собирался стать художником, но его в Академию не приняли. Не то сословие. Из буржуа. А это была на тот момент Грузия советская.
Словом, он тихо колдовал над своими протезами.
Я тихо разглядывал какого-нибудь Дюбуа.
Это одно из самых откровенных и пронзительных общений в моей жизни.
Ещё мы так же молчали с моим отцом. Реже, чем с дедом. Но это было».
А мне запомнились слова дяди главного героя повести Давида Хачатуровича «Розовый город», архитектора Ашота, когда мальчик увидел, как заделывают трещину на доме, в которой жили воробушки, переполошился и стал звать всех  на помощь, и они побежали просить рабочих оставить небольшие щелки для птиц. Рабочие удивились, как можно думать о птицах, когда вокруг война, голод, а дядя сказал: «Чтобы воспитывать в наших детях ненависть к насилию, мы должны думать о птицах».
Семья передала мальчику свою мудрость и жизненные принципы, мальчик вырос и передал своему сыну, сын – своему, Нареку, который талантливый музыкант, и  пойдет добро из поколения в поколение. Поэтому читают ребятишки сегодня в рассказах Карена Давидовича: «Если ты пес по имени Пончик и твой хозяин ушел в магазин и не вернулся, разве ты бросишь его в беде и не отправишься на поиски друга? А если кот, с которым ты живешь под одной крышей, свалился с форточки и его похитили, чтобы продать в бродячий цирк, разве ты не захочешь вернуть его?..» И эти уроки дружбы, преданности, верности – самые важные в жизни детей, они остаются в сердце. А еще Давид Хачатурович единственный из всех, кого я знаю, вспомнил осликов, как героев войны – ведь мы привыкли читать о лошадях и собаках. А эти молчаливые труженики таскали на себе оружие и боеприпасы к огневым точкам, когда немцы рвались на Кавказ. И благодаря этим осликам герой одного из рассказов получил медаль «За оборону Кавказа».
Мне кажется, очень особенные люди могут писать о детях и о животных. Искренние, открытые, непосредственные, немного наивные, незащищенные, когда один на один с жизнью, людьми, ураганами, с душой нараспашку, мыслями без утайки. Это как босиком под дождем, без зонта, дождевика, капюшона… У них как-будто и родничок не окончательно твердеет, они не закрываются в себе, не покрываются твердым панцирем, поэтому связаны и с этим миром, и тем, откуда пришли и куда уйдут.

«Я шептал и не раз:
– Я шагаю по этой планете.
Я иду к горизонту, за белой чертой миражи.
Мы летаем там в детстве. Мы честные славные дети.
Там несутся по небу мечтами и правдой стрижи.
Там так хочется жить, там так хочется смелости первой.
Там отвагой вершины уж взяты на сотни веков.
И любовью беспечной, любовью Адама и Евы,
там колышется облако самых невидимых снов.
Я дойду. Мы дойдем. Мы прибудем назначенным сроком.
Встретят нас те, кто раньше дошел. Кто желал и мечтал.
И мы дальше пойдем. Ведь рифмуются ангелы с Богом.
Да. Дойдем. Да. Пойдем.
Тот, кто выдумал – верил и знал».
(Карен Арутюнянц)

«Человек должен жить для кого-то», – говорит Карен Давидович и, помимо занятий и общения с детьми, ухаживает за совершенно слепой мамой, став ее глазами, руками, надежной опорой, связующей ниточкой с внешним миром, радостью… Я понимаю его и соглашаюсь. Только добавлю: человек должен жить, как дети, искренне, изо всех сил и от всей души.


Анаида Галустян

Весь долгий день старый Артавазд проводит в одиночестве. Сын и невестка с утра до сумерек заняты в своем научно-исследовательском институте. Сидит Артавазд, смотрит в окно на дорожку, бегущую между панельными девятиэтажками, заросшую по обочинам крапивой и удаляющуюся в перспективу, в конце которой виден отрезок главной улицы городка. Чуть дальше за ней возвышается стена леса. В городке много велосипедистов. То и дело они мелькают на этом отрезке вперемешку с автомобилями: туда-сюда, туда-сюда. Чтобы отвлечься от тягостных дум, он принимается считать проезжающих, но сбившись, бросает это занятие. – Эх, – вздыхает старый Артавазд, – хоть бы разок по той дороге кто-нибудь на коне проскакал. Душе стало б легче. И зачем я согласился сюда приехать? Надо было настоять, чтоб сами ко мне прилетели. Оставил дом, деревню. Лошадей… Пускай бы жили себе, как жили, без меня. На что я им здесь нужен? Лишняя обуза. Обедают и то в институтской столовой. Вся жизнь у них по графику. Снова и снова корит себя Артавазд за то, что в 98-м году подался на уговоры сына с невесткой и прибыл к ним в Академгородок погостить. В конце восьмидесятых по направлению университета Сурен стал работать здесь, в институте химии. Сперва в общежитии жил, потом женился на русской девушке из Херсона, Елене, и вскоре им дали однокомнатную квартиру, эту самую. Сколько просил их Артавазд, чтобы почаще навещали родителей, хотя бы на неделю летом в деревню прилетали. Да разве слушались. У них, у молодых, всегда свои интересы бывают. То писали, что вместе над диссертацией трудятся, не до отпуска, мол. То им путевку в Болгарию дали, жалко такой случай упускать. Бедная Мариам извелась от тоски, все о Сурене только и говорила. А потом прилетели, примчались, да по печальному поводу – на похороны матери. И еще через год, как и положено, снова побывали в деревне. Так годы и прошли. Сельский фельдшер Цолак Ахвердян не советовал ему пускаться в дальнюю поездку. После смерти Мариам сердце у Артавазда стало пошаливать, да и за семь десятков давно перевалило. Правда, он не очень обращал внимания на свое состояние, не до болячек было. В деревне все хозяйство развалилось, некому стало его налаживать. Попробовали кооператив организовать. Его, Артавазда, к трем оставшимся в хозяйстве лошадям приставили, как бывшего колхозного конюха. Надо было об их пропитании заботиться, траву летом косить, сено на зиму заготавливать. Он ведь всю жизнь свою в конюшне, можно сказать, прожил. Трудился в поте лица. А Сурен с Еленой все звали и звали к себе в Подмосковье. Что оставалось делать? Собрался в конце концов, взял корзину с крестьянскими гостинцами и, оставив лошадей Вачику, едва ли не единственному в деревне юноше (ведь все парни разъехались: кто в армию, кто в город учиться, а кто и вовсе за границу подался), налегке отправился в путь. А Вачику наказал: «Приглядывай, родной, за лошадками хорошо. А я скоро вернусь. Поживу у сына с неделю и назад, в наш Лернаовит. Помни – лошадки ласку любят». Что думал, что вышло. Надо было послушаться Цолака Ахвердяна. Не успел спуститься с трапа самолета, как, глотнув холодного северного воздуха, почувствовал боль в сердце. Всю дорогу, пока ехали в такси, под левой лопаткой сильно ныло. Однако Артавазд виду не подавал, что худо ему. Разговаривал с Суреном, отвечал на расспросы водителя об Армении, как, мол, там нынче. До самого дома держался старик. Но как только в квартиру вошли, такая боль пронзила грудь, что пришлось вызвать «скорую». Ровно один месяц лежал он в больнице с инфарктом. А потом, когда подлечили и выписали, сказали; что в ближайший год он должен забыть о возвращении к своим горам. Если хочет пожить еще некоторое время, подаренное ему судьбой. Вот и пребывает здесь старый Артавазд уже второй год и мается. Просил Сурена дать денег на билет, отпустить домой. Да он непреклонен, боится за отца. И невестка туда же: «Что вы, дядя Артавазд (так она его зовет), вам лететь самолетом нельзя ни в коем случае. Пока. Разве что только поездом, да и то в спальном вагоне. Но ведь вы лучше нас знаете, что поезда из России в Армению не ходят. Так что живите себе и ни о чем не думайте. Мы вас с Суриком любим, ничем не беспокоим. Гуляйте в лесу. Скоро ягоды пойдут, грибы. Вам на воздухе нужно бывать!» Артавазд благодарил ее за заботу и, чтобы не обидеть славную женщину, обещал следовать ее советам. Он и впрямь стал чаще выходить из дома. Бродил по главной улице, то и дело сторонясь велосипедистов и уступая дорогу встречным «собачникам», выгуливающим разномастных собак – больших, маленьких, огромных, ростом чуть ли не с осла; гладкошерстных, мохнатых. Как-то повстречалась девочка, ведущая на поводке кавказскую овчарку. Как он ей обрадовался! К этой породе он относился с уважением. И зачем ее держат в квартире, подумал с досадой. Такому псу овец бы сторожить в горах. Эх, люди, люди… Странно все как-то поступаете. Вот и соотечественники, из тех, что «временно» оставили родные места в поисках заработка, тоже странные. Встречает их здесь иногда Артавазд, хотелось бы пообщаться, да только держатся они как-то недоступно. Завидев земляка, почему-то взгляд отводят. С одним молодым человеком, правда, на местном базаре он иногда перекидывается парой слов. Этот не такой, как другие, словоохотлив. Лет ему 35. Сказал, что Ереванский университет окончил, по специальности философ. Да вот работы дома нет, в Россию приехал. Думал, здесь его профессия понадобится. Не вышло. На базаре менеджером устроился. Иной раз стоит за прилавком, астраханские арбузы продает. Колей звать. Веселый такой. «Не скучай, – говорит, – айрик джан, время все лечит. Потерпи немного, отправят тебя домой». «Тоскую я, сынок, по нашим горам, – отвечает Артавазд. – По деревне скучаю, по конюшне. Во сне даже лошадок моих вижу». Однажды придя на рынок, чтоб повидать Колю, старый Артавазд застыл от изумления: какая-то женщина водила по тротуару белогривую лошадку, катая на ней детей. У уличного фонаря выстроилась небольшая очередь мамаш с малышами. Глаза маленьких всадников светились счастьем. Прохожие улыбались, глядя на непривычную для городка живописную сценку: лошадка послушно следовала за хозяйкой, кивая головой в такт цокоту копыт. Женщина разрешала угощать ее морковкой, которую сама же давала детям. Малыши с восторгом протягивали лакомство лошадке, а та, оборачиваясь к ним мордой, осторожно принимала дары мягкими губами и с хрустом съедала, благодарно помахивая хвостом. Артавазду вдруг страстно захотелось подойти к ней, обнять благородное животное за шею, погладить гладкую шелковистую кожу, ощутить прикосновение бархатных губ. И сказать что-то доброе, ласковое ей и всем этим чудным светловолосым деткам с голубыми глазами. Но он подавил в себе столь несоответствующий, как он думал, его возрасту порыв. К тому же старый Артавазд плохо говорил по-русски. «Что люди скажут?» – мелькнуло в голове. Он постоял некоторое время, любуясь трехлеткой (так он определил ее возраст по стати) и затем ушел. В ту ночь он долго не мог уснуть. Все ворочался в кровати, кряхтел. Белая Грива (так он мысленно прозвал кобылку) всколыхнула его истосковавшуюся по деревенскому быту душу. Неудержимо потянуло к конюшне, лошадям. Он остро ощутил запах взмокшей попоны, лошадиного пота. И даже услышал отдаленное ржание. Открыв глаза – сон стал одолевать под утро, – он вслушивался в тишину, пытаясь понять, что это было: сон или галлюцинации. И тут, как озарение, его осенила простая и вместе с тем прекрасная мысль: пойти к Коле-философу, разузнать, где живет владелица Белой Гривы. – Зачем она тебе? – хитро сощурился Коля, когда Артавазд явился к нему на другой день. – Извелся без работы, Коля джан. А тут, думаю, возможность появилась… – С дамочкой познакомиться, что ли? – пошутил балагур-философ. – Вай, что ты говоришь? Я ведь не какой-то там кавалер. У меня серьезное предложение. Денег не надо, сочту за удачу, если позволит иногда за лошадкой присматривать, покуда здесь я. Узнай, пожалуйста, а?! – Хорошо, дядя Артавазд, – посерьезнел Коля. – Сейчас схожу у местных разведаю. Ты пока возле прилавка постой. Минут через двадцать он вернулся. – Вот как обстоит дело, дядя Артавазд. Я все узнал. Помощь твоя, к сожалению, не потребуется. Хозяйка лошади, Клава, живет в деревне, в пяти километрах отсюда. За лошадью смотрят и муж, и сынок ее, и старый свекор. Хозяйство у них небольшое – гуси, козы. Сами управляются. Но если желаешь, пойдем познакомимся. Говорят, старик у них хлебосольный. Сможешь пять километров пешком прошагать до деревни? Артавазд посмотрел с укоризной, улыбнулся: – Спасибо, Коля джан. День выдался погожий. Майский ветерок дул в спину, шелестел молодыми листьями в березняке. В извилистой, почти неподвижной речке отражалось белесое небо с причудливыми облаками. Идти было легко и приятно. Впервые за много недель Артавазд дышал полной грудью, свободно. Коля всю дорогу балагурил, вспоминал студенческие годы и незаметно, миновав большое картофельное поле, окаймленное лесозащитной полосой, путники подошли к деревушке, забавное название которой – Клубни – значилось на указательном щите. – Здешние места картошкой богаты, – бросил Коля. – Наверное, потому так назвали. – Э… э… вкуснее мартунинской нигде нет! – отозвался Артавазд. Какой-то мальчуган, погоняя хворостиной стайку гусей, появился из-за изгороди. – Где дом деда Игната, малец? – окликнул его Коля. – Вам че, мой дедушка нужен? – удивился мальчик. Отпустив гогочущих гусей пастись самостоятельно, он деловито прикрикнул на вожака стаи, чтоб не уходил далеко от дома, и сказал незнакомцам: – Пошлите, провожу вас до деда. Дед Игнат оказался кряжистым стариком лет восьмидесяти, с широкой серебристой бородой и усами. Густым басом, который вполне бы подошел старосте церковного хора, он степенно пригласил гостей «войти в горницу», сдержанно приняв из рук Коли бутылку «Смирновской». – Сноха с моим сыном в райцентр уехала. Вы уж не обессудьте за скромное угощение, – говорил он, доставая из холодильника закуску – сыр с колбасой и расставляя на столе стопки. – Пойди, Ваня, принеси из погреба огурчиков, – обратился к внуку, ожидавшему в дверях поручений. – Ну что ж, значит, выпьем за знакомство, – торжественно произнес Коля, когда все сели за стол. – Дядя Артавазд из Армении. Он бывший колхозник, специалист по лошадям. На днях лошадку вашу увидел около рынка в городке, ну и… – Неужто купить желает? – удивился хозяин. – Так ведь мы ее, голубчик ты мой, не продаем. Ни за какие деньги! – Да нет, об этом и речи нет. Просто… Коля запнулся, не зная, как поделикатнее объяснить старику о цели их необычного визита. Однако дед Игнат не дал ему пребывать в замешательстве. Обратившись к Артавазду, участливо спросил: – Стало быть, по лошадям тоскуешь? Коли так, то все понятно. Я ведь и сам сызмальства все при лошадях находился. Так что не тужи. Посидим маленько, покалякаем, а потом отведу тебя до нашей кобылки. За огородом она пасется. После второй стопки старики оживились. Дед Игнат стал рассказывать о том, как в сорок первом уводил колхозный табун от наступавших на Москву фашистов, как потом записался добровольцем в конный полк к генералу Доватору. – А мне едва десять лет исполнилось в ту пору, – сказал Артавазд и поразился тому, что вдруг складно заговорил по-русски и никто не смеется над его речью. – Все мужики из нашей деревни ушли воевать, одни женщины, дети да старики остались. Председателем стала тетя Мануш. Пришла к нам домой и сказала моей матери: «Пошлешь своего Арто в конюшню. Назначаем его помощником конюха. Он у тебя смекалистый, да и животных любит – приметила. Особенно лошадей. – Как же можно их не любить? – перебил дед Игнат и обратился к Коле: – Ты, молодой человек, городской, не знаешь – вернее коня друга нет! Многое могу поведать о лошадиной верности, да гляжу не терпится вам обоим на Звездочку нашу посмотреть. Пошли, что ль, на улицу? Он выпрямился, встал из-за стола и позвал внука, который, притаившись в сенях, с любопытством прислушивался к разговору взрослых. – Че, дедушка? – мигом отозвался мальчик. – Сходи в сарай, вынеси звездочкину сбрую. Идем лошадку показывать деду Артему. Улыбаясь, дед Игнат обнял Артавазда за плечи, спросил: – Ничего, что имя твое переиначил? Больно трудное оно для моего слуха. – Не обижаюсь, Игнат джан, – успокоил Артавазд. А Коля добавил: – У нас, армян, имя Артем очень уважаемое. Микояна, авиаконструктора “МиГов” так же звали. Звездочка щипала молодую майскую траву, густым ковром поднявшуюся над землей после дождей. Светло-песочный окрас ее туловища на фоне зелени не казался столь белым, как в первый день встречи Артавазда с лошадью. Лишь хвост и грива белели, как нависшие над полем облака. – Красивая… – сказал Коля. – Да, парень, все стати у ней хороши, – с гордостью поддакнул хозяин, – соловая лошадка, ладная. Он посмотрел на внука, согнувшегося под тяжестью сбруи, усмехнулся: «Что, Ваня, запарился? Ну дай дяде Артему уздечку. Доставим человеку удовольствие лошадку снарядить». Артавазд подошел к Белой Гриве (так он продолжал ее называть в мыслях), достал из кармана приготовленные загодя куски сахара и дал ей. Лошадь приняла гостинец, благодушно взглянув на незнакомого человека. Артавазд погладил ее по шее и потрепал по холке. Белая Грива в ответ помахала хвостом. Сделав знак Ване подать уздечку, старый конюх обхватил голову лошади правой рукой и левой осторожно вложил ей в рот удила. Следующим движением он высвободил челку Белой Гривы из налобника, расправил подбородный ремень. Подтянув повод, довольный своими действиями, Артавазд вопросительно посмотрел на наблюдавших. – Хорошо обуздал, старик. Молодец! – похвалил дед Игнат. И скомандовал внуку: – Теперича седло! Седловку Артавазд проделал не спеша, немного волновался: как-никак два года почти не подходил к лошадям. Да и от выпитой водки слегка шумело в голове. Но дело свое старый коневод знал отменно. Набросил седло на спину Белой Гриве, затянул подпругу, отрегулировал путлища по своему росту, проверил шнеллера. – Ну вот, теперича садись на лошадку и скачи к себе в горы! – весело, густо хохотнул дед Игнат. Артавазд с недоумением оглянулся. – Ну чего ж ты? Или разучился в седло садиться? – подзадорил Игнат. – Да нет! – воскликнул бодро Артавазд. Ухватившись рукой за луку седла, он вставил ногу в левое стремя, поднялся на ней и, оттолкнувшись другой ногой от земли, перенес ее через круп лошади. В одно мгновение всадник опустился на седло, вызвав восторг Вани. – Эгей! – крикнул мальчик, – вот это да! – Скачи давай! – засмеялся лед Игнат. – Кеццес, дядя Артавазд! – радовался Коля. Артавазд дернул повод и тихо по-армянски попросил: – Де гнанк, Чермак Баш. Чермак Баш. Тар индз депи мер лернер. Лошадь пошла шагом. Душа Артавазда возликовала. Он сильнее натянул поводья, сдавил шенкелями бока кобылки, заставив ее перейти на рысь. Сразу возник встречный ветер. Он холодил лицо, ерошил волосы, но это было приятно Артавазду. Скакал по полю всадник на лошади с белой развевающейся гривой. Вокруг синел лес. Белые облака лежали на его кромке, напоминая заснеженные вершины гор Всадник и лошадь слились воедино. Он чувствовал силу ее мышц, тепло разгоряченного скачкой тела и вдруг осознал, что благодаря ей, Белой Гриве, он снова обрел уверенность и надежду. И тогда Артавазд, отпустив поводья, обхватил руками шею лошади и громко, радостно закричал: – Скачи, Чермак Баш! Скачи, Белая Грива! Вот они там, мои горы! Я вижу их!

Использованы графические и живописные работы Д. Арутюняна


Давид АРУТЮНЯН