Валерий Купка – филолог, поэт, переводчик. Родился в Украине, живет в Словакии. По национальности – русин. Пишет стихи по-русски, публикуется, в основном, на словацком и русинском. В России печатался в раритетных, на сегодняшний день, изданиях – «Гуманитарный фонд», «Цирк «Олимп», «Performance». Автор нескольких поэтических сборников. Преподает русскую литературу в университете города Прешов. Участник V Международного русско-грузинского фестиваля «Сны о Грузии». - Темой «круглого стола» на фестивале стали известные строчки Галактиона Табидзе, после которых мы поставили знак вопроса: «Поэзия – прежде всего?» Как бы ответили на это вы? - Сложный вопрос. Я никогда не задумывался над этим. Может быть, прежде всего – и трава, и снег, и мы, и вы, а уж потом возникает поэзия. Но это на первый взгляд. А если задуматься, то в самом факте травы, меня, вас, и есть поэзия, которую надо увидеть и запечатлеть. В капле росы уже есть много поэзии. А если она есть, то мое дело – увидеть ее. Просто не каждому дано увидеть, почувствовать и записать – это очень сложное дело. - То есть стихи уже есть, их только надо записать? - Стихи диктуют, какими им быть. Наверное, они – прежде, чем я. Но, с другой стороны, в творчестве есть два пути – поэзия ума и поэзия души. Это клише, но действительно кто-то работает умом, и у него ремесло стоит на первом месте, что не означает, конечно, конец таланта. А есть поэзия, которая близка мне, - это стихи, которые уже где-то родились, а поэт их записывает. Конечно, без правок, исправлений эти стихи будут сырым материалом, но это тот случай, когда поэзию надо выносить в себе, а не придумать. - А вы, как профессионал, можете различить рациональные стихи и стихи, написанные, так сказать, сердцем? - Мне кажется, да. Хотя я не профессиональный поэт... - Говоря «профессионал», я не имею в виду, что вы этим зарабатываете деньги, а то, что вы умеете писать стихи. - Понятно. Но я преподаю литературу, и с этой точки зрения, пожалуй, профессионал. Мне кажется, что я чувствую, когда кто-то работает в большей мере умом, а кто-то – чувством. Но это дело – опасное. Потому что именно в тех случаях, когда чувства больше, чем ума, возникает очень много плохих стихов. Что касается меня, то моя работа не означает наплыв чувств, которые я сразу записываю. Это не так. Просто в душе собираются, накапливаются образы, которые я в итоге запечатлеваю... - А как вы вообще относитесь к стихотворству? Для вас это что-то святое – «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон», сакральное? Или ваше отношение – ироническое? - Мои стихи выглядят иронически. Мне очень нравится убирать пафос, снижать, а не возвышать. Я не люблю высокие слова о поэзии. Например, «Пушкин – наше все». - А как вы своим ученикам рассказываете о Пушкине? - Без пафоса. Просто. - Жил да был? - Проблема в том, что мои студенты, в основном, впервые слышат о Пушкине на лекциях. За рубежом все-таки другая ситуация. У нас ведь в средней школе русский язык не изучают. - Наверное, вы так рассказываете о Пушкине, чтобы ученики сами потом сказали, что он великий поэт. - Я стараюсь. Понимаете, когда мне кто-то начинает втолковывать «великий, величайший поэт», у меня это вызывает скорее отвращение, чем любовь к этому поэту. Слова есть слова – они бывают обманчивы, и когда чувствуешь, что кто-то преувеличивает, когда чересчур много словесных украшений – то просто не верится. Мне тяжело донести до моих студентов, что Пушкин – наше все. Это для русских он – все. - И для эфиопов. - Ну да, эфиопы – они и православные, и ученые (смеется). Я стараюсь говорить о текстах Пушкина просто, объяснять, приближать студентов к этим текстам, чтобы они понимали, что именно читают. Не знаю, как это у меня получается, но думаю, что мастерство речи может обходиться и без пафоса, и без украшений. Я этого просто не люблю. Вообще мне ближе в поэзии позиция юродивого или, может быть, юродствующего. - Вы говорите это о себе или вы таких поэтов любите? - И поэтов таких люблю. Мне очень по душе обэриуты – Вагинов, Олейников, Хармс, Введенский. Капитан Лебядкин мне нравится. Козьма Прутков. Я люблю поэзию-игру. - И провокацию? - И провокацию. Я не говорю о какой-то там графомании. Но написать стихотворение так, чтобы оно было и с юмором, и не было низким, и имело смысл – это, может быть, тяжелее, чем писать серьезную поэзию. И у меня просто такой характер. Я люблю провоцировать. И готов к тому, что люди иногда не воспринимают мои тексты так, как я хотел бы. - А каким вы видите своего идеального читателя? - Веселым. - А как этот веселый читатель должен, например, относиться к бедам, которые могут случиться в его жизни? - Само собой – без юмора. Вообще-то и о несчастьях можно иногда написать с юмором. Но это дело очень тонкое, и я никогда не пробовал. Но у меня часто в стихах появляются такие моменты, когда трагическое снижается или сглаживается... - То есть вы снимаете любой пафос? - Да. Может быть, потому, что я не все воспринимаю трагически. Кстати, очень плохо, когда поэт думает о своем читателе. Я даже не слишком стремлюсь к тому, чтобы меня кто-то читал. В последнее время мне неинтересно издавать что-то. Для меня важно написать и прочитать написанное кому-то. И все. - А как вы пишите? - Я никогда себя не заставляю писать. И вообще не считаю себя поэтом, точнее, не хочу о себе говорить «я – поэт». Мой круг друзей – это мой круг читателей, они понимают, о чем я пишу, они знают, что я воспринимаю поэзию как игру – игру слов, значений. - И никаких священных жертв и трепета? - Нет-нет. Я хочу, чтобы поэзия не была насильственной и чтобы она была свободной. Поэзия без крыльев не может быть поэзией, и я стараюсь, чтобы крылья были – хоть какие-то. - Значит, если я спрошу, кто вы по профессии, вы не скажете, что поэт? - Нет. Я преподаватель литературы. Я литератор. Я должен писать литературоведческие статьи, это необходимо, поскольку я работаю в университете. - Филологическое образование имеет значение для поэтического творчества? - Я думаю, что именно филологическое образование может вредить поэту. В русской литературе очень много хороших поэтов и прозаиков с техническим образованием. Думаю, что эти литераторы свободны от ремесленничества в литературе. Я замечал, что у поэтов с литературоведческим образованием слишком все продумано, отшлифовано, рассчитано. И не хватает живости. А ведь поэзия стоит, держится на каких-то ошибках, неправильностях. На вопросах, а не на ответах. Все должно быть свободно размещено, свободно связано. А вообще я очень не люблю рассуждать о поэзии и умствовать. - А я вас как раз к этому и вынуждаю. - Вы меня заставили думать. - Ну, тогда что-то попроще. Какими ветрами вас занесло в Словакию? - Когда у меня вышла первая книжка в Словакии в переводе с русского на словацкий, один критик написал статью, в которой представил меня как русинского поэта, который родился в Украине, живет в Словакии и пишет по-русски. Так и есть. У меня несколько родных языков – мои родители говорили на украинском, бабушка с дедушкой – на русинском, русский звучал вокруг. Русины – это маленький народ, который живет на востоке Словакии. В свое время власти московские решили, что русины никакие не русины, а украинцы. По верованию греко-католики, они насильственным путем были переведены все поголовно в православие. А потом русинам заявили, что все они должны вернуться на родину – Украину, хотя никто никаких связей, ничего общего с Украиной не имел. Но людей начали вывозить. То есть сначала люди ехали сами, потому что условия были такие: если выезжаешь сам, можешь взять с собой все, что угодно, кроме дома и земли. Не захочешь добровольно – тебя вывезут силой и без ничего. Именно так поступили с польскими русинами, которые отказались выезжать. Понимаете, это был в какой-то степени геноцид русинов... И я родился уже в Украине. А когда началась война в Афганистане, мои родители решили бежать, чтобы дети – мои братья и я – не попали на эту войну. И мы очутились в Словакии. Мне было уже 15 лет. Кстати, из нашей деревни трое были отправлены в Афганистан и не вернулись. - То есть родители вас спасли. - Спасли. Я это все время чувствую. Может быть, поэтому я и пишу веселые стихи. Если бы все произошло наоборот, я бы не говорил о поэзии так, как я о ней говорю. - Вы живете с семьей? - С женой и двумя детьми. У нас есть дом в деревне, мы туда ездим и подолгу не выезжаем. Я очень мало общаюсь вообще. Чем дальше, тем больше я пытаюсь забраться куда-то и не вылезать. - Вы нелюдим? - Да нет. У меня нет проблем с людьми. Просто когда все начинает повторяться, то возникает вопрос – зачем это нужно? Возникает впечатление, что убеждать людей в чем-то – напрасный труд, и не хочется терять напрасно свою энергию... Зачем? Было время, когда я этим увлекался, а потом почувствовал – боже мой, это же никуда не ведет. Сколько времени я растратил впустую, кому-то что-то доказывая... - У Блока есть прекрасная фраза – «Если надо объяснять, то не надо объяснять». - Такая позиция мне очень близка. У Блока в жизни ведь тоже в определенное время наступил такой перелом, когда все ему, видимо, просто надоели, и он был очень разочарован. Что делать, если вас не понимают? Ничего. Нечего объяснять и незачем. Я повторю, это напрасная потеря энергии. А разочарование можно потом выразить в каком-нибудь тексте. И самым веселым образом. Русские поэты – очень серьезные, и воспринимают поэзию, как что-то божественное. А я в начале 90-х годов писал работу по московскому андерграунду – вот там меня и испортили. Это же экспериментальная, альтернативная поэзия. Мне удалось познакомиться с такими, на мой взгляд, великими поэтами, как Всеволод Некрасов, Генрих Сапгир, Геннадий Айги. С Айги мы подружились. - «У Айги две ноги»... - Да, это Некрасов написал. Айги был очень близким мне по духу человеком. - А Пригов? - Вот его я, кстати, не печатал. Потому что он непереводим. Это соцартовская поэтика. При попытке перевода на словацкий язык русским артефактам не находится соответствия. В таком случае надо просто писать новое стихотворение. - А чем они вас испортили? Может быть, они циники? - Кто-то да, кто-то нет. Это же зависит совсем не от поэзии, а только от характера человека, и ни от чего больше. - Значит, гений и злодейство – совместны? - Пушкин говорит, что да. - Пушкин этого не говорит. В конце этой фразы – знак вопроса. Он спрашивает. - Интересно, что в меня это вошло и интерпретировалось без вопросительного знака. Я думаю, что это возможно. Возьмите Льва Толстого. Писатель-гуманист, а как человек был довольно отвратителен. Или Достоевский? Жить с таким в одной семье... Есть такая книга – «Психоистория русской литературы». - Нормальные встречаются? - Нормальные? Поэт должен быть ненормальным. Все-таки, я думаю, поэзия вмешивается в жизнь поэта. - Мешает жить? - Мне кажется, да. Чем больше человек сосредотачивается на поэзии, тем он дальше уходит от жизни. Мы с вами говорили, условно, о рациональной и душевной поэзии. Так вот, я думаю, что уход от жизни не грозит рациональным поэтам – они не попадают в ловушку поэзии, они ее контролируют. И они будут жить хорошей жизнью. А вот Цветаева, например, - жертва поэзии. Конечно, хорошую поэзию можно писать любым из двух способов. Как и плохую. Все зависит от уровня сосредоточенности. Тот же Блок – он уходил все дальше и дальше в лабиринты поэзии. Рождаются стихи, а внешняя жизнь пропадает. Есть поэты, для которых поэзия является проклятием. - А вам ваша поэзия не мешает жить? - Я не такой гениальный, чтобы она мне мешала. И я не пишу так часто. Своей поэзии я благодарен в первую очередь за то, что она свела меня со многими интересными людьми. - Как на фестивале, наверное? - Я здесь впервые, пока только начинаю вникать во все это и объективно судить не могу. Главное – поэты слушают друг друга. И для младшего поколения поэтов это особенно важно, потому что перед нашими глазами – великие примеры, такие люди, с которыми, может быть, никогда и не встретился бы, если бы не фестиваль. Другой вопрос – каких поэтов приглашать? На фестивале – очень разные поэты. Я, например, очень боялся – как меня воспримут? Я пишу для себя, не читаю своих стихов по-русски, и такое мое чтение здесь – со сцены, по-русски, к тому же перед русскоязычной публикой – было для меня впервые. Я не любитель фестивалей главным образом из-за выступлений – я немного боюсь сцены, не привык. Но этот фестиваль для меня имеет еще одно значение. Вернувшись домой, я собираюсь издавать грузинских поэтов. В Словакии мало что знают о современной грузинской поэзии. Понимаете, важно то, что вследствие этого фестиваля при посредстве именно русского языка возникает знакомство и сотрудничество. Без фестиваля этого бы не было. Единственное, мне кажется, что 10 дней – это много. Я не люблю отдыхать и не привык к свободному времени. Но это уже мое личное... - А вы в Грузии впервые? - Да. Я даже никогда не пролетал над Грузией. - Наверняка у вас было какое-то литературное представление о Грузии. То, что вы увидели здесь, соответствует вашим ожиданиям? - У меня романтическое представление о Грузии. Для меня Грузия – это горы, которые я очень люблю. Русины ведь тоже живут среди гор. Я родился на равнине, и когда впервые увидел горы, то от восторга дышать не мог. Видите, как я сейчас патетичен? Мне очень нравятся грузинские песнопения – это что-то удивительное. У меня есть диски с записями грузинского православного пения, я это обожаю. А грузинские танцы – просто чудо чудесное. Я даже не знаю, как можно извлечь из себя те движения, которые делают в танце грузины. Где это видели их предки? Это ошеломительно. А древние храмы на вершинах гор? Вот это и есть для меня Грузия.
Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ
ВАЛЕРИЙ КУПКА
Груз-и-я (разноритмие-разногласие)
загрузила грузия грузом гор загрустила грузия словом глаз и спустился с гор вечный спор в гору крест несешь в сотый раз
замелькали мыслями голоса поэтов завтра будут все они выходить на мцхету завтра будут все они восклицать о мцхета! о родная грузия! о мечта поэта!
груз еды питья песен звон трезвон слышен колокол от даров небес море горы лес и с бельем балкон и над этим всем дремлет грустный бес
древняя тоска и мольба как стон в башнях храмовых рвется в небеса подмигнул христос и задал вопрос и ответа нет лишь луча отсвет над горой с крестом церкви каменной шлет из тьмы совет: не ищи! ответ не приносит свет понимания черный взгляд христа страшен словно сон сон от боли той на горе крутой под которой две реки бурно с гор сойдя образуют крест – боль распятия
груз грузили грузии грузчики на плечи вековечный груз каменных хребтов что калечит вмиг то опять излечит кто страдать готов воспрянет вновь
страдай ее страдай ее страданием выстрадай исстрадай страдально о страдальники надстрадальные пострадайте страдальностью исстрадавшегося страдания ради радости и тишины пониманияНикак нет, всем доволен,-повторил Швейк с таким милым выражением, что "Скачать фильм в формате"штабной смотритель впал в ошибку, приняв это за искреннее "Скачать нашу раша яйца судьбы"усердие и порядочность. Эта мысль заставила "Песни принцесса скачать"его решиться. В это время всюду среди ледяных айсбергов севера, в жарких, тропических равнинах, на борту корабля, в крепости, "Скачать асио драйвер"даже в тюрьме людям хочется провести "Как определить реальную стоимость кредита?"праздник как можно веселее. Я уверен, что разрешу все твои недоумения. |
НИКОГДА НЕ ПРЕКРАТИТЬ ДЫХАНЬЕ |
Арсений Ровинский. Поэт. Родился в Харькове. Жил в Москве, учился в Московском государственном педагогическом институте им. В.И. Ленина. Первая книга стихов «Собирательные образы» вышла в свет в 1999 году, на конкурсе «ТЕНЕТА-98» удостоена специального приза Михаила Айзенберга. Вторая книга «Extra dry» (2004) вошла в шорт-лист премии Андрея Белого. Публиковался в журналах «Соло», «Вавилон», «Крещатик».
беги что есть духу беги только на первый взгляд это обычная бабочка обычное насекомое тут и минуты достаточно через минуту ты просто не тот человек что был в предыдущую Арсений Ровинский (Резо Схолия)
Что-то «неладное в Датском королевстве» осталось в прошлом. Первые возникающие ассоциации с Данией – дворец Кронборг, он же замок Эльсинор, легендарный датский принц – шекспировский Гамлет, Русалочка в порту и сказочник Ханс Кристиан Андерсен... Из «героев» нашего времени – кинорежиссер Ларс фон Триер, писатель Питер Хег. И еще – с 1991 года в Копенгагене живет русский поэт Арсений Ровинский. Язык всего лишь «карта человеческих мыслей, чувств и памяти». Не так ли? И мы, читатели, берем эту карту, разворачиваем и ищем путь. Quo vadis... Направо или прямо пойдешь – решать одному тебе. Юг, север, восток, запад в твоем полном распоряжении. Большое счастье, когда встречаешь своего поэта. Неважно какой он эпохи, направления. Важно, что он твой.
Из старого света – да в новый свет, безумной юлой в ночи. Спасает язык, которого нет. Захочешь кричать – молчи.
Сужает время зрачка забой, ни пядь не вернешь, ни прядь. Мне больше нечем дышать с тобой, привычка все называть.
Знакомство с поэтами происходит по-разному. Ровинский – с ним сразу просто и легко. Он не назидателен и незаметно пытается настроить на свою волну, чтобы собеседнику легко было перейти по хрупкому мостику на его берег. До личной встречи с Арсением нашла на литературном портале «Вавилон» (автор проекта – Дмитрий Кузьмин, поэт, критик, культуртрегер, главный редактор журнала «Воздух») стихотворение «Где тот театр...» Многие считают эту вещь авторским манифестом.
...Язык меняется, а мы стоим на прежнем, смешном, аляповатом, неизбежном, надеемся – прорвемся, переждем, гербарии спасаем под дождем,
и голосом глухим и непослушным лепечем что-то лепетом ненужным, нелепыми вещами дорожим при скрипе шестеренок и пружин...
И я там был, и спал, и просыпался. Свет преломлялся и на мне сходился. Я видел – Станиславский засмеялся, я помню – Немирович прослезился.
«Стихополотно» Ровинского соткано из многих и многих разношерстных лоскутков. В его текстах сталкивается разнополюсное, бессмысленное наполняется смыслом, безжизненное – жизнью. Ничего не бывает случайным. В нас помещено специальное хранилище, в котором откладываются нужные и ненужные до поры, до времени осколки жизни. А потом они выносятся на свет, и им находится применение. Всегда.
Здесь будет тайский ресторан, а там – дурдом для хромоножек, и тапочки из бересты, и платья белые в горошек. К весне бедняжку приберут, уложат во хрустальный короб, над коробом еловый сруб, а рядом – огроменный город. Здесь будут фильтровать базар, а там – лечить электрошоком, и можно будет поводить туда-сюда ленивым оком, смотреть, но внутрь не заходить.
Здесь много ходов и выходов, подъемов и спусков, словно в лабиринте Минотавра блуждаешь и веришь в нить Ариадны, которая непременно приведет к необходимой тебе цели.
ПРЕВРАЩЕНИЕ ...свет он везде также как тьма повсюду думает Бурчуладзе руки и ноги начинают неметь язык заплетаться а картинка плывет и плывет и не думает останавливаться...
ПРЕВРАЩЕНИЕ
Как пишет Охран Памук, «единственный способ для человека стать собой – это стать другим, заплутаться в историях других...» Но можно и сочинить, создать свою историю. С 2003 года в русской поэзии появился новый автор. У него свой голос, своя манера. Его тексты нашли свой круг читателей. Автора зовут Резо Схолия. Именно восемь лет назад был открыт Живой журнал, в котором Резо публикует тексты, заводит новых ЖЖ-друзей. Первые год или полтора никто из литературного окружения представить себе не мог, что Резо Схолия и Арсений Ровинский – одно и то же лицо. Резо Схолия – новое имя на поэтической карте. Его зарисовки – от третьего лица, в них много динамики, полета. Их герои – летчики, стюардессы, велосипедисты, просто пассажиры в транспорте, есть и сквозные персонажи. Они в постоянном движении, неизменным остается лишь авторское альтер эго. Само ожидание сквозит в текстах Резо. Многие словно в ожидании Годо – чего-то грядущего, но чего – не знают сами.
Женя Шевченко прислушивается к себе у меня говорит все такое дрянное и очень неновое как он войдет в подъезд мой убогий в квартиру мою убитую? все работало работало и вдруг поломалось остается только ждать его потому что кроме как ждать его ничего не осталось Память – вещь удивительная, она избирательна, непредсказуема. В детстве Арсений с родителями был несколько раз в Грузии. А спустя много лет сотворил Резо Схолия. Бывают в жизни моменты, когда смотришь на себя со стороны, как бы абстрагируясь. И ты – не ты, а кто-то другой, способный увидеть то, что ты не можешь увидеть. Семь дней творения, семь чудес света, семь строк в «Песнопениях Резо Схолия». Всего лишь семь строк и картинка оживает, слова начинают жить вне очерченной рамки.
оставил руки-ноги во дворе повесил голову сушиться в коридоре и отключил все датчики на ней
сквозь зрение невидимых зверей он смотрит на физическом приборе как облака по прихоти своей сливаясь образуют море
И все-таки почему родился Резо Схолия, спросите вы. Пусть это останется тайной самих Ровинского и Схолия. Пусть она мерцает на дне семистиший. Тайное ведь не всегда должно становиться явным. Не всегда. Как у Ровинского происходило знакомство с Тбилиси? Он словно считывал его, чтоб на подкорке унести-увезти его образ, его символику, его запахи... И город будет помнить, что по его улицам бродили многие русские поэты XXI столетия. И Арсений Ровинский в их числе. «Скажите мне сначала, кто я! Если мне это понравится, я поднимусь, а если нет – останусь здесь, пока не превращусь в кого-нибудь другого!» Эти слова из «Алисы в стране чудес» как нельзя точно отражают мир русского поэта из Дании.
Даша везде находит секретные города в повседневной жизни она отсутствует например выходит на станции Павлодар а внутри еще один Павлодар и только она одна это чувствует
вот теперь ты на месте, Даша, теперь ты сама по себе для тебя одной здесь столько всего прекрасного повторяет Даша сама себе
Алена ДЕНЯГА |
|
Игорь Эбаноидзе – эссеист, переводчик и путешественник. Выпускник Литературного института им. А.М. Горького, кандидат филологических наук. Главный редактор издательства «Культурная революция». Плодом его многолетней работы стал выпуск полного академического собрания сочинений Фридриха Ницше. С разговора о немецком философе мы и начали нашу беседу с гостем IV Международного русско-грузинского поэтического фестиваля «Мир поэзии – мир без войны».
- Игорь, как вы думаете, Ницше был оптимистом? - Да, если учитывать, что Ницше занимался утверждением жизни вопреки всему. Вопреки тому, в том числе, как складывалась его собственная жизнь. Думаю, человек, написавший, что «никакая боль не могла и не сможет уговорить меня лжесвидетельствовать против жизни», не мог не быть оптимистом. Вы знаете, я немножко про другое скажу. В работе над одним из значимых томов Ницше – «Так говорил Заратустра», я сотрудничал с замечательным редактором, Еленой Вячеславовной Ознобкиной, которая в последние годы своей жизни была прикована к инвалидному креслу. Она целый год занималась редактированием этого тома. В первый раз, когда я ее увидел, я поразился, что человек, будучи инвалидом, так ответственно подходит к работе, как, пожалуй, немногие здоровые люди, и еще меня поразило, что в ней жила надежда на выздоровление, хотя это была практически безнадежная болезнь. И это находится в некотором соотношении с Ницше и той жизненной позицией, которую он декларировал. - Как вам кажется, может, из Ницше, также как из Фрейда, сделали миф? - Человек как правило оставляет после себя нечто предметное – пресловутые деревья, дома, детей. Иногда – книги. А герой оставляет нам миф. Но тех, из кого делают миф, обычно не очень хорошо понимают. Вообще, я думаю, люди на большой процент не понимают друг друга. Даже когда думают, что понимают, они скорее понимают собственные мысли. А когда речь идет об историческом наследии, состоящем из множества написанных автором произведений, в разной логике, в разной образности, то понять автора как целое, ничего не упуская из виду, почти невозможно. Что значит понимать Фрейда? У Фрейда много разных периодов в творчестве, так же как много было их у Ницше. - А насколько вы его поняли? - Я им продолжаю заниматься, потому что до сих пор его не понял. Хоть и изучаю творчество Ницше давно, больше пятнадцати лет. Вот, поскольку я его не понял, я и продолжаю. А если брошу, только потому, что отчаюсь. Для меня особенно важен его человеческий образ. Мне кажется, что в отрыве от его жизни, внутренней биографии, структуры личности, его идеи невозможно понять адекватно. Ведь когда из учения Ницше вырастает, как это было в начале ХХ века, культ силы, это может быть и неадекватно по отношению к автору, если не учитывать, что это писал человек, всю жизнь страдавший всяческими тяжелыми недугами и всю жизнь их преодолевавший. И изготовивший своеобразную рецептуру счастья, здоровья – того, кстати, чем большей частью занимается восточная философия. Поздний Ницше, точнее, его автобиография «Ecce homo», когда-то в юности меня очень пугала. Мне казалось, что она на грани или уже за гранью болезненности, а сейчас, готовя соответствующий том, заново его переводя, я увидел насколько она адекватна. Надо понять задачу, которая стояла перед автором. Понять Ницше в целом – это задача сложная, а понять – с какой целью была написана та или иная книга – это возможно. Болезненная по какой-то преувеличенности своего жеста книга «Ecce homo» оказалась по своим задачам и целям совершенно здоровой и имеющей важное практическое значение, так как в ней даются рецепты правильного подхода к жизни. Они помогают человеку повышать свое самоощущение, полноценность проживаемого. - Ницше неправильно понят, потому что целенаправленно искажен? - Проще всего с вами согласиться. Но на самом деле в нем действительно есть то, что можно исказить в ту или иную сторону. В нем есть зерно, из которого можно вырастить различные тенденции, вплоть до тоталитарной. Каким образом это происходило – другой вопрос. Есть много классических примеров искажения Ницше, до того грубых, что он оказался взятым на вооружение движением национал-социалистическим, и вот это есть как раз искажение безобразное, поскольку Ницше – человек принципиально антинациональный (вдобавок к тому, что антисоциалист). Во всех работах философа всегда было глубочайшее презрение к любому национализму. Говоря о политике, он снова и снова возвращается к великой попытке объединить Европу, предпринятой Наполеоном. Попытке, которую «проклятые немцы», как он пишет, провалили со своим национализмом, после чего Европа стала дробиться на маленькие государства. И хотя сейчас Европа объединилась, как предсказывал Ницше, но бывший Советский Союз продолжает, под влиянием этой бациллы национализма, дробиться и дробиться дальше. Так что любое национальное движение, которое попытается взять Ницше на вооружение, столкнется с сильнейшими антитезисами. - Как вы интерпретируете постулат Ницше о том, что Бог умер? - С юности, будучи воспитанным в религиозной традиции, будучи сыном священника, Ницше в Боге явно разуверился. Но при этом фраза «Бог умер», как это ни удивительно, не противоречит вере в бога. Думаю, Ницше ампутировал в себе веру в Бога ровно настолько, чтобы испытывать фантомные боли, но не иметь больше возможности преодолевать жизненную дистанцию при помощи метафизических подпорок. Вот ницшеанцы – например, Жорж Батай, продолжил эту идею с помощью атеистической мистики. А мистика в Германии тяготела к атеизму с самых своих истоков. В ХIII веке Мейстер Экхарт так истолковывал отношения Бога и человека: «Бог ради нас сделался человеком, и никто не мог узнать в нем Бога – так и мы должны ради Него сделаться Богами, дабы никто не узнал в нас человеческого». Даже в народной немецкой песенке, обработанной романтиками, в цикле Мюллера «Зимний путь» есть примерно такие слова – лирический герой призывает смело идти сквозь бури и «если нет на земле Бога, то сами станем богами». Хотя до Ницше, согласитесь, еще далеко. Такое богоборческое отношение, не исключающее при этом существования Бога, бытовало давно. Поэтому, согласно Ницше, сверхчеловек, который по своему могуществу должен превзойти современного человека настолько, насколько последний превзошел обезьяну, должен прийти, чтобы эту функцию на себя возложить. - В грузинской философской традиции в последнее время стало модно сравнивать Ницше с Важа Пшавела? Как вы на это смотрите? - Насколько я знаю Важа Пшавела, здесь есть общее. Вы знаете, в грузинском менталитете живет идея, что «добро должно быть с кулаками». Грузинское православие, при всей его глубине и искренности, довольно специфическое. В нем заложено понятие силы, гордого человека, борца, героя. Эдакий гордый одиночка, справедливый и лихой одновременно, абрек, с одной стороны – Дата Туташхия, с другой – Джаба Иоселиани. Это национальные архетипы. И они каким-то образом находятся внутри грузинской христианской традиции. Возможно, это связано с тем фактом, что в Грузии национальная самоидентификация в немалой степени обусловлена обитанием в мусульманском окружении. Это оборотная сторона постулатов непротивления, смиренной образности Евангелия. Поэтому, такой герой, как персонажи Важа Пшавела, борцы, выдвигающие собственные принципы против всего, схожи с героями Ницше. - Да, не таким уж Ницше был плохим, как все о нем думают ... - Он был замечательным. Хотя нередко формулировал мысли так, чтобы большинство читателей подумало о нем плохо. Как в классической фразе про то, что «падающее нужно еще и подтолкнуть». Тут ведь так легко вместо «падающее» прочесть «падающего». И получается какое-то жлобство вместо техники безопасности на стройке нового, о чем там и идет речь. Вообще-то я столько лет провел с его текстами и биографией, что иногда возникает какая-то усталость. Даже любящим друг друга людям, живущим долго вместе, порой нужен глоток свежего воздух. Вот так устанешь, а потом через три дня прочтешь какой-то его текст, и снова испытываешь наслаждение. Ницше сам говорил – «У меня слова приправлены по-другому», там полутона очень важны. Если ты это слышишь, этого нельзя забыть и нельзя этому изменить. - Расскажите, пожалуйста о вашем издательстве «Культурная революция». - Издательство получилось очень эксклюзивным образом. Один человек, имевший огромный интерес к Ницше и возможность запустить издательство, предложил – давайте издадим полностью заново Ницше, а заодно будем издавать то, что нам интересно. - Ну и что же вам интересно? - В течение семи лет мы выпустили довольно много. Сфера наших интересов – философия, политика, литература и искусство. У нас есть чудесная серия «Классики современности». Первым в этой серии вышел Конрад Лоренц, замечательный австрийский зоопсихолог, который написал «Восемь смертных грехов современного человечества» - очень актуальную в наши дни книгу. Мы выпустили неизданного Томаса Манна, выпустили Жана Бодрийяра, Норберта Хинске, Этьена Жильсона, Серена Кьеркегора. Самым первым изданием в разделе художественной литературы была книга Гурама Дочанашвили. Недавно выпустили книжку с биографией Тенгиза Абуладзе. Планируем опубликовать Отара Чиладзе, так что, как видите, грузинская струя довольно существенная. А еще нас интересуют внеформатные новинки хорошей современной литературы, вне мейнстрима, но при этом превосходного качества. - Когда вы начали писать стихи? - Рано, лет в пятнадцать. В восьмом классе одна красивая девочка-одноклассница подошла ко мне и спросила – а ты ведь пишешь стихи? Ответить «нет» я просто не мог. В тот день я и начал писать. Раз ответил «да», значит надо. Правда, я уже лет десять не писал стихов. Все пришлось лет до тридцати. Примерно такой же перерыв был у Заболоцкого, если брать больших поэтов за образец, и уговаривать себя, что все еще будет. Если же говорить о предпочтениях, мне близка та сторона поэзии, которую принято называть философской лирикой. - А грузинская тема в вашем творчестве присутствует? - В основном в виде грузинских пейзажей. Я всегда говорю, что в России чувствую себя грузином, а в Грузии чувствую себя хорошо. В журнале «Вокруг света» родилась рубрика «Национальное достояние» - эссе о чем-то наиболее уникальном от каждой страны в масштабе всей планеты. Я написал о грузинском застолье и многоголосье. Главная идея в том, что грузинское застолье – это модель мироздания. Оно никогда не бывает удовлетворено своим потенциальным составом, оно всегда подразумевает большее, тягу к расширению и вбиранию в себя всего, до бесконечности. Есть у меня юношеское стихотворение, больше похожее на тост:
Когда, как скорбный ангел на горе Возникнет Джвари из-за поворота, В душе вдруг что-то оборвется что-то, - Напоминанье об иной поре… Когда Светицховели впереди Расправит крылья в гордом ликованьи, Былое перестанет быть преданьем, И запылает факелом в груди.
Нино ЦИТЛАНАДЗЕ Ничего не ответив на его льстивые речи, Росита вошла в "Скачать игры на пк с джойстиком"дом и тотчас вернулась "Игра поле чудес скачать на телефон"с тыквенной чашей, полной воды. подоспел обер-фельдкурат из Седьмой кавалерийской дивизии, патер Лацина, в черном "Скачать программу обрезание музыки"котелке, и стал наводить порядок. Встретив ее как-то случайно в лесу, вдали от дома, он осмелился сделать "Скачать бесплатно фильм диктатор"ей гнусное предложение. Доведенный до бешенства острыми, как стрелы, колючками, вонзившимися ему в "Самоучитель по шахматам скачать бесплатно"бока, напуганный свистом их оперения, бык мчался вперед со всех ног. |
Хелена Томассон о себе: «Псевдоним Хелена образовался от настоящего имени Елена и первой буквы девичьей фамилии, остатки которой автор утратил под наплывом жизненных обстоятельств. Родилась в УССР, в Киеве. Окончила Киевский институт культуры по специальности – культуролог, социолог. 20 лет жила в Киеве. Работала секретарем-машинисткой в ЖЭКе, завхозом в детском саду, преподавала английский язык учащимся ПТУ и официанткам ночного клуба. После получения диплома была сотрудником института социологии, менеджером по продажам, начальником отдела маркетинга и рекламы. В 2004 году организовала в Киеве рекламно-полиграфическое предприятие. Автор статей и переводов. Стихи опубликованы в сборнике «Ироническая лирика нового века» издательством Геликон-Плюс (Санкт-Петербург) в 2005 году. Живу в Швеции».
Хелена приехала на Международный русско-грузинский фестиваль со своей книжкой – «Грузинским романом», ее первым опытом в прозе. Роман немедленно пошел по рукам, вызвал большой интерес и наделал много шума. Это очень живая и откровенная книжка о путешествии молодой украинской девушки-фотографа по Грузии – девушки с грузинским детством, возможно, с грузинскими корнями, непреодолимо влекомой смутной ностальгией и воспоминаниями к родным пенатам. Конечно, это не роман. Думаю, что Хелена перевела классический жанр сентиментального путешествия в новую форму. «Грузинский роман» - это одновременно и нон-фикшн, и старомодное (в хорошем смысле этого слова), подробное, скрупулезно детализированное художественное повествование. Но читателю «Романа...» не будет дела до того, к какому жанру он относится. Он просто с готовностью отправится вместе с автором в путешествие по Грузии, чтобы узнать ее впервые или полюбить заново, а еще – чтобы разделить любовь и боль того человека, кто эту книжку написал.
- Хелена, вы подчеркиваете, что человек независимый... - Я устроила свою жизнь таким образом, что у меня нет начальников, нет подчиненных, при этом у меня есть доходы. Раньше, достаточно давно, мне приходилось посещать собрания, совещания, что-то на них говорить. - Это было тягостно для вас? - Тягостно. Потому что мне было необходимо носить определенную одежду, костюм – дресс-код. А я предпочитаю вольный стиль. У меня возникали трения с начальством, какие-то выяснения отношений. Но шесть лет назад это закончилось, и с тех пор – все, никаких начальников. Подчиненные у меня теоретически есть – но дистанционно. - То есть всякие коды и контроли – дресс, фейс – не для вас? - Нет. - А в общении с людьми какие-то коды у вас есть? - Что вы имеете в виду? - Вы общаетесь с людьми так, как этого хочется вам или как того требуют обстоятельства? - С людьми, с которыми мне трудно общаться, я просто не общаюсь. Я сократила до минимума круг общения. - А какая вы со своими друзьями? - Друзей мало, и они – старые друзья, с детства. Есть несколько человек, которым я могу рассказать все, и я очень ценю эту дружбу – школьную. К сожалению, после тридцати лет новых друзей появляется все меньше и меньше. - А отношения с текстами – поэтическими, прозаическими – тоже без кодов? «Грузинский роман» - это ошеломляющая свобода выражения. Вы пишете, как пишется или есть какая-то внутренняя цензура и расчет на определенного читателя? - Я не имею в виду никакого читателя и пишу, как пишется. Я пишу все время, потому что не могу не писать. Если говорить о «Грузинском романе», то некоторые сюжетные линии я придумала, чтобы провоцировать или шокировать. Но вообще – эту книгу я писала для себя, чтобы избавиться от некоторых комплексов, переосмыслить какие-то жизненные ситуации. Мне просто надо писать на бумаге. Не я первая замечаю, что написанное – это освобождение. - Наверное, вы готовы к тому, что будете получать упреки за вашу, так сказать, откровенность. Как вы считаете, в каком случае излишняя смелость и использование ненормативной лексики оправданны и являются художественным актом, а не голым эпатажем? - Мне кажется, я очень мало использую такой лексики в текстах. Только тогда, когда это уместно. И никак не с целью эпатировать или привлекать внимание. Да и в «Грузинском романе» всего этого немного. Я думаю, что это искренняя вещь. Вообще-то человек происходит от полового акта мужчины и женщины. Другого пока не придумали. Я удивляюсь, что до сих пор к этому относятся, как к табу, чему-то запрещенному. Мне это кажется очень странным. Ведь единственное, о чем стоит говорить – это о любви. И о сексе. Ведь любовь – это то, благодаря чему рождается человек. Мы изучаем химию, физику, но не изучаем ничего о любви и производстве человека. Мы рождаемся обнаженными и любим обнаженными – и мне все это кажется очень естественным. Но я готова к тумакам. - Я не могу не спросить вас о вашем отношении к Грузии. Сорок лет здесь жила ваша бабушка, тридцать пять лет – мама. Ощущаете ли вы в себе грузинский ген? - Это мой культурный ген, а не национальный. Он возник много лет спустя после того, как мои родные переехали в Украину. Тогда это был Советский Союз, в котором я родилась, а точнее, союзная республика Украина. Я совершенно не думала о Грузии много-много лет. И вдруг я стала о ней думать. Моя бабушка действительно прожила в Поти сорок лет – это же целая жизнь. И я стала интересоваться, углубляться в историю своей семьи, искать людей из прошлого, потому что мои бабушка и мама к тому времени уже умерли. - А каким ветром в Грузию занесло ваших родных? - Бабушка родом из семьи украинских зажиточных крестьян, которые назывались кулаками. Это была очень большая семья, и у них не было наемных работников. Их раскулачили – согнали с земли, отобрали дом, скот. Прадед и прабабушка в этой мясорубке погибли. Моя бабушка, которой тогда было около двадцати лет, выжила и попала в Грузию, в Поти. Встретила таким же образом попавшего в Поти украинца. В Грузии всегда во всем было легче – здесь не было такого жестокого давления советской власти. Я не знаю, каким образом это происходило, и не совсем понимаю, почему... Но я много слышала об этом. Может быть, потому что Иосиф Виссарионович был грузином? - Да нет, скорее, вопреки этому... - Вопреки? Ну, в общем, я с детства знала, что в Грузии – посвободнее. Может быть, грузины – это такая нация, которую очень трудно подчинить. Во всяком случае, Грузия приютила украинских кулаков. - Получили они какую-то грузинскую прививку за сорок лет? - Наверное, да. Бабушка моя нигде не работала – трудилась только на своем огороде и в саду. У нее тоже не было никаких начальников – свободолюбивая женщина была. Может быть, и во мне это – оттуда, от нее. Я тоже ни от кого не завишу. - А к Грузии у вас симпатия или тяга? Вы даже называете себя грузиноманкой... - Это любовь. И я думаю, что взаимная. Может произойти мое переселение. - Даже так? - Да. - Вы в Грузии не впервые... - Да, я не раз бывала здесь в детстве. А несколько лет назад я приехала в Грузию, нашла в Поти своих родных. Мы поддерживаем отношения, и мне хотелось бы проводить здесь некоторое время. - А что вам дала Швеция? - С появлением в моей жизни нового языка я пытаюсь познавать шведскую культуру, литературу, перевожу шведских поэтов – пока не публикую, правда. В Швеции я получаю второе высшее образование – то, какое хочу. По-русски это называется искусствоведение, а по-английски – master visual culture, то есть это история кино, живописи, фотографии... - По первому образованию вы культуролог? - Да, то есть фактически мое второе образование близко первому. Но если в СССР, изучая философию, мы штудировали труды Маркса и Ленина, то сейчас я изучаю тех философов 20 века, которые никогда не включались в программу советских вузов. - У вас возникла в этом интеллектуальная потребность? - Нет, просто я захотела заниматься кураторством искусств и почувствовала, что мне не хватает знаний. - Кто же вы сейчас по профессии и по роду занятий? - Это очень сложный вопрос. - Литератор? - Нет. Я отвечу в такой последовательности – искусствовед, социолог, директор полиграфического предприятия, поэт, публицист. - И прозаик? - Ну, прозаик... «Грузинский роман» - моя первая книга. Это блин, который, мне кажется, все-таки комом – с точки зрения литературы это произведение вряд ли имеет какую-то ценность. Я повторю, оно было написано для себя, мне захотелось попробовать, как это – написать целый роман, построить фабулу, придумать сюжет, героев и то же время использовать свою биографию. - Каковы первые отклики? - Это произошло недавно, поэтому роман прочитало ограниченное число людей – в Украине и Грузии. В Украине роман однозначно не приняли. А в Грузии – однозначно положительная реакция. На презентации в Киеве меня спрашивали, для кого предназначена эта книга, и я ответила, что она может быть интересна украинскому читателю, чтобы что-то узнать о Грузии, и грузинам, которые хотят узнать, что о них думают другие. - Ваши стихи были опубликованы в сборнике «Ироническая лирика нового века». Вы согласны с таким определением? - Да. Хотя эта публикация произошла без моего участия – мне написали, предложили поучаствовать в сборнике, я согласилась и забыла об этом. Составители сами отобрали тексты в интернете. В общем, без меня меня женили, ведь я никогда не отправляла свои тексты ни в какие журналы. И началась моя литературная биография. Вообще, только лет семь назад я открыла, что, кроме меня, стихи пишет кто-то еще. Я была уверена, что вся поэзия закончилась с развалом Советского Союза. Вот есть Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко. И еще – я одна. И вдруг обнаружилась бурная литературная жизнь. - И как вы в нее вписались? - Никак. Просто начали происходить какие-то события, публикации, и дошло до того, что меня пригласили на Международный поэтический фестиваль – это совершенно немыслимо... - Как видно, с формулировкой «ироническая» вы согласны? - Понимаете, у меня нет чувства юмора. Я так себя позиционирую по той простой причине, что тексты юмористов мне не смешны, включая культового Жванецкого. - А что вас может рассмешить? - Да ведь жизнь очень грустная! Что может рассмешить... Хороший анекдот, наверное. - А кинокомедия? - Даже вспомнить не могу кинокомедии. В детстве мне были смешны фильмы Гайдая, естественно. А сейчас... Фильмы Кустурицы, пожалуй, будят иронию. То есть чувство иронии мне ближе. Я не люблю большие собрания людей, где кого-то слушают и смеются. Мне становится очень грустно, хочется уйти, убежать... Честно. Знаете, иногда у гипотоников начинается гипертония. Так и у меня. Я в детстве была очень веселой девочкой, всегда смешила одноклассников, меня выгоняли из класса. Была заводилой в компаниях, после окончания школы собирала одноклассников, находила их, придумывала программу... Потом я утратила интерес к тому, чтобы быть массовиком-затейником. И сейчас я предпочитаю одиночество и очень небольшой круг друзей. - Как произошел ваш переезд из Украины в Швецию? - На центральном канале украинского телевидения «1+1» об этом была специальная программа – «Хочу и буду». О том, как я, находясь в состоянии отчаяния, в Интернете познакомилась с иностранцем, мы стали переписываться, потом увиделись, возникло чувство, отношения... Мы жили в разных странах пять лет, прежде чем я решилась на переезд, устроив прежде свою жизнь так, чтобы не зависеть ни от него, ни от государств. У меня идеальный муж. И страна мне подошла. - Мы беседуем на международном поэтическом фестивале. Как вы думаете, каково его значение? - Я испытываю чувство огромного уважения к людям, которые это придумали и нашли, как реализовать. Это колоссальное событие в культурной жизни вообще и лично в моей жизни. У нас с грузинскими поэтами нашлись общие знакомые в Украине, Швеции, Дании. Совершенно неожиданно. Ведь я здесь никого не знаю, кроме Арсения Ровинского, с которым мы приехали вместе. И вдруг, познакомившись с людьми, обнаружила, что нам есть о чем беседовать бесконечно, сутками. Ну что говорить, если мой роман вызвались переводить четыре человека? - И как будете выбирать? - Даже не знаю...
Нина ШАДУРИ |
|