|
ИСКУССТВО БЫТЬ ИСКУССТВОВЕДОМ |
|
Джон Эллис Боулт – славист, искусствовед, специалист по русской культуре начала ХХ века. Высшее образование получил в Англии и России. Профессор кафедры славянских языков Университета Южной Калифорнии. Основатель и директор Института современной русской культуры (Лос-Анджелес, США). Главный редактор ежегодного сборника «Experiment/Эксперимент», посвященного русской культуре. Автор многочисленных публикаций о русском искусстве.
Николетта Миcлер – искусствовед, специалист по русскому и восточно-европейскому искусству. Спектр научных интересов – от творчества Казимира Малевича, Павла Филонова и Павла Флоренского до истории движения и танца в Советской России 1920-1930-х годов. Организатор и куратор ряда выставок, посвященных русскому авангарду и истории танца. Автор книг, статей и эссе.
Это было в 70-х годах прошлого века. Молодая итальянка, специалист по русскому искусству, стояла перед неумолимым сотрудником архива Третьяковской галереи и горько плакала. Она изучала творчество Павла Филонова и приехала в Москву, чтобы поработать с архивными материалами. Но ей в очередной раз не выдали письмо художника, которое – она знала наверняка – хранится в этом архиве. Да и вообще работа в СССР шла с огромными трудностями – сотрудники не давали описания архива, не разрешали делать копии, и в течение шести месяцев она переписывала все архивные документы от руки...
Но труды не пропали даром. Во-первых, она написала книгу о Филонове. Во-вторых, поехала в Америку, где никогда не была – посмотреть страну и познакомиться с профессором, который регулярно публиковал статьи о Филонове, и в каждой упоминал, что собирается издавать книгу о художнике.
Они познакомились. И решили издать книгу вместе, что и было сделано. А потом решили не только вместе работать, но и жить. И поженились.
Недавно это красивая пара побывала в Грузии. Профессор Джон Эллис Боулт и профессор Николетта Мислер прибыли на конференцию, посвященную грузинскому авангарду вообще и творчеству Давида Какабадзе, в частности, на которой выступили с докладами.
Джон Эллис Боулт. - В своей лекции я говорил о том, что, к сожалению, на Западе до сих пор плохо знают Давида Какабадзе, хотя он жил в Париже почти 10 лет. Обычно его ассоциируют с французским или западным авангардом. Иногда – с русским. Но слово «Грузия» не употребляется. А ведь он не француз, не русский. Он грузин.
- То есть грузинский авангард имеет свои специфические черты?
- По-моему, да. Я говорю о 20-х годах прошлого века. Точнее о времени с 1917-го по 1927 год.
- Это самостоятельное направление?
- Нет, конечно. Русский авангард тоже не был самостоятельным – в нем очень сильно немецкое, французское, итальянское влияние. Такое же влияние испытывал и грузинский авангард. Но в нем есть и специфические элементы. Зачастую авангардные картины восходят к вашим древним традициям – есть ссылки на грузинскую орнаментацию. Например, сам Какабадзе был специалистом по грузинской архитектуре. Ладо Гудиашвили очень хорошо знал историю грузинской культуры. Поэтому они часто брали форму у западных художников – кубистов, футуристов, супрематистов, но вносили свое, национальное. И еще. Как бы это объяснить? Представьте: играет пианист, есть октавы, гармония… А когда «играет» Какабадзе, то неожиданно возникает какая-то непредсказуемая нота. Ты ждешь одной ноты, а звучит другая. И возникает мистика – он куда-то идет, ведет. Но ты не знаешь куда. И это отражается во многих его картинах. Сейчас в экспозиции Национальной галереи – кстати, выставка прекрасная! - представлена картина Какабадзе 1942 года. Низкий пейзаж, огромное фиолетовое небо и на нем – какая-то непонятная звездочка. Это очень странная вещь… Ты хочешь, чтобы она упала. Но она висит. Ты смотришь на картину и ждешь – что же будет? Этот специфический момент встречается у многих хороших художников – Кандинского, Малевича. Момент нерешенности… Как будто настоящее не на картине, а где-то за рамкой…
- Да вы не просто искусствовед. Вы поэт.
- Я это нахожу у Какабадзе. И поэтому он очень волнует.
- На днях вы выступали на конференции «Авангард и война» в Белграде. Какие темы были затронуты?
- В основном сюжеты и темы были литературные – русская поэзия, проза, литературоведческие теории. Были и доклады по искусствоведению. В том числе и мой – «Русский авангард и Первая мировая война». Говорили о связи между русским и итальянским футуризмом и войной. Вы знаете, многие русские художники пошли на фронт. Некоторые погибли. Михаил Ледантю, например. То есть были непосредственные соприкосновения художников с войной. Они не просто в тылу сидели и пили чай. А на самом деле воевали. Многие вернулись с фронта живыми. И писали свой опыт. Малевич, Лебедев изображали казармы, солдат, окопы… А были и такие художники, которые интерпретировали, толковали театр военных действий. То есть создавались и конкретные, и метафорические изображения. Был такой Павел Мансуров, абстрактный художник, малоизвестный, но очень хороший. Он писал проекции полетов снарядов. Белые картины и эти линии…
- Траектории?
- Да-да, спасибо. Очень красиво. Кстати, малоизвестен тот факт, что Владимир Татлин, который не воевал, называл свои рельефы контррельефами – по аналогии с контратаками. Понимаете, это такая двойная атака на пространство. Но на белградской конференции не была отражена трагедия войны. Прошло сто лет, и о той войне легко говорить... Мы забыли про ужасы войны. Об этом было мало сказано. Наверное, это неизбежно... Но прозвучал интересный факт в одном докладе – в России нет ни одного памятника солдатам, павшим в Первой мировой. А в других странах есть... Грустно.
- Авангард, в отличие от модернизма, предполагал создание не просто новых форм, но нового искусства. Простите за наивный вопрос – искусство может изменить жизнь?
- На самом деле – это очень сложный вопрос. Мне кажется, что да. Искусство может преобразовать человеческую жизнь. Удачная картина, скульптура, стихотворение – это то, у чего есть какое-то сакральное пространство. Ты смотришь на картину, и вдруг думаешь об ином. И это иное влияет на тебя. Ты задумываешься – есть ли четвертое измерение? Существует ли Бог? Есть ли святое пространство? Есть ли вечность? То есть возникают вопросы. И это очень хорошо.
- Какие произведения вызывают у вас такое чувство?
- Например, тот самый пейзаж Какабадзе 1942 года, на который я смотрел сегодня. Поневоле начинаешь думать о Боге.
- А от чтения стихов такое чувство возникало?
- Да. Когда я читал Блока. На русском. До сих пор, когда я его читаю, он уносит меня в другие миры.
- А Маяковский?
- Нет, нет... Я понимаю, что он великий поэт, но, как ни странно это слышать от меня, символист Блок меня трогает больше, чем футурист Маяковский.
- Какое из направлений авангардизма вам ближе?
- Русский авангард. Кандинский. Малевич. Очень волнует Филонов, потому что у него есть какая-то тайна.
- А «амазонки авангарда» Экстер, Гончарова, Розанова и другие, чью выставку вы курировали?
- Они интересны мне как явление. Это российское явление. Вообще, женщины играли огромную роль в русской культуре. Мне кажется, что в других культурах такого явления нет. Я до сих пор не очень понимаю, почему женщины – поэтессы, художницы, начиная с конца XIX века и по 20-е годы XX века, играли такую роль? Необъяснимая вещь.
- А успех художника – тоже необъяснимая вещь?
- Есть огромная разница между тогдашним и нынешним успехом. Сегодня успех очень зависит от рынка – от упаковки. Иногда упаковка важнее самого художника. То, как произведение презентуется, важнее самого произведения.
- То есть успех может иметь и плохое произведение в хорошей упаковке?
- Может. Очень легко. Сейчас к искусству совершенно другое отношение. Имеют значение рынок, деньги, аукционы, частные галереи.
- А в чем же роль искусствоведа?
- Это интересный вопрос. Мне кажется, что искусствовед должен продвигать забытое. Это его миссия. Я очень люблю, когда обнаруживаю забытого художника и могу продвинуть его – через выставки, публикации, конференции. Это мне доставляет большую радость.
- Вами движет не корысть...
- Нет, нет. Я люблю это дело.
- Нынешние молодые искусствоведы – что ими движет?
- Встречаются такие, которые занимаются своим делом со страстью. И делают это не ради денег. Особенно в России. Не знаю, как в Грузии...
- В мире литературы говорят, что критиком становится тот, кто сам не может ничего написать. Может быть хорошим искусствоведом человек, который не умеет рисовать?
- Искусствоведение как наука появилось в конце XIX века. До этого были любители, дилетанты. И первыми искусствоведами были не художники, а, как правило, историки. Или просто богатые джентльмены, которые начали разбирать произведения искусства. Искусствоведение – это тоже творчество. Да, у него есть свои правила, законы, формулы, методы. И все же самое главное – это интуиция, вдохновение и душа.
- Но ведь очень важен и рациональный подход. Как в таком тонком деле применить рацио, как определить критерии для оценки произведения искусства?
- Это трудно. Очевидно, что основа нашей жизни вообще – это рациональность. У нас есть правила, система, организованность. Мы все идем по этому пути. И некоторые люди, которые слишком много смотрят телевизор, идут по этому пути и не сворачивают. И до конца своей жизни идут по чужим следам. Не говорю, плохо это или хорошо, но это так. А есть другие люди – они живут по законам и методам, но, в конце концов, сворачивают с дороги в сторону, видят чудо, видят бога, и снова возвращаются на свою дорогу. Это и есть хорошие искусствоведы.
- Значит, важно соскочить с наезженной колеи?
- Очень важно. Самое главное в искусстве – это случайность. И потому в самых значительных произведениях искусства всегда есть какая-то ошибка. Ощущение, что там что-то не то.
- Что вы ответите бесхитростному человеку, который спросит вас – в чем величие «Черного квадрата»?
- Это как раз тот самый случай. Во-первых, это не квадрат, а четырехугольник. Написан рукой, а не линейкой... Во-вторых, он не совсем черный – на нем есть белые точки. Но дело не в этом. Черный квадрат шокирует. Сам факт, что человек спрашивает – зачем это? - означает, что человек заинтересован, не остался равнодушным. А потом человек смотрит на него и начинает думать – что это означает? «Черный квадрат» был написан в Первую мировую войну. Может быть, черное – это зло? А белое – это царская армия? А может, это просто окно? Кроме того, вы можете ответить, что он означает конец живописи – все уже написано, и «Квадрат» - это точка. Все. И начинается совсем другая жизнь. Это демаркационная линия. Куда после нее?
- Как вам кажется, воспринимать произведения искусства может любой человек, или это как талант – или дано, или нет?
- Конечно, любой. Для этого достаточно просто иметь зрение.
- В авангардизме есть такие фигуры, которые трудно причислить к определенным направлениям – Пикассо, Модильяни, Матисс... Может быть, направления авангарда – это искусственные направления, а творчество всегда выше любых направлений?
- Я бы сказал, что это наша вина. Мы наклеиваем ярлыки. А вообще об этом лучше скажет Николетта.
Николетта Мислер. - Я думаю, эти направления искусственны. Нам все время хочется все определить. На самом деле, нельзя большого художника ограничивать каким-то направлением. Тот же Пикассо к концу жизни был совсем другой. Он чувствовал себя свободным. И Матисс тоже. Ты понимаешь, что у них есть стиль. Но это не направление, а их личный стиль.
- Но искусствовед не может не поставить ярлык.
- Конечно, но это надо делать условно. А то есть искусствоведы, которые начинают создавать теории – остроумные, прекрасные. Но в конце концов перестают смотреть на картины.
- Как вы смотрите на картины?
- Вначале – очень эмоционально. Но потом мне хочется рационализировать свои эмоции. И понять контекст – социологичекий, физический. Даже бытовой. Это очень важно.
- А есть такие произведения искусства, которые навсегда останутся загадкой?
- Да. Картины Филонова, например. У него много символов... Но они необъяснимы. И самый хороший художник – это тот, который остается загадкой. Он все время притягивает тебя. Ты не можешь объяснить, почему тебе нравится. Но тебя тянет. Волнует. И даже раздражает.
- Такую картину вы повесили бы у себя дома?
- Конечно. Потому что не скучно.
- А какие картины висят в вашем доме?
- Никакие. Мы собираем книги, а не картины. А, нет, висит одна маленькая акварель, которую я случайно купила в комиссионном магазине. Это символистская картина – три фигурки идут в тумане. И каждый раз я думаю – куда они идут? Кто они?
- Круг ваших научных интересов очень широк, не так ли?
- Да, это так. Я много занималась Павлом Флоренским. Опубликовала на итальянском его тексты об искусстве – практически все. Включая «Анализ пространственности», который я переводила пять лет. Потом я занялась пластическими изображениями – танцами, фотографиями, рисунками 10-20 годов ХХ века, когда в России возник Новый танец с его культом тела, жеста, позы. Это связано не совсем с авангардом, более – с символизмом. Существует большой архив так называемой Хореографической лаборатории, которая занималась проблемами танцев. Я работала с ним и выяснила, что должно быть много фотографий. И постепенно в разных источниках я их нашла. И сделала выставки – в Риме и Москве, в Бахрушинском музее.
- Где было больше посетителей?
- Везде. В Риме стояли в очереди, чтобы попасть на выставку. А потом я опубликовала книгу «В начале было тело». И продолжаю эту тему – здесь очень много аспектов.
- Кто является зрителем ваших выставок и читателем ваших книг?
- Трудно сказать. Мои – очень разные.
- Они рассчитаны на профессионалов или на широкий круг любителей?
- На профессионалов.
- Чем вы с Джоном занимаетесь сегодня?
- Сейчас делаем выставку русского искусства в Палаццо Строцци во Флоренции. Она откроется в сентябре. Работаем вместе с Русским музеем, Третьяковкой, Музеем Востока в Москве и Этнографическим музеем Санкт-Петербурга. Мы рассчитываем на профессионалов и стараемся, чтобы это было научно. Но я уверена, что понравится всем.
Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ |
|
Стихотворения
Родился в Тбилиси, здесь окончил 122-ю среднюю школу. Вырос в театральной среде – его дед Гайк Сергеевич Гевенян был заместителем директора Тбилисского государственного академического русского драматического театра им. А.С. Грибоедова. На его сцене сыграл первую свою роль – маленького Бачаны в спектакле «Закон вечности» по роману Нодара Думбадзе.
Первое стихотворение написал в 1982 году. Жил в Москве, писал бардовские песни и исполнял под собственный аккомпанемент.
***
Перед зеркалом стою и вижу прошлое –
И наив и ранние желания.
Кажется, что мы с тобой заброшены
В то далекое, как сон, воспоминание,
Где так искренне, легко и беззастенчиво
Мы друг друга покрывали ласками,
Где мы ждали поездами встречными
Проходящего, как тень. И жили сказками.
В этом зеркале есть смутно различимое,
Но одно заветное желание –
Словно явь вернуть необозримое,
Но реальное, как жизнь, воспоминание.
***
Я иду шатаясь по Тверской,
В подворотнях замирают тени.
Безнадежно заплутал в толпе людской
И опять, конечно же, не с теми.
Оторвусь по разным кабакам,
Путаясь в словах и междометиях,
С девками, что ходят по рукам,
В страсть сыграю после на рассвете я.
Осень позолотой во дворах.
Фонари выхватывают краски.
Перекресток на семи ветрах
И на нем мне ветер дарит ласки.
Закурю. И мысли поплывут.
«Никакой» пройдусь по переулкам
Мы с тобой весной встречались тут.
Сердце бьется тяжело и гулко.
Одиноко двинусь в темноту.
Растворюсь в ней под парами алкоголя.
Мерю ночи за верстой версту,
До беспамятства, до нестерпимой боли!
***
В этот дождь я растворюсь по лужам,
В землю просочусь в изнеможеньи.
Понимаю, в общем, что не нужен –
Не по мне земные наслажденья.
Вот уже весна зазеленела
Я с листвой сольюсь последним вздохом,
Пусть она идет себе несмело,
Мне не до нее – мне просто плохо!
В магазине встретят, как родного,
На Охотном мне нальют немного виски.
Полегчает… оттого, что снова
Пью по-русски и прощаюсь по-английски.
Жалости не нужно – не достоин.
Мне с чужими легче, чем с родными.
Почему так странно я устроен?
Сложно очень с мыслями простыми?
Затуманило дорогу, закружило,
Заиграли звезды в ярком танце…
Отпусти меня – ты мной не дорожила –
Я в стране твоей сходил за иностранца!
И теперь по улицам знакомым
Пробираюсь, адресов не узнавая,
Всякий раз, встречаясь с каждым новым
Улыбаюсь, как собака завывая
От тоски, что, в общем-то, не нужен –
Сложно стало с мыслями простыми!
В этот дождь я растворюсь по лужам,
В этот день мы чуточку остыли.
Коллективы Тбилисского государственного академического русского драматического театра им. А.С. Грибоедова и МКПС «Русский клуб» выражают глубокие соболезнования Рафаэлу Гевеняну в связи с кончиной сына, Юрия Светлого (Гевеняна). |
|
Вечно модный
В искусстве встречаются некоторые художники, воспринимающие мир необычайно драматично. К примеру, у великого японского кинорежиссера Акиро Куросавы если идет дождь – то это всегда ливень, если тепло – то это свирепая жара, если ветер – то непременно ураган. Эта несколько преувеличенная чувствительность восприятия делает таких людей незащищенными и очень отдаляет их от других. А был такой писатель, для которого в палитре не существовало светлых тонов. И жизнь для него была – тюрьма, осень – промозглой, лето – жарким и душным, зима – суровой и морозной. Его звали Франц Кафка.
Он родился в Праге, в еврейской семье, но не знал идиша. Дома говорили по-немецки, на улице – по-чешски, а сам он выучил еще и французский и немного – русский, чтобы читать Достоевского. Несмотря на то, что семья жила зажиточно, Франц чувствовал себя глубоко несчастным. Возможно, это было связано с характером его деспотичного отца, средней руки галантерейщика. Фамилия Кафка в переводе с чешского означает «галка». Галку любил изображать на своих конвертах и почтовой бумаги его отец. Но галка сына была не гордым логотипом торговой фирмы, а маленьким мокрым комочком на проводах. Такой бесприютной птицей себя ощущал один из самых выдающихся германоязычных писателей 20 века.
Окончив гимназию и факультет права Карлова университета, Кафка оторвался от семьи, начав жить самостоятельно и очень бедно. В его одинокой жизни была только горстка друзей. Женат он не был никогда, хотя дважды обручался, сам разрывая помолвки. Из-за его замкнутого образа жизни практически не осталось свидетельств того, как он писал, как его посещало вдохновение, и какие события или встречи влияли на образы из его произведений. За жизнь он опубликовал лишь несколько рассказов, но даже по ним современники смогли увидеть всю силу его дарования. Хотя и испугались эмоциональности, парадоксальности и мрачного сюрреалистического мира произведений, вышедших из-под пера писателя.
Он рано умер, завещав своему другу и душеприказчику Максу Броду и своей возлюбленной Доре Димант уничтожить все написанное им. Дора послушно сожгла, а вот Брод нарушил волю умершего – у него просто не поднялась рука на эти шедевры. Так мы стали обладателями литературных сокровищ, которые не только не выходят из моды, а год от года становятся выдержаннее и крепче, как хороший коньяк.
Судьба командора
Первая четверть 20 века в России была поразительным периодом: три революции, Русско-японская, Гражданская и Мировая войны, предвоенный промышленный рост и ужасающая разруха. И при всем этом – Серебряный век литературы и поэзии. В истории страны возникло не два и не три, а несколько десятков поэтов и писателей. И на фоне этой великолепной плеяды высится несколько бесспорных гениев. Один из них, конечно же, Владимир Маяковский.
Он родился 120 лет назад 19 июля в грузинском селе Багдади Кутаисской губернии, в семье лесничего. Грузинский язык Владимир знал в совершенстве и поступил в гимназию в Кутаиси, где формально был не первым учеником, но одним из самых способных. Когда умер его отец, уколовшись канцелярской скрепкой, семья переехала в Москву. Кстати, из-за этой смерти Маяковский на всю жизнь остался бактериофобом – всегда носил в кармане мыльницу и мыл руки при каждом случае.
В Москве Владимиру понравилось. Понравились свободные разговоры между преподавателями и гимназистами, активная культурная жизнь и походы в спектакль, воздух, пронизанный электричеством недавней революции. Пятнадцатилетним мальчишкой Маяковский окунулся в революционную романтику, за что несколько раз был арестован. В одиночной бутырской камере за одиннадцать месяцев он от скуки исписал целую тетрадку юношескими стихами. Сам он радовался, что эту тетрадку изъяли надзиратели, но именно с нее отмерял свой литературный стаж. А потом наступило время, которое бы назвали сейчас «модной тусовкой». Владимир, талантливый и в рисовании, легко поступил в училище ваяния и зодчества, куда принимали даже «неблагонадежных». Там он познакомился с Давидом Бурлюком и вступил в Общество Футуристов. Так началось время «Желтой блузы». Сейчас, наверное, молодые футуристы тех времен напоминали бы панков. Они тоже носили немыслимые прически, рисовали цветы на щеках и закалывали длинные волосы морковками. Немудрено, что первые свои стихи Маяковский опубликовал в сборнике «Пощечина общественному вкусу».
А потом в его жизни появилась Лиля Брик. И оставалась до самого драматичного конца. Ей посвящена поэма «Облако в штанах», и многие другие стихотворения предреволюционного периода. А революцию Маяковский встретил восторженно, и с 1918 года, вместе с друзьями – Бриками, Асеевым и другими – окончательно принял большевистскую позицию и остался верен ей до конца. Судьба поэта оказалась на редкость драматичной – в двадцать с небольшим, будучи признанным гением, он оказался отвергнутым многими своими собратьями. Анна Ахматова как-то говорила, сравнивая Маяковского с Велимиром Хлебниковым, что до революции один был гением, а другой посредственным поэтом, а после революции наоборот. И как его только не называли – «шутом у трона революции», «певцом разнузданной матросни». И говорили про его творчество «нигде кроме, как в первом томе», пародируя его же рекламный слоган для Окон РОСТА…
Жизнь и творчество поэта разделились на пять этапов – представителя авангардной богемы, революционного трибуна и Командора, популярного драматурга и кино-сценариста и разочаровавшегося, критикуемого всеми человека. Со смертью его жизненные несчастья не закончились – советская власть превратила его в бронзовый памятник идеального певца режима. К счастью, это не уничтожило Маяковского как великого русского поэта. Он вновь возвращается в нашу литературу и занимает в ней одно из самых почетных мест.
Совесть народа
160 лет назад родился выдающийся русский писатель Владимир Галактионович Короленко, которого во все времена и при всех режимах называли «совестью народа». Всю свою жизнь он защищал обиженных и угнетенных. За свои критические взгляды он неоднократно подвергался и репрессиям со стороны царского правительства, и недовольству новой власти.
Родился он на Украине, в Житомире. О своем детстве и строгом, но справедливом отце – уездном судье – он рассказал в знаменитом рассказе «В дурном обществе». После гимназии отправился учиться в Петербург, где почти сразу примкнул к революционному народническому движению, но был исключен, сослан сначала в Кронштадт, затем в Глазов, а после в Сибирь. И везде ему мешал непокорный нрав, бесконечное отстаивание прав перед властями всех уровней. Из Сибири он вернулся обветренным, закаленным, необычайно стойким человеком с богатым жизненным опытом. Это сразу привлекло к нему читателей. Прекрасное знание людей делало его рассказы достоверными, настоящими, в них не было литературного лака. А сам он стал защищать всех, кто обращался к нему. Он отстаивал их права в судах, газетах и журналах, не стеснялся лично обивать пороги высокого начальства, которое нередко его побаивалось. И он быстро превратился в нравственный авторитет. За литературные заслуги Короленко, как и Льва Толстого, в 1900-м избрали академиком словесности. Но эти почетные лавры он с себя сложил сам – разумеется, в знак протеста. Протеста против отмены избрания М.Горького. Он выступал против репрессий правительства в отношении украинских крестьян, разоблачал голод 1891-1892 годов, реакционную политику правительства после подавления революции 1905 года. Выступал против антисемитов и черносотенцев, сфальсифицировавших «Дело Бейлиса». После революции 1917 года Короленко открыто осудил методы большевиков и дальнейший чекистский произвол. Но большевики не рискнули трогать столь уважаемого и авторитетного человека. Наверное, в глубине души все те, кто его поносил, любили его творчество. Ведь они выросли на его «Детях подземелья» и «Слепом музыканте». Последние годы он прожил в Полтаве – скромно, достойно и очень независимо, хотя от бедности ему даже пришлось выучиться сапожному делу, чтоб самостоятельно ремонтировать себе башмаки. Такие выдающиеся правдолюбы бывали в истории России. Но Владимир Галактионович занимает среди них особое место, потому что даже известного правозащитника академика Андрея Сахарова называли «Короленко наших дней».
агент - нелегал
Как шутили московские острословы по поводу полковника Абеля, тяжела и неказиста жизнь агента-нелегала. 10 февраля 1962 года на берлинском мосту Глиникебрюкен произошел обмен американского летчика-шпиона Пауэрса на советского разведчика Рудольфа Ивановича Абеля. Ранним утром с двух сторон этого пограничного моста между двумя Германиями подъехало по три машины, из которых вышли на промозглый сырой воздух две группы людей. А потом по команде с двух разных концов к середине моста медленно, сверля друг друга взглядом, пошли друг другу два «засыпавшихся» шпиона. Как вспоминал потом Рудольф Иванович, он смотрел в лицо приближающемуся человеку и понимал, что тот – олицетворение цены, которую платит государство за его свободу, и они равны в этой цене. Но Абель ошибался.
Гарри Пауэрс был просто очень смелым пилотом, который ввязался в авантюру и принял участие в разведывательных полетах над территорией Советского Союза, где его сбили. А вот полковник Абель был человеком совсем другого уровня – одним из самых выдающихся нелегалов в истории мировой разведки. И сейчас, спустя полвека, мы до конца не знаем всего, чем он занимался.
Он не был Абелем, да и звали его не Рудольф Иванович. Это был Вильям Генрихович Фишер, сын обрусевшего немца-марксиста, который за революционную деятельность был выслан из России в 1901 году. Назвали его в честь Шекспира, так как родился он в Англии, где и прожил первые 18 лет. После гражданской войны семья вернулась на родину, где молодой человек, свободно владевший, помимо русского и английского, еще и немецким, оказался в разведке молодой советской республики. Чем он занимался там в первые годы своей работы, куда совершал свои вояжи, до сих пор известно только по слухам и легендам. Неизвестно и то, где и в чьем мундире он встретил Великую Отечественную войну. Известный советский разведчик Молодый, по легенде, видел его в форме абверовского офицера. А кто-то говорил, что он служил шифровальщиком при немецком Генеральном штабе. Советские официальные источники говорят, что войну он провел переводчиком в Москве и принимал участие в радиоиграх – передавал дезинформацию противнику через пойманных шпионов. Но в истории разведки всегда немало «тайн мадридского двора». Нам известно, что он делал, когда был резидентом-нелегалом в США и шпионил за атомными секретами. Да и то известно лишь потому, что его арестовало ФБР, и он был осужден на многолетний срок. Абелем он назвался при аресте, чтобы скрыть свою настоящую фамилию – так звали его ближайшего друга и соседа по даче. И когда в США появилось сообщение о том, что арестован русский полковник Абель, Центр сразу понял, о ком идет речь. Конечно, в его не обошлось без предательства – столь выдающиеся разведчики просто так не попадаются. Просто прислали из Центра неудачного связника. Родина не забыла Абеля – его вернули домой, семье, а далее он писал мемуары, занимался преподавательской деятельностью, рисовал свои картины. Но быстро угас – скучал без работы… Об этом незаурядном человеке снято несколько фильмов, написано несколько книг, а его противник в тайной войне – директор ЦРУ Ален Даллес – сказал: «Эх, мне бы парочку таких в Москве. Но такие рождаются только поодиночке».
Роб Авадяев |
|
НАЦИОНАЛЬНОЕ ДОСТОЯНИЕ ГРУЗИИ |
|
Государственный академический Малый театр России вместе с вами скорбит о кончине народного артиста СССР, лауреата Государственной премии СССР Григория Давидовича Лордкипанидзе. Не стало одного из самых замечательных режиссеров второй половины XX века. Выражаем искренние соболезнования родным и близким Григория Давидовича. Светлая память и вечный покой!
Юрий Соломин
Художественный руководитель,
народный артист СССР
Ушел из жизни человек, посвятивший себя служению театру, замечательный режиссер, народный артист СССР, много лет возглавлявший Союз театральных деятелей Грузии. Память о Григории Давидовиче всегда будет жить в наших сердцах.
Наши соболезнования родным, близким, друзьям Григория Давидовича http://viagraindian.co../. Скорбим вместе с вами.
Валерий Шадрин
От имени Международной конфедерации
театральных союзов и Чеховского фестиваля
Скорбим вместе с вами по ушедшему великому режиссеру театра и кино!
Своим творчеством Григорий Давидович Лордкипанидзе внес неоценимый вклад в развитие театрального искусства и кинематографа на всем постсоветском пространстве. Его кончина – это большая потеря для мировой культуры!
Наши искренние соболезнования родным и близким.
«Фоменки»
Дорогие коллеги, друзья! Не стало Григория Давидовича Лордкипанидзе, выдающегося грузинского режиссера театра, кино, человека, которого знали, любили не только в Грузии, но и в России и далеко за ее пределами. Недавно я поздравлял его с юбилеем, а теперь вынужден говорить слова прощания этому уникальному деятелю грузинского искусства. Его по праву называли национальным достоянием Грузии. На его спектаклях и фильмах выросло несколько поколений зрителей. Память о нем навсегда сохранится в сердцах всех тех, кто знал, любил этого удивительного мастера, человека высокой культуры, мощнейшего таланта. Светлая память и низкий ему поклон.
Александр Калягин
Союз театральных деятелей РФ
Ушел из жизни выдающийся режиссер, народный артист СССР Григорий Лордкипанидзе. Григорий Давидович посвятил театру и кино более шестидесяти лет жизни. Это, безусловно, невосполнимая потеря для современного грузинского театра и кино.
Коллектив театра приносит свои глубочайшие соболезнования родным и близким Григория Давидовича.
Олег Табаков
Художественный руководитель театра
Александр Стульнев
Директор театра
Позвольте высказать вам и всем родным и близким Григория Давидовича Лордкипанидзе, нашего дорогого Гиги, слова глубочайшего соболезнования.
Мы потеряли великого человека, великого художника, великого грузина! Его творчество дарило и дарит свет и радость многим поколениям зрителей. Он точно знал, что кинематограф и театр – это великое искусство, и привносил в нашу жизнь очень важные смыслы, которые ушли с ним.
Вместе с друзьями и поклонниками таланта Григория Давидовича разделяю вашу скорбь по этому выдающемуся режиссеру, человеку большого таланта и незаурядной судьбы, чье имя навсегда вписано в летопись мировой культуры.
Михаил Швыдкой
Специальный представитель Президента РФ
по международному культурному сотрудничеству
Трудно поверить в то, что ушел из жизни Гига, Григорий Лордкипанидзе – режиссер, народный артист СССР, лауреат Государственной премии СССР, возглавлявший Союз театральных деятелей Грузии, вице-президент Международной конфедерации театральных союзов. Он дважды в различные периоды был художественным руководителем театра имени А.С. Грибоедова и выпустил немало замечательных спектаклей.
Мы потеряли друга, обладавшего огромным авторитетом в мире искусства. Нам будет не хватать Григория Давидовича – большого друга театра имени А.С. Грибоедова и Союза «Русский клуб». Мы всегда ощущали его поддержку, его сильное плечо… Пусть земля будет ему пухом!
Коллективы Тбилисского государственного
академического русского драматического
театра им. А.С. Грибоедова,
Международного культурно-просветительского
Союза «Русский клуб» |
|
